Госпожа Свешникова на минутку задумалась:

— Н-нет, лично с ним знакома не была, может, и видела когда на слете музейных работников. Но все наши общие знакомые, искусствоведы и музейщики, говорили буквально в один голос — умница, эрудит, специалист в самых разных областях искусства, полиглот… А когда начались военные действия, Козицкий прислал мне письмо, в котором спрашивал совета, что делать с ценностями Старгородского музея.

— Письмо сохранилось? — спросила Надя.

— Да нет, Всеволод Борисович прислал его, что называется, с оказией и просил по прочтении сжечь, а ответ послать с той же оказией. Он писал, что готовится к эвакуации музейных ценностей из Старгорода, и спрашивал, смогу ли я разместить их у себя в музее. Естественно, я написала, что согласна и сделаю все, что только смогу, чтобы музейные экспонаты были в целости и сохранности. Но даже не знаю, успел ли он получить мой ответ, так как вскоре все ценности были вывезены из Старгорода и исчезли вместе с директором.

— Тамара Михайловна, а почему он собирался их вывезти именно в Кислоярск? — спросила несколько удивленная Надя.

— Ну что ж, — чуть дрогнувшим голосом сказала директриса, — я вам открою все, что мне известно, до конца. Но убедительно прошу в случае чего на меня не ссылаться. Всеволод Борисович писал, что, по его сведениям, Придурильские власти намерены продать картины Врубеля куда-то на Запад, а на вырученные деньги приобрести партию оружия. Естественно, Козицкий не мог допустить, чтобы искусство служило войне и смерти. Более того, он был одним из немногих, кто во времена военно-патриотической истерии имел мужество открыто выступать за мирное разрешение мордавско-придурильского конфликта. И потому опасался, что власти могут в любой момент снять его с должности «за пацифизм и измену Родине» и поставить послушного им человека. Оттого-то он так и торопился с эвакуацией. Но это не для протокола, — еще раз подчеркнула Тамара Михайловна. — И вот еще один момент — скорее всего, он не имеет никакого отношения к вашим разысканьям, но имеет некоторое отношение к содержанию исчезнувших картин Врубеля.

— Да, это весьма любопытно. — После таких откровений госпожи Свешниковой Наде уже было бы не совсем удобно не проявить должной заинтересованности даже в том вопросе, который ее в данный момент не слишком волновал.

Пока Чаликова беседовала с директрисой музея, Дубов сидел у себя в сыскной конторе и составлял список предметов, который нужно взять с собой в поездку. В отличие от неутомимой путешественницы Нади, Василий редко выезжал на дальние расстояния из родного Кислоярска, тем более — на собственном «Москвиче». Когда детектив записывал пункт сто двадцать восьмой — зубную щетку и мыло — зазвонил телефон. С видимым неудовольствием оторвавшись от своего списка, Василий поднял трубку:

— Дубов у аппарата.

— Привет, Василий Николаич, это Ерофеев, — раздался в трубке голос туристического бизнесмена. — Помните наш разговор за обедом?

— Уточните, какой именно — о летающих тарелках, туристическом бизнесе или Лох-Несском чудовище?

— Да нет, о Придурильском музее. Если вас это все еще интересует, то я к вам сейчас пришлю одного человечка.

— Что за человечек? — стараясь не выдать волнения, как можно более равнодушно спросил сыщик.

— Да мой шофер. В смысле, водитель автобуса из Старгородского филиала моей турфирмы — он сейчас как раз прибыл из рейса. Я его решил расспросить о том деле — может, он чего слыхал о своем коллеге, что вывозил музейные экспонаты вместе с директором. И знаете что оказалось?

— Что он был с ним знаком?

— В известной степени, — не без гордости сообщил Ерофеев. — А если точнее — это он сам и есть.

— Кто? — подскочил на стуле детектив. — Тот самый водитель?!

— Ну да, — подтвердил Ерофеев. — Ну так как, прислать его к вам?

— Непременно! — воскликнул Василий. — И чем скорее, тем лучше!

— Совсем недавно я получила письмо на адрес музея, — продолжала госпожа Свешникова, — вернее, это даже не столько письмо, сколько небольшая искусствоведческая статья, которую я передала в газету «Литература и искусство». Обещали напечатать…

— А о чем статья? — опять-таки больше из вежливости поинтересовалась Чаликова. Тамара Михайловна извлекла из стола почтовый конверт, а из конверта — сложенный вдвое листок, и протянула его журналистке. Вот что там было написано:

«Когда большой художник пишет картины к произведению большого писателя, то это уже не просто иллюстрирование, а нечто гораздо большее. Мне было очень интересно проследить это явление на примере „Демона“ поэта Лермонтова и художника Врубеля, причем в динамике, в развитии. Оба мастера работали над поэмой и серией картин долгие годы и создали несколько вариантов — известны как ранние „очерки“ лермонтовского Демона, так и картины молодого Врубеля, которые я видел несколько лет назад в Старгородском музее. Цель моего исследования — не сравнивать ранние и поздние варианты, а проследить сам процесс, как оба автора постигали глубины затронутых ими вопросов. Не уверен, что мне это удалось в полной степени — ведь для того чтобы судить о творчестве столь великих мастеров, надо и самому быть незаурядной личностью. Однако буду очень вам признателен, если вы поспособствуете публикации моей статьи. С глубоким уважением, Сидоров».

— Статья показалась мне очень интересной, хотя и довольно спорной, -пояснила Тамара Михайловна, — и было бы совсем неплохо, если бы «Литература и искусство» ее опубликовала. У меня у самой появились кое-какие мысли по этому поводу, но жаль — не смогу ими поделиться с господином Сидоровым.

— А что, обратного адреса нет? — удивилась Надя.

— Увы, — развела руками директриса. — видите, здесь только штамп, да и тот какой-то устаревший: «ПОЧТА СССР П/О СУББОТИНО».

— Разрешите мне пока взять конверт, — попросила Надя. — Может быть, Василий Николаевич сможет установить, что это за «Субботино».

— Да, пожалуйста, — кивнула директриса. — Как, вы уже уходите? А я хотела чайком вас напоить…

— Извините, Тамара Михайловна, я должна подготовиться к отъезду, ведь завтра мы отправляемся в Придурильскую республику — попытаемся что-нибудь выяснить на месте. Спасибо вам за помощь!

— Желаю удачи, — совершенно искренне сказала госпожа Свешникова.

Василий с нетерпением ждал водителя автобуса — и вскоре в дверь постучали.

— Да-да, пожалуйста! — крикнул сыщик. В кабинет вошел невысокого роста коренастый парень лет на вид двадцати пяти или чуть старше.

— Ну вот, пришел, — сказал он, неловко встав в дверях.

— Да вы проходите, присаживайтесь, — засуетился Дубов. -Рассказывайте, рассказывайте скорее!..

— Да чего там рассказывать, — совсем смутился водитель. — Я ведь только до омоновского поста доехал, а там мне эти гады так наваляли — два ребра сломали, сотрясение мозгов, и ни черта не помню.

— Погодите-погодите, — прервал Василий, — что за гады?.. Кстати, как вас звать-величать?

— Костя.

— Давайте, Костя, с самого начала. Значит, вы помогли директору музея Козицкому погрузить музейное имущество в грузовик и поехали. Так?

— Так, — кивнул Костя. — Дядя Сева сказывал, что это очень ценные вещи и что их нужно вывезти подальше из города.

— Дядя Сева? — удивился Василий. — Вы что, его племянник?

— Да нет, просто сосед по коммуналке. Я его с детства знал.

— Но вы профессиональный водитель?

— Ну, тогда я как раз на права сдал. А Сева позвонил и сказал -срочно нужна твоя помощь.

— Ну и куда вы должны были ехать? — продолжал выспрашивать сыщик. -Всеволод Борисович говорил о конечной цели?

Костя на минутку задумался:

— Да нет, говорил только, что надо подальше из Старгорода, где не бомбят. А куда — не сказал. Должно быть, и сам толком не знал.

— Ну хорошо, — Василий попытался зайти с другого конца, — а много ли было в баке бензина? Например, до Кислоярска хватило бы?

— До Кислоярска? — прикинул Костя. — Пожалуй, хватило бы.

— А в каком направлении вы поехали — помните?

— Почему не помню? Такое разве забудешь — в восточном. Там нас при выезде из города омоновцы и тормознули. Выволокли из машины и стали бить.

— За что? — изумился Дубов. Костя глянул на него с недоумением:

— Да омоновцы потому что. Спасибо еще, хоть не убили. Я уже потом только в больнице очухался, доктор сказал — перелом двух ребер и сотрясение мозга. И ничего не помню.

— А куда девался грузовик — тоже не знаете? — уже почти безнадежно спросил Дубов.

— Ну я ж говорю — сознание потерял, — ответил водитель. — А грузовика этого я больше не видел. И дядю Севу тоже. Хороший был мужик, жаль, что погиб.

— Как погиб? — тряхнул головой Василий. — Ведь про него известно только то, что он пропал без вести!

— Погиб, — совсем повесил голову Костя. — Такого человека убили!

— Постой-постой, почему ты так уверен, что Всеволод Борисович Козицкий погиб? — продолжал допытываться Дубов.

— Так ведь в газете об этом писали! — объяснил Костя. — Мол, погиб, но не отдал достояние Республики мордавскому агрессору…

— А, ну если в газете — то уж конечно, — тяжело вздохнул детектив. — Ну ладно, Костя, спасибо за помощь, не буду больше тебя терзать, но оставь свои координаты — если что, я к тебе еще обращусь.

— А что, завсегда пожалуйста, — откликнулся Костя. — Буду рад помочь.

Вечером, когда вещи в дорогу были собраны, Василий Дубов и Надежда Чаликова сошлись на «военный совет» в гостиной дубовской квартиры — а квартира эта занимала второй этаж особняка на Барбосовской улице, принадлежащего вдове банкира Лавантуса Софье Ивановне. Приглашен был и доктор Владлен Серапионыч — его советы, подкрепленные опытом и житейской мудростью, не раз помогали Василию в его запутанных расследованиях. А то дело, ради которого Дубов и Чаликова собирались с утра отправляться в Старгород, было именно таким — запутанным и требующим опыта и житейской мудрости.

Надя и Василий рассказывали друг другу и Серапионычу о том, что узнали за день, а доктор с непроницаемым лицом попивал чаек, одновременно разглядывая альбом Старгородского музея, и время от времени что-то записывал на листке бумаги.

Выслушав сообщения журналистки и детектива, доктор отложил альбом:

— Ну что ж, можем подвести некоторые общие итоги. Первое — давайте определимся, в каком направлении директор вывозил музейные ценности?

— В восточном! — уверенно заявил Василий. — Ведь Костя это очень хорошо помнит.

Серапионыч покачал головой:

— Я ни в коей мере не ставлю под сомнения слова Кости, — доктор заглянул в свои записи, — подтверждающиеся сведениями майора Селезня, но никак нельзя скидывать со счетов и письмо Козицкого к его кислоярской коллеге Тамаре Михайловне, где он вентилировал возможность эвакуации ценностей в Кислоярск. И в заявке на грузовик, которую отыскала баронесса фон Ачкасофф, директор писал о перевозке ценностей в северном направлении -это еще не Кислоярск, но уже в сторону нашей границы.

— Действительно, полная путаница, — заметил Василий.

— И кругом тупик, — добавила Надя. — Выходит, так — на грузовик напали омоновцы, водитель пострадал, но остался жив, а грузовик вместе с директором исчез бесследно. Если, конечно, не считать его вознесения на небеса во время бомбежки…

Серапионыч отпил чаю:

— Само собой напрашивается следующее объяснение. Директор Козицкий хотел во что бы то ни стало спасти музейные ценности, а власти Придурильской республики собирались их продать и купить оружие. Догадываясь о планах властей, директор вместо ранее заявленного северного выехал в восточном направлении, с тем чтобы дальше действовать по обстоятельствам. Ведь даже водителю, которого Козицкий лично знал и которому мог доверять, он не сказал, куда собирается ехать. Скорее всего не из скрытности, а просто потому что сам не знал. Однако перехитрить власти директору не удалось — на восточном выезде грузовик задержали омоновцы, водителя нейтрализовали, ценности передали по назначению, а уж о судьбе Козицкого можно только догадываться…

— Да, эта версия выглядит очень правдоподобно, — вздохнул Дубов. -Но если картины действительно продали куда-то на Запад, или куда бы то ни было, то почему о них до сих пор ни слуху ни духу?

— Ну, почему же ни слуху ни духу? — возразила Чаликова. — Вот господин Сидоров из села Субботино до сих пор о них исследования сочиняет… Ну, насчет Сидорова — это я шучу, но во всем мире существуют такие, с позволения сказать, искусстволюбы, которые анонимно скупают произведения и держат их в своих особняках. Возможно, картины Врубеля попали к одному из них. Но, как бы то ни было, в одном ваша версия имеет очень весомое подтверждение — вскоре после эвакуации музея резко активизировались военные действия и придурильские войска перешли в наступление. Может быть, Врубель помог.

— А все-таки картины удивительные, — протянул Серапионыч и продемонстрировал Дубову и Чаликовой репродукцию «Демона в полете», открывавшего «демонскую» серию. — Не говорю уж о стихах:

— Изумительно! — совершенно искренне произнесла Надя. — Только погодите, Владлен Серапионыч, ведь начало поэмы звучит немного по-другому… Сейчас вспомню:

— Одну секундочку! — вскочил Дубов из-за стола и стремглав выбежал из комнаты.

— Что это с ним? — подивился доктор. — Неужели чайное отравление?

Однако Надежда не успела ничего ответить, поскольку в гостиной вновь появился Дубов. В руках он держал объемистый том.

— Вот достал у Софьи Ивановны, — пояснил Василий. — Сочинения М.Ю. Лермонтова, издание Ф. Павленкова, 1905 год. И вот смотрите: сначала -"Демон. Восточная повесть". А потом — первый, второй, третий и четвертый очерки «Демона». — Детектив раскрыл страницу, где начинались «очерки». -Так-так-так… Вот, пожалуйста, второй очерк «Демона»:

и так далее. Датируется 1830 годом. Доктор, там не сказано, кто конкретно составлял альбом и подбирал стихи к картинам?

— Да нет вроде, — откликнулся Серапионыч, рассмотрев выходные данные альбома. — Можно только предполагать, что в его создании более или менее активно участвовал и сам В.Б. Козицкий. Во всяком случае, его фамилия значится в редакционной коллегии. Однако никак не выделена, а стоит в общем списке по алфавиту.

— Скажу вам одно, — констатировала Надя. — Кто бы ни подбирал стихи к иллюстрациям, но у искусствоведа-любителя господина Сидорова из почтового отделения Субботино уже был предшественник.

— В каком смысле? — не понял Дубов.

— В смысле сопоставления ранних и поздних вариантов у Лермонтова и Врубеля.

— Да, чудные картины, — продолжал между тем Серапионыч. — Вот особенно эта — «Тамара в гробу». Я видел ее широко известный вариант, но он как-то того… не убеждает. А этот я бы охотно повесил у себя в морге!

Произнеся эти бессмертные строки, Серапионыч отложил альбом и подлил в чай еще немного жидкости из скляночки:

— От этой картины исходит какая-то энергия, даже от репродукции! Я так и чувствую, что отлетевшая душа Тамары еще витает где-то рядом и рыдает о разлуке с телом… В позднем варианте, мне кажется, Михаил Александрович будто бы устыдился своей сентиментальности и как-то затушевал эти мотивы, но здесь они так чисты и пронзительны… — Обмакнув глаза платочком, доктор встал из-за стола. — Пойду помаленечку… Да, вот еще что, — добавил он уже в дверях, — чуть не запамятовал. Это, конечно, к делу не относится, но я сегодня звякнул в Старгород одному своему знакомому журналисту. Думал, может он чего слышал.

— Ну и как? — заинтересовалась Надя.

— Да не особо. То есть он, может, что-то и знает, да только не стал бы по телефону рассказывать. Я тут, понимаете ли, забыл немножечко, в какой стране он живет. Это мы тут болтаем, что попало, где попало и с кем попало, а там… Э, да вы сами знаете. Но кое-что он мне все же поведал. Оказывается, из Козицкого там сейчас делают что-то вроде национального героя. Присвоили ему посмертно звание героя Придурильского труда и поставили бюст перед бывшим музеем, даром что теперь там уже располагается не музей, а ихний Совет по государственной безопасности. На торжественном открытии сам президент Смирнов-Водкин речь толкнул! Книжка вышла — «Повесть о настоящем патриоте». Про то, как Козицкий, попав в окружение, взорвал себя вместе с грузовиком, чтобы только музейные ценности не попали к страшным и кровожадным мордавцам. И будто бы последними его словами были: «Отечество! Тебе я жертвую собой!». Ну и все такое прочее… Это я к тому, что ваши поиски истины в Старгороде будут очень затруднены — вряд ли это понравится Придурильским властям, которые истину уже установили раз и навсегда… Ну, счастливого пути. — И доктор, поправляя съехавший набок галстук, вышел из гостиной.