Если теоретическая пустота у подобных людей компенсируется их безошибочным политическим чутьем конъюнктурщиков, это, однако, не свидетельствует об их моральной чистоте. Все вы знаете, знаю и я, что буквально до этих дней Мехлис и Стецкий клялись в этих стенах кстати и некстати именем Бухарина больше, чем именем Ленина. Что же касается лично Мехлиса, то для него Ленин как теоретический авторитет вообще не существовал. Богом Мехлиса был и оставался всегда один Бухарин. Сегодня Мехлис сделал поворот на 180 градусов, но тогда позволительно спросить и его – в чем же тайна вашей столь мудрейшей «трансцендентальной апперцепции»? Слов нет, Бухарин – грешник, мы об этом писали и говорили еще тогда, когда (простите за нефилософское выражение) вы ему лизали пятки, но скажите – чьи пятки вам пришлись по вкусу сегодня? Природа не любит обижать слабых, она наделила хамелеона всеми цветами радуги, ежа – колючками, черепаху – панцирем, но бодливой корове она не дала рог. Если вы хотите, чтобы мы поверили вашему детскому лепету об ошибках Бухарина, то начните с истории собственного хамелеонства в партии и ренегатства в группе Бухарина.

Во все время речи Стэна Мехлис то беспокойно двигался на стуле, то нервно ерошил волосы. Когда Юдин спросил, есть ли еще желающие выступить, то Сорокин встал и попросил проголосовать его предложение и тем закончить обсуждение вопроса. Из зала раздались вновь протесты против предложений Сорокина. Кто-то потребовал дать слово Мехлису для объяснения по поводу выступлений Сорокина и Стэна.

Мехлис попросил сделать перерыв до завтра, но собрание не согласилось. Тогда Мехлис отказался от слова, что вызвало переполох в зале.

– Слабо, слабо, значит, – начали кричать из зала.

– Он должен консультироваться у новых пяток, – раздался новый голос.

Совершенно растерянный Юдин не знал, что ему делать, а между тем страсти все больше и больше разгорались. Тогда кто-то внес новое предложение: «Ввиду отказа товарища Мехлиса от заключительного слова, собрание переходит к голосованию предложений товарища Сорокина». Юдин вопрошающе посмотрел на Мехлиса, но Мехлис и без Юдина догадывался, что уже одно голосование такого предложения означало бы для него политическую смерть в глазах ЦК. Его не страшила речь Стэна, на нее он мог, если не убедительно, то во всяком случае весьма ловко ответить, но предложения Сорокина шли дальше его полномочий на данном собрании: «просить ЦК исключить Бухарина из Политбюро», но и выступать против такого возможного решения собрания он не имел достаточно мужества.

Однако, руководствуясь мудрой формулой тех дней – «лучше перегибать, чем недогибать»– Мехлис, вероятно, единственный раз в своей жизни пошел на риск. Он выступил. Юдин облегченно вздохнул, а в зале вновь водворилась напряженная тишина.

Мехлис, разумеется, весь свой огонь и гнев разрядил на Стэне. «Я, – говорил он, – был и учеником Бухарина и, быть может, и его оруженосцем, когда это оружие метко било по троцкистам, но я его бросил, как только оно заржавело, а вы, Стэн, подобрали его в тот момент, когда оно явно целит в сердце партии. Партии вам не взорвать подобным оружием, но оно может взорваться на вашу собственную голову». В отношении Сорокина Мехлис назвал речь его демагогической, непонятной в той части, в которой Сорокин требовал открытого выступления Бухарина. Но неожиданно и для собрания и, как потом я убедился, для самого Сорокина, по поводу второго предложения последнего Мехлис заявил:

– Я целиком и полностью присоединяюсь к предложению товарища Сорокина поставить вопрос о пребывании Бухарина в Политбюро ЦК партии!

В зале опять поднялся невероятный кавардак:

– Мы не судьи членам Политбюро!

– Здесь не заседание ЦКК!

– Это против завещания Ленина!

– Бухарин – не Сорокин, не Мехлис, а вождь партии!

Трудно себе представить, чем бы все это кончилось, если бы упорно молчавший до сих пор Покровский не прибег к своему испытанному средству:

– Товарищи, объявляю перерыв до завтра, так как через несколько минут будет моя общекурсовая лекция «Троцкизм и русский исторический процесс» (по этой части все были единодушны).

Нам, конечно, было не до лекции, но Покровский как ректор спешил спасти лицо Института. Юдин и Мехлис были спасены, спасен был и Институт…

ЦК упорно, последовательно и методически продолжал свою линию по разоблачению или, вернее, по созданию «правого оппортунизма» в партии. В первое время резко подчеркивалось, что речь идет не о конкретных лицах в ЦК, МК и на местах, а об идеологии, которая существует и в партии, и в стране. Вся устная и уже начинавшаяся печатная пропаганда била в эту точку. Цель такой пустой, беспредметной, безымянной пропаганды не была ясна партийному середняку, не говоря уже о рядовом обывателе. Многие, даже у нас в Институте, недоуменно спрашивали себя и друг друга – если нет правых оппортунистов в ЦК и в партии, то откуда же появился этот вредный правый оппортунизм? Не вернее ли будет сказать, что у определенной группы лиц в ЦК появилась мания преследования, пугающая воображаемыми правыми, или политическая галлюцинация «правого оппортунизма»? Но аппарат ЦК был неумолим. «Левая опасность – пройденный этап, но существует другая, теперь уже главная опасность для партии – правая опасность. Весь огонь и весь гнев партии и народа – против правого оппортунизма», – так начинались и кончались закрытые письма Секретариата ЦК к партийным организациям на протяжении всего 1928 года.

Если бы эти письма не подписывались Сталиным, то партийная масса, несомненно, думала бы, что первый правый оппортунист, видимо, сам Сталин. В самом деле, он, Сталин, критиковал Троцкого с правых позиций: ведь это он, Сталин, выступал против «перманентной революции», ведь это он, Сталин, отстаивал НЭП и крестьянскую хозяйственную свободу против желания Троцкого «грабить крестьянство», ведь это он, Сталин, отстаивал священное право профсоюзов защищать профессиональные и материальные интересы рабочих перед бюрократическим аппаратом советского государства против требования Троцкого об «огосударствлении» профессиональных союзов, ведь это он, Сталин, требовал вступления в Лигу Наций, союза с Персилем (тред-юнионы) и Чан Кайши – кто же мог быть правым среди большевиков, если не этот Сталин?

Но Сталин требует борьбы против «правого оппортунизма»– значит, не он правый. Тогда кто же? Перебирали всех членов Политбюро, Секретариата, ЦК и ЦКК, наконец, Коминтерна, Профинтерна, Крестинтерна, но правее Сталина никого не находили.

Еще больший хаос в умы коммунистов внес сам Сталин в октябре 1928 года, когда, как уже указывалось, на пленуме МК и МКК заявил: «У нас в Политбюро нет ни правых, ни левых!» Были ли правые где-нибудь в республиканских ЦК или обкомах? Нет, не было. Словом, правых нигде не было, а вот правая, смертельная опасность существовала. Откуда же? Ведь все коммунисты на учете, все руководители на виду! По мнению Сталина, получалось, что любой из них является возможным правым, поэтому – беспощадная борьба против этих возможных правых! Поскольку никто не хотел быть этим будущим кандидатом в Сибирь, то каждый старался «застраховать» себя: вся почти миллионная партия кричала в один голос: «Ловите вора!» Уже в концу 1928 года каждое выступление коммуниста на партийном собрании, любая статья в прессе, очередная передача по радио, народные частушки на сцене, клоунские прибаутки в цирке сопровождались одной неизменной моралью: правая опасность – главная опасность! Безвестной правой опасности в СССР за один год сделали столько отрицательной рекламы, что наиболее правоверные стали неистово кричать: хватит бесконечно болтать о правой опасности, дайте нам правых – мы их истребим!

На октябрьском пленуме МК и МКК Сталин обратил внимание на тот массовый психоз, который он сам создал в партии. Сталин говорил:

Однако цель психоза была достигнута – Сталин назвал первую жертву: Бухарина. В этом случае даже «актив» ахнул: этот теоретик большевизма, любимец партии, гроза Троцкого, спаситель Сталина, «левейший» из «левых коммунистов» в 1918 году оказался правым реставратором капитализма, идеологом кулачества и врагом партии! Этому не поверили даже и после такой подготовки. Так обстояло дело к концу 1928 года. Но для отступления было уже поздно. Либо Сталин, либо Бухарин – так стал вопрос уже сам по себе. Бухарин пользовался доверием партии, симпатией правительства (Рыков), поддержкой профессиональных союзов (Томский) и обладал ученой головой. У Сталина ничего этого не было. Но у него было нечто большее, чем партия, профсоюзы, правительство и ученая голова – железная воля к власти и прекрасно организованный аппарат профессиональных конспираторов внутри партии и государства. Дальнейшая работа этого аппарата пошла по двум линиям: мобилизация «актива» против Бухарина и провокация Бухарина на «антипартийные» выступления. Из-за одних старых ошибок, известных и прощенных самим Лениным, уничтожить Бухарина было невозможно. Нужны были новые, свежие ошибки или «раскрытие» старых, «неизвестных» до сих пор преступлений Бухарина (что, как мы знаем, потом и случилось – «Бухарин хотел в союзе с эсерами убить Ленина, Сталина, Свердлова» в 1918 году!).

Уже к концу 1928 года аппарат ЦК сумел провести во всех крупных центрах страны сначала узкие (для разведки!), а потом широкие активы с докладчиками от самого ЦК. На всех собраниях актива обсуждали один и тот же доклад – «Правая опасность и ошибки т. Бухарина». Докладчики имели не только готовые тезисы, но и готовый текст резолюции от ЦК, которые надо было только ставить на голосование. И дело пошло! «Мы решительно осуждаем ошибки т. Бухарина…» «Мы решительно поддерживаем ленинский ЦК…» «Мы решительно требуем разоружения Бухарина…» «Мы решительно требуем от ЦК привлечения т. Бухарина к ответственности…»

Конечно, не везде удавалось ЦК заполучить такие резолюции. Там, где сидели сторонники Бухарина (Урал, Харьков, Иваново-Вознесенск), бросали шпаргалку ЦК в корзину, далеко не вежливо выпроваживали посланцев ЦК и выносили явно антисталинские резолюции. Например, на Свердловском активе (секретарь обкома Кабаков), Иваново-Вознесенском (секретарь обкома, кажется, Комаров) выносились резолюции, в которых требовали «сохранения единства и прекращения аппаратных интриг против заслуженных вождей партии».

В самом Политбюро и президиуме ЦКК в первое время, кроме Рыкова и Томского, Бухарина поддерживали Орджоникидзе, Калинин, Шверник, Енукидзе и Ярославский. Н. К. Крупская, вдова Ленина, уже раз обжегшаяся на Троцком (Сталин в свое время из-за ее поддержки Троцкого чуть не исключил ее из партии), на заседаниях Политбюро и президиума ЦКК во время обсуждения правых угрюмо молчала, а после заседания, как рассказывали тогда, приходила на квартиру то к Рыкову, то к Бухарину и часами плакала, говоря:

– Я все молчу из-за памяти Володи (Ленина), этот азиатский изверг так-таки потащит меня на Лубянку, а это позор и срам на весь мир…

А потом, постепенно приходя в себя, повторяла свою знаменитую фразу троцкистских времен:

– Да что я? Действительно, живи сегодня Володя, он бы и его засадил. Ужасный негодяй, мстит всем ленинцам из-за политического завещания Ильича о нем!

Вторая линия – это, как я ее называю, линия провокации выступления будущих правых по важнейшим вопросам текущей политики партии и правительства. Эта политика, главным образом, была предопределена последними двумя съездами партии – в области индустриализации XIV съездом (1925 год) и коллективизации XV съездом (1927 год). То, что потом Сталин приписывал правым, – будто они были против этой общей политики в развитии промышленности и сельского хозяйства – было лишено всякого основания. Не в том правые расходились со Сталиным, что надо повести дело к социализму, не в том, что надо проводить индустриализацию, не в том, что надо держать курс на социалистическое сельское хозяйство, а в том, как и какими методами все это делать.

Сталин на кардинальный вопрос, «как и какими методами», не давал абсолютно никакого конкретного ответа до декабря 1929 года, но от правых потребовал ответа еще в 1928 году. Были созданы две комиссии Политбюро – промышленная комиссия под председательством главы советского правительства Рыкова при заместителе Куйбышеве и деревенская комиссия под председательством второго секретаря ЦК В. Молотова при заместителе Я. Яковлеве. В ту и другую комиссию входили Сталин и Бухарин. Промышленная комиссия разрабатывала первую «пятилетку», а деревенская – план коллективизации сельского хозяйства.

В распоряжении обеих комиссий находился огромный аппарат специалистов Госплана (председатель Кржижановский) и Центрального статистического управления (начальник Осинский). По вопросу «что делать?» обе комиссии пришли к единодушному решению – и пятилетку, и коллективизацию проводить, а вот по самому важному и решающему вопросу, «как и при помощи каких методов», докладчиками были назначены: Рыков в своей комиссии, а Бухарин – в комиссии Молотова. Оба докладчика, опираясь на данные, консультации и заключения специалистов уже названных мною учреждений, представили письменные тезисы, которые, как и по первому вопросу, должны были считаться тезисами Политбюро и директивами ЦК, когда они будут приняты комиссиями. Вот, собственно говоря, с тех пор и родились, наконец, искомые правые и в Политбюро.

Квинтэссенция тезисов Рыкова – соблюдение правильной пропорции между двумя отраслями развития промышленности – между тяжелой и легкой индустрией.

Курс – на тяжелую индустрию, но легкая индустрия – как стимул и один из источников развития тяжелой индустрии при соблюдении равенства темпов развития той и другой отрасли промышленности. Отказ от любых форм принудительного труда, как нерентабельного в экономике. Отказ от бюрократического декретирования и широкая инициатива местам по развитию местной промышленности, по производству средств потребления. Два варианта пятилетки – оптимальный и минимальный. Оптимальный – это желательный для выполнения план, но далеко не реальный, минимальный – это возможный и реальный план. Добиваться оптимального, выполняя минимальный. Поскольку пятилетний план – первый опыт и грандиозное предприятие для всего народного хозяйства, то в пределах этой пятилетки особо выделить первые два года, разработав специальный двухлетний план по развитию сельского хозяйства, как первую ступень к выполнению всей пятилетки. Таков в основном смысл тезисов Рыкова.

Тезисы Бухарина – курс на развитие социалистического земледелия, на кооперирование сельского хозяйства во всех трех формах: производственной, торговой и сбытовой. Одинаковое и равномерное развитие всех трех форм при решительном отказе от административного принуждения. Добровольность, не казенная, а настоящая добровольность коллективизации. Широкая государственная поддержка – кредитование и субсидии – желающим вступить на путь производственной кооперации при одновременном налоговом нажиме на кулаков, могущем их заставить тоже отказаться от индивидуальных форм хозяйствования и встать на путь коллективизации («мирное врастание кулака в социализм»). Всемерное поощрение – снижение налогов, снижение оптовых цен, кредит – торговой кооперации, дающее ее возможность продавать свои товары по ценам более низким, чем у нэпмана (частная торговля). Повышение цен на сельскохозяйственные продукты и снижение цен на промтовары в сети государственной торговли для развития сбытовой кооперации и общего поднятия сельского хозяйства. Словом, бросить в крестьянскую Россию лозунг «Обогащайтесь!». Таков был смысл бухаринских тезисов.

Когда эти тезисы были представлены на утверждение очередного заседания Политбюро (на заседании Политбюро присутствовали обычно с правом совещательного голоса и несколько членов президиума ЦКК), Куйбышев и Молотов резко, грубо и вызывающе заявили: все, что нам теперь предлагают Рыков и Бухарин, и есть план правого оппортунизма. В последовавших горячих дебатах роли были разыграны по расписанию: Каганович, Ворошилов, Микоян, Киров, уже заранее подготовленные Сталиным, не только присоединились к оценке Куйбышева и Молотова, но и потребовали довести до сведения ЦК, а потом и до сведения всей партии, что в Политбюро имеются правые в лице Рыкова и Бухарина. Уже дискуссия сознательно велась не в плоскости принятия или не принятия предложенных тезисов, а выявления и объявления до сих пор безымянных правых оппортунистов. Сталин, как обычно в таких случаях, играл в «нейтралитет», пока окончательно не выяснятся соотношение сил и реакция Бухарина и Рыкова. На этом заседании Томский открыто присоединился к Бухарину и Рыкову, а Орджоникидзе, Шверник, Калинин и Ярославский выступили против необоснованных обвинений Куйбышева и Молотова, предлагая деловое обсуждение тезисов для принятия или отклонения.

Сталин ни словом не обмолвился ни за, ни против по существу дискуссии. При приблизительно одинаковом соотношении голосов заседание кончилось «вничью». Была выбрана общая комиссия для обсуждения по пунктам обоих тезисов. Председателем комиссии был избран «нейтральный» Сталин, в нее, конечно, были включены и Бухарин с Рыковым, Томского забаллотировали, а остальными членами комиссии были те же лица, которые выступали против «тезисов» на Политбюро. Теперь Бухарин и Рыков имели дело с твердым большинством против себя при подозрительной «неизвестности» позиции «нейтрального» председателя. Хотя заседание Политбюро было закрытым, мы в ИКП на второй же день знали только что рассказанные мною подробности. Официально это, конечно, тщательно скрывалось. Именно тогда впервые циркулировал слух (намеренно пущенный в ход или просто народная молва, этого я не могу сказать), что сам Сталин находится в числе «правых», хотя под давлением большинства Политбюро он и разрешил от имени ЦК «теоретическую обработку» Бухарина. Бухаринцы это категорически отрицали, но сталинцы почему-то долгое время этого не опровергали.

Сталин продолжал утверждать:

Декабрь 1928 года окончательно прояснил горизонт: Сталин на заседании общей комиссии предложил свои контртезисы против Бухарина и Рыкова и по вопросам коллективизации, и по вопросам индустриализации. Тезисы эти были утверждены комиссией против двух голосов (Рыкова и Бухарина). Контртезисы Сталина радикально расходились с установками Рыкова и Бухарина, даже больше – с директивами XIV и XV съездов партии – именно по вопросу о методах, путях и темпах проведения пятилетки в промышленности и сельском хозяйстве. Комиссия, приняв план Сталина, предоставила, однако, право Бухарину и Рыкову изложить свою критику плана Сталина в письменном виде на очередном заседании Политбюро. Рыков был против того, чтобы воспользоваться этим правом, Бухарин хотел доказать во что бы то ни стало недоказуемое. Томский беспрекословно присоединился к Бухарину. Рыков тогда сдался. Так появились контр-контртезисы по всем основным вопросам хозяйственной политики партии от имени этой тройки. Аппарат ЦК размножил эти тезисы и как «платформу правых» разослал местным организациям еще до того, как они стали предметом обсуждения в Политбюро. К ним были приложены тезисы Сталина – как решение ЦК, против которого теперь выступает правая тройка. Сталин оформил «правых» юридически, а «партактивы» начали требовать расправы с «тройкой».

Пока Сталин счел возможным созвать заседание Политбюро, в ЦК образовалось наводнение резолюций с мест – «решительно осуждаем правых капитулянтов – Бухарина, Рыкова, Томского», «решительно требуем их вывода из Политбюро», «решительно требуем… требуем…».

Сейчас же, в разгар этого потока резолюций и «негодования партии» по адресу правых, было созвано совещание секретарей обкомов, крайкомов и ЦК национальных коммунистических партий для подведения итогов обсуждения «платформы правых». Совещание, при незначительном количестве «против», но при значительном количестве «воздержавшихся», внесло предложение в Политбюро и президиум ЦКК об осуждении «платформы правых». Теперь Сталин созвал Политбюро и доложил о результатах «дискуссии» в местных «организациях» партии и центрального совещания при ЦК. Колеблющиеся члены Политбюро и президиума ЦК покорились «воле партии». Рыков, Бухарин и Томский оказались в изоляции. Уже тогда Рыков произнес известную фразу:

– Сколько раз я говорил Николаю Ивановичу (Бухарину. – А. А.) – не надо составлять письменных документов!

Впоследствии, в феврале 1937 года, он эту фразу вновь повторил. Рыков не понимал, что беспокойной рукой Бухарина водила незримая воля Сталина.

Сталину нужны были письменные документы (он, конечно, и без них сделал бы свое дело, но так было легче), а Бухарин любил писать. Эту слабость Сталин использовал.

– Вот документы, вами же подписанные, товарищи, – швырял ими Сталин каждый раз, когда правые начинали сопротивляться. И это производило впечатление.

Начавшаяся борьба между правыми и группой Сталина поставила троцкистов и зиновьевцев перед тяжелым решением: как быть? Идеологически в нынешнем споре Сталина с Бухариным они стояли ближе к Сталину («правая опасность главная опасность в партии и стране»), психологически они не могли поддержать Сталина, так как слишком велики были раны, нанесенные им Сталиным в союзе с тем же Бухариным. Политически ориентация на группу Сталина означала бы для них катастрофу: полное идейное, на этот раз добровольное, разоружение перед Сталиным. В этом случае троцкисты и зиновьевцы похоронили бы себя в глазах партии как ортодоксальное «ленинское течение» внутри партии, на что они до сих пор претендовали. Еще менее приемлема была группа Бухарина. Не Сталин, а Бухарин был ведущим, главным идеологом и теоретиком разоблачения платформы и троцкистов, и зиновьевцев, а потом и «объединенного троцкистско-зиновьевского блока» (1926 год). Без пропагандной машины и теоретической лаборатории Бухарина Сталин погиб бы еще в первой схватке с троцкистами, не говоря уже об объединенном блоке троцкистов и зиновьевцев. Нельзя забывать, что на первых этапах развертывания дискуссии за «ленинское наследство», иначе говоря, за власть, центр тяжести лежал в области теоретической и программной. Аппарат ОГПУ был пущен в ход для физической расправы только после идеологической победы. Идеологическая расправа с троцкистами и зиновьевцами закончилась на XV съезде партии (декабрь 1927 года).

С 1928 года началась физическая расправа – троцкистов и зиновьевцев начали десятками и сотнями ссылать в Сибирь. Идеологически дискредитированные как антиленинцы, особенно после антисталинских демонстраций 7 ноября 1927 года (в день годовщины Октябрьской революции) в Москве (Троцкий) и в Ленинграде (Зиновьев), троцкисты и зиновьевцы легко были сданы в руки ОГПУ. Теперь Бухарин и остался один на один со Сталиным, и Сталин приступил к осаде сначала «школы Бухарина» (теоретическая критика), а потом и группы Бухарина (политическая критика). В этих условиях и приходилось отвечать на вопрос «как быть»? К началу похода против Бухарина многие из ведущих лидеров троцкизма, в том числе и сам Троцкий, были сосланы. Но у Троцкого остались подпольные группы в Москве, которые продолжали нелегальную работу против Сталина. К этим группам принадлежали и некоторые из тех, которые подписали заявление о капитуляции и поэтому избегли ссылки и были восстановлены в правах членов партии. У зиновьевцев, наоборот, рядовые члены были репрессированы, а сами Зиновьев и Каменев, безоговорочно подписав капитуляцию и признав Сталина «великим вождем», а Троцкого «историческим врагом» народа, остались в Москве. Зиновьев и Каменев, конечно, не были искренни, и Сталин им ни на йоту не верил, но в тот период такое самобичевание «старых большевиков» и льстивые восхваления ими Сталина как «вернейшего соратника» Ленина лили воду на сталинскую мельницу.

Новый раскол в Политбюро, совершенно неожиданный для Зиновьева и Каменева, поставил и их перед тем же вопросом: «как быть, с кем пойти»? Сами бухаринцы великолепно понимали, что апеллируя в борьбе со Сталиным к старым оппозиционным группам, они рискуют сами оказаться в роли беспринципных банкротов в политике. Для Сталина такой поворот бухаринцев в сторону троцкизма давал неоценимые тактические козыри, тогда как Бухарин мало выигрывал, так как основные кадры Троцкого и сам Троцкий, как уже указывалось, были не только политически, но и физически изолированы. При всем этом бухаринцы понимали, что блок возможен только на основе единой платформы по ведущим вопросам внутренней и внешней политики, но такая платформа с Троцким исключалась.

Что касается Зиновьева то сам он был весьма неподходящим человеком для нелегальных переговоров, еще более для блока с ним. Он уже дважды заключал блок с Троцким и оба раза изменил ему в самый критический момент. Восторженный трибун революции, когда ее победа обозначалась наверняка, он легко впадал в панику, если надо было рисковать головой. Так было с ним и накануне решающих дней октябрьского переворота большевиков, когда он на секретных заседаниях ЦК 10 и 16 октября 1917 года дважды голосовал с Каменевым против вооруженного восстания. В ночь октябрьского переворота он вообще исчез неизвестно куда, создавая себе алиби, хотя его друг Каменев вместе с Троцким лично руководил из Смольного института ходом восстания.

Наверное, этим объяснялось то, что когда правые решили повести переговоры с зиновьевцами о создании блока против Сталина, то они обратились не к Зиновьеву, а к Каменеву. Более того, правые были склонны вообще исключить Зиновьева из новой комбинации, если Каменев и зиновьевцы согласятся на совместные действия без Зиновьева.

Эти переговоры повел от имени правых летом 1928 года Бухарин с Каменевым. Беседа происходила с соблюдением всех условий конспирации на квартире Каменева. Присутствовал лишь один Сокольников – «посредник» и друг Каменева. Информировав Каменева подробно об основных пунктах разногласий внутри Политбюро и о настроениях отдельных его членов, Бухарин сделал конкретное предложение о блоке. Каменев почти со стенографической точностью записал исповедь Бухарина, считая себя морально обязанным довести до сведения Зиновьева содержание беседы Бухарина.

В тот же день Каменев предъявил Зиновьеву свою «запись беседы». Приятно удивленный Зиновьев увидел в откровениях Бухарина совершенно неожиданные перспективы для своего возвращения к власти. Но вскоре собственноручная запись Каменева очутилась и у Сталина. Можно себе представить, как был обрадован Сталин, получив в свои руки столь гибельное для бухаринцев оружие.

– Правые уже в гробу – дело только за могилой, – торжествовал он.

После этого провала бухаринцы относились ко всяким предложениям бывших представителей оппозиции весьма скептически. Троцкисты у бухаринцев пользовались – и как идейная сила, и как антисталинские фанатики – лучшей репутацией. Причем троцкисты, несмотря на разгром и ссылку их руководителей, продолжали непримиримую борьбу против «эпигонов Октября» и «сталинской реакции». Мужество, бесстрашие и готовность на личные жертвы выгодно отличали троцкистов от зиновьевцев.

В этом отношении троцкисты как союзники были бы весьма реальной силой, но идеологическая пропасть между «левыми» и «правыми» была той мертвой зоной, куда не осмеливались вступить ни доктринеры-бухаринцы, ни идеалисты-троцкисты. Редкие лица из обеих групп поднимались выше обеих доктрин в смысле понимания исторических перспектив. Борьба шла не за ленинизм, а за власть – ни левые, ни правые этого не понимали. Сталин это понимал отлично. Поэтому, цепляясь за буквы ленинизма, и левые и правые стремительно падали на дно, а Сталин столь же стремительно шел к вершине власти. Ее он достиг ровно через год, в декабре 1929 года, когда впервые вся страна прочла на страницах «Правды»: «Сталин – вождь партии и лучший ученик Ленина». Это было как бы юридической документацией исторического переворота…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.