Я понимал ее. Застрять в чужом Сосуде - хуже, чем в чужой стране. Но что делать? Малахи не ведают пощады. Сорок тысяч погибло, когда кто-то излишне любопытный посмел сунуть нос в Ковчег. - Поговорим позже, Сале. Есть обходные пути. Их я не знаю, но их может знать пан Станислав, мой господин. Но об этом - позже. Она вновь кивнула. Я отвернулся, чтобы не смотреть на ее лицо. Так, наверное, выглядел я, когда встретился глазами с Яриной Загаржецкой и понял, кто передо мной... Пан Станислав не спал. В этом не было ничего удивительного - его странные привычки известны всем в округе. Спать днем, ночью бодрствовать - говорят, так жил еще его отец. Правда, ночи он обычно проводит в замке, но на сей раз господин оказался в доме, и я облегченно вздохнул. Кое-что надо решить немедленно. Хотя бы для того, чтобы шептуны не успели перекрутить все по-своему. Конечно, пан Мацапура верит мне, но мой предшественник тоже был в этом убежден. А теперь никто и не скажет, где гниют его кости. Да и остались ли от него хотя бы кости? Сердюк у дверей библиотеки щелкнул каблуками, пропуская меня. В доме я единственный, кто может входить к пану Станиславу в любое время. Но только в доме. В замок мне хода нет, да я и не особо прошусь. Меньше знаешь больше живешь! А я и так знаю очень много о зацном дане Мацапуре-Коложанском! Пожалуй, даже слишком много! Пан Станислав сидел в углу под лампой зеленого стекла и читал "Лембергскую газету". Глядя на него в этот миг, самые злые недруги завязали бы узлами свои языки: само добродушие восседало в старом массивном кресле. Толстые вывернутые губы улыбались, на пухлых щеках проступили ямочки, стекла окуляр скрыли привычный острый блеск маленьких глаз, и даже черные нафабренные усы словно опали, бессильно свесившись вниз. Пожилой пан, добрый, немного усталый, пришел почитать газету. Наверное, у доброго пана бессонница - не иначе весь день милостыню раздавал и утирал слезы вдовам... - Шолом, пан Станислав! Глазки добродушно моргнули, улыбка стала шире: - Вечер добрый, пан Юдка! Там, в поставце, - гданьская вудка, выпей, ты же с мороза! Выпей - и садись. Вудка обожгла горло, и я только головой помотал. Ну и пойло! Куда там местной горелке или даже пейсаховке! Пан Станислав со вздохом отложил газету, поглядел на принесенную мною бутыль, протянул руку - и тут же опустил. - Цо занадто - то не здрово. А я, как видишь, скучаю! На такое отвечать не полагалось, и я молча присел на тяжелый дубовый табурет. И тут только заметил, что кресло, в котором восседает пан Мацапура, переставлено. Раньше оно стояло ближе к окну, теперь же каким-то дивом оказалось прямо под старым портретом. Портрет этот - загадка. Чья-то умелая кисть изобразила худого узкоплечего юношу в испанском платье с большим кружевным воротником, как носили полвека назад. На боку шпага, в руке - толстая книга с золотым обрезом. И не было бы тут ничего странного, если бы не герб Апданк в верхнем углу герб рода Мацапур. Не просто герб, а еще и буквицы "L.М-К". И цепь знакомая золотая цепь давней работы на груди. Эту цепь с огромным красным камнем пан Мацапура частенько надевает, особенно когда гости случаются. Видать, фамильная. Правда, на портрете камень другой, ну так не камень же художник рисовал! Ясное дело - родич изображен, и родич близкий. Батюшку пана Станислава звали Леопольдом, так что и дивного вроде бы ничего нет, если бы...
      ...Если бы в доме были другие портреты. Если бы не общий хор тех, кто помнил старика. Леопольд Мацапура был широкоплеч, толст и мордат - сын капля в каплю в батюшку. И лицо - совершенно иное лицо! Губы, глаза, нос... Может, не отец, а дядька, какой-нибудь Леон? Все равно непонятно. Чтобы в таком доме - и один-единственный портрет, и то не в зале, а в библиотеке! Бывал я в подобных домах, там целые галереи, по ним гостей водят, слуги наизусть заучивают, какой предок чем отличился...
      - Ох уж эти поселянки, пан Юдка! Сперва лежит под тобой как бревно, только пыхтит, а потом выть начинает. И всегда одно и то же: "Замуж собиралась, замуж собиралась!" Языки им вырезать, что ли? Пан улыбался - пан изволил шутить. Но мне почему-то не было смешно. - Ну, и кого ты мне сегодня привез? Голос был прежний - расслабленный, вялый, но я заметил быстрый взгляд из-под толстых стекол. Стало ясно - уже доложили. У кого-то пятки салом смазаны. - Четверо гостей, пан Станислав. И ребенок - младень. - Ребенок? Грузное тело нехотя приподнялось и вновь опустилось в глубины кресла. - Ребенок - это хорошо. Прикажи его сразу в замок. Я вздрогнул - так и знал! Любит пан Станислав детей! - А гости кто? Кажется, там баба есть? Он по-прежнему улыбался - добрый толстый пан, которого мучает бессонница. - Не баба, - стараясь быть спокойным, ответил я. - Пани. Один из гостей селюк из Гонтова Яра, а вот трое - паны зацные. Вернее, два пана и пани. - Большой за них откуп дадут, как думаешь? - словно невзначай бросил пан Станислав и вновь взял в руки газету. Разговор подходил к концу. Похоже, пан уже все решил. Даже не похоже - решил. Сколько раз так было: ребенка - в замок, и гостей туда же. И правильно - кто же в здравом уме в гости к пану Мацапуре ездит?! А если ты цудрейтор, то и жаловаться нечего. - Все не так просто, пан Станислав... Газета медленно легла на стол. Из-под стекол удивленно блеснули маленькие глазки: - Гетьмановы родичи? Или голота бесштанная? Я с трудом сдержал улыбку. Каждый - о своем. Соврать, придумать какую-нибудь сказку? Нет, нельзя! - Они иноземцы, пан Станислав. Очень издалека. - И... что? - глаза моргнули, пухлая ладонь потянулась к окулярам. - Тем лучше! Я вздохнул. Поверит ли? - Мир велик, пан Станислав! И в этом мире Сосудов больше, чем представляется многим. Это особые гости. Мои. Вы понимаете, о чем я? Улыбка сгинула, словно стерли ее мокрой тряпкой. На неузнаваемом лице светлым огнем загорелись волчьи глаза. - Ты... Ты уверен, пан Юдка? Уверен? Я улыбнулся, хотя в этот миг улыбаться мне совсем не хотелось. - Особые гости... Значит, откликнулись! А ты не врешь? Теперь улыбаться нельзя. Замереть, выдержать его взгляд. Говорят, не всякий его выдерживает... - Не врешь, вижу! Рассказывай! Толстый вальяжный пан сгинул. Огромное тело налилось силой, широкие лапищи сжались в кулаки, а лицо!.. Таким Станислава Мацапуру увидишь не каждый день. Да и мало кто его таким видит. А кто видит - уже никому не расскажет. - Они из другого Сосуда. Из какого, сказать трудно. Малахи разрешили им пересечь Рубеж. Они пришли за ребенком - за этим ребенком... Пан Станислав молчал, а мне вспомнилось, как мы с ним спорили. Редко кто решается спорить с Мацапурой-Коложанским, но есть вопросы, по которым даже ему нужна не покорность, а истина. Я никак не мог его убедить, что дорога между сфир все-таки есть, и Рубеж проходим. Не для душ, не для бесплотных Малахов - для людей. Он очень неглуп, пан Станислав, я много знает. Но книга "Зогар" недоступна этому гою. - Ну, говори! И подробнее! Теперь следовало взвешивать каждое слово. Не лгать - пан Станислав звериным чутьем распознает ложь. Но и со всей правдой не спешить. О гневе Малахов ему знать ни к чему. Достаточно и того, что переход через рубеж труден и без должной помощи его не одолеть... - Так-так! - пан Станислав крутанул ус, дернул щекой. - Стало быть, воин, лекаришка да колдунья. Колдунья-то хоть хороша? Он снова шутил. Я вспомнил чернявую и тоже улыбнулся. Может, в своих краях Сале и хороша. У нас - едва ли. Во всяком случае, не во вкусе зацного пана. - А с младенем как вышло? Что думаешь, пан Юдка? Я пожал плечами. Что тут думать? - Судите сами, пан Станислав. В Гонтовом Яру объявляется чужак. Не просто иноземец, а совсем другой, нездешний. Посполитые считают его чортом случайно ли? Он подселяется к бабе, брюхатит ее, а после исчезает. И вот за ребенком приезжают оттуда... Пан Мацапура задумался, наконец кивнул: - Складно. Значит, дите пока оставим, но им отдавать не будем. Все одно. Рубеж закрыт. А с братом того чертенка как? - Погодим, - предложил я. - Гриня Чумака соседи крепко обидели. Из таких лихие сердюки выходят. Он вновь кивнул и прикрыл глаза, превратившись обратно в доброго усталого пана, которого мучает бессонница средь холодной зимней ночи. - Эка, забот привалило! И не отдохнуть! Та девка, что из Калайденцев привезли, скотина неблагодарная, хотела мне ногтями в глаза вцепиться, представляешь? Пришлось клещами все ногти повыдергивать да рот зашить, чтоб не выла! А вторая, что из Хорлов, дерево деревом. Обнимаешь ее молчит, кнутом дерешь - молчит. Только когда пятки припек, завыла... На такое тоже отвечать не полагается. Да и что ответишь? То пана Станислава забава, ему виднее. - А знаешь, в газете пишут, что война за Дунаем до весны не кончится. Может, еще на год затянется. Глаза его по-прежнему были закрыты, но я понял: это - главное. Потому и ждал меня пан Станислав среди ночи, в замок не ушел, газетку лембергскую почитывал. - Про то и в округе болтают, - кивнул я. - Думаю, Валковская сотня не скоро вернется. Да и вернется ли? За Дунаем, говорят, чума. - Значит? - его лицо дрогнуло, ямочки на щеках сгинули без следа. - Пора? - Да, пан Станислав, пора. Он вновь задумался, а я вдруг почувствовал знакомый запах - страшный, сводящий с ума дух горящей заживо плоти. Сколько лет хотелось забыть, не вспоминать! Не вышло - это уже навсегда. - Откуда начнем, как думаешь? - Откуда? О том мы с ним говорили не раз, и всё давно решено. Вопрос этот так, для разговора. - С Хитцов, пан Станислав. - С Хитцов? Ну, как скажешь... Запах горящего мяса стал сильнее, и на миг я даже пожалел, что Смерть худая плосконосая девчонка - в эту ночь промедлила. Чего же еще хочет от меня Святой, благословен Он? Ответ не был мне дан, но я догадывался. Двойник! Двойник - и Пленник. Чертенок из Гонтова Яра. Не зря они встретились в эту ночь - Смерть, Пленник и Двойник. Не зря. Ярина Загаржецка, сотникова дочка Знакомый рябой черкас буркнул: "У себя", - и отвернулся. Кто именно Ярина решила не переспрашивать. Ей были нужны оба - и сам пан писарь, и его нескладный сын. Постовой не ошибся - Лукьян Еноха оказался на месте, за своим столом, и даже толстая друкованная книга была знакомой: та, что и неделю назад. Девушке подумалось, что книга, равно как подставка с гусиными перьями, нужны пану Енохе исключительно для представительности. Во всяком случае, прочитанных страниц за эти дни не прибавилось. - Чего, егоза, скучно? Пан Еноха не без труда оторвал взгляд от хитрых буквиц, снял окуляры, зевнул. - Скучно? - девушка просто задохнулась от возмущения. - Да я в Перепелицевку с разъездом ездила! До петухов встала! - Ну, ясно, - писарь потер сонное лицо, с трудом удерживаясь от нового зевка. - За дурной головою... Ярина вздохнула. Что бы она ни делала, всерьез сотникову дочку никто не принимал. Девчонка - и девчонка, разве что замуж отдать, да и то пока не за кого. - В Перепелицевке каких-то всадников видели. К Хитцам ехали. - Знаю... Сообщали уже. За такими вестями, Ярина Логиновна, нечего коней томить... Ты к Теодору? Девушка дернула плечом. К пану писарю она завернула, чтобы доложить по всей форме, как и надлежит старшему по разъезду. И вот, пожалуйста! - Он в подвале. С разбойником этим - Хвостиком. Ты бы его оттуда вытащила, что ли? Чего ему с душегубцем якшаться? Посидели б, сбитню горячего попили. В жгута сыграли... Намек насчет сбитня и жгута Ярина пропустила мимо ушей - не маленькая, чтоб в игры детские играть. Но вот по поводу остального... Хведир встал уже на третий день - продырявленная мякоть плеча срасталась быстро. Встал - и первым делом направился не в церковь свечку ставить, а в подвал, где заперли чернобородого заризяку. Тому досталось больше. Пуля из янычарки пропорола бок, и местный знахарь вначале лишь головой качал, посоветовав готовить домовину - вкупе с осиновыми клиньями и маком. Однако на второй день чернобородый открыл глаза, а на четвертый - попытался встать. Видавшие виды сивоусые только руками развели, рассудив, что разбойнику суждено быть непременно повешенным - потому пуля его и не взяла. Однако Хведир-Теодор вновь удивил всех. Поговорив с пленником, он категорически заявил, что в суд на него подавать не будет и о том же остальных просит. Тут уже и Ярина диву далась. Как можно заризяку миловать? И главное: о чем это Хвостик с Хведиром говорили, если им обоим ни слова не понять? Невидимый толмач сгинул вместе с химерным паном Рио да с чернявой ведьмой. С Хвостиком говорил пан писарь - по-польски да по-немецки, Агмет - по-татарски и турецки, а беглый стрелец Ванюха Перстень - по-московски. Говорили, да все без толку - Хвостик лишь глаза таращил да блекотал по-непонятному. И как блекотал! Не голос - бесовское наваждение, мурашки по коже бегут. Раз услышишь - перекрестишься, два под лавку спрячешься! И на каком это наречии бурсак с ним столковался? Неужто на латыни? Пан писарь не ошибся. Хведир действительно оказался в подвале, около пленника. Тот лежал на лавке, а бурсак, пристроив поудобнее раненую руку, сидел на колченогом табурете и что-то тихо ему говорил. Страхолюда молчал - слушал и, похоже, понимал. Увидев Ярину, Хведир махнул здоровой рукой - мол, не мешай, погоди чуток. Пока девушка соображала, обидеться или в самом деле погодить, заговорил Хвостик. Девушка не стала прислушиваться (больно голос страшен!), но отчего-то почудилось, что речь чернобородого стала иной, не такой, как прежде. Или в самом деле знакомое наречие нашли? - Ладно! Потом! Бурсак встал и негромко выдал пять-шесть слов на неведомом языке. Заризяка понял - кивнул и даже усмехнулся. Видать, и вправду столковались! - Ты чего, Ярина? - Как - чего? Кажется, следовало все-таки обидеться. Ведь не только к пану писарю зашла, но и к этому невеже. И о здоровье справиться, и просто - потолковать. Ведь друзья же! - Тут интересное дело, Яринка... Ну хорошо, пойдем! Я тебе такое расскажу! Они прошли не в залу, дабы не беспокоить пана писаря, а на второй этаж, в маленькую комнатушку, где и жил пан Еноха-младший. Точнее, не жил - на постое стоял в редкие приезды из коллегии. Ярина опытным глазом отметила паутину в углах, пыль на книгах - и только вздохнула. Беда, когда мамки нет! Пани Еноха два года как преставилась, а свою мать Ярина и не помнила. Плох дом без женской руки! Хведир скинул с кресла книгу в треснутой кожаной обложке. - Садись! - Сам пристроился прямо на лежанке - тоже заваленной фолиантами. Ярина вновь вздохнула: ну и разор! Она бы тут враз порядок навела! Мыши бы - и те каждое утро на перекличку строились! - Служанку позвать нельзя? - не утерпела она. - Как ты тут живещь Хведир? - А как? - парень удивленно оглянулся. - Все на месте, под рукой. Служанок я и на порог не пускаю. Перепутают все, я и до лета не разберу! - Ничего, матушка попадья тебя быстро к порядку приучит! - хмыкнула девушка, не без злорадства отметив, как вздрогнул Хведир-Теодор - будто мороз ударил. Или в доме похолодало? Она хотела для начала спросить о ране, о том, не болит ли, не ноет по ночам, но любопытство пересилило. - Так как ты с ним говоришь, с разбойником этим? Хведир усмехнулся, почесал кончик носа: - Ты не поверишь! По-арамейски. - По... По-каковски? Поверить Ярина не могла - хотя бы потому, что не ведала: есть ли вообще на белом свете такой язык - арамейский?! Но и не верить тоже вроде не с руки. Мало ли языков на свете? - Понимаешь, батька с ним говорить пытался, Агмет, слуга твой, - и все напрасно. Я тоже вначале по-латыни заговорил - без толку. А потом вспомнил - пергамент! Ну, тот, что нам пан Рио показал! Девушка кивнула. Пергамент с золотой печатью был сдан пану писарю и торжественно заперт в большой сундук, что стоял в углу горницы. - Я подумал: а если по-эллински попробовать? Ну, по-давнегречески. Там, правда, койне, это посложнее, но у меня есть Пиярская грамматика, ее для отцов-василиан издали. Хведир увлекся, заговорил быстро, горячо. Ярина невольно улыбнулась. Чему только ни учат в коллегии этой? А зачем? Быть парню попом - здесь, в Валках, а то и в селе, если места не сыщется. С кем он на койне говорить станет, с отцом Гервасием?! - В общем, греческого он тоже не знает. Но койне не совсем язык, это смесь, суржик, вроде как у нас в Белгороде говорят - и наша речь, и московская. Так вот, некоторые слова он понял - арамейские. - Так что это за язык? - перебила девушка. - Вроде этого... армянского? Об армянах она слыхала и даже раз видела - в Глухове, на ярмарке. - Вроде, - засмеялся Хведир. - Только другой. Ведай же, Ярина! Ибо глаголили на нем в часы давние, библейские! Арамеи суть племя, с давними вавилонянами в родстве сугубо состоящее. Сам Навуходоносор, о коем в Завете Ветхом... Увесистый щелчок по лбу заставил бурсака умолкнуть. - В следующий раз окуляры разобью, - невозмутимо сообщила девушка, подув на костяшки пальцев. - Окуляры - не надо! - вздохнул Хведир. - Ну, я и говорю: древний язык. Вроде бы Евангелие, которое от Матфея, вначале было написано по-арамейски, только потом его на греческий перевели. Ну, арамейский я почти не знаю, и он, пан Хвостик, тоже - вслепую бредет, но все-таки объяснились. - И поэтому ты на него не будешь в суд подавать? - не удержалась девушка. Да, не быть бурсаку черкасом! Настоящий черкас сперва врагу шаблюкой башку с плеч снимает, а после об имени-племени спрашивает! - Какой суд! - парень даже рукой махнул. - Я сам под нож полез. К тому же он слуга, его дело - пана своего защищать. С пана и спрос. С этим Ярина была вполне согласна. С куда большей охотой она бы увидела в подвале самого пана Рио. Вспомнились нелепые слова, что на пергаменте написаны. Герой! Хорош герой, младеней ворует! - Так откуда он родом, Хведир? Бурсак улыбнулся, поднял вверх палец: - Ведай же, что сия тайна - велика есть. Однако же при должном рассмотрении и особливом сопоставлении... - Окуляры! - вовремя напомнила девушка. - Гм-м, - Хведир прокашлялся, почесал затылок. - В общем, стал я его расспрашивать, даже атлас показал - Меркаторов. И ни в дугу! Ясно лишь, что там, откуда он родом, теплее. Снег он, кажется, видит второй раз в жизни. Ну, я и понял... Драться не будешь? Ярина вздохнула, но не выдержала - улыбнулась: - Ладно, не буду! Палец вновь оказался воздетым вверх. - Истине скажу, что сей пришлец не кто иной, как антипод! - К-кто? Анти?.. - ...под! Прибег же он в края наши с земли, именуемой Terra Аustralia, в просторечьи же - Южным Материком... Девушка попыталась повторить, сбилась, жалобно моргнула: - Хведир, ну пожалуйста! Скажи по-человечески! Парень только руками развел. - Ага! Скажешь, когда шесть лет приходится язык в узел завязывать! Ладно, попытаюсь... Ну, в общем, в южном полушарии - южнее Африки, - судя по всему, существует огромный материк. Значительно больше Европы. О нем еще писал греческий географ Птолемей. Я и подумал: если греки его знали, этот материк, то, может, и там о нас помнят? Отсюда и давнегреческий, и арамейский. На этом дело не кончилось - Хведиру пришлось досконально пояснять, кто таков географ Птолемей, а заодно демонстировать Меркаторов атлас с большим белым пятном в южном полушарии. Наконец Ярина удовлетворенно кивнула. - Поняла. Так думаешь, они оттуда? - Больше неоткуда вроде, - с легкой неуверенностью заметил бурсак. - Имя Рио, конечно, похоже на испанское, но он не испанец... Ярина задумалась. Поскольку ни рогов, ни копыт (равно как и хвостов) бранные заброды не имели, она была готова поверить даже в антиподов. Но и в этом случае загадка не решалась. Пусть пан Рио родом с неведомого Южного Материка, однако и антипод не мог попасть в Гонтов Яр без правильной подорожной, отмеченной в полковой канцелярии. Или они там, на юге, по воздуху летают, аки птахи небесные? Но ведь гости прибыла верхами! Продумать как следует этот важный вопрос Ярина не успела. Дверь, отчаянно заскрипев (ну почему бы петли не смазать!), отворилась. - Та-а-ак! Воркуете, значит, голубки? В дверях, подбоченясь, стоял сам пан Лукьян Еноха. - Батька, мы... Хведир смутился, вскочил, окуляры упали с носа. - Вижу, - невозмутимо согласился пан писарь и повернулся к Ярине. - Вот чего, егоза! К себе домой не ходи, тут оставайся. И этого никуда не пускай. Поняла? - Это почему еще? Дядько Лукьян, да что это вы? Девушка тоже вскочила, но не смущенная, а полная искреннего возмущения. - Потому! Пан писарь вздохнул, поморщился. - Потому, Ярина Логиновна, что мне уехать надо. В Хитцах неладно. Гонца прислали - вроде бы татар поблизости видали. - Татар?! Ярина и Хведир переглянулись. В последний раз татар, если, конечно, Агмета не считать, заносило под Валки лет двадцать назад. Хведир тогда только-только родился, а Ярины еще и на свете не было. - Бог весть, - писарь пожал плечами. - Вроде бы комонные, в татарском платье. Так что ехать надо. Людей мало, в Валках я троих оставлю да Агмета твоего в придачу, остальных с собой беру. А вы дома сидите! - То есть как? - возмущение Яринино не только не улеглось - до небес выплеснулось. - Дядько Лукьян! Да как же это так! Я чего - верхами ездить не умею? Да я с глазами завязанными лозину рублю! Пан Еноха невозмутимо кивнул: - Мне батька твой то и говорил - насчет лозины. Не будет, мол, моя Яринка слушаться, лозину возьми да отдери по филейным частям. И не от локтя бей, а с замахом - так, чтоб год садиться не могла. А потом снова отдери, да солью сыпани, чтоб верещала громче!.. Сказано - дома сидеть, значит дома! А ты, Хведир, за старшего остаешься! - Я... Батька, я... Бурсак растерянно моргнул, но дверь уже хлопнула. Хведир неуверенно потоптался, затем махнул рукой и бухнулся на лежанку. Ярина подумала - и присела рядом. - Татары? Откуда тут татары? - растерянно проговорил парень. - С ханом у нас мир, да и засека надежная. Еще бы сказали - турки! Девушка вздохнула и внезапно, не утерпев, погладила парня по щеке. В зале было полутемно. Немецкую лампу зажигать не стали, обошлись свечой единственной, едва прогонявшей ночной мрак. Хведир пристроился на отцовом месте - у закрытой книги; Яринка забилась в угол, в самую черную тень. В доме было тихо. Тихо - и страшновато. Пан Лукьян не вернулся, прислав гонца, что остается в Хитцах, потому как в лесу поблизости и вправду чужаков видели, не десяток, не два - больше. С тех пор никаких известий не было, хотя ночь на исходе и где-то совсем близко уже пропел первый кочет... Хведир встал, подошел к маленькому, подернутому морозом окошку. - Иди спать, Яринка! Если что, разбужу. Девушка помотала головой - спать не хотелось. То есть, конечно, хотелось, но... - Это ты иди спать. А я постерегу - чтоб татары не украли! Она шутила, хотя на душе было не до шуток. Ярина, конечно, не утерпела. Весь вечер вместе с верным Агметом ездила по Валкам, дабы и людей подбодрить, и самой осмотреться. Городок почти вымер - пан Лукьян забрал с собой не только Черкасов, тех, что в поход не ушли, но и дюжину подсоседков, и просто охотников. Остальные забились в хаты, боясь показаться на улицу. Даже рогатки, выставленные поперек шляха, остались без охраны. Да и кому охранять? В городе и до войны меньше тысячи жило, из них Черкасов - служивых и абшидных - сотня с небольшим. Теперь даже их не осталось. Остальные - обычные мугыри, которые и смотреть на шаблю боятся. Девушка почувствовала, как страх, сидевший где-то глубоко, начинает наползать, подступать к горлу. - Хведир! - не выдержала она. - Не молчи! Расскажи что-нибудь! - О чем? В голосе бурсака тоже не слышалось особой уверенности. Ярина усмехнулась: - Ну... Про фольклор свой. Написал байку? Про Гонтов Яр? - А-а! - послышался тихий смех. - Написал! Пану Гримму понравится. Позавчера из Гонтова Яра выборный тамошний приезжал - к отцу, бумаги выправлять насчет винокурни. Так знаешь, о чем там болтают? - Снова черти заглянули? Почему-то в присутствии Хведира-Теодора о таком говорить было совсем не боязно - даже в темноте. - Нет, другое, - бурсак вновь усмехнулся. - Может, не говорить? Ночь ведь, страшно! - Ах ты! - девушка вскочила, махнула рукой. - А кто еще в детстве перед сном нам про Черную Руку рассказывал? И про Дядька Лысого? Забыл?! Сама Ярина забыть такое не могла. После каждой истории она забивалась под перину и дрожала полночи. А на следующий вечер вновь просила рассказать и снова дрожала. - ...Пришла Черная Рука, - замогильным голосом начал Хведир. - Открыла дверь - и стала искать маленькую девочку Яриночку... А ведь это мысль! Представляешь, Ярина, такое записать, а? Пан Гримм с кафедры свалится! А в Гонтовом Яру всякое болтают. Будто из Гриневой хаты голоса доносятся, будто вокруг кони невидимые скачут. Ну и мамка его еще приходила. - Мамка? - удивилась девушка. - Его же матушка померла! Ребятенка родила и... - Вот я и говорю... То есть соседи говорят - приходила. Хату обошла, потом внутрь заглянула - искала. А наутро пес сдох. Помнишь пса? Его еще Агмет заговорил?.. Ярина закусила губы. Страх, уже ничем не сдерживаемый, сжал сердце, холодом прокатился по спине. Мертвая мать ищет сгинувшего сына. Ищет - и не находит... - А на следующую ночь ее снова видели. Поп - отец Гервасий - не побоялся, с крестом выскочил. Так она зубами заскрипела, руки протянула - не дотянулась, а после обратно на погост пошла. А наутро... - Прекрати! - не выдержала девушка. - Как ты можешь! Такое... Такое говорить! - А что? - Хведир явно удивился. - Обычная история! У этих посполитых вечно то мать к сыну с погоста является, то муж к женке. Потому и обычай есть, чтоб долго не оплакивать... - Прекрати! - повторила Ярина и, подумав, добавила: - Чурбан! Бурсак, недоумевающе пожав плечами, замолк. Ярина отвернулась - слушать страшилки расхотелось. - Ну ты чего? - Хведир подошел ближе, присел рядом. - Мало ли что лапотники эти болтают! Темные они! - А ты - светлый! - огрызнулась девушка. - Ну, не такой уж светлый, - развел руками парень. - Но байкам этим не верю. Если и есть что-то необычное, то это не черти и не призраки, а тонкие энергии, которые наш мир окружают. Про то и блаженный муж, учитель мой Григор Варсава, писал... Страх вновь спрятался, и Ярина внезапно почувствовала, как смыкаются веки. Сон только и ждал - перед глазами поплыли странные серебристые нити, закружились, сплетаясь в пушистые коконы. Уж не тонкие ли это энергии, о которых Григор Варсава толковал? - Ярина! Проснись, Ярина! Девушка открыла глаза. В зале светло, сквозь окошки белеет утро. Кажется, она так и заснула - сидя. Вот и покрывало: не иначе Хведир догадался укрыл. - Ярина! - голос парня звучал странно. - Батька... Батька погиб! - Что?!. На полу - мокрые следы; на плечах Хведира - кожух. Наброшен наскоро, даже на крючок не застегнут. В глазах под толстыми стеклами - ужас. - Батька... Погиб батька. И все погибли... - Мой... Мой отец? И сотня? Почему-то сразу же подумалось об отце - о сотнике Загаржецком. С Дуная давно не было вестей, а какие и приходили - не радовали. Парень вздохнул, качнул головой. Дужка окуляр сползла с уха. - Мой батька - Лукьян Олексеич. И все, кто с ним поехал. В Хитцах. В село... Погинуло село... Ярине показалось, что она все еще видит сон - страшный, тягучий. Хорошо бы проснуться, поскорее проснуться!.. Проснуться не получалось. Юдка Душегубец Я скинул окровавленный жупан прямо на пол и взглянул на руки. И здесь кровь - но не моя. Чужая. На шаблю и смотреть не стал: хоть протирал снегом, а все равно - чистить и чистить! Хотелось упасть, как был, прямо в сапогах, на лежанку и провалиться в черную пустоту. Как хорошо, что мне никогда не снятся сны! Там, в темной пропасти, я недоступен - ни для пана Станислава, ни для тех, кого встретила моя шабля за эти долгие годы, ни для всевидящих Малахов. Уснуть! Но я знал: не время. Хотя пан Мацапура уже извещен - я специально послал хлопца на свежем коне впереди отряда, - но придется докладывать самому. Таков порядок, таков обычай. Хоть и не в войске, а вроде того. Я кликнул джуру, отдал ему шаблю - чистить до белого блеска - и велел принести таз с теплой водой. Кровь плохо отмывается; особенно зимой, особенно если она смешана с грязью. С грязью - и с пеплом. Теперь - свежая рубашка, штаны, каптан с белой подкладкой, кипа. Дворецкий - тот, что был до нынешнего, - все рожу морщил: негоже-де при пане зацном с головой покрытой ходить! О своей бы голове подумал, прежде чем болтать пустое! Где она сейчас, его голова? Застегиваясь и надевая пояс, я вновь перебрал в памяти все, что должно рассказать пану. Когда я на службу поступал, пан Станислав сразу предупредил: говорить надо лишь о самом главном - четко и ясно, без лишних словес. Так-то оно так, да только сам он любит о таком расспрашивать, что порою дивишься - к чему? То ли пан зацный попросту любопытен, то ли видит в мелочах что-то важное, нам, сирым, непонятное. Ну, скажем, моргала ли голова после того, как на снег свалилась? Как у того дворецкого. Три года назад это было, тогда тоже на дворе месяц - лютый стоял. Может, пан Мацапура в детстве страшные сказки любил? - Пан Юдка! Пан надворный сотник! Задумался! Даже не услышал, как джура постучал, как дверь открыл. - Пан Юдка! Пан Станислав вас в банкетную кличут! Он там с гостями. Поспешить просит! Я мельком отметил: "просит". Странное дело, пан Станислав действительно вежлив! И не только со мной. Даже с теми, кого в замок волокут. Итак, кличут. Обычно пан не завтракает и не обедает - отсыпается после ночи, лищь на ужин зовет гостей. Что-то сегодня изменилось! Впрочем, гости, как известно, бывают разные. Я все-таки опоздал. Гости давно расселись, и пан Станислав был на месте в резном кресле под огромными оленьими рогами, что к стене прибиты. Помнится, один гость посмел улыбнуться и даже шутку отпустить. После ему стало не до шуток - когда болтуну его же язык на ужин подали. Отварной, с горчицей. Итак, все на месте - пан Станислав, пан Рио, пан к'Рамоль и, конечно пани. Причем если мужчины сидят на местах гостевых, хоть и не загоновых, то пани Сале (вэй, ну и дела!) - рядом с паном Мацапурой, не в обычном кресле, а в хозяйском, с высокой спинкой. Вот даже как! Долго кланяться да извиняться мне не дали. Пан Станислав в это утро был в изрядном настроении. Черные усы смотрели кончиками вверх, глазки поблескивали, и ямочки - такие детские ямочки на щеках! - То прошу, пан Юдка! Остынет! Я с опаской поглядел на ближайшее блюдо. Было дело - пытались свинину подсунуть. Повар (смешно сказать - тоже жид, как и я), когда его на стайне кнутом охаживали, все вопил, что мясо кошерное, поскольку свинья рылом вышла точь-в-точь меламед из харьковского хедера. Веселый был повар! Был. Нынешний такого себе не позволяет. На блюде была телятина, на соседнем рыба. Ага, у гоев сегодня постный день! Никак не привыкну. Намудрили эти Моше с Иешуа бен-Пандирой! Вместе бы и постились! Слуги ждали, замерев, как волки в засаде. Ждал пан, ждали гости. Мой желудок тоже ждал, хотя в последний раз закусить довелось прошлым утром. Чтобы не думать о телятине и о подливе (на этот раз - винной), я искоса, дабы хамом не показаться, принялся разглядывать соседей. Так-так, на пани Сале новое платье: белое, золотого шитья. То есть не новое - из кладовой пана Станислава.