Я плавал очень хорошо. Рос в Челябинской области на реке Миасс. Много и озер там: Тургояк, Енышко, Чебаркуль... Во всех озерах я купался и плавал на большие дистанции, кто дальше заплывет... Но поплавок и мне был нужен, так как не налегке поплывем, а при полном боевом.
      У меня на ногах парусиновые сапоги. Очень плотно облегают ноги. Особенно когда намокнут. Автомат. Два диска. Две гранаты. Пистолет ТТ. Поплавком будет у меня служить вещмешок. Я его заштопал хорошо, смазал шпигом ржавым американским, набил свежей сухой соломой.
      В ночь на 5 октября 1943 года в районе деревни Власовки мы начали переправу с левого берега Днепра на "нейтральный" остров Песчаный.
      Остров этот разделяет Днепр на два рукава - левую и правую протоки. Наша левая протока - семьсот метров ширины, а правая, со стороны немцев, триста-четыреста. И вдобавок узкая протока, мелкая - по чей давно пробрались на тот край острова фашисты и подготовились встретить нас в хорошо укрепленных и оплетенных под цвет песка траншеях. Но мы еще не знали этого...
      Спуск на воду - тихо, без шума и разом - все батальоны осуществили намеренно выше по течению, с поправкой на снос течением... Фашисты не обнаруживали себя пока ничем. В нашем батальоне я был назначен замыкающим. Вот уже никого не осталось на берегу из нашего батальона, и я вошел в холодную воду Днепра. Вода черная. Ночь тоже, хоть глаз выколи. На небе ни единой звездочки... Вообще-то, для переправы лучшего состояния в природе и не надо.
      Поплыл. Тяжеловато, но плыть можно. Семьсот метров да плюс снесет метров четыреста... Ничего, выдюжу. Плыву. Прикидываю, что уже меньше половины расстояния осталось...
      И в этот миг лопнуло небо, знакомо завыли мины и снаряды, полетевшие в нас с правого берега... Водопад обрушился на меня сверху вместе с поднятым вверх всем, что держалось на воде. Мои ноги натыкаются на всевозможные предметы - то на небольшие, то на что-то массивное и мягкое... На воде масса всякого крошева: щепы, обломков, тряпок, досок, палок... Поверхность, как ряской, затянулась соломой из разрываемых снарядами "плавсредств".
      Вода, как в шторм, упругими ударами кидает меня из стороны в сторону. Это взрывы снарядов создают гидроудары со всех сторон. Вот меня взметнуло в воздух упругим водяным столбом, но тут же, падая обратно, я погрузился под воду, и мои перепонки острой болью ощутили сотню гидроударов от взрывов... Не г спасения ни на воде, ни под водой! Я вспомнил, как иногда мне приходилось глушить рыбу... Вот теперь сам в роли оглушенной рыбы.
      Стараюсь грести сильнее и сильнее, чтобы успеть выбраться на остров, но меня ударами волн крутит во все стороны. То я начинаю плыть обратно к левому берегу, но, испугавшись его, скорей поворачиваю к правому. Острова я меньше боюсь, я ведь еще не знаю, что там засели фашисты... Правого берега тоже, хотя оттуда бьют сейчас сотни стволов фашистской артиллерии... Боюсь хватающихся за меня утопающих людей... Грех ведь большой бояться своих товарищей, которые, обезумев и нахлебавшись воды, хватают друг друга мертвой хваткой и вместе скрываются под водой... Утопающий подобен осьминогу, который бросается из засады на свою жертву, и никакими судьбами уже не вырваться из его клещей... Вот ведь страх какой!.. Плыву один, среди безумного хаоса и утопающих...
      Но вот замечаю, как один солдат, часто опускаясь под воду, хватает ртом воздух: похоже, мог бы еще плыть, но обессилел. Как помочь бедняге? Я аккуратно приблизился и к его руке прикоснулся своим "поплавком". Его руки инстинктивно обвили вещмешок намертво, а я за спину чуть поддерживаю его. Он дышит часто, со стоном и неморгающими глазами смотрит на этот мир, как удто впервые видит его в своей жизни. Страшный был его вид.
      Он уже отдышался и начал соображать. Я плыву рядом, слегка его подталкиваю. Он по слогам говорит мне:
      - Спа-си-бо, друг!
      Я обрадовался, что теперь он неопасен для меня, и тоже одной рукой взялся за вещмешок. Я плыву на спине.
      Мой спасенный тоже ослабил хватку, стал держаться за мешок одной рукой, а правой начал грести. Странно и прекрасно устроен человек. Даже и в таком аду можно пережить минуты подлинного счастья. Я рад, что обрел товарища, что спас ему жизнь. Плывем и смотрим друг другу в счастливые лица...
      Наконец мы почувствовали ногами дно и встали. Дно пологое. Вспышки взрывов освещают фигуры наших солдат, бегущих от берега в глубь острова. Моментальные вспышки высвечивают столпотворение... Взрыв! И снова взрыв! Песок встал вокруг меня дыбом и не хочет опускаться... Казалось, что тысяча доисторических ящеров пляшут на песке, распустив свои перепончатые черные крылья, которыми они ловят и навсегда поглощают людей... оглушительно хохочут, сверкая огненными глазами... Мы, маленькие человечки, мечемся между лап этих чудищ, ища спасения...
      Вместе с песком с неба падают какие-то куски, похожие на истрепанное мокрое дерево... Это куски человеческих тел...
      Рядом со мной бежит мой спасенный и кричит бегущим и упавшим:
      - Где тринадцатая?.. Где тринадцатая?..
      Пока мы барахтались в Днепре, все полки и дивизии перемешались, и теперь никто не может найти своих... "Где наши?.. Где комбат!.." - мелькает у меня в голове... Возник откуда-то и прицепился к сознанию глупый ответ: "Ищи в песке! Ищи в песке!.."
      Почти сплошь лежат в песке то ли трупы, то ли живые - не поймешь. Торчат одни головы, как арбузы на бахче...
      У меня песок всюду. Во рту тоже. Хлещет по лицу, обдирая, как наждаком, кожу. Хлещет, стегает, засыпает тебя сверху. Взрывная волна сечет и сшибает то влево... Не успеваешь упасть, как другая взрывная волна швыряет вправо... Мотает во все стороны, и я падаю. Извиваюсь и тону в мокром жидком песке, как краб. Песчано-водно-илистый раствор плотно облегает мое избитое и измученное тело. Хочется лежать не двигаясь...
      Голову спрятать не позволяет вода - захлебнешься. Выставить - разве это спасение? Оторвет взрывной волной. Если ранит, то не смогу выбраться...
      Ишь как засосало, еле вылез!..
      Мой товарищ из 13-й гвардейской дивизии ищет своих, но никого не нашел, упал рядом со мной и кричит в мое ухо:
      - Меня Сашкой звать - Колесников Сашка. Давай не будем разлучаться. Понял? Помогать, если что, друг другу. Понял?
      - Понял! - кричу.
      Фашисты долбят и рвут остров. Не дают никакой передышки. Что же делать дальше? Наши автоматы не работают - все щели заклинило песком, гранаты тоже... Торчат дула полузасыпанных "максимов", только саперные лопаты блестят единственное оружие, которое не боится песка... Да и где наш противник, с которым мы станем биться? Фашистская артиллерия на правом берегу Днепра?! На берегу, от которого нас отделяет еще одна протока!..
      Мы с Сашкой решили пока углубиться по острову, в направлении к правому берегу Днепра. Там тише, там нет взрывов, там "мертвая зона"...
      Бежим, перепрыгиваем через людей, лежащих как тюлени... Стоп, дальше уже никого. Но что это такое - навстречу нам, в лицо, бьют пулеметы! Их выдают выхлопные красные языки пламени! Значит, фашисты на острове?! Так вот почему там не рвутся снаряды - фашистские артиллеристы бьют через своих! Вот оно что! На острове немцы!..
      Надо ухо держать востро! Но мы все оглохшие. Надо смотреть в оба! Но глаза наши забивает проклятым песком... Плохо наше дело. Плохо.
      Рассвело. Фашисты усилили артобстрел. Им с высокого правого берега Днепра хорошо видно своих и чужих на светлом фоне песка. Бьют безнаказанно. На небе ни самолетика. Куда делись наши самолеты?! С нашего левого берега и артиллерии не слыхать!.. Впечатление такое, что мы брошены на острове на произвол судьбы.
      Но никто не покидает остров. Все ждут своего часа, зарывшись в песке. Один солдат, похожий на Тараса Бульбу, стоит на четвереньках. Его усы, как у моржа, обвисли до подбородка. Он мотает головой и хочет стряхнуть свою глухоту. Взрывы пляшут вокруг, а он, мотаясь во все стороны, бодает воздух... Я не мог глядеть на него... А когда через несколько минут взглянул, увидел только торчавшие из песка каблуки его ботинок...
      Фашистские снаряды бьют и бьют, но никак не могут перебить всех нас. Делая пятиминутные паузы, вновь и вновь возобновляют артогонь. Двадцать минут долбят - и опять на пять минут.. В голове моей снова прогоняется "кинолента" пережитого на войне. Вот дорога через Ворсклу, вот Червоный Прапор, Драгунск, вот Прохоровка... Вся Курская битва вспомнилась мне... А вот мелькают кадры Сталинградской битвы... Нет, нигде такого жуткого положения не было еще, как тут! А я-то думал, что все ужасы жестоких сражений остались под Сталинградом, под Клетской, у Калача-на-Дону... Я думал, самые тяжелые бои остались на Курской дуге и никогда, нигде не будет мне труднее и опаснее, как было там, у Прохоровки, у Драгунска, на смертельной дороге через Ворсклу... А теперь на тебе! - этот остров на Днепре! Остров-могила! По несправедливой жестокости и ощущению обреченности он затмил в моем восприятии все битвы от Волги до Днепра.
      Мы, безоружные, оглушенные, полуслепые, контуженые, разрозненные, беспомощно умираем под жесточайшим артогнем гитлеровцев!.. Лезут - я их гоню, а они лезут - мысли о чьей-то стратегически-непоправимой ошибке...
      Никакой связи с нашим левым берегом! Вся польза от нас только та, что мы отвлекаем на себя массу фашистской артиллерии... которую гитлеровцы могли бы сейчас использовать где-нибудь в другом месте... Стоп, Мансур! А может, в этом и заключается стратегический замысел?.. Может, не напрасно ты сложишь здесь свою голову?!
      Похоже, гитлеровцы хотят нас быстрее уничтожить и перебросить свои пушки на другой участок фронта. Только никак им не удается уничтожить нас тут полностью, и с новой силой и злостью они возобновляют стрельбу...
      День прошел. К ночи фашисты прекратили огонь. Мы с Сашей возобновили поиски своих. А с нами все. кто может передвигаться... Ищут хотя бы полк! Полк найдешь если, то и батальон найдется. А штабы дивизий остались на левом берегу Днепра.
      Кое-где хлопцы жевали хлеб и поделились с нами. А как дальше?!
      В расчете, что их переправят на левый берег, к воде сползлось множество раненых. Надо бы сообщить на левый берег! Сашка предлагает мне переправиться туда вплавь, найти командование... Сашка прав, но мне страшно. Посчитают, что я струсил, что сбежал с острова под предлогом спасти раненых, припишут еще мне вдобавок паникерство...
      То, что я придумал и предложил Сашке под утро, представлялось мне менее страшным. Когда Сашка выслушал мой план, у него глаза заискрились.
      А план был таков'. Не искать больше "своих" - здесь все свои, - а сколотить ударную группу в пятьсот человек и на рассвете атаковать фашистские окопы или траншеи, что там у них есть, на противоположном берегу острова. Там наше спасение от артогня - это ясно... Но как атаковать без автоматов, без гранат?.. Нашими автоматами будет ослепляющее солнце в глаза гитлеровцам! Нашими гранатами будут внезапность и быстрота! "Урррра!" - и верхом на фрицев в их траншеях и окопах! Топчем их ботинками, рвем их зубами! Отберем у фрицев автоматы и пулеметы - круговая оборона!.. Там и жратва.
      Кроме Сашки, выслушали мой план еще многие солдаты. Были и такие, кто назвал план нереальным, но все согласились действовать. Тут, на острове, все варианты действия хороши, поскольку все равно погибать... И уж лучше в драке погибнуть, чем лежа на мокром песке.
      Быстро собрались - больше чем пятьсот человек! - втихую передвинулись как можно ближе к немецким траншеям и замаскировались - зарылись в песок. Сигнал для атаки - когда моя группа встанет во весь рост!
      Еще не рассвело - чуть засерело на востоке, - фашисты открыли артогонь Сначала "пропахали" далеко позади нас, там, где раненые, потом перенесли артогонь на середину острова, к нам...
      Сильный взрыв ударил в мой затылок, кажется, не менее чем тонной песка, и я уткнулся в песок, не успев сожмурить веки - так и припечатался к песку открытыми глазами!..
      Звон в голове, глаза жжет, темно, и лежу, как под гигантским прессом. Всем телом делаю рывок вверх, чтобы вырваться из-под пресса. Голова легко вздернулась, и тут только я понял, что на мне нет никакой тяжести. Но я ничего не слышу и не вижу... Вслепую рою перед лицом ямку, в нее набирается вода, я горстями хватаю ту воду пополам с илом и песком и плескаю в открытые свои глаза. Мне необходимо видеть! Плещу в раскаленные и воспаленные глаза грязью и различаю перед собой кровавый и мутный проблеск света... Сначала бордовый, потом все светлее и светлее...
      Сашка разгреб песок и, набирая воду почище, тоже плещет мне в глаза. Я пробую моргать - мне больно! Моргаю, моргаю, и мне все лучше и лучше... А мертвая тишина - только для меня. По-прежнему взрывы кругом, я их еле-еле вижу, но не слышу. Сашка рукой тычет меня мордой в песок, когда надо "пригнуться". -Потом, когда можно, поднимает меня за шиворот. Ох, Сашка, Сашка, что бы я сейчас делал, если бы не ты. Выручай, друг!
      Нет для меня звука. Повторяю движения своих товарищей: они головой прижимаются к песку - и я так же... "Пропал, пропал, - думаю. - Все, конец...".
      Оглянулся на восток и увидел выкатывающееся из-за горизонта солнце. Сашка мне под нос свой большой палец торчком тычет: хорошо, дескать, что никаким случайным облаком его не закрыло! И по песку "пробежал" двумя пальцами: в атаку, дескать... Я киваю одобрительно.
      Встал - и рад, что ноги меня держат!
      Встали мы во весь рост разом десять-пятнадцать человек, как и было уговорено. Не успели сделать три первых шага вперед, как полутысячная лавина выпрыгнула за нами из песка и черной бурей понеслась в сторону фашистских траншей. Вижу разинутые в крике рты... Кричу и я, хотя не слышу своего голоса, видимо, сорвал голосовые связки, горло схватывает саднящая боль... Пробуксовывая в песке, бегу навстречу испуганным лицам немцев... Еще бы не испугаться - мы в буквальном смысле из-под земли, из-под песка выросли и обезумевшей лавиной несемся на них. Некоторые торопливо перезаряжают свои автоматы, на большинстве же лиц выражение полной растерянности. Наверное, один вид наш был способен содрогнуть психику. Странное дело, но мне самому делается страшно оттого, что я вызываю такой ужас. Это трудно рассказать. Я вижу оцепенелый ужас в глазах человека, этот ужас переплескивается в меня, растет во мне, удваиваемый ответным взглядом. Не в силах разъединить со встречным взглядом свой взгляд, бегу быстрей и быстрей, чтоб скорей покончить с этим разрастающимся до невыносимости состоянием... Убить!..
      Не устаю повторять: будь проклята война!
      Многие среди бегущих рядом со мной падают... Но солнце ослепило немцев, и они бьют неточно.
      Вижу немца, который уже бросился наутек - карабкается на противоположный борт траншеи. У офицера в крике открыт рот, он стреляет из пистолета, и солдат куклой сваливается обратно в траншею. Но всех не перестреляешь - уже другие выкарабкались и бегут...
      Мы прыгаем сверху на плечи самых отчаянных или просто парализованных ужасом немцев... Топчем и давим их каблуками и пальцами, отбираем автоматы...
      Вон наш солдат сидит верхом на фрице и ездит на нем взад и вперед... Я своим заклинившим автоматом работаю как дубиной, наконец срываю с убитого фашиста исправный автомат, и теперь мне сам черт не страшен - стреляю в убегающих фрицев...
      До самой воды очистили мы себе пятачок в траншеях, все вооружились немецкими автоматами. С правого и левого флангов кидаются на нас немцы, как бешеные собаки, но у нас и гранаты есть, и пулеметы...
      Наконец у немцев иссякают силы.
      Мы выкинули трупы из траншей и первым делом кинулись перевязывать друг друга. Сашка мне в котелке принес чистой воды, и я ладом промываю свои глаза. Жжет теперь меньше и вижу лучше, но ничего не слышу.
      Хлопцы жуют и, вижу, все прислушиваются к звукам вокруг: мы в круговой обороне. Можно не бояться только артогня - по бокам у нас фрицы, немецкая артиллерия сюда бить не станет.
      Сашка свой большой палец держит кверху - это значит: "Обстановка нормальная!" Заглядывает мне з уши и мимикой показывает: "Нет ничего там". Вопросительно глядит на меня: мол, не пойму, почему не слышишь? А мне кажется, что в мои уши забиты деревянные пробки...
      Пятые сутки держимся в круговой обороне... Когда же будет команда уж или "вперед!", или "назад!"? Припасы, найденные у немцев, мы съели...
      Утром 12 октября не могу понять, что с хлопцами. Заинтересованно вертят головами и стараются высунуться из траншеи. Наконец Сашка показывает знаками: тишина, мол, артналета не слышно! И как только он мне это втолковал, в тот же час моя глухота прошла. Уж, видно, шибко моим ушам захотелось услышать тишину!..
      И с флангов фашисты не шевелятся... Мы с Сашкой и еще несколько человек вылезли из траншеи. Шаг за шагом обследуем вокруг нас обстановку. Траншеи немцев пустые!
      А может, это хитрость какая? Может, немцы ушли, чтоб их артиллерия могла перенести сюда огонь?! И все караулят траншеи, чтоб спрыгнуть обратно, если что...
      Вижу в разных местах на острове группы наших солдат - и тоже, вытянув свои исхудалые шеи, крутят головами, ищут кого-нибудь спросить: "В чем дело? Почему немцы не открывают артогонь?"
      А остров походит на лунный пейзаж. Воронки, воронки... Разные по калибру. В воронках кровавая густая жидкость и трупы, трупы, трупы... Да, хорошо тут поработала фашистская артиллерия, будь она неладна!
      Потом мы узнали, что от артогня погиб заместитель командира 13-й гвардейской дивизии Гаев, который находился в деревне Власовке на нашем берегу. Вон куда доставали!..
      Тяжелый трупный запах наизнанку выворачивает кишки. Нужны мы еще здесь? Похоже, что нет. Кучки уцелевших людей скорей, скорей двигаются к Днепру. Прощай, остров-могила!
      Собственно, приказа оставить остров ниоткуда не поступало, но мы с Сашкой тоже вошли в воду и поплыли к нашему левому берегу. Днепр "тихо несет свои воды...". Никто не стреляет. Тишина.
      Вышли на левый берег, стали раздеваться наголо и полоскать в Днепре свою одежду. Отжимаем не торопясь.
      Развели костер. Сушимся. Все молча, без разговору, как после похорон. Ни чести, ни славы ждать нам не приходится: ведь приказа бросать остров не было...
      - Пошли. Надо найти какое-то начальство и доложиться.
      Идем гуськом человек пятнадцать-двадцать. Впереди скопление вокруг чьей-то походной кухни... Пшенная разваренная каша с подсолнечным маслом! Дали и нам. Едим, жадно вдыхая аромат.
      Не верится мне: "Как я остался живой?!"
      Если буду живой после войны, напишу об острове-могиле... хотя нет, не могиле... Об острове смерти, от которой мы увернулись... Об острове гвардейской славы...
      Штаб моего 193-го полка оказался ближе всех. Первый, кого я там встретил, был начальник штаба капитан Бондаренко.
      - Был ли приказ сниматься с острова?!
      Бондаренко мне утешительно:
      - Приказ был еще десятого октября.
      При мне заходят в штаб чудом уцелевшие на острове офицеры, солдаты, и у каждого первый тревожный вопрос:
      - Был ли приказ?..
      Бондаренко успокаивает каждого:
      - Был приказ сниматься десятого октября.
      И только тогда человек расслабляется, с души у него сваливается камень.
      К моим хлопцам в это время подошли несколько офицеров-корреспондентов: расскажите да расскажите. .. Но разговаривать нам было невмоготу. Я передал хлопцам, что мне сказал Бондаренко, и раз мы покинули остров согласно приказу, то каждому хотелось скорей найти свою дивизию, полк, батальон, роту .. "А то, наверное, пришлось бы нам плыть обратно?" - думали мы...
      Только через три десятка лет я узнаю, что наш корпус выполнил свою боевую задачу - осуществил "демонстрацию ложной переправы". За то время, пока мы отвлекали огонь фашистской артиллерии на себя, наши войска провели бескровные переправы выше и ниже нас по течению Днепра. А в шестидесяти километрах ниже Кременчуга в районе деревень Дериевки и Куцеволовки наши саперы навели через Днепр понтонный мост!
      С нашего острова группами и в одиночку продолжали прибывать уцелевшие. Подходили к кому-нибудь и в первую очередь задавали тревожный вопрос: "А был приказ?.." И, только убедившись, что приказ оставить остров был, что они приплыли сюда согласно приказу, гвардейцы подсаживались к пшенной каше...
      Вот оставшиеся в живых в нашем полку после этой операции: пулеметчик Шамрай Василий Кузьмич - не потерял свой "максим" даже в этой передряге: с ним вместе еще двое пулеметчиков, одного я знал - это Тимонин, храбрый парень; минометчик Янсон Алексей Иванович, наш Академик; разведчики Добкин Ким Вениаминович и Амбарцумьянц Григорий Леонтьевич; наш полковой комиссар Егоров Владимир Георгиевич снялся с острова последним. Комиссар всегда так поступал: если "вперед!", то первым, а если "назад!", последним... Это кого я лично сам знаю.
      Остались чудом живые и наши комбаты Картошенко Николай Михайлович и Гридасов Федор Васильевич.
      Еще большее чудо удалось совершить 145-му гвардейскому полку нашей 66-й дивизии. С остатками своих гвардейцев командир полка гвардии подполковник Алексей Петрович Дмитриев сумел вброд преодолеть правую протоку, зацепиться на правом берегу и закрепиться там. Гвардейцам Дмитриева немаловажную помощь оказала подпольная комсомольско-молодежная группа "Набат" во главе с Василием Ивановичем Усом, которая действовала в селах Белецковка и Маламовка. Алексею Петровичу Дмитриеву за этот подвиг было присвоено звание Героя Советского Союза.
      Я ранен
      Четвертый месяц я комсорг батальона. Сколько было атак! А я живой. Могут удивиться: уж очень везучий, что ли?! После войны по лотерейному билету ни разу не выиграл, кроме как один рубль, а там ни пуля, ни штык не брали. Счастлив ли я на самом деле? Я считаю, что счастлив.
      Глубинное содержание души солдата Великой Отечественной очень интересное. Если каждого из нас, фронтовиков, вызвать на откровенность, то некоторые признания могут показаться наивными, смешными даже. Я, например, всерьез боялся, что если я погибну, то погибнет наша Родина. Когда меня ранило за Днепром под Знаменкой 28 ноября 1943 года, я испугался: как же теперь без меня? Кто же будет воевать, если я тяжело ранен? Конечно, это было наивно. Но именно от этого наивного испуга я первое время не мог отделаться. И только потом, когда без меня освободили нашу территорию, когда без моего участия вошли в Берлин, я сам над собой посмеялся за свою самонадеянность. Но я и теперь считаю, что моя философия была верной. Каждый советский человек должен себя считать ответственным за судьбу всей страны. Только так мы добудем нашу большую и главную Победу!..
      После операции на "острове смерти", примерно 20 октября 1943 года наша 66-я гвардейская дивизия в районе деревень Куцеволовки и Депиевки легко переправилась через Днепр по понтонному мосту, с левого берега на правый, где уже был создан гигантский плацдарм для развития наступательных боев за Правобережную Украину.
      Пополнение на этот раз было у нас не совсем обычное. В самый короткий срок со дня освобождения военкоматы Полтавщины мобилизовали все способное владеть оружием население. В основном это были добровольцы, которые перенесли ужасы двухлетней фашистской оккупации. Новое пополнение прибыло в своих гражданских одеждах, и полк в те дни был с виду похож .на большой партизанский отряд. Мы полтавчан в шутку прозвали "кукурузниками"...
      Наш плацдарм на карте выглядел клином, который своим острием в 65 километров доставал на западе до Пятихаток, а ширину основания имел пятнадцать-двадцать километров. Дивизия заняла свой участок переднего края и с боями двинулась в направлении города Знаменки Кировоградской области.
      Фашисты остервенело контратаковали. На одном из участков под Знаменкой нам пришлось в течение одного дня дважды выбивать немцев из одних и тех же окопов!
      Когда отбили окопы в первый раз, обнаружили в одном из них молоденького фрица. Он сидит понурив голову, почти мальчик: "тотальная мобилизация". Рыжий, в очках с толстыми-претолстыми стеклами - близорукость не менее минус шести. Руки у него худенькие, пальцы тоненькие... Наши хлопцы, увидев такого "фрицика", сжалились, дали ему хлеба и кусочек сала. Фрицик аппетитно ел и лопотал что-то на своем немецком, и я улавливал одно понятное слово: "мьюзик... их бин мьюзик..." А вдобавок он показывал своими тонкими пальцами, как он играет на скрипке. Скрипач, значит, музыкант...
      Фашисты меж тем бросились в контратаку, и, несмотря на то, что наши пулеметчики и автоматчики вели ураганный огонь, нам пришлось оставить эти окопы и отойти на прежние рубежи. А про пленного фрицика мы забыли!..
      Каково же было наше удивление, когда, отбив окопы во второй раз, мы увидели фрицика сидящим на прежнем месте! Мы ему:
      - Гутен морген!
      А он нам:
      - Гутен таг!
      И видим: глаза сияют и рот до ушей - радуется нам! "Гитлер капут! лопочет. - Сталин гут! Русс камрад гут!"
      Теперь фрицик выглядел веселым и был очень подвижен. Жестикулируя руками, он убедительно просил нас: "Майн коммен русс генераль... Шнель, шнель... Майн коммен русс генераль!.." Хочет, значит, что-то рассказать нашему командованию. Мы поспешно отправили его в штаб. А вечером этого же дня к нашему переднему краю подошли семь танков Т-34, совсем новые, и мы увидели опять своего фрицика, который приехал в командирском танке. Танкисты с нами балагурить не стали, да и фрицик наш только издали помахал рукой. А когда стемнело, танки ушли во вражеский тыл...
      Всю ночь мы прислушивались и ждали. Наконец на рассвете услышали лязг гусениц и скоро увидели все семь наших Т-34 - целыми и невредимыми, облепленными сверх брони странно-непривычными фигурами немецких солдат: в руках солдаты держали не автоматы, а футляры с музыкальными инструментами. Наш рыжий фрицик сиял и спрыгнул на землю первым.
      Когда я подошел к танкам вплотную, я отпрянул: вперемешку с грязью и проводами связи между катками гусениц были впрессованы человеческие волосы, кокарды со свастикой, погоны...
      А немецкие солдаты - их по восемь-десять спрыгнуло с каждого танка - на губных гармошках играют нашу "Катюшу"... Чудеса, и только!
      Я не художественную книгу пишу, где допустим вымысел, только пытаюсь внятно пересказать, что видел на фронте своими глазами. Причем это был ограниченной видимости "взгляд из окопа". Так вот, чтобы мне не соврать, я и тогда не понял до конца и сейчас не могу объяснить с гарантией "верно", что же это было. Могу только высказать свое предположение. Наверное, это была военная музыкальная команда, которую в дни тяжелых боев фашисты рассовали по окопам.
      С достоверностью знаю одно: героический ночной рейд семи танков Т-34 сыграл немаловажную роль в дальнейшем успехе наших наступательных боев под Знаменкой. Видимо, музыкант дал ценные сведения командованию, недаром он так убедительно просил нас: "Майн коммен русс генераль!.." По заданию штаба командования дивизии танкисты-добровольцы за ночь разгромили несколько гитлеровских штабов, раздавили несколько десятков грузовиков, порвали всю наземную связь фашистов... А рыжий фрицик не побоялся участвовать в героическом рейде и показать дорогу к штабам! По моему разумению, он перешел к нам не из трусости, а вполне осознав свой шаг. Вот тебе и фрицик!..
      * * *
      До города Знаменки оставалось около двадцати километров. Фашисты принимали все меры, чтобы как можно дольше задержать нас.
      Наши атаки захлебывались одна за другой. Очень многие погибли в эти дни, а к городу Знаменке никак не можем подойти. В нашем батальоне мы несем потери командиров рот. Как комсорг батальона, я каждый день подменяю их до прихода вновь назначаемых из полкового резерва...
      Было ощущение, что за этот год на войне погибли все наши мужчины и парни. Если с середины октября до начала ноября 1943 года в нашей дивизии преобладали призванные в армию из Полтавщины, то к концу ноября полтавчан - наших "кукурузников" - оставались в строю десятки и единицы. Война пожирала людей беспощадно и безжалостно. В ротах насчитывалось всегда по пятнадцать-двадцать человек вместо ста - ста двадцати. Пополнение подходило почти еженощно, но к полудню следующего дня оставалась опять горсточка людей в каждой роте... Поневоле начнешь думать, что ты и в самом деле остаешься живым пока что один...
      В тот день, 28 ноября 1943 года, мы дважды ходили в атаку и дважды были отброшены назад. В ротах осталось по пять-семь стрелков и автоматчиков. Фашисты заметили нашу малочисленность и решили контратаковать, но сначала открыли артогонь. Били точно. На моих глазах взрывами срезало брустверы КП нашего батальона, и показалось, что комбат гвардии капитан Картошенко Николай Михайлович погиб. Я кинулся по траншее на высотку КП. Комбат был жив, но ничего не слышал - контузило.
      С командного пункта, конечно, несравнимо четче просматриваются позиции, чем из окопа. Комбат продолжает кричать связисту, тот передает по телефону и слушает, что отвечают из штаба полка, а я с высотки обозреваю картину военных действий... И вдруг замечаю фашистских автоматчиков, которые под прикрытием своего артогня перебежками продвигаются поближе к нашим траншеям еще до начала настоящей атаки, чтоб, значит, захватить нас врасплох, как только кончится артналет. Ведь с высоткой, как им кажется, они покончили... А наши хлопцы из-за ураганного артогня, естественно, и головы не высовывают из траншей... Я показал комбату на пробирающихся фашистов-автоматчиков и побежал по траншеям предупредить наших об опасности.
      Роты открыли огонь по автоматчикам, мы начали бросать гранаты, и фашисты пока залегли. Я по связи попросил передать комбату, чтоб он срочно затребовал патроны и гранаты, которые у нас на исходе.
      Связист мне сказал по телефону, что боеприпасы и подкрепление .к нам посланы и нам до их прибытия надо продержаться еще минут двадцать-тридцать. В штабе полка в тот день были мобилизованы нам на выручку все работники - каждый штабной работник нес на себе ящик с патронами и гранатами.
      Двадцать-тридцать минут... Много. Кажется, впервые я желал, чтобы артиллерийская подготовка вражеской атаки длилась подольше...
      Фашистские автоматчики еще продвинулись, они теперь на самом краешке зоны артиллерийской бомбежки. А стрелять уже нечем.