Whyle she lyved she was a trew lover
 
      Tomas Mallory
      Я – Моргиан…
      Кто назвал меня именем смерти?
      Ты ли, отец моей матери Мерлин Талиессин?
      Ты ли, мать моей матери Нимуэн Озерная?
      Чья вина в том, что случилось… И чья вина, что и я заплатила свою цену?
      Чья вина в том, что ты, Артур – брат мой…
      Артур, брат мой, – я склонилась перед тобой в час твоего торжества! На челе твоем сияла корона Утера, а на поясе висел Каледвульф, принятый тобой из рук Нимуэн… И когда вручила я тебе ножны, лучшее творение своего мастерства, я взглянула в твои глаза… …отчего ты так бледен, брат мой, король мой… …возлюбленный мой… десяти ночей не минуло с костров Белтайна… десяти ночей не минуло, как поднялись мы с одного ложа…
      Как не ужаснуться тому… и как не плакать от твоего дара!
      Сын мой… …Дитя мое, мальчик мой, нежданная радость, нечаянное счастье – в глазах матери нет прекраснее дитя, чем ее собственное! Мое сердце, наша кровь… Будет время, и я открою тебе секреты, что знаю сама, будет время, и я отведу тебя к Мерлину…
      А пока ты спишь после долго дня, – спи, мой ручеек, золотой лучик, глаза твои – полевая трава…
      Где ты!..
      Где я?..
      Сын мой…
 

 
      Известие о прибытии Моргиан, старшей сестры короля, которую никто уже не звал иначе, чем фея Моргана, произвело сенсацию. Люди съезжались в Каэр Меллот только для того, что бы посмотреть на знаменитую кудесницу, которая как говорили, давно живет в волшебной стране Фейри. И, надо сказать, фея Моргана их не разочаровала – темноволосая, зеленоглазая с матово-бледным почти прозрачным лицом, она была прекрасна мрачной, строгой красотой. Немногие помнили девушку, всегда сопровождавшую Мерлина и Нимуэн, а те, кто помнили – утверждали, что она не постарела ни на год! В самом деле, рядом со своей младшей сестрой Моргиас, фея Моргана выглядела необычайно юной.
      Какие бы чувства не испытывал сам Артур, он приказал встречать свою сестру с подобающей торжественностью и роскошью, которую мог себе позволить самый могущественный король. Он вышел к въезжающей Моргане сам, и невозможно было догадаться, глядя как они приветствуют друг друга, как добрые брат и сестра, на сколько неприятно ему видеть ее!
      Возможно, будь она постаревшей и обрюзгшей, иссушенной чарами, отношение его переменилось бы. Но Моргиан явилась в Каэр Меллот с пышностью, о которой позаботилась королева Моргиас, и, казалось, еще больше расцвела, с тех пор как он помнил ее…
      О! Артур многое отдал бы, что бы забыть опьянившую их ночь свободы и страсти! Он был юн, он упивался своим новым положением наследника и принца, не слишком опечаленный угасанием короля, которого почти не знал. Он выиграл свой первый бой, и почитал себя уже не юношей, но мужем… Она была старше, но не намного, – ровно на столько, что бы заинтересовать его. Она была не столько красива, сколько притягательна, волнующа и чувственна… Она была воплощением Богини в ту ночь… И до сих пор он не знал женщины, которая влекла бы его больше…
      Единственным препятствием было то, что она была его кровной сестрой! И за это он ненавидел ее, как ненавидел богов, которые свели их!
      И без того, постоянным напоминанием ему служил ее сын, – смотря на мальчика, он видел отражение другого, женского лица в его чертах, и приближал его к себе не столько из чувства родственного долга, сколько желая наказать себя и продлить еще эту муку…
      Ему почти удалось смириться со своим грехом, справиться со своей страстью, почти удалось забыть… Почти!
      Когда она вернулась…
      А Моргиан было достаточно одного взгляда на стоящего перед ней мужчину, что бы понять – он не забыл и не простил… Годы добавили ему мужской красоты и величавого достоинства – то был во истину король! Но такого – она вряд ли бы выбрала, даже в Ночь костров… Даже не будь он ее братом… Что-то исчезло в нем, с тех пор, как они виделись на коронации в последний раз. Она не знала, как держать себя с ним, и с радостным облегчением спряталась за условностями протокола…
      И за всей этой суетой, играми и притворством, никем не замеченный, из безликой блестящей толпы безотрывно наблюдал черноволосый угрюмый мальчик…
      Король объявил праздник, и, как и многие другие, Мордрет сбивался с ног: на самом деле, положение королевского племянника – тем более, незаконнорожденного, – не давало ему никаких привилегий, только новые хлопоты…
      Когда его вызвали к главной гостье, он даже сначала не понял к кому и зачем. А потом сердце его забилось так сильно, что ему стало дурно. Мордрет выскочил во двор на воздух, тщетно пытаясь успокоиться, но чем дольше он медлил, тем меньше внятных мыслей у него оставалось…
      С трудом поднимаясь по лестнице, он вдруг подумал: она позвала его только сейчас, вечером, а не сразу же по приезду – и обида, по-детски огромная, не оставляющая больше ни для чего места, – поглотила его. С замирающим сердцем, он вошел в покои, предоставленные фее Моргане, встречи с которой так жаждал и так боялся…
      Она, подумав, что это служанка, не обернулась на звук, продолжая в задумчивости тщательно расчесывать свои густые блестящие черные волосы…
      Мордрет молча ждал, незаметно прикусив внутреннюю сторону губы… Она вернулась из своей волшебной страны лишь через девять лет, прошедших с убийства Нимуэн Балином и исчезновения Мерлина, лишившегося рассудка от горя… Что ж, значит, дела ее были более важны, чем сын!
      – Ох! – когда она повернулась, он заметил ее смущение, но это уже не могло ничего исправить.
      Моргиан, казалось, тоже чего-то ждала от него, едва ли не испуганно рассматривая почтительно застывшего поодаль мальчика. И не дождалась…
      – Подойди же! – попросила она, и Мордрет покорно, хоть и немного скованно, приблизился.
      – Здравствуйте, матушка, – в его тоне слышалась обычная вежливость, не больше…
      А глаз он так и не поднял…
      Приходя в себя после неудачной попытки настигнуть Мерлина в круговерти пространств и времен, следуя в Каэр Меллот в навязчиво пышном окружении Моргиас, Моргиан всю дорогу представляла, как стиснет сына в объятьях, осыплет поцелуями, и больше всего боялась того, что он, – для которого разлука стала неизмеримо более долгой, – не узнает либо не примет ее. И видела – ее страх становился явью…
      – Здравствуй, Мордрет, – она пыталась собраться.
      При звуке своего имени, загнутые стрельчатые ресницы мальчика чуть дрогнули, – и только… У него была долгая и хорошая школа!
      – Ты вырос… – Моргиан растерянно смотрела на стоящего перед ней с гордым и независимым видом сына, и понимала, что тоже не узнает его.
      Он был несмышленым ребенком, когда она оставила его на попечение сестры. Сейчас, перед ней уже даже не мальчик – юноша, почти совсем взрослый… Она не знала о чем им говорить, и что следует сказать ей.
      – Мордрет, ты… давно живешь здесь?
      – Шесть лет, матушка, – кротко отозвался Мордрет, хотя внутри у него все рвалось от боли: лучше бы вовсе не видеть ее, чем так… Он и не задумывался особо, как именно это должно было быть, лишь иногда позволяя представить себе что-то неясное, щемяще-нежное и светлое – даже не мечту, а тень ее… Но только не так!
      – Артур… – Моргиан во время прикусила губу, неловко закончив, – хорошо относится к тебе?
      – Король очень добр…
      "Более, чем мог бы быть любой из братьев к ублюдку своей сестры!" – хотелось кричать ему.
      С немалым облегчением, Моргана поняла, что истинное происхождение мальчика не предано широкой огласке и не известно даже ему самому. К счастью, Мордрет мало что взял от отца и деда Утера, хотя и был высок ростом для своего возраста.
      Скорее, он пошел в своего прадеда Мерлина: худощавый и жилистый, он вряд ли обрастет пластами грубых мускулов, не смотря на регулярные занятия. Сплетенные перед собой руки так же свидетельствовали, что он не пребывает в неге и безделье.
      – Я вижу, ты того достоин и дни свои проводишь далеко не в праздности! – похвала вышла такой же неуклюжей и натужной, как и вся встреча.
      – Как и все оруженосцы… – прозвучавшие неискренне слова, не тронули Мордрета и лишь еще больше отдалили от матери, которую он и не помнил почти.
      – Ты уже был в бою?
      – Однажды… – возможно, он выдает желаемое за действительное, но в голосе женщины ему почудилась тревога. И еще что-то…
      – Тебе нравится сражаться? – это не было пустым любопытством: Моргиан была бы искренне разочарована, если бы ее сын стал таким же беспутным рубакой, как и тот, кто убил ее бабку и наставницу, заменившую ей, нелюбимой дочери Горлойса, мать – Нимуэн. Возможно, неприязнь, прозвучавшая в ее голосе, была чрезмерной, но событие, которое для всех было далеким прошлым, для нее было еще слишком живо в памяти.
      – Это мой долг… – Мордрет совсем потерялся от этого тона, не представляя, что она хочет услышать.
      – Конечно! – Моргиан поджала губы, отворачиваясь, и он понял, что чем-то рассердил ее.
      Моргиан мечтала, что бы ее сын пошел по ее стопам, как все в ее семье – Мерлин, Нимуэн, Моргиас, Вивиан, – все за исключением Игрейн, забывшей обо всем ради любви короля, и ее сына, которому тоже всегда было предначертано носить корону.
      И менее всего она желала, что бы он с самых юных лет рисковал сложить голову бог весть где, зарывая в землю фамильный талант. Поэтому следующий вопрос прозвучал излишне резко и требовательно.
      – А чего хочешь ты?! – спросила Моргиан, нервно постукивая по окну.
      – Не знаю… – Мордрет окончательно смешался.
      Хотя ее затянувшееся отсутствие было не намеренным, и она должна была радоваться, что вообще выбралась обратно с троп Фейри, потеряв лишь время – и то оно на ней не сказалось, – но Моргиан отчетливо чувствовала неясную вину перед сыном.
      Нельзя упрекать мальчика в тех упущениях, которые были сделаны в его воспитании, решила она.
      – Король Пелеас говорил мне, что ты преуспеваешь не только в сражениях.
      Мордрет вскинул глаза на мать – прозвучало это так, как будто она, хотя и интересовалась им, сознательно посвящала себя другим, куда более важным делам, и теперь лишь пробовала приспособить его к их исполнению… Она внушала ему трепет своей неведомой силой, которую он ясно ощущал, но больше всего он хотел бы ее любви…
      – Я не могу об этом судить… – ровно ответил Мордрет: напрашиваться и навязываться он не собирался. Никому.
      – Да. Иди, – Моргиан отослала его почти грубо, будучи больше не в силах выносить выросшую между ней и сыном стену, и чувствовала, что ей очень необходимо время, что бы все обдумать.
      – Доброй ночи, матушка.
      Мордрет вышел спокойно, демонстрируя все свое самообладание и врожденное достоинство, но чем дальше он отходил от покоев королевской сестры, тем больше убыстрялся его шаг…
      Забившись на конюшню, он рыдал так, как никогда не плакал до сих пор – от разочарования, горькой обиды и одиночества, а над ним из сияющих окон доносилась музыка и звуки веселого пира…
      Моргиан еще не раз призывала сына, желая ближе узнать его – почти каждый день она беседовала с ним: это был ритуал одинаково бесполезный и мучительный для них обоих…
      Не понимая, чего она хочет и за что продолжает его терзать, Мордрет появлялся покорно, не поднимая глаз, и отвечал ей скучным тоном, изо всех сил стараясь не выдать себя, что бы не выглядеть по крайней мере жалко и глупо и окончательно не разочаровать ее. Наставления же в магии, к которой пыталась приобщить его мать, он и вовсе принимал за наказание.
      Нет, это было интересно, но с каждым занятием у него все сильнее утверждалось мнение, что он понадобился ей не просто так, а для чего-то, и неосознанно противился тому.
      Чем несказанно раздражал Моргиан, убеждающуюся в том, что сын ее излишне упрям, своенравен, и себе на уме. Что и она, и ее искусство – ему безразличны, а мрачный и нелюдимый характер Мордреда ей не нравился и пугал. И Моргиан прекратила бесплодные попытки: и сблизиться, и сделать из него мага, ограничиваясь ежедневным чтением ей книг…
      Когда она оставила его в покое, Мордрет был даже благодарен ей за это – безразличие было выносить легче, чем бессодержательные разговоры с долгими паузами, когда ни один не решался сказать о чем, на самом деле думает… Читая ей какой-нибудь свиток, он уже воспринимал это лишь как очередную свою придворную обязанность, а не общение с матерью, о встрече с которой когда-то так мечтал.
      Он уже почти успокоился и смирился с ее холодностью, так же как раньше, смирился с ее отсутствием. Свою жизнь он полагал вполне определенной и ясной, и мечты его не шли дальше того, что бы доблестью завоевать себе сколько-нибудь прочное и достойное положение, как например их родич Ланселот. Но следом за одной чародейкой приехала вторая – Вивиан, и все осложнилось еще больше…
      – Ты его мать, ты должна что-то сделать! – услышал Мордрет крик Владычицы озера, и замер, не решаясь ни уйти, ни обнаружить себя, – Ему суждено убить Артура!
      – Я не видела этого… – голос матери звучал все же не так уверенно, как мог бы.
      – Мерлин знал, что Артура убьет его сын. Я тоже знаю это!
      – Это не обязательно будет Мордрет. Мерлин видел не все и не всегда! Иначе он не допустил бы смерти Нимуэн!
      Послышались резкие нервные шаги Вивиан:
      – Значит, это нельзя было изменить!
      – Забудь о Мерлине и пророчествах! Мордрет юн, он обожает Артура и преклоняется перед ним… Кроме того, Артур – его единственная защита!
      – Это сейчас. А когда он повзрослеет? Он – наследник Артура!
      – Нет! Мордрет бастард!
      – Артур тоже! Мордрет войдет в пору уже через несколько лет, а у Артура нет других сыновей! И не будет… Мы обе знаем это!
      – Мордрет не знает об этом! И не узнает, – с нажимом сказала Моргиан.
      В это время Мордрета от них отделяла только тонкая занавесь, – он не собирался подслушивать, так получилось… Он вышел, как во сне, так и не передав матери, что ее желает видеть король.
      Король… его отец…
      И его мать…
      Зачем она вообще приехала?! Зачем вдруг заинтересовалась им спустя все эти годы…
      А за чем приехала Вивиан?..
      Вот и ответ…
      Мордрет упал на колени на пронизывающем ветру, насквозь выдувающем тонкую башню, на которую он взобрался, и закрыл лицо руками… За что?! За что все это?! За что он проклят еще до рождения? Разве это его вина? И как ему жить теперь с тем, что он знает?!
      Жить? Возможно, чародейки придут к соглашению и захотят устранить угрозу королю…
      Что с того, что одна из них его мать – раньше же ее это не волновало!
      Его мать… Рядом они выглядели скорее как брат и сестра, чем как мать и сын – ее чары и вправду хранили ее! Она блистала, не прилагая к этому никаких усилий, а во время их встреч – была раздражена и смущена. Невольно любуясь ею, танцующей с молодым уэльским принцем Акколоном, – который, как все знали, был допущен и ближе! – принимая подарки и подачки, которыми его небрежно оделяли как бы между делом, Мордрет все отчетливее убеждался, сколь мало для нее значит – не больше, чем тягостное напоминание о былом увлечении, если не меньше…
      Больше – свидетельство порочной противоестественной связи!
      А теперь еще и это пророчество Мерлина!
      Он – убивающий короля… отца – смешно и нелепо! Уж короля-то ему ненавидеть не за что! Хотя понятно теперь, почему он так приблизил его!..
      Перегнувшись между зубцами, Мордрет спросил себя – нет, не полюбит ли, – хотя бы заплачет ли фея Моргана, если сейчас он шагнет вниз… хоть кто-нибудь? Или им всем станет только легче? Раз они сами не решаются устранить возникшее недоразумение!..
      Мордред сломал ногти о холодный камень и был близок к тому, что бы сломать и пальцы… Или зубы… Слезы, кипевшие в глазах, высыхали, не успевая пролиться…
      И стоит ли ему вообще жить? Последняя сказка, которая согревала его надеждой долгие годы, – обернулась самой большой ложью!
      Пророчество… Почему оно обрушилось именно на его голову?! Это же не честно…
      Просто подло, обвинять его в том, что он чудовище, способное поднять руку на своего отца!
      "Я докажу вам всем!" – к обиде и возмущению добавился гнев, и Мордрет решительно отступил от края, не чувствуя, как что-то в нем окончательно надломилось в этот момент. Он перестал быть ребенком. Он разучился и мечтать, и верить…
      Моргиан не могла понять в чем дело: нервный и дерганый подросток, Мордрет стал вдруг едва ли не чрезмерно спокойным. Он был вежлив и предупредителен с матерью, даже любезен с остальными, хотя истинного обаяния ему и не хватало. Возможно потому, что Моргиан инстинктивно чувствовала неискренность его слов. Внезапная перемена в сыне, совпавшая с напоминанием от Вивиан, необыкновенно удивляла и тревожила ее, хотя придраться было не к чему.
      Поведение его не вызывало нареканий, но Моргиан то и дело ловила себя на том, что ищет в нем сокрытые признаки дурных наклонностей. Он стал настолько замкнут и сдержан, что как-то само собой напрашивалось подозрение, что ему есть что скрывать так тщательно.
      Беседуя с ним, Моргиан все чаще забывала, что перед ней почти еще ребенок, – во всяком случае, годами. Ее ребенок…
      В его пятнадцать, в нем не было заметно и следа юношеской невинности и непосредственности. Наоборот, он стал немногословен и как бы отчужден ото всех, суждения его бывали жесткими до циничности, а взгляд – не по-детски холодный и оценивающий. Как будто замороженные, глаза его смотрели сквозь окружающих…
      Складывалось впечатление, что из всех возможных людских мотивов и помыслов, он всегда предполагает самый скверный. Такая манера держать себя только отталкивала от него людей, хотя приятелей у него и прежде было немного. Вивиан теперь многозначительно дергала бровью в сторону племянницы, каждый раз как видела Мордрета, либо его упоминали.
      Пожалуй, единственным, мимо кого прошли перемены в мальчике, был король. Артур не замечал перемен в племяннике, поскольку и прежде тот не славился открытым и веселым нравом. Кроме того, король был занят переговорами с Уэльсом, надеясь с их помощью решить сразу две своих проблемы: заключить союз и избавиться от неприятного напоминания без упреков совести. В качестве подтверждения нерушимости союза, вдовому королю Уриенсу осторожно намекали о возможности родственных связей: поскольку и дочерей у Артура не было, валлийцу была предложена в жены сестра короля Моргиан…
      Моргиан давно уже пребывала в тоске и печали, которую тщательно скрывала. Со дня возвращения счастливые дни ее можно было перечесть по пальцам… И то, это была не ее заслуга, – наверное, она все же любила его, любила юного, неистового, сумасбродного Акколона, а не только пыталась загородиться им от боли, вызванной утратой сына – а в том, что Мордрет для нее утрачен, она была более, чем уверена.
      Принц Акколон был именно таким, каким должен быть принц из сказки – красив, жизнерадостен, остроумен и весел. В меру дерзок, но и не навязчив. Он был полной противоположностью и величественному Артуру, и дикому вызывающе мрачному Мордрету. И восхищенная любовь его так льстила женщине, бывшей на целых десять лет его старше…
      В его объятиях Моргиан забывалась, испытывая блаженство, которого никогда не знала раньше, ибо страсть была щедро сдобрена нежностью.
      И все же, она почти без сожалений предала его, надеясь, что так – купив собою имя и положение сыну – сможет если не завоевать его любовь или смягчить характер Мордрета, то хотя бы заслужить прощение и отвести от него и Артура беду…
      Уверенная в том, что повзрослевшего Мордрета гложет двусмысленность его положения, что именно это он не может ей простить, Моргиан так же заблуждалась, как когда годом раньше, только после приезда, наивно совала ему во время застолий сладости, или надеялась вернуть его расположение занятиями магией…
      Все взвесив и обдумав, Моргиан согласилась с Артуром, без всяких споров, которых тот в тайне опасался. Она приобретала твердый статус для себя и сына, а роман с Акколоном все равно не мог продолжаться вечно: ему, как наследнику, нужна была жена, которая сможет без риска родить сыновей, а в ее возрасте это было уже не так безопасно. Сам Артур служил в таком щепетильном вопросе наглядным примером.
      На свадьбу, которую должны были сыграть в августе, она согласилась, тем проще, что Акколона в это время рядом не было. Каким же огромным потрясением для Моргиан стал разговор с Мордретом, похоже уверившимся еще и в распущенности и расчетливости матери!
      В ответ на новость, что Уриенс согласен дать ему свое имя, зеленые глаза юноши сверкнули отнюдь не радостью. Он вызывающе вскинул голову и резко ответил:
      – Я не нуждаюсь в покровителях! Моя кровь и так достаточно благородна!
      Не частые, но вполне естественные знаки внимания со стороны короля, пришлись бальзамом на сердце Мордрета. Он чувствовал себя так, как будто ему благородно прощали какую-то неведомую, но тяжкую вину. Это было унизительно, но отказаться от единственной привязанности он был не в силах, и потому Артур оставался единственным, на кого юноша смотрел не просто с почтением и любовью, – но с истовым, слепым, безграничным обожанием и преклонением. Он выбивался из сил, что бы заслужить внимание и похвалу короля, наедине с собой смакуя эту ласку.
      Распоряжение о том, что он должен отбыть в Уэльс вместе с Моргиан, он принял как изгнание, незаслуженно жестокую кару, – но чувств своих не выдал. И уж тем более не пришло ему в голову просить о его отмене, привыкнув к тому, что его чаяниями интересуются меньше всего!
      До этой поры он не показывал, что знает о своем происхождении, но боль оттого, что его отцу и кумиру он неприятен, была все же слишком сильна! Находясь в расстроенных чувствах, он сорвался. Увидев же страх в глазах матери, Мордрет и сам испугался своих слов, но было уже поздно.
      – Откуда ты знаешь? – раздавленная пониманием Моргиан была вынуждена сесть.
      – Не все ли равно? – отозвался Мордрет, уже так же сдержанно, как и всегда, снова опуская взгляд.
      – Ты не должен никого винить… – только и могла пролепетать Моргиан, ломая пальцы, – Это случайность, о которой знают только четверо…
      Она была просто не в силах подобрать слова, что бы объяснить, – объяснить, что они с Артуром сошлись, не узнав друг друга, ведь росли они порознь, что никогда его рождение не воспринималось ею как позор…
      "Он – случайность… А не порок… Ну что, теперь тебе легче?!" – Мордрет усмехнулся жестко и зло…
      И все слова, которые рвались из Моргиан, – примерзли к ее губам.
      – Понимаю, он не может признать меня сыном открыто… – в юноше говорила безграничная обида не только на мать, но и на короля, решившего избавить себя от его необременительного присутствия.
      – Король не знает о тебе! – выкрикнула Моргиан, не вовремя вспомнив о пророчестве и до нельзя перепуганная бешенной гневной горечью, которую Мордрет тщетно старался не выдать. В этот момент она сама поверила в истинность видения Мерлина, и была готова на все, только бы не допустить его осуществления.
      Немного растерявшись, Мордрет посмотрел на мать удивленно и непонимающе.
      – Почему? Это ведь все меняет…
      По-прежнему не ощущая ничего кроме страха Моргиан, глядела на него в полном ужасе: неужели Вивиан все же права?! Неужели он станет убийцей, и этого убийцу породила она?!
      Вполне овладев собой, Мордрет только досадливо дернул ртом, привычно проглотив обиду – чары, пророчества…
      – Артур берет уже вторую жену, а наследников у него нет, – объяснил он, – Мысль о бесплодии должна сводить его с ума, но он слишком честен, что бы нарушить клятвы и проверить свои подозрения на стороне. Мое существование, существование взрослого сына, могло бы дать ему уверенность. Могло бы изменить положение очень многих…
      К его удовольствию и облегчению взгляд матери изменился. Он знал, что она думает о нем скверно, и уже привык к этому. Почти…
      Моргиан тоже справилась с потрясением, перейдя на привычный для них тон.
      – Официальный развод с королевой не возможен без широкой огласки. Не просто внебрачной связи – инцеста…
      Мордрет задумался.
      – Кто еще знает, кроме Вивиан?
      – Моргиас.
      – Матерь Керидвенн! Странно, что она еще молчит!
      – Ей не выгодно. Она ведь тоже сестра короля. А ее дети рождены в законном браке.
      – Зато ей крайне выгодна смерть Артура от моей руки! – мрачно усмехнулся Мордрет, и Моргиан вовсе лишилась слов, хватая ртом воздух.
      Это было уже слишком! За что его судят такой мерой?! Мордрет отвернулся, быстро сказав:
      – Мне не нужна корона! Полосы в гербе она все равно не скроет…
      "Как и не вернет того, чего у него никогда не было…" Он вышел, не спрашивая разрешения уйти, – ведь есть же предел тому, что можно вынести!
      А Моргиан осталась сидеть, в смятении раздумывая, как быстро и как рано ее сын стал взрослым… И как же мало она знает его!
      Потрясенная до глубины души не только тем, что Мордрету известно о его происхождении и пророчестве, но и неистовой страстностью его натуры, которую он так долго и старательно скрывал, Моргиан была не способна думать ни о чем ином.
      Ей казалось, что она увидела совсем иное его лицо: Мордрет отнюдь не был холоден, в его душе кипело пламя… И не могла понять за чем же ему скрывать его? Почему никогда он не был откровенен? Почему же он не пришел разрешить свои сомнения к ней, хотя бы просто не выплеснул свое негодование, как сделал бы любой…
      Впервые приоткрывшись на недолгий миг, Мордрет дал различить ей страсть и силу, гнев… И Моргиан не помнила себя от страха, боясь не только за него, но уже и самого Мордрета, – ибо что может быть опаснее, чем соединение знания, обиды и мрачной воли?!
      Растерянная, удрученная, она не замечала ничего вокруг, нетерпеливо дожидаясь того момента, когда Уриенс и его новая королева должны будут отбыть в Уэльс, и между Мордретом и Артуром пролягут пыльные мили. Она даже не сразу поняла, что произошло, с трудом пытаясь вникнуть в наступившую вдруг неразбериху, оборвавшуюся звоном клинков. …Что бы спустя целую вечность полнейшего оцепенения, приникнуть к окровавленному телу, целуя стынущие губы…
      Новая королева Уэльса, фея Моргана, в беспамятстве все поправляла разметавшиеся по плитам кудри, и крик ее недвусмысленно заявлял о причине столь глубокого горя:
      – Акколон! Акколон… мой ласковый, веселый, нежный Акколон!
      Это было так вызывающе откровенно, что на мгновенье все застыли в стыдливом потрясении. Разумеется, их отношения, как и многие другие ни для кого не были секретом. Но так уж принято, что на подобные приключения следует закрывать глаза, делая вид, что все ограничивается лишь пением баллад и совместными танцами.
      Поведение же Морганы, на собственной свадьбе оплакивающей любовника, да еще своего пасынка – было верхом неприличия! Как и сумасбродный вызов королю ныне покойным Акколоном…
      Устланный поручением, он вернулся раньше, чем ожидалось, но слишком поздно, что бы помешать свадьбе, и сидел на пире бледный и злой, прожигая ненавидящим взглядом то Моргиан, то отца, то Артура. И понял, понял по взгляду, которым обменялись король с сестрой, когда он подводил ее к мужу – то, чего не смог вынести…
      Он не мог поднять руку на отца, женившегося на его возлюбленной… он не мог поднять руку на женщину, пусть даже она и предала его… но виновного он нашел и поступил точно в традиции Каэр Меллота, хотя и знал, что Артур наверняка убьет его… Тем более, Артур был гневен – близость сестры и молодого уэльсца давно раздражала короля совсем не по причине нарушения приличий.
      Возможно, отступи Акколон при первой крови, признай поражение, не бейся он так неистово, так – что Артур сражался уже не столько за свою честь, сколько за свою жизнь… Возможно тогда, он покинул бы брачное пиршество, проклиная Моргану – но не умирал бы сейчас на ее руках…
      Позже – будут говорить, что это был заговор…
      Спор между старыми богами и новыми…
      Многих удивляло, что король, – такой благородный и выдержанный, – поддался на оскорбительный вызов, и будут искать причины, воображая и домысливая, копаясь все глубже и глубже…
      Как глупо!
      Это был спор двух мужчин, любящих одну и туже женщину, еще более горький оттого, что они оба – уже не могут ею обладать…
      И слезы – над бездыханным телом… Слезы женщины, которая не в силах примириться с гибелью того, кто ей был дорог! Не взирая на взгляды и слова… И крик:
      – Любовь моя, прости! Прости меня! Прости за то, что я сделала с тобой! – ибо в том, что произошло, был только один виновный.
      Но этот крик достиг все еще разгоряченного после неистового поединка Артура, который к тому же тоже был ранен, и породил гнев, – ослепляющий, всепоглощающий гнев: гнев неудовлетворенного, невозможного желания, и – оскорбленной гордости…
      – Ты! Ты подговорила своего любовника убить меня! Что же ты не воспользовалась своими чарами? Впрочем, чего ждать от женщины! Ты вернулась только затем, что бы отравить каждый мой день! Но я не позволю тебе, змея, вредить и дальше!
      Сознавал ли он сам, что кричит, занося меч? Вряд ли – ярость воина, попранное самолюбие владыки, уже привыкшего вершить чужие судьбы, и неутоленная запретная страсть двигали его рукой в тот момент…
      Моргиан знала, что сейчас на полу окажутся уже два тела, и единственное, что выхватил угасающий рассудок в этой мешанине событий и лиц были: робкий юношеский голос обласканного ею юного Овейна, потрясенного, смущенного, глубиной и причиной горя будущей мачехи над телом обожаемого брата… И – ответный ему, разивший не хуже меча Артура, сверкнувший лютой ненавистью, мимолетный взгляд Мордрета – на это робкое и испуганное:
      – Матушка…
      "Мордрет… Что же я наделала!" Кажется, последние слова тоже пришлись в крик…
      Мордрет видел и возвращение Акколона и его самоубийственный вызов, хотя сидел он далеко от матери, как и полагается по возрасту и положению – после всех сыновей Уриенса, рядом с однолеткой Овейном, к которому глупо, и от того еще отчаяннее ревновал.
      За все долгое время, что уэльсцы были в Каэр Меллоте, юноша ни на шаг не отходил от брата и феи Морганы.