Глава 4

Приехавший в пятом часу утра к месту происшествия Кочетов был очень недоволен действиями группы Звягинцева. Он и раньше не особенно ладил с офицерами этого подразделения, считая их чересчур самостоятельными и независимыми. По его убеждению, они слишком часто балансировали на грани закона. И хотя прямых фактов у него не было, он справедливо подозревал, что сотрудники группы Звягинцева довольно часто нарушают законы, предпочитая не разглашать методов и приемов своих операций. После того как в прошлом году погибло двое сотрудников Звягинцева и было убито пятеро бандитов в перестрелке, он принял решение лично курировать действия этой группы.

Кочетову шел сорок пятый год. Это был рано поседевший обрюзгший мужчина с большими мешками под глазами. Болезнь почек сказалась на его характере.

В прошлый раз ему выговаривал прокурор города, и теперь Кочетов твердо решил сам выезжать на место происшествия в случае повторения подобного. Когда дежурный местного УВД позвонил домой и доложил о случившемся на его территории.

Кочетов решил сразу приехать на место трагедии. Из сообщения дежурного он знал, что погибло трое людей и было ранено двое. Он не знал, кто погиб, а кто из офицеров милиции ранен. Но он твердо решил, что подобное больше не сойдет с рук ни Звягинцеву, ни членам его группы.

Поэтому, забрав заместителя начальника УВД по оперативной работе полковника Серегина и двух своих сотрудников, он приехал на место происшествия, решив разобраться в случившемся. И на месте узнал, что трое из преступников, которых обязаны были захватить живыми люди Звягинцева, были убиты, а один тяжело ранен.

Именно поэтому теперь он стоял в квартире, где произошла трагедия, и гневно выговаривал подполковнику.

— Как только появляется ваша группа, всегда есть жертвы, подполковник, — раздраженно заметил Кочетов.

— Мы их предупреждали, — устало ответил Звягинцев, — но они первыми начали стрельбу.

— Вы не имеете права устраивать здесь кровавые побоища, — с трудом сдерживаясь, сказал прокурор, — и не нужно оправдывать свои действия, подполковник. Я и так знаю, что вы слишком часто применяете оружие там, где его применение не диктуется необходимостью.

В квартиру вошли еще два офицера из группы Звягинцева, но Кочетов уже не обращал ни на кого внимания.

— Я предупредил вас, чтобы вы действовали на моей территории достаточно аккуратно, — продолжал он.

— Нас все время используют в центре города, пожал плечами подполковник, стараясь говорить спокойно.

— И тем не менее на счету вашей группы уже два десятка трупов, — нервно проговорил прокурор, — вы превращаетесь в отряд карателей, словно вам поручили отстреливать людей по всему городу без суда и следствия.

— Нам поручают самые сложные дела, — сдержанно объяснил Звягинцев, — и бандиты, как правило, оказывают ожесточенное сопротивление. Мы тоже несем потери.

— Знаю я ваши потери, — отмахнулся прокурор, — рассказывайте, что у вас здесь произошло.

Заместитель начальника УВД полковник Серегин сел рядом, но дипломатично отвернулся. Он знал, какие задания поручают людям Звягинцева, и в душе не одобрял прокурора.

— Мы получили известие, что в этой квартире находится особо опасный рецидивист Коробков, — коротко доложил Звягинцев, — по нашим агентурным данным, он никогда не бывал один. Его всегда сопровождали два-три телохранителя.

— Это бывший работник милиции! — напомнил прокурор, сделав ударение на последнем слове.

— Да, бывший, — перенес ударение подполковник, — у него было несколько судимостей. На счету его банды дерзкие преступления, в том числе и убийства сотрудников милиции. Получив сведения, мы приехали и оцепили квартиру. На предложение сдаться Коробков и его люди ответили отказом. Тогда мы и взяли штурмом квартиру. Во время штурма один бандит был убит, а другой тяжело ранен и отправлен в больницу.

— Как это один? — спросил Кочетов. — А мне сообщили, что трое.

— Вам сообщили конечный результат. Когда мы сюда ворвались, один из преступников, очевидно, вышедший на связь с бандой Коробкова, по еще не установленным причинам решил выброситься из окна.

— Вы ему не помогали? — быстро спросил Кочетов.

— Владлен Константинович, — развел руками Звягинцев, — вы же меня знаете столько лет. Неужели вы думаете, я разрешу выбрасывать столь ценного свидетеля в окно, предварительно не допросив его?

— Вот в это охотно верю, — вдруг улыбнулся прокурор, — на вашу снисходительность бандитам рассчитывать действительно не приходится.

— Когда он попытался выброситься, мы тоже попытались его остановить. И тогда Коробков решил, что может использовать свой шанс. Он ранил нашего сотрудника, а наши офицеры, к сожалению, пристрелили его…

— Но они тоже стреляли в сотрудников милиции, — раздался вдруг сзади женский голос. Прокурор гневно обернулся на него.

— Это еще что такое?

— Я журналистка. Меня зовут Людмила Кривун, товарищ прокурор, — с достоинством ответила журналистка, называя свою газету, может, вы читаете мои криминальные репортажи.

— Вот только журналистов нам и не хватало, — окончательно разозлился прокурор. — Выйдите из комнаты и не мешайте разговаривать.

Но нахальную девушку нельзя было запугать.

— А еще прокурорский работник. Это так вы понимаете свободу печати?

— На эту тему мы подискутируем потом, — отрезал Кочетов, и один из его сотрудников, подбежав к журналистке, вывел ее в другую комнату.

— Надо было еще телевидение позвать, — разозлился прокурор, — и снимать ваши героические действия. Рекламы захотелось?

Это было несправедливо. Журналистов Звягинцев не любил и никогда не приглашал. Ему насильно навязывали их общение, и он вынужден был раз в год соглашаться, чтобы не портить окончательно отношения с руководством. Прокурор понял, что несколько перегнул.

— Ладно, — выдохнул Кочетов, — все равно уже ничего не исправишь. Что вы здесь обнаружили?

— Целый склад оружия, — Звягинцев кивнул в угол, — они всегда бывают вооружены лучше нас. Посмотрите, какую винтовку мы нашли. С лазерным прицелом.

У них были даже гранаты. Мы просто сумели быстро сюда ворваться, иначе они бы сопротивлялись долго, и еще неизвестно, сколько бы было трупов.

— Документы у погибших были? — осведомился Кочетов, хмуро глядя в сторону лежавшего на полу оружия.

— У Коробкова нашли два паспорта, — кивнул Звягинцев, — у его ребят тоже были разные документы. И интересно узнать, где они получают эти новенькие паспорта.

— По-моему, это как раз то, чем вы должны заниматься, — ядовито заметил прокурор, поднимаясь со стула, — что-нибудь еще нашли?

Шувалов и Петрашку, находившиеся в соседней комнате, слышали разговор прокурора с их командиром. Но согласно строгим внутренним правилам никто из них не мог вмешаться и доложить о найденных в машине деньгах, об удостоверении сотрудника Кабинета Министров. Все это мог сказать только сам подполковник.

Либо не сказать вообще. Окончательное право решать, что говорить, могло принадлежать только одному человеку.

— Есть некоторые странные вещи, которые мы проверяем, — сказал Звягинцев, — в том числе и по самоубийце.

Он не добавил больше ничего, а прокурор больше ничего не стал спрашивать. Но Серегин решил уточнить:

— Этот самоубийца не входил в банду Коробкова?

— Судя по всему, нет. Он оказался здесь случайно и, по-видимому, был посвящен в секреты, которые представлялись ему настолько важными, что он решил прыгнуть из окна, — ответил Звягинцев.

— Вы все точно проверьте, — Кочетов подошел к оружию, — все оружие направить на идентификацию, — строго напомнил он. — В общем, опять вы нас обошли, Звягинцев. Пока меня нашли и пока я сюда приехал, вы успели все подчистить. Трупы увезли, раненые в больнице. Надеюсь, ваш офицер пострадал не очень сильно?

— Ранение в руку, — доложил подполковник, — но пока из больницы никто не звонил. И мы не знаем подробностей.

— Составьте все акты, и я подпишу, — уже мягче сказал прокурор, — вообще-то я приехал сюда не за этим. Мне действительно не нравится, Звягинцев, как вы действуете. Вы понимаете, что вызываете своими Действиями волну критики со стороны руководства города и подставляете себя под удары бандитов. Другие группы спецназа действуют хотя бы в масках или стараются себя не афишировать, а вы словно сорвавшиеся с цепи сумасшедшие. Мне уже намекали, что пора расформировывать вашу группу.

Звягинцев выслушал эту речь молча. Потом повернулся и, словно ничего не произошло, сказал, обращаясь к майору Зуеву:

— Заканчивайте обыск. И готовьте протокол.

— Надеюсь, понятых вы потом хотя бы позовете, — проворчал прокурор на прощание, поняв, что его речь пропала впустую. И первым вышел из квартиры. За ним поспешили Серегин и сотрудники прокуратуры. После их ухода, когда в квартире остались только офицеры группы Звягинцева, подполковник подозвал Петрашку.

— Нашли что-нибудь на стоянке? Вместо ответа Петрашку протянул аптечку с пачками долларов. Звягинцев вытащил одну.

— Это серьезно, ребята, — сказал он задумчиво, — чтобы никто об этом не знал.

Звягинцев вышел в гостиную и подозвал журналистку.

— Послушайте меня очень внимательно, — сказал он, глядя ей в глаза, — я сам не знал, что все так сложится. Но предупреждаю, о сегодняшнем героическом рейде нашей группы вы не напишете ни слова. Ни одной строчки, вы меня понимаете? Иначе я сейчас просто оставлю вас здесь, и вы ничего не сможете узнать или увидеть.

Журналистка пожала плечами. — Это нужно в интересах дела, — с нажимом продолжил Звягинцев, — поэтому сядь в угол и не мешай нам работать. — Когда он переходил на «ты», это было знаком его доверия. — И чтобы я не слышал ни единого звука. Достаточно и того, что ты присутствовала на сегодняшних событиях. А когда мы закончим, я обещаю интервью по любым интересующим тебя вопросам. Устраивает тебя такая сделка?

Она кивнула и отошла к дивану. Звягинцев оглядел собравшихся.

— Здесь мы больше ничего не найдем, — твердо сказал он, — а ситуация получается интересная. В паспорте нашего гостя есть его домашний адрес. Я предлагаю не ждать санкции прокурора и специального разрешения, а провести немедленно обыск. Немедленно. Его самоубийство, пребывание ночью с бандитами, найденные пачки долларов дают все основания к этому обыску. Я думаю, возражений не будет?

К дому Скрибенко мы подъехали в половине пятого утра, оставив Зуева дожидаться уехавших в больницы и морг наших ребят, которые должны были вернуться на квартиру, чтобы узнать новости еще до того, как мы поедем обратно, на службу. Это тоже наш закон. Все должны вернуться на место и все вместе приехать на службу. Все, кто останется в живых. За три с половиной года наша группа потеряла шесть человек. Это шестьдесят процентов личного состава. Я не знаю, были ли во время войны такие потери после самых ожесточенных сражений.

По-моему, нам давно пора выдавать фронтовые сто граммов.

Да вдобавок еще и проблема с транспортом. «Воронок» мы отпустили, еще когда приехал прокурор, и нам остались всего два автомобиля. Байрамов и Дятлов уехали в больницу на нашей служебной «волге», а свою «девятку» Звягинцев оставил Зуеву. Поэтому на квартиру Скрибенко нам пришлось отправиться вшестером, набившись в один джип. И, конечно, с нами поехала эта Дамочка, от которой просто невозможно было избавиться. Но, по-моему, Михалыч и не очень хотел от нее избавляться, имея в виду, что небольшой скандальчик нам даже пригодится, чтобы гарантировать дальнейшее расследование дела.

С другой стороны, она тоже дамочка не промах. Как только Михалыч приказал собираться, сразу вскочила и первой поспешила к машине. Мы все четверо мужчин разместились на заднем сиденье. А Михалыч, который обычно сидел впереди, теперь вполне галантно уступил место этой дамочке. Хотя какая она дамочка?

Скорее комиссар, в кожаной куртке и джинсах. Вернее, гибрид комиссара и современной ведущей на радио, которая говорит скороговоркой и курит больше мужиков.

Глава 5

Скрибенко жил в бывшем доме партийных вождей. Есть такие дома, сосредоточенные в самых лучших местах Москвы, квартиры в них давали только в ЦК или в горкомах. Скрибенко успел получить квартиру еще до того, как начал рушиться их старый мир.

Внизу сидел вахтер. Раньше здесь наверняка дежурили сотрудники милиции, а сейчас остался старичок, который даже не спросил у нас, куда мы направляемся.

Четверо мужчин и одна женщина, похожая на мужчину, появившиеся здесь в столь раннее утро. Наверно, ему платили только за антураж, а охрана не входила в его обязанности. Мы оставили у автомобиля Хонинова. Он бывает нужен, когда надо произвести «активный» обыск и перепотрошить все до основания.

Нужную квартиру мы нашли быстро, но на звонки долго никто не отвечал.

Мы уже хотели ломать замок, когда дверь открылась, и на пороге появилась недовольная особа неопределенного возраста. Волосы торчали в разные стороны, темно-серый халат был накинут на плечи. Она открыла дверь, даже не испугавшись наличия стольких незнакомых мужчин, грубо поинтересовалась:

— Что вам нужно?

Видимо, она еще спала и мы вытащили ее из постели. Михалыч выступил вперед:

— Это квартира Скрибенко?

— А вы не знаете, куда явились рано утром? — презрительно спросила эта особа.

— Нам нужно просто все уточнить, — не собирался уступать Михалыч, — вы его жена?

— Вы могли бы знать, что он давно в разводе. Я его сестра. В чем дело?

— Довольно много неприятного, — спокойно ответил Михалыч, — вот мое удостоверение, к вам мы приехали за помощью.

— Что случилось с братом? — прищурилась эта особа.

— Он погиб, — честно сказал Михалыч, — выпал из окна.

Женщина отшатнулась, но, судя по всему, она была мужественным человеком. Повернувшись, она прошла в глубь квартиры, махнув нам рукой. Это была большая квартира с некогда хорошо продуманной планировкой и ультрасовременной отделкой, но сейчас квартира явно требовала ремонта. Женщина стояла у окна к нам спиной. Если она и плакала, то делала это сдержанно и беззвучно. Мы молча ждали, когда она заговорит. Наконец она повернулась к нам.

— Что вам нужно?

— Мы должны посмотреть его вещи. Его личные вещи, — сказал Михалыч.

— Вы хотите обыскать квартиру? — поняла женщина.

— Да, — кивнул Михалыч.

— Понимаю, — ответила женщина. Она, видимо, действительно все понимала, — там его комната, — показала она. — Вы привели эту молодую особу, чтобы она обыскала и меня?

Журналистка даже поперхнулась, а мы, несмотря на трагизм ситуации, весело переглянулись, представив эту сцену.

— Нет, — быстро ответил Михалыч. — Мы только хотели бы посмотреть личные вещи вашего брата.

— Да, конечно, — вздохнула женщина, — скажите, как он погиб?

— Я сказал вам правду. Он действительно выпал из окна пятого этажа, — Михалыч глядел ей в глаза, — я был рядом и не успел ему помешать. Он умер мгновенно.

— Почему он это сделал?

— Не знаю. Меня тоже очень волнует именно этот вопрос.

— Там его комната, вы можете посмотреть все, что вам интересно. А рядом кабинет. — Она устало опустилась на стул.

— Бессонов, Петрашку, посмотрите там, — приказал Михалыч, — а мы с Никитой пройдем в кабинет. — В кабинет мы прошли вчетвером. И мы стали смотреть лежавшие на столе бумаги и записи. Нужно признать, что его сестра держалась мужественно. Она сидела в глубоком кресле молча, не произнося ни слова.

Напротив сидела наша журналистка и тоже молчала.

Мы перебирали бумаги, пытаясь найти что-то, что нам поможет. Это называется легкая форма обыска. Так сказать, поверхностный осмотр. Но мы проводим его тщательно, пытаясь обнаружить какую-нибудь причину страсти хозяина квартиры к прыжкам из окна.

— Ваш брат работал в Кабинете Министров? — спрашивает Михалыч.

— Работал, — кивает женщина, — работал, — повторяет она, словно только сейчас понимая, что случилось. Но Михалыч, чутко чувствуя ситуацию, не дает ей раскиснуть.

— В каком отделе?

— В секретариате Кабинета Министров, — отвечает женщина, и Михалыч удивленно поднимает правую бровь. Это высшая степень удивления, и я уже знаю, что остаток ночи, вернее, остаток утра мы не будем спать.

— Вы не знаете, чем он там занимался?

— Работал, — пожимает плечами женщина, — он был обычным референтом. Он ведь и раньше там работал, когда еще это ведомство называлось Советом Министров.

— И тоже в секретариате?

— Нет. В отделе административных органов. Нужно знать Михалыча, чтобы оценить его взгляд, брошенный на меня. А потом на журналистку, сидящую в кресле. Она все запоминает, и видно, что ее зрачки вращаются, как записывающие бобины магнитофона. Я все больше убеждаюсь, что подполковник специально взял ее с собой, чтобы гарантировать хороший скандал в том случае, если сегодняшнее расследование кто-нибудь попытается замять или спустить на тормозах. Я начинаю просматривать книги в шкафу. У всех партийных чиновников привычный набор книг.

«Огоньковские» подписки семидесятых и восьмидесятых годов в полном объеме. Их тогда распределяли по специальным лимитам, и никто не мог получить их, кроме сотрудников райкомов и других подобных инстанций. Я достаю одну книгу. Конечно, ее даже не открывали. Это Чехов. Признаюсь, я не большой любитель Чехова, но когда страницы даже не раскрыты, это неприятно. Словно родившийся мертвый ребенок. Эта книга могла доставить кому-то радость, сделать человека немного лучше или добрее, а вместо этого была заключена в стеклянную колбу шкафа и пылилась там до моего появления. В девяти из десяти случаев книги собирали для престижа.

Впрочем, некоторые книги раскрывались и даже активно читались. Затертый Горький. Довольно потрепанный Толстой. Все-таки молодец этот Скрибенко. У меня мама была библиотекарем, и я научился если не любить, то хотя бы ценить книги.

— А семья не жила вместе с ним? — спросил Михалыч.

— Он развелся сразу после того, как получил эту квартиру, — пояснила его сестра, — семья здесь никогда не жила. Они формально были в браке много лет, но фактически не жили вместе. Вы же знаете, тогда не разрешали разводиться ответственным сотрудникам центрального аппарата. Вот он и вынужден был не оформлять свой развод до восемьдесят седьмого года. А квартиру он получил в восемьдесят третьем.

— Это его библиотека? — спрашивает Михалыч, видя, как я достаю книги. У него взгляд наметанный, он все замечает.

— Не совсем. Здесь есть и мои книги. Мы с ним живем давно вместе.

Значит, Толстой и Горький не писатели ее брата. Это, скорее, ее кумиры.

Но я уже смотрю другую полку, где лежат фотографии. Целая пачка фотографий. Я лениво перебираю ее, скорее для проформы, чем по необходимости. Какая мне разница, у кого на коленях он сидел в детстве или с какой девушкой любил фотографироваться. Здесь в основном семейные фотографии. А вот в другом альбоме лежат более поздние фотографии. Я показываю Михалычу, и тот кивает, чтобы я все проверил. Из другой комнаты доносится неясный шум. На Бессонова еще можно положиться, он действует аккуратно, а вот Ион в квартире, что слон в посудной лавке. Лучше бы мы взяли Зуева.

— У вашего брата были близкие друзья? — спрашивает Михалыч. — Он не говорил вам, куда он сегодня пойдет?

— Нет, не говорил.

— А вы не спрашивали?

— Конечно, нет. Это было его личное дело. Мы уже не в том возрасте, когда нужно контролировать друг друга.

— Но он часто уходил по ночам? — настаивает Михалыч.

— Нет. Почти никогда. Но иногда уходил. У него была женщина, у которой он оставался ночевать.

— И он не предупреждал вас?

— Иногда предупреждал, — горько отвечает она.

Я продолжаю листать альбом.

Почему у всех его друзей такой нагло-самоуверенный вид. И у всех одинаковые костюмы. Словно все они вышли из инкубатора. Впрочем, раньше так и было. Все мы, советские, были как инкубаторские. Вот на одной карточке погибший в поездке за рубежом. Все тридцать человек стоят в темных костюмах, и все строго смотрят в объектив.

— А сегодня ночью он вас предупреждал? — не унимается подполковник.

— Он сказал, что задержится. Обещал вернуться поздно. У него есть, были свои ключи, и поэтому я легла спать, даже не думала… даже не думала… что все так случится.

Журналистка, слава Богу, ничего не записывает, но я думаю, что в ее сумочке есть и магнитофон, который она уже включила. Она слишком подозрительно держит сумочку на коленях и бережно перекладывает ее, когда хочет поменять позу. Впрочем, сестра хозяина дома ничего не замечает. А я продолжаю листать альбом. Кажется, я успел ознакомиться со всеми друзьями и сослуживцами Скрибенко. На одной карточке он даже сфотографировался с одним из тех деятелей, портреты которых украшали стены домов в праздничные дни. Правда, хозяин дома не один. Там более ста пятидесяти человек, и среди них, на заднем плане, — хозяин дома.

— Вы не догадывались, куда он мог поехать? — спрашивает подполковник, и в этот момент я, перевернув страницу альбома, вдруг ошеломленно поднимаю голову. По моему виду Михалыч понимает, что произошло нечто невероятное, и осторожно делает три шага в мою сторону. Сейчас главное сделать так, чтобы ничего не поняла эта журналистка. Я переворачиваю страницу и быстро перебираю фотографии. Так и есть. Эта самая фотография. И, видимо, снятая совсем недавно.

Михалыч уже стоит рядом со мной.

— Нет, не догадывалась, — отвечает сестра хозяина, и подполковник берет у меня фотографию. Он все-таки молодец. На лице не дрогнул ни один мускул.

Просто он внимательно смотрит и кивает, словно ждал именно этого доказательства. Из соседней комнаты выходит Петрашку.

— Нашли несколько любопытных документов, — говорит он, чуть растягивая по привычке слова. Журналистка насторожилась. Я так и думал, что в сумочке у нее магнитофон: она быстро сует туда руку. Видимо, экономит пленку, надеется, дурочка, нас перехитрить. Она даже не догадывается, что подполковник может все понять. И не знает, что все равно не вернется с этой пленкой домой. Она исчезнет из сумочки, а потом ее пришлют ей с нарочным. Через несколько дней, когда уже можно будет обо всем говорить. Но эта фотография… Наши ребята еще не знают, что произошло, а я пытаюсь скрыть свое смятение под маской равнодушия. Фотография меня потрясла. Мне казалось, что я уже ко всему равнодушен. И даже не удивлялся, когда застал столь ответственного товарища из Кабинета Министров в ночной компании с Коробком и его ребятами. Но фотокарточка… На ней снялись наш погибший хозяин дома и… кто бы вы думали?

Сам полковник Горохов, наш непосредственный начальник и куратор. И либо это галлюцинация, которой я никогда не страдал, либо мы на пороге самого громкого скандала в нашей среде. Интересно, как полковник объяснит появление этой фотографии?

Увидев фотографию, подполковник Звягинцев не сказал ни слова. Он помнил и о журналистке, и о сестре погибшего Скрибенко. Звягинцев, подумав немного, положил фотографию обратно и сказал, обращаясь к хозяйке дома:

— Вы не будете возражать, если мы заберем этот альбом с фотографиями?