Вот я, например, виляю коленками целый день. То есть, если быть точным, полдня, ибо поначалу я свою аномалию не замечал, потом не принимал всерьез, усмехался с опаской и себя успокаивал: мол, бывает же ерунда, ничего страшного, прими снотворное и спи до утра. А потом все началось, как пишут в классических романах, с новой силой, и вот тут-то я испугался.
      Но в чем же дело? Что заставило меня «праздновать труса», как пишут в тех же романах?
      А началось все с того, что утром я отправился к себе в редакцию. Вышел из подъезда, завел «Жигуленок», порулил задом сквозь строй «проклятых» автособственников и ненароком вспомнил о портфеле с рукописью статьи, забытом в квартире. Ну, тормознул, глушить двигатель не стал, пошел за портфелем.
      – Теперь пути не будет, — недружелюбно сказала жена.
      Она не любила, когда я возвращался с полдороги: над ней довлела темнота ее далеких суеверных пращуров.
      – Не говори глупостей, — не менее недружелюбно сказал я.
      Мои пращуры, по моему убеждению, были высококультурными передовыми людьми.
      Я кинул портфель на заднее сиденье и врубил первую передачу. Сначала я выехал со двора через арку, поехал по Лесной вдоль трамвайных путей, честно постоял у светофора, перемахнул через Новослободскую и вырулил на Палиху. Тут меня подстерегла мелкая неприятность в виде запрещающего знака, более известного под названием «кирпич»: на Палихе вскрыли асфальт и прокладывали трубы, Тогда я развернулся, въехал на Сущевскую и снова затормозил: на столбе торчал «кирпич», а за ним ревел бульдозер и командовал некто в бумажной шапке, видимо мастер. Дорожники прилежно выполняли план. Предсказание жены сбывалось.
      Я посмеялся над забавным совпадением, опять развернулся и через Пушкинскую и Трубную площади добрался до Цветного бульвара. Около пельменной стояли две «Волги» — обе здорово побитые, желтый фургончик ГАИ, и несколько милиционеров сосредоточенно гуляли по мостовой.
      Пути не было.
      Вежливый старшина разъяснил мне, что на Садовое кольцо я могу успешно выехать через Трубную улицу.
      – Я не хочу на Садовое, — взмолился я. — У меня редакция на Цветном бульваре у Самотеки, знаете?
      Старшина знал, но знание его ничего не изменило.
      – Подождите полчасика, — сказал он, — тогда и проедете. А хотите — оставьте машину здесь, потом подгоните.
      Второй совет был разумным, и, заперев машину, я пошел к редакции пешком. Пробыл я там недолго-час или полтора, а когда вышел обратно на улицу, то увидел своего вездесущего соседа Ганю. Он стоял у стенда с газетой и ел мороженое-трубочку за двадцать восемь копеек.
      – Ты что здесь делаешь? — спросил я.
      – Людку жду, — сообщил он. — Мы в «Мир» идем на венгерский детектив со жгучими тайнами.
      – Проводи до машины. Есть время?
      – Время-то есть, — согласился он. — А что это вы невесть где машину бросаете?
      – Авария была, — объяснил я, — ну и не пускали. Да это здесь рядом, не утомишься…
      Мы неторопливо шли — дело к осени, погода теплая, куда спешить-то? — беседовали о возвышенном. Ганька лизал мороженое, рассказывал байки о тяжелой студенческой жизни.
      – Говорят, на экзамен идти — надо пятак под пятку положить, — делился он, — а накануне, соответственно, не бриться, не мыться. Очень помогает…
      – Это точно, — не возражал я. — Особенно если долго не мыться: ни один преподаватель не выдержит.
      – Вам все смешки, — обиделся студент, — а приметы эти проверены временем. И лучшими людьми.
      Я уже забыл о своем утреннем приключении с приметой.
      – Все фольклор, — беспечно резвился я, — бабкины бредни. Стыдно, физик, и одновременно тревожно за твой пошатнувшийся моральный облик. Ландау в приметы не верил.
      – А Эйнштейн верил, — упрямо тянул Ганя, — и Крукс верил.
      Из открытой двери подъезда вылетела черная кошка, пронеслась перед нами, довольно смело перемахнула проезжую часть и скрылась за чугунным заборчиком бульвара. Ганя остановился и сказал торжествующе:
      – Кошка!
      – Вижу, — не стал спорить я.
      – Черная, — продолжил объяснения Ганя.
      И здесь я не нашел возражений:
      – Очень точное наблюдение.
      – Я дальше не пойду, — объявил Ганя. — Черная кошка — к несчастью.
      – К большому или маленькому?
      Ганя помялся:
      – Не знаю… К маленькому, наверно…
      – Так что ж, обратно пойдем?
      – Нет, почему? Надо подождать, пока кто-нибудь раньше нас пройдет здесь, и… заклятье снято.
      – А если я первый пройду?
      – Валяйте, — разрешил Ганя. — Вам же хуже…
      Я храбро пересек невидимый кошкин след, и Ганя присоединился ко мне.
      – Где же несчастье?
      – Будет, — успокоил Ганя. — Не торопите события.
      Без приключений мы дошли до моего «Жигуленка», я отпер дверцу и сел.
      – Привет, физик. Вечерком поделюсь несчастьем.
      – Ага, — рассеянно сказал Ганя: он изучал переднее колесо машины. — А когда это у вас колпак сперли?
      – Как сперли? — Я выскочил на мостовую: так и есть, правое переднее колесо демонстрировало обнаженные гайки крепления. Колпака не было.
      Я обошел машину: увели только один колпак; видно, вор попался совестливый. А может, ему и нужен был всего один — кто теперь узнает?
      – Вот вам и несчастье, — сказал мстительный Ганя. — Как вы считаете: большое или маленькое?
      – Это как посмотреть… — Я, собственно, расстроился даже не от самого факта кражи, а от его непонятной связи с черной кошкой. Колпак, в конце концов, дело наживное: рублей шесть всего. Но при чем здесь приметы? Во-первых, утренние: с проклятым «пути не будет». Пути и вправду не было, не наврала примета. И с кошкой тоже все вроде сходится…
      – Да вы не расстраивайтесь, — утешил Ганя. — Без колпака даже красивее.
      – Иди к черту! — вполне искренне сказал я, сел в автомобиль и уехал, оставив улыбающегося Ганю дожидаться своего венгерского детектива и волоокой девушки Люды.
      Кстати, уж она-то наверняка в приметы не верит: не тот характер. Да и я не верю; не верю, не старайтесь убедить. А все случившееся — только нелепое совпадение, смешное совпадение. У вас, что ли, таких не бывало?
      Домой я доехал без примет, а стало быть, без приключений. Даже если оные приключения никак с приметами не связаны, я все равно был доволен. Подсознательно, подсознательно — попробуйте, упрекните в суеверии. Да и вообще я слабоват по этой части: не знаю их, не знаком даже по литературным источникам. А лучший способ бороться с приметами — не знать их. Кто это сказал? Я это сказал.
      Дома я позвонил тихому старичку Ивану Васильевичу, чудо-старичку, всемогущему механику-умельцу, и пожаловался на воров.
      – Главное, чушь какая, — жаловался я, — черная кошка дорогу перебежала, потому и сперли колпак.
      – Точно, — подтвердил чудо-старичок, — это уж как водится: не было бы кошки, был бы колпак.
      Тон его был настолько серьезен, что я опешил даже.
      – Как здоровье, Иван Васильевич? Кошка-то перед самой машиной пробежала, колпак к тому времени давно на чужом колесе крутился. Где связь усмотрел?
      – Где надо, там усмотрел, — туманно сказал он, — тут все связано спокон веку. Берегись примет, парень… А колпак помогу достать. Привет…
      Что они, сговорились все? Берегись, берегись, береженого бог бережет… Береженого не спасает даже теория вероятности: бутерброд падает как вверх маслом, так и вниз. В среднем – пятьдесят процентов, вероятно. Но, вопреки разуму, в моем случае вероятность «маслом вниз» неуклонно росла.
      Я пошел на,кухню, отрезал кусок хлеба и уронил нож. Вспомнил: к чему бы это? К гостю мужского пола.
      И даже не удивился, услышав звонок у двери. За дверью стоял улыбающийся Ганя. Один.
      – В кино мы не попали, — сообщил он.
      – Билетов не достали?
      – Ага.
      – Мороженое ели ассорти?
      – Нет, — сказал Ганя, не знакомый с текстами классических советских оперетт, — Людка не любит мороженое.
      – А кстати, где она? — спросил я и тут же сообразил: да и не могло ее быть: я вилку-то не ронял.
      – Чего?
      – Вилку, говорю, не ронял. Значит, гостьи не должно быть. А нож уронил. Вот ты и пришел…
      – А-а, — протянул Ганя, — логично. Она попозже придет.
      – Без вилки?
      – Там видно будет, — туманно сказал он. — Может, и с вилкой.
      Нет уж, решил я про себя, больше примет не будет! Хватит с меня кошки, ремонтных работ и уроненного ножа. Но так, из чисто спортивного интереса, неплохо бы познакомиться с народными верованиями, всякими там суевериями, приметами всякими замечательными.
      – Скажи мне, физик, — начал я, — какие приметы ты проходил в средней общеобразовательной школе?
      – Я там предметы проходил, — плохо скаламбурил бездарный Ганька. — А вообще-то примет навалом — бери любую.
      – Дай мне первую попавшуюся, — сухо сказал я.
      – Да навалом их, — канючил Ганька, — ну навалом. и все. Вот эта, например…
      Я был строг и неумолим:
      – Какая?
      – Ну, эта… вот такая… — Он вспомнил наконец и возликовал: — Соль к ссоре.
      Я подумал и решил:
      – Оставим на потом. Ссориться нам сейчас не с руки. Еще что?
      – Да навалом, — опять начал тянуть физик. — Ну, это… три свечи к покойнику.
      Хорошая примета. Толковая. «Гуманная». Ради такой и эксперимент не жалко поставить.
      – Гони три свечи.
      Ганя сбегал домой и принес деревянный подсвечник в виде парусника, в котором скривились от ветхости три красные свечки. Их еще ни разу не зажигали, видимо считая украшением музыкального дома.
      Мы пошли на кухню, водрузили это сооружение на стол, и я пошарил на плите в поисках коробка спичек. Не знаю уж, как очутилась грязная вилка именно на плите, но я ее, конечно же, смахнул на пол.
      – Ага! — заорал Ганя. — Вот вам и гостья.
      Я швырнул ему спички:
      – Зажигай! — поднял вилку, положил ее в раковину, подумал с грустью: неужто сбудется?
      Свечки тускло и жалковато коптили, роняя на чистый пластик стола мутные красные капли воска или стеарина — из чего они там делаются? Мы молча ждали. Никто не умирал, хотя високосный год все еще буйствовал на планете. И тут в дверь позвонили.
      Ганя не стал упиваться сарказмом по поводу упавшей вилки, он только хмыкнул сдавленно, пошел открывать и вернулся с Людой. Люда была чем-то взволнована.
      – Здравствуйте, — выпалила она. — Зачем вы свечки средь бела дня зажгли? Хотя нет, правильно: память есть память…
      – Чья память?
      – Джессупа.
      – Кого? — не понял я, а Ганя переспросил заинтересованно:
      – Райнера?
      Люда скорбно кивнула:
      – Разбился в автомобильной катастрофе. Сегодня утром.
      – Вот вам и покойник, — торжествующе сказал Ганя, а Люда не выдержала, возмутилась:
      – Как тебе не стыдно, Ганя!
      Гане стыдно не было. Ганя упивался победой, хотя, по совести, к нему она не имела отношения. Приметы сбывались одна за другой без исключений, и заслуги студента я в том не видел.
      – Кто такой Джессуп? — спросил я.
      – Певец, — объяснил Ганя, — с Дикого Запада. Король джаза. Правда, с голосом у него было не того, царство ему небесное…
      Вот вам и покойник. Ганя прав. Приметы не обманывали, хотя порой их приходилось «притягивать за уши». В самом деле, какое отношение имеет смерть какого-то заокеанского певца к нашим трем свечкам? Да никакого, не убеждайте. И все-таки против факта не попрешь: зажгли свечечки — объявился покойник. И пусть он объявился еще утром, задолго до ритуального зажжения свечей, мы-то о нем узнали только сейчас. Нет, кажется, прав, прав Иван Васильевич: все связано.
      И если до сих пор я относился к моим «приметным» совпадениям с некоторой долей иронии, то сейчас эта доля сильно уменьшилась, а если подумать, то и совсем исчезла. Судите сами, дорогие товарищи, какая ирония может быть, если любая из случайно выпавших или нарочно задуманных примет моментально исполняется, сбывается! Другое дело, что иной раз она сбывается с натяжкой — не без того! — но и придумывали их, приметы эти, бог знает когда, в незапамятные времена, при царе Горохе. С тех пор они состарились, видоизменились, кое в чем сдали свои позиции, но не исчезли, не умерли. Живут и действуют вовсю. И что самое противное, действуют на меня. Или со мной — не знаю уж, как правильно сказать. Выходит, я неожиданно превратился в пресловутого Макара, на которого валятся шишки, и если шишки эти пока бьют не слишком больно, так это как раз от примет и зависит.
      – Вот что, дети, — сказал я своим великовозрастным друзьям. — Со мной происходит нечто странное: вокруг меня образовался эпицентр некой аномалии, суть которой вы поняли. (Ганька хмыкнул, а Люда кивнула серьезно — про колпак и дорожные работы он, видно, рассказал ей раньше, а про свечи с покойником только что разъяснил.) Аномалия эта касается только народных примет, которые сбываются точно. (Ганька опять хмыкнул, но серьезная Люда строго на него посмотрела, и он притих.) Есть два выхода. Затаиться и ждать, пока аномалия кончится, — первый. И второй: лезть напролом, проверять приметы.
      – Альтернатива не из легких. — Ученая Люда знала много иностранных слов. — Во-первых, кто знает, когда она кончится. Может, вам на год затаиться придется. Или на десять лет.
      – Или на всю жизнь, — вставил Ганя, но мы с Людой игнорировали реплику как явно неуместную.
      – Во-вторых, лезть напролом, — продолжала Люда, — тоже опасно. Приметы, насколько мне помнится, бывают разные, и неприятности от них тоже разные: и мелкие и крупные. Значит, надо искать компромисс.
      – Ну поищи, поищи, может, и сыщешь, — злорадно сказал Ганя, а я взмолился:
      – Людочка, милая, не все ведь приметы вредные, плохие. Есть же и приятные. Например: левая ладонь чешется — к деньгам.
      – У вас чешется? — быстро спросил Ганя.
      – Давно уже не чесалась, — признался я и вдруг почувствовал некий легкий зуд в левой ладони. Я с удивлением посмотрел на нее: ладонь как ладонь, морщинистая, вся в разных линиях — удачи там, жизни, в буграх Венеры и в прочей ерундовине. — Зачесалась…
      – Вы ее о подбородок почешите, — посоветовал Ганя, — а то примета не подействует. Сведения точные, еще бабка моя, Арина Родионовна, светлой памяти, говаривала…
      – Ганька, — сказал я, — чего ты врешь? Арина Родионовна чужая бабка… — Но почесал ладонь все-таки о подбородок.
      Я почесал, и мы помолчали. Потом я еще почесал, и мы по-прежнему молчали, ждали: когда принесут деньги, много денег — мешками, подводами, автомобилями «КРАЗ-450». Денег не было. Ну никто не нес, не стучал в дверь, не подсовывал ведомости, а в кирпичных стенках строители в наши дни клады оставляют редко.
      Вот так мы помолчали немножко, я тер ладошку о небритый подбородок, а мстительный Ганя сказал:
      – Тю-тю денежки. И аномалия тю-тю.
      И в это время, как в хорошем детективе, зазвонил телефон.
      Я снял трубку и услышал голос моего редактора из одного узковедомственного издательства, иногда обращающегося к художественной литературе.
      – Старик! — орал голос. — С тебя причитается!
      – С чего бы это? — кисло спросил я.
      – Альманах вышел! С твоим рассказом! Лети за гонораром!
      – Когда лететь-то?
      Голос стал серьезен и вдумчив:
      – Сегодня ты уже не успеешь, так что давай завтра. С трех до пяти. Понял?
      Не понять было трудно, о чем я и сообщил сначала редактору, а потом, повесив трубку, Гане с Людой.
      – Большой гонорар? — спросил Ганя. Он явно завидовал — не деньгам, нет: тому, что я все-таки попал в эпицентр аномалии, не промазал, в середку угодил, и не сказочки это, не шуточки студенческие, а серьезно. Вот так.
      – Не очень, — скромно сказал я, а Люда вмешалась:
      – Не в этом дело. Какая разница — сто рублей или тысяча? Важно, что приметы сбываются аккуратно, стоит только подумать о них. В общем, есть план эксперимента. Берем том Даля с пословицами, поговорками и приметами, выписываем нужные в столбик и проверяем.
      Предложение Люды казалось заманчивым. Действительно, выписать сначала все денежные приметы, потом еще какие-нибудь – с везением в конце, и ждать, пока сбудутся. Но, если быть честным, меня пугала перспектива превратиться в подобие уэллсовского человека, творившего чудеса. Пугала и потому, что в чудеса я не верил: это во второй половине двадцатого столетия-то! Пугала и потому, что я усматривал в моей аномалии связь с нашими предыдущими приключениями. А наши предыдущие приключения устраивал кто? Соседи по окружающему пространству — вот кто. А значит, нехитрый силлогизм приводит нас снова к ним.
      Я честно поделился с ребятами своими предположениями.
      – Возможно, вы правы, — согласился Ганя, — только зачем они к нам прицепились?
      – Знакомые, — предположил я.
      – Мы им в знакомые не набивались.
      – Подождите, — прервала нас Люда. — Знакомые наши — люди разумные и свои опыты просто так не ставят. Значит, есть цель. Какая? Это раз. Второе: смысл опыта вам ясен? Мне лично нет. Третье: во всех прошлых случаях при опыте присутствовал кто-то из них, помните? Где они сейчас? Все это надо выяснить, и поскорее…
      – Выясни, — сказал Ганя.
      – Это возможно, — спокойно парировала Люда. — Попробуем найти примету, которая бы нас вывела на экспериментаторов. Или хотя бы натолкнула на верный путь. У вас есть Даль?
      Даль у меня был. Я достал коричневый толстый том и, покопавшись в оглавлении, раскрыл страницу четыреста семьдесят третью.
      – Начали!
      – Муравьи в доме — к счастью, — прочитала Люда вслух.
      – Значит, городским жителям счастья не видать, — резюмировал Ганька. — Валяй дальше.
      – Кони ржут — к добру. Кто нечаянно завидит свет в своем доме — жди счастья.
      Я не понял приметы:
      – Это как же — нечаянно: вор, что ли, в квартиру залез? И это к счастью?
      – Избавление от лишнего имущества чужими руками — всегда счастье, — сказал Ганя. — Темный вы человек. Собственник. Стыдно должно быть…
      Стыдно мне не было. Я слушал Люду и потихоньку посмеивался над гигантским количеством жизненных оговорок, которые мудрый и терпеливый Даль назвал «суеверия-приметы». Многие из них (да что там многие — две трети!) безнадежно устарели даже не потому, что и верить-то в них перестали, просто их необходимые атрибуты — печь там, каша в горшке на печи, фыркающие в дороге лошади — медленно и прочно (пусть даже жаль их!) уходят назад, в прошлое и вытащить их оттуда нельзя да и незачем. Газовые духовки давно заменили русские печи, а фыркающие автомобили вытеснили фыркающих лошадей. Вот вопрос: можно ли переносить приметы с тех же лошадей на автомобили? И если да, то в какой степени их действие ослабло? Действие примет, конечно…
      Я усмехнулся про себя: вчера я такой вопрос не задал бы. Приметы — чушь. Приметы — зеленый вздор, чепуха, чеховская реникса, не верьте в приметы, дорогие товарищи…
      Но сегодня — дело другое. Сегодня приметы сбываются вовсю. Любая из них — проверено. И даже если скинуть это «сбывание» на наших пресловутых знакомых шутников из соседнего пространства, то все равно дело не меняется. Жить становится опасно. Может, у них там объявлен месячник по исполнению примет — кто знает! А я страдай от этого общественного рвения…
      – Зеркало разбить — к худу, — устало читала Люда. — Кирпич выпал из печи — к худу. Увидать домового — к беде…
      – Стойте! — заорал я. — Погодите!
      Люда прервалась, посмотрела на мое сосредоточенное лицо, а Ганька не преминул ввернуть.
      – Тихо: Чапай думать будет…
      Но я уже придумал. Вскочил с кресла, взволнованно заходил по комнате. Идейка, конечно, не бог весть какая, но проверить ее не мешает. Только нужно приметку соответствующую отыскать.
      Я резко остановился, театрально взмахнул рукой.
      – Осторожно! — крикнула Люда.
      Поздно: конечно же, я зацепил подсвечник, и тот грохнулся на пол, разбрасывая по сторонам стеариновые капли. Свечки вывалились из своих гнезд и погасли.
      – Вот слон, — сказал Ганя, помогая мне заметать следы преступления, — так и пожар недолго устроить.
      – Не устроил ведь? — обозлился я. — Вот и не вякай… Людочка, посмотрите там приметку, чтобы к встрече с другом была. Или со знакомым. Или просто к встрече. Есть, наверно…
      Люда повела по строчкам острием карандашика, кивнула согласно:
      – Есть, конечно. А зачем вам?
      – Вы читайте, читайте, Я потом объясню.
      – Ну, вот, например! правая бровь чешется — к свиданию.
      Я прислушался к ce6e — хоть бы что! Бровь чесаться не желала.
      – Не то, Люда, дальше…
      – В носу свербит — к радостной встрече.
      – У меня свербит, — сообщил Ганя. — Третий день. Я бы даже сказал: течет. Санорином спасаюсь. Годится?
      – Санорин годится. Насморк — нет. Что там еще есть?
      – Еще? — Люда пробежала карандашом вниз и вдруг подняла голову, засмеялась: — Нечаянно свечу погасить — к гостям.
      Вот так штука: кто обвинит меня в том, что я намеренно скинул подсвечник? Нет, здесь не придерешься: надо ждать гостей.
      – Вы того и хотели? — спросил Ганя.
      – Ага, — подтвердил я.
      – А зачем вам гости?
      – Не мне — нам, — поправил я. — Думаешь, каких я гостей жду?
      – Приятных, надеюсь, — сказал Ганя и вздрогнул.
      Впрочем, я тоже вздрогнул: в передней громко и властно звякнул дверной колокольчик.
      Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно — намеренно, что ли? — открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья — это в жару-то? — ив мохнатой огромной кепке-«аэродроме». Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов — на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку-«аэродром», вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
      – Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
      Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
      – С чего вы взяли, что будем? — спросил он. — Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы,понял?
      Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
      – Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо… — тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: — Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного…
      Он так и сказал — Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все ее услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
      – Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
      Он заметил мне с укоризной:
      – Может, в дом впустите?
      А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришел важней некуда.
      – Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее…
      Ганька шел сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивленный взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас все поймешь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил:
      – На ваш вопрос, умная девушка, отвечу так: все то Непонятное, что помимо нас существует и нет ему в нас объяснения.
      – В нас? — переспросила Люда.
      – Именно, именно, — закивал старичок, — поскольку всякие необъяснимые научные явления воспринимаются нами как нечто реальное, то мы верим, что найдется им со временем объяснение. Мол, не зря ученые зарплату два раза в месяц получают. К примеру, гравитация… Полети я сейчас — удивительно будет и необъяснимо. Наукой сегодняшней необъяснимо. А в нас тому есть объяснение: не научное, нет — обывательское, но с верой в науку великолепную. Полетел Михал Михалыч — значит, антигравитатор какой-то изобретен. В принципе возможно. А вот достань я сейчас бутылку замшелую, зеленую, в водорослях вонючих, и вылези оттуда джинн с бородищей, в шароварах заморских, пророкочи он чего-нибудь о трех желаниях-так то и будет Непонятное. Иначе — сказка ненаучная. Нет веры к ней в нас самих, нет и не будет. Или вот приметы всякие…
      Ох, неспроста пришел к нам Михал Михалыч, неспроста, чувствую. Погасил я свечи — и вот он, гость долгожданный, все объясняющий. Кстати, что-то знакомое было в его имени, где-то я уже слышал его, совсем недавно…
      Память у Ганьки оказалась получше моей.
      – Слушайте, товарищ агент Госстраха, — сказал он, — а вы, случайно, не помните истории с пропавшей машиной? Ехала она себе, ехала — и вдруг исчезла, растворилась средь бела дня. Помните?
      – Помню, конечно, — не возражал старичок. — Да и как не помнить: двух недель не прошло. Милиция тогда суетилась…
      Вспомнил я его: свидетель первого случая с исчезнувшим автомобилем! Это его называл нам голос по телефону, его советовал искать, чтобы объяснить происшедшее. Только не понадобился он нам тогда, сами разобрались. А сегодня не обошлось без него, не сумели. Только на этот раз он сам к нам пришел. Хотя нет: мы его вызвали. Как мальчишка Аладдин тер свою лампу и появлялся всемогущий ифрит с бородищей, в шароварах заморских. А мне лампа не понадобилась, подсвечником обошелся. И ифрит у нас попроще: не в шароварах, а в брюках. И не с бородой, а с лысиной. В общем, типичный агент Госстраха — прекрасная легенда!
      В том, что это его легенда, я уже не сомневался. Ходит по нашему миру «соразумник» из соседнего, прикидывается этаким боровичком в кепке, наблюдает, высматривает. Сам он страховой агент, а молодцы его тоже небось земные профессии для камуфляжа имеют. С одним мы уже знакомы: «тип в синей майке» – грузчик или, в лучшем случае, шофер с самосвала. Уж больно здоров: один кулак — с голову ребенка, вряд ли такой на скрипочке играет…
      А старичок посмотрел на меня хитро, сказал торопливо:
      – Вы там чего-то не то думаете, так не думайте вовсе: все вранье. Агент Госстраха я, понятно?
      – Понятно, — опередил ответ Ганя. — Застрахуйте нас от примет.
      – Что, сбываются?
      – Сбываются, подлые!
      – Это мы мигом, — сказал старичок, доставая из-под плаща плоскую папочку с надписью «Внешторгреклама», а из папочки — три бумажки с золотым обрезом и шариковую ручку, — это мы в два счета сделаем. Ни одна примета сбываться не будет.
      Он размашисто расписался на каждом листке, сложил их аккуратно, подал мне.
      – Потом посмотрите.
      – Сколько мы вам должны?
      Он вроде даже обиделся:
      – Ничего. Я бесплатно работаю.
      – Проценты с душ получаете? — спросил Ганя.
      – И так можно подумать, — прищурился старичок. — Вот вы, например, в меня верите? Верите, верите — вижу. Да и как не верить: Михал Михалыч Кокшенов, во плоти и крови. А что знает много всякого разного, так и вы кое-что знаете.
      И тут в разговор вступила молчавшая до сих пор Люда.
      – Ничего мы не знаем. Если в первых двух случаях, ну, с мешком в пространстве и с машинами — еще что-то можно было объяснить, то уж приметы ничем не объясняются. Это первое. И второе: почему все это происходит именно с нами? Разве мы трое больше других подходим для Контакта?
      Она сказала «Контакта», как старичок говорил «Непонятное»: заглавная буква так и лезла в глаза и уши. А старичок — ничего, покивал-покивал, сказал согласно:
      – Умная вы девушка, поговорить приятно. Не то что ваш приятель-нигилист воинствующий. Все-то вы понимаете, все-то вы объяснить можете — что вне вас. А что в вас самих — уже заминка. Верить в сказки надо, девушка. И в науку и в сказки. Приметы сбываются? Так в каждой вещи душа, может, есть. И если ее расшевелить, всякие чудеса случаются. Кино такое было: «Удивительное рядом». Смотрели?
      – А если серьезно? — каменным голосом спросила Люда.
      – Не надо серьезно. Даже у вас физики шутят, и книжки по сему поводу выпускают. Ничего книжки, остроумные. А шутят они обычно с друзьями. С теми, кому их шутки приятны будут. Кто их понимает. — Он встал, сунул под плащ папочку. — Ну, до встречи в будущем. А сейчас мне пора, — и пошел в коридор.
      Мы сидели и ждали, когда в передней щелкнул замок и за стеной по лестнице простучали мелкие торопливые шаги, а лотом громко хлопнула дверь подъезда, Тогда я развернул одну из бумажек, оставленных старичком, и прочел вслух короткую надпись, сделанную обыкновенной пишущей машинкой, у которой к тому же буква «е» западала.
      «Простите за назойливость и спасибо за помощь. Мы думаем, вы не откажетесь помочь нам еще раз, если придется». И размашистая невнятная подпись, сделанная шариковой ручкой с бледно-синей пастой.
      – А на других? — быстро спросил Ганя.
      На других листках была сделана та же надпись. Я роздал их ребятам, а свой спрятал в ящик письменного стола — на память. Себе на память: ведь покажи кому — не поверят. Скажут, что сам и написал, Тем более, что на моей машинке точно так же западала буковка «е».
      Я захлопнул ящик и выпрямился.
      – Все, ребята. Чудес больше не будет.
      – Ой ли? — засомневался Ганя. — А как же оговорка насчет будущей помощи? Неужто откажемся?
      – Нет, конечно. Только, по-моему, это простая вежливость.
      – Убейте, не верю, — мрачно сказал Ганя. — Жди от них простой вежливости, как же! Сдается мне, что мы еще встретимся.
      Он опять не ошибся. Но это уже совсем другая история.

В лесу прифронтовом