1881, Калифорния
      Джэб Мэллори сошел с парома «Санта-Роза», вертя в руках коричневую трость из ротанга. Эта трость была сделана для одного русского князя, который проиграл все свое наследство в карты. Трость имела красивый серебряный набалдашник в виде львиной головы. Джэб купил ее по случаю в Монте Карло, намереваясь подарить Нику, но потом решил, что она вполне подходит ему самому – с нею он сам себе казался чем-то вроде светского льва, изящно прогуливавшегося по бульвару.
      Он был одет в серебристо-серые камвольные брюки и черный свободный пиджак, сшитый одним из лучших лондонских портных. Его черные ботинки из мягкой кожи были сделаны на заказ, по его вкусу лондонской фирмой, специализировавшейся исключительно на пошиве обуви, и стоили очень дорого. Легкое кашемировое пальто, удачно подчеркивавшее его фигуру, было куплено в Париже. Стального цвета шелковый галстук – в Италии; ювелир в Монте Карло заверил его, что в его булавку для галстука была вставлена большая великолепная жемчужина, добытая из глубин южных морей. Со своей превосходной шляпой, надетой под тщательно выверенным, нужным углом, он являл собой, по его мнению, безукоризненный образец скорбящего мужчины.
      Вынув толстую сигару «Ромео и Джульетта» из массивной золотой коробочки, он аккуратно отрезал конец маленькими золотыми ножницами. Джэб чиркнул спичкой, взятой из другой маленькой золотой коробочки, прикрыв огонь ладонью от ветра, и зажег сигару. Вальяжно попыхивая, он с улыбкой смотрел на стайку ребятишек, разинувших рот от любопытства, которые собрались, чтобы поглазеть на паром из Сан-Франциско, а вместо этого завороженно смотрели на него.
      Сев в автобус, везший пассажиров в отель Арлингтон, – автобус, который тянули лошади, – Джэб огляделся по сторонам. Он слегка приподнял шляпу, заметив знакомое лицо. Это была жена местного архитектора, и он был удивлен тем, что она отвернулась, будто бы не узнала его. Джэб равнодушно пожал плечами, в конце концов, его здесь долго не было, и он полагал, что выглядит как иностранец в своем новом европейском наряде.
      Город показался ему еще меньше, чем он его помнил. Автобус медленно пыхтел, повторяя все изгибы побережья. Он обогнул скалу Кастл, миновал белоснежный Дибли-хауз, затем Пунто дель Кастилло с великолепными потолками, расписанными французским художником, и живописным садом. Это был шедевр архитектуры Санта-Барбары. Именно такой дом мечтал построить для себя Джэб. Но только не в Санта-Барбаре, думал он с улыбкой. Город был для него слишком провинциальным. Нет, конечно, на новом гребне фортуны он построит свой особняк на берегу реки Гудзон в Нью-Йорке, или, может, в Ньюпорте, на Род Айленде, рядом с домами железнодорожных магнатов, нефтяных воротил и разных там других денежных мешков, вроде Рокфеллера, Вандербильда и Дж. П. Моргана.
      Автобус протащился мимо старого рыбного рынка Ларко, где тот же видавший виды пеликан возвышался над горами рыбной снеди. Справа от него был старинный голубой дом доктора Шоу, окруженный железным забором, дальше вниз по улице показался Моррисхауз, затем магазин Луми'з, где Ник впервые увидел Розалию, потом бакалейная лавка Шоу, кузница, с изображением лошади на вывеске. На единственной улице, которую представлял из себя китайский квартал Чайна-таун, все те же старики с серыми косичками, в сатиновых кепках сидели около своих магазинчиков, задумчиво куря длинные папиросы, и женщины в шелковых рубашках и шароварах семенили по деревянному тротуару крошечными спеленутыми ножками.
      Ничто не изменилось и не изменится, думал Джэб, неистово пыхтя сигарой, чтобы перебить настоявшийся запах китайских благовоний. Он заметил католический костел из красного кирпича, но вспомнил, что Маргарэт похоронена не здесь – она лежала на маленьком пресвитерианском кладбище на холме. И без всякого сомнения, ее лицо было повернуто к стене, думал Джэб с горечью. Он как будто жалел о ее смерти, но на самом деле он не чувствовал ничего. Она вела себя с ним в постели не так, как надо. Кто будет винить его за то, что он искал развлечений на стороне?
      Когда водитель въезжал в широкие ворота отеля Арлингтон, Джэбу показалось, что он отсутствовал много лет, а не десять месяцев; теперь он считал себя гражданином мира, которого совершенно не устраивала тихая спокойная жизнь в Санта-Барбаре. Он почти физически ощущал наличие большой суммы денег, которую он выиграл за это время в Монте Карло. И он насладится ею сполна. Но сначала он должен уладить одну размолвку с Ником Константом.
      Когда управляющий показал Джэбу его номер, его лицо побагровело от ярости. Это была та самая комната, в которой он провел с Маргарэт их брачную ночь.
      – Этот номер меня не устраивает, – сказал он резко. – Пожалуйста, подыщите мне другой.
      – Но, сэр… Мистер Мэллори! Это наш лучший номер, – запротестовал управляющий.
      – Тогда дайте мне другой лучший! – сварливо ответил Джэб, отправляясь в бар. Черт побери, он не мог себе представить, что Маргарэт когда-нибудь расстроит его опять, но один только взгляд на эту комнату вызвал в нем воспоминания. И неожиданно Джэб почувствовал что-то вроде грусти. Только после того, как он допил вторую порцию виски, он немного успокоился и позволил себе думать о Нике.
      Джэб сидел в обставленном с роскошью баре в Монте Карло, в знаменитом отель-Де Пари, когда ему принесли письмо от Ника, и, к ужасу Джэба, его рука задрожала и слезы навернулись на глазах, когда он читал его.
      «Все эти месяцы я ждал, когда ты вернешься, по крайней мере, из уважения к Маргарэт, – писал Ник. – Но все, чего мы дождались – это только одной-единственной телеграммы от тебя. Я не могу подобрать достаточно крепких выражений, чтобы передать тебе свое отношение к твоему поведению, к тому, что тебя не было там, где ты должен был быть. Ее болезнь прошла незамеченной, и с ней не было никого из близких в час ее кончины. Короче говоря, я полностью возлагаю вину за ее смерть на тебя.
      Я никогда не прощу тебе этого, Джэб, и я пишу тебе для того, чтобы сказать, что нашей дружбе пришел конец. Что касается нашего партнерства, то, поскольку ты больше не интересуешься ранчо Санта-Виттория, я хочу купить твою долю на твоих условиях, на тех условиях, которые твой и мой адвокаты найдут приемлемыми.
      Хотя ты и словом не обмолвился о своей дочери в телеграмме, не выразил никакого интереса к состоянию ее здоровья или материальному положению, должен тебе сказать, что мы хорошо заботимся о ней. Если ты хоть каплю интересуешься ею, знай, что она замечательная малышка. Прости тебя Бог, Джэб Мэллори, потому что я – не прощаю.
      Николай Константинов»
      Когда Джэб допивал третий стакан виски, он уже знал, что увидит Ника сегодня после полудня.
      Он уже час находился в одиночестве в библиотеке дома Константов, когда Розалия, наконец, вернулась. Она быстро вошла в комнату, ее волосы выбились из косы; крошечный слабый ягненок был у нее на руках.
      – Джэб! – воскликнула она, ее карие глаза расширились от изумления. – Мы не ждали тебя.
      – Путешественник возвратился из дальних странствий, – сказал он с легкой улыбкой, целуя ее в щеку. – Как поживаешь, Розалия?
      – Я должна найти для этого бедного ягненка место вблизи очага на кухне, – сказала она, уходя от ответа. – Его нужно кормить из рук.
      – Я здесь по более важному делу, чем ягнята, – сказал Джэб, забавляясь тем, что привел ее в замешательство. – Я здесь для того, чтобы поблагодарить вас за все, что вы сделали для Маргарэт. Я хочу дать вам вот это.
      Широким жестом доставая из кармана счет на тысячу долларов, он протянул его Розалии.
      – Это – компенсация за причиненные неудобства, – сказал он, улыбаясь. Розалия в ужасе посмотрела на чек.
      – Я только сделала то, что всякий бы делал на моем месте. Мне только жаль, что меня не было с ней тогда, когда она больше всего нуждалась во мне. Мне не нужно вашей благодарности, Джэб.
      – На самом деле ее есть за что благодарить!
      Ник вошел в комнату и обнял Розалию, словно хотел защитить ее. Его рубашка намокла от крови, которой он испачкался, когда ягнилась овца. С бледным лицом, сверкавшими от гнева глазами, окладистой бородой и растрепанными белокурыми волосами, он был похож на дикаря. Джэб начал говорить с легкой улыбкой на лице.
      – Ник, мальчик, именно это я и говорил. Конечно, она заслуживает благодарности. Вы оба заслуживаете. Я никогда не смогу достаточно отблагодарить вас за то, что вы сделали для Маргарэт.
      – Розалия заслужила твою благодарность, – сказал Ник презрительно, – но не твои нечистые, шальные деньги. Ты выиграл их тогда, когда Маргарэт лежала на смертном одре? Или, может, тогда, когда ее хоронили? Может, ты хочешь узнать кое-какие подробности? О том, как Маргарэт страдала? Как она умерла в одиночестве? О том, что она была слишком слаба, измучена и сломлена – от тревоги, тоски, одиночества и унижений, которые ты ей подарил, чтобы бороться с тифозной лихорадкой?
      Он в ярости прошелся по комнате.
      – Ты бы остался доволен похоронами, Джэб. Ты можешь насладиться, представив себе эту картину сейчас. Твое тщеславие будет удовлетворено, когда я скажу тебе, что пришли все. Все те люди, которые были у тебя на свадьбе. Все – кроме тебя!
      Губы Ника изогнулись в презрительной улыбке.
      – Идеальный муж в траурной, с иголочки, одежде из Европы!
      Потом он отвернулся.
      – Ты получил мое письмо. Я хочу купить твою долю, так что тебе не будет больше нужды когда-либо опять приезжать на ранчо Санта-Виттория. Только назови сумму, об остальном позаботятся адвокаты. Лицо Джэба стало красным от злости.
      – И такова-то твоя благодарность за крепкую дружбу. И партнерство! Помнишь Николая Константинова? Парня, который только-только сошел с корабля, и которого я взял под свою опеку? Вспомни, что это был я, Джэб Мэллори, который выиграл это ранчо.
      – Без меня, – добавил он презрительно, – ты был бы ничто! А теперь ты говоришь, что хочешь выкупить мою долю!
      – Я помню все, – Ник прошелся по комнате и обернулся к нему с оттенком угрозы на лице. – Это были мои деньги, на которые ты сделал ставку в игре, принесшей нам ранчо. И это мой тяжелый труд сделал ранчо Санта-Виттория таким, каким оно стало теперь. Ответь мне – что ты сделал для того, чтобы увеличить его территорию? Чтобы оно процветало, Джэб? Где ты был все эти годы? Играл в азартные игры и прелюбодействовал с непотребными женщинами в Сан-Франциско!
      Розалия бросилась между двух мужчин, ягненок все еще был у нее на руках.
      – Ник, пожалуйста, мне не нравится, когда ты так разговариваешь!
      Ник отвернулся от Джэба, пожав с отвращением плечами, но Джэб схватил его за руку.
      – Я вложил много денег в это место, Николай Константинов, – сказал он, скрипя зубами, – и, клянусь Богом, если бы ты не сделал так много для Маргарэт, я бы убил тебя немедленно за то, что ты только что сказал!
      Смех Ника был полон презрения.
      – Это – типично для тебя, Джэб, – парировал он. – Ты всегда готов вступиться за свою честь, которой у тебя нет.
      – Дьявол тебя забери! – заорал Джэб, занося кулак, но Розалия опять бросилась между ними.
      – Пожалуйста! О! Пожалуйста! Не делайте этого! – молила она. – Не вносите насилие в наш дом!
      Джэб отступил назад, перекошенный от злости. Он взглянул на Ника.
      – Все, что я хочу сказать тебе, – это только то, что ты никогда не получишь мою долю ранчо. Клянусь Богом, юноша, я позабочусь, чтобы ни один цент из моих денег не попал в твои руки. Ты никогда не наложишь лапу на мое имущество!
      Ник бесстрастно сложил руки.
      – Увидим, – пожал он плечами. – Поживем – увидим.
      Джэб выскочил из комнаты, Розалия бросилась за ним, все еще с ягненком на руках. Не может же он просто так вот уехать, думала она с ужасом? Ни словом не заикнувшись о своем ребенке? Даже не взглянув на нее?
      – Джэб, – закричала она, когда тот сбегал по ступенькам. – Джэб! А как же Поппи?
      Он внезапно остановился и уставился на нее.
      – Поппи, – повторил он, как человек, который вспоминает что-то, давно забытое. – Ну конечно… Поппи. Где она?
      – В детской, с Энджел.
      Он взлетел по ступенькам, прошел по галерее, которая вела к детской. Быстро передав ягненка горничной, Розалия бросилась за Джэбом. Энджел крепко спала в ближайшей к двери кроватке, ее белокурые локоны разметались по подушке, как светлый нимб вокруг головы, золотистые длинные ресницы отдыхали на хорошеньких пухлых розовых щечках. Поппи не спала, ее рыжие волосы пылали на солнце и большие голубые глаза смотрели на Джэба с любопытством.
      Джэб внимательно рассматривал малышку, постепенно узнавая – у нее были волосы матери и светлая кожа, но, слава Богу, у нее была типично ирландская внешность! Взяв из кроватки мягкое шерстяное одеяло, он завернул в него девочку.
      – Джэб! – побежала за ним Розалия, когда он с ребенком направился к двери. Девочка была у него под мышкой, словно куча белья, которое нужно отнести в стирку.
      – Куда ты несешь ее?! – кричала Розалия. – Джэб, Джэб… Пожалуйста, не надо!
      – Я сказал Нику, что у него никогда не будет ничего моего. Включая мою дочь, – выкрикнул Джэб, пересекая холл.
      – Ник! Останови его, останови! – кричала Розалия.
      – Я не могу, – ответил Ник грустно. – Поппи – его ребенок, не мой.
      – По крайней мере, хоть в этом ты прав, юноша, – крикнул Джэб, выходя на ступеньки. – И вот что я тебе скажу. Ты никогда больше не увидишь ни меня, ни ее!
      Розалии показалось, что она услышала детский плач, когда он сунул Поппи в экипаж. Потом Джэб взобрался туда сам. Через минуту они уехали.
      Майк отодвинул стул от стола и слегка потянулся. Каминные часы пробили половину шестого утра. Он только что закончил первые главы книги о Поппи, и был совершенно выжат. Но это была капля в море. Предстояло еще столько написать, разгадать столько загадок…
      Когда он растянулся на кровати, он думал о том, что характер Поппи по-прежнему оставался тайной для него. Майку стало любопытно, что же мог представлять из себя ребенок, рожденный от такой страсти и такого безразличия. Лед и пламень?

       1881–1886, Калифорния
      Джэб и Поппи поселились в самом экстравагантном номере, какой только мог найтись в отеле «Сэр Фрэнсис Дрейк» в Сан-Франциско. Тем временем его собственный дом заново отделывался. В одной из комнат была устроена детская. Как только переехали в этот дом, Джэб позвал свою старинную приятельницу, певичку и танцовщицу из ревю «Фоллиз» Марайю Кент, женщину с золотым сердцем, и попросил подыскать ему няню для Поппи.
      Марайя задумалась на секунду.
      – Я как раз знаю одну девушку. Думаю, она тебе подойдет. Я попрошу ее зайти сюда завтра утром.
      На следующий день Луиза Ла Салле явилась в дом Джэба в качестве претендентки на место няни Поппи. Луиза была танцовщицей, по ряду причин оказавшейся в затруднительном положении, и Марайя оказывала ей большую услугу, предлагая постоянную работу. Она рассказала Джэбу немного о себе. Луиза родилась в деревне. Кроме нее, в семье было еще одиннадцать детей, так что она знала толк в уходе за малышами. Окончательно вопрос в ее пользу был решен благодаря одному деликатному моменту. У девушки были восхитительные карие глаза и самая соблазнительная грудь, какую только Джэб видел за последние годы.
      В первую же ночь, после того, как она уложила Поппи спать в хорошенькую кроватку в ее новой, роскошно убранной детской, Луиза надела свой любимый красный шелковый халат и отправилась в комнату Джэба предложить несчастному вдовцу ряд маленьких услуг. Нечего и говорить, что они не были отвергнуты.
      Джэб настоял, чтобы Луиза как няня Поппи носила униформу. Вложив пачку денег в ее маленькую крепкую ручку, он отправил ее купить все необходимое для этого. Он зашелся от смеха, когда увидел результат. Затянутая в новый черный корсет и сверкая красными шелковыми панталонами, Луиза пикантно изогнулась, натягивая красную нижнюю юбку. Положив одну ногу на стол, она стала пристегивать изящный красный шелковый чулок. Джэб застонал от желания, когда ее пышная грудь вывалилась из корсета. Не успела она взяться за пакет, чтобы показать ему новую белую атласную блузку, как Джэб уже опрокинул ее на спину и, стащив с нее весь ее новый наряд, быстро овладел ею. Если Поппи и плакала этой ночью, никто не пришел успокоить ее.
      Няня дочери Джэба Мэллори, имевшая наружность шансонетки из французского ревю, стала притчей во языцах в Сан-Франциско. Она семенила, покачивая бедрами, в своих туфлях на высоких каблуках, край красной нижней юбки мелькал из-под скандально короткой юбки, знойная грудь более чем откровенно выпирала из глубокого выреза блузы. Она жеманно катила красивую английскую колясочку, в которой спала Поппи. Гордо вскинув голову, она ослепительной улыбкой отвечала на пристальные недоумевающие взгляды прохожих, размышляя, будет ли скандал способствовать получению ею солирующей роли в «Фоллиз».
      Джэбу нравилась ее напористость, атмосфера суматохи, которую она привносила своим присутствием, хотя, конечно, он не любил Луизу, и она была не единственной женщиной, которая согревала одинокое ложе скорбящего вдовца. Несмотря на его презентабельную внешность и более чем щедрую плату, администрация отеля стала подозрительно коситься на разгульные вечеринки, которые устраивались в номере Джэба, и общий вздох облегчения вырвался у всех, когда пару месяцев спустя стало известно, что работы по отделке дома закончены, и мистер Мэллори вскоре собирается съезжать.
      Он объявил Луизе, что она может взять выходной. Держа Поппи на коленях, Джэб покатил в открытом экипаже по Сан-Франциско к своему дому. Было раннее июньское утро.
      Новый дворецкий – англичанин – бросился вниз по ступенькам, спеша помочь Джэбу выйти из экипажа, но тот жестом остановил его. Он важно сошел с экипажа, держа Поппи под мышкой, как это он обычно делал. Она была одета в белое атласное платьице с воротником из французского кружева и крошечные башмачки с пуговками. Это делало ее похожей на хорошенькую куклу. Когда он нес малышку наверх, мимо стоявших по струнке слуг, ее рыжие волосы блестели, пылая в утренних солнечных лучах, и новая экономка пробормотала себе под нос с улыбкой, что девочка похожа на осеннюю хризантему.
      Джэб поднялся по широкой мраморной лестнице в детскую, держа сигару в одной руке, и Поппи, засунутую под другую руку.
      – Держу пари, что ты думала, что я забыл, не так ли? – усмехнулся он. – Но, дорогая моя, ты ошибаешься! Никто не смеет сказать, что твой папочка забыл о твоем первом дне рождения.
      Поппи смотрела на него широко раскрытыми глазами. Джэб со смехом тряхнул волосами.
      – И, черт побери, могу держать пари, что ты понимаешь то, что я говорю, хотя тебе исполнился всего лишь один год. Я узнаю этот взгляд голубых глазок. Ты старой ирландской закваски, золотко. И не волнуйся – твой папочка знает, что нужно девочке как раз в твоем возрасте!
      Распахнув дверь, он посадил малышку на пол посередине комнаты.
      Он купил все игрушки, какие только могли понравиться ребенку. Здесь было множество кукол с фарфоровыми лицами и блестящими голубыми глазами, которые открывались и закрывались, и волосами, выглядевшими совсем как настоящие – на любой вкус: белокурые, темные, рыжие… Были куклы и совсем для крохотных малышей, которые пищали, когда Джэб брал их в руки, и тряпичные куклы с разрисованными краской лицами. Игрушечные собачки со смешными мордочками, пушистой шерсткой, на колесиках, совсем как живые смотрели на Поппи. Над всем этим возвышался кукольный домик с мебелью и солдатиками, стоявшими во дворике. Из-за домика выглядывали забавные кролики и котята. На столе лежали груды книг с яркими картинками. А в углу стоял огромный деревянный конь. Он был глянцево-черным, с шелковистой белой гривой и белой звездочкой во лбу. Его копыта были покрыты красным лаком, а седло и уздечка были серебристо-белыми.
      Отбросив в сторону кукол, Поппи поползла к лошади. Держась за уздечку, она встала на ноги и смотрела завороженно на коня. Потом она вопросительно посмотрела на Джэба. Он быстро подошел к ней и посадил ее в седло.
      – Так, так, папочкина девочка, – приговаривал он. – Давай посмотрим, как ты умеешь ездить.
      Лицо Поппи осветилось счастливой улыбкой. Джэб отступил на шаг.
      – Знаешь, как мы его назовем? – усмехнулся он. – Мы назовем его Ник. Потому что настоящий Ник – сущая тупая лошадь. Безмозглый жеребец!
      Его настроение мгновенно переменилось, когда он подумал о Нике. Сняв Поппи с лошади, он позвонил дворецкому и потребовал бутылку шампанского. Поппи сидела среди груды своих новых игрушек и молча наблюдала, как он опустошил первую бутылку и велел принести вторую. Он допивал третью бутылку, когда неожиданно засмеялся.
      – Черт побери, скверно пить в одиночестве, – пробормотал он. – Ну, малышка, давай-ка глоточек!
      Наклонив свой стакан, он влил немного вина в ее маленький ротик. Она закашлялась, когда шипучее вино защекотало ей горло. Слезы выступили у нее на глазах.
      – Что ж, у моей маленькой дочки экстравагантный вкус, как и у ее папочки! – закричал он, заходясь от пьяного смеха.
      – Поппи, – сказал он, приложившись к ее пухлой щечке. – Ты ведь знаешь, кто ты? Ты – папочкина дочка. И никогда не забывай об этом.
      Дворецкий-англичанин продержался в доме Джэба всего месяц. Он покинул дом, сказав хозяину, что находит ситуацию в особняке Мэллори абсолютно «неприемлемой», имея в виду разгульные вечеринки и длившиеся неделями сборища, на которых гости играли в азартные игры – все это до предела шокировало не привыкшего ни к чему подобному дворецкого. Он также был возмущен тем, что экономка называла «преступным пренебрежением со стороны Джэба своими обязанностями в отношении Поппи».
      – Она растет как сорная трава, – говорила холодно экономка Джэбу. – Никакого режима… и эти… эти неприличные женщины повсюду. И эта няня, которая, мягко говоря, оставляет желать лучшего… Разве может подобная особа ухаживать за ребенком? Я не могу больше молчать, мистер Мэллори. Это разбивает мое сердце.
      – Что ж, мы не можем держать в доме экономку с разбитым сердцем, миссис Дрейк. Поэтому вы уволены, и можете покинуть мой дом. Немедленно, – сказал Джэб также холодно. – Вам полагается еще жалованье за неделю вперед.
      Миссис Дрейк задохнулась от возмущения, ее пухлое лицо побагровело от гнева.
      – Согласно договору вы обязаны выплатить мне за месяц, – парировала она.
      Джэб пожал плечами.
      – В таком случае оставайтесь и работайте весь месяц.
      Она метнула на него разъяренный взгляд, но она знала, что он одержал верх. Она молча вышла из комнаты, бормоча что-то об «аморальности и Божьем суде над грешниками».
      Джэб перевел дух и послал за Марайей. Вскоре огромный дом заполонили безработные танцовщицы и певички, которые объединились в нечто подобное личному хору и кордебалету Джэба, и частенько он проводил ночи напролет, с царской роскошью угощая гостей реками шампанского, в которых вполне мог бы, казалось, с легкостью плыть океанский лайнер. Его особняк стал местом для рандеву многих театралов Сан-Франциско. Джэб устраивал роскошные вечера в честь знаменитых оперных певцов и драматических актеров, звезд варьете, музыкантов и драматургов. И азартных игроков.
      Но у него было по-прежнему в изобилии шарма и денег, чтобы занимать прочное место в снобистском обществе Сан-Франциско. Он регулярно появлялся в своей ложе в театре, во фраке и белом галстуке. Его приглашали на все приемы, танцевальные и музыкальные вечера. Милые барышни из хороших семейств, заинтригованные его репутацией, слегка флиртовали с ним, в то время как Джэб флиртовал – и очень часто соблазнял – их матерей. И каждая из этих девушек считала, что только она может вернуть в стадо заблудшую овцу, сделать экстравагантного мистера Мэллори респектабельным членом общества. От него требовался лишь сущий пустяк – жениться на ней.
      К Поппи в доме относились как к маленькому балованному домашнему зверьку. «Хорошенький маленький рыжий голубоглазый котенок» – так называл ее Джэб. Когда Луиза стала слишком требовательной, ее место заняла новая «няня», потом ее сменила еще одна… и так далее… Ни одна из них не задерживалась в доме больше нескольких месяцев. Джэб благополучно забыл о ее втором дне рождения, и о третьем тоже… Но, собственно, это не имело большого значения, потому что у Поппи не было маленьких друзей, которых можно было бы пригласить на детский праздник. И, кроме того, в доме и без того устраивалось множество вечеринок, на которых позволялось присутствовать и малышке. Перед ней ставили бокал с шампанским, которое она потягивала через соломинку, блюдо с раками и тарелочку с кусочками шоколадного торта. Джэб гордился тем, что его дочь не отказывалась от вина.
      Когда ей исполнилось четыре года, Джэб почувствовал охоту к путешествиям, и взял девочку с собой во Францию. Когда они приехали на вокзал, Поппи во все глаза смотрела на огромные пыхтящие поезда и толпы снующих туда-сюда людей. Потом они сели в поезд, и она обнаружила, что у нее есть своя собственная маленькая «комнатка» – ее диванчик был отделен от остального пространства купе занавесями, спускавшимися с потолка. А снаружи мир мчался вперед на бешеной скорости. Через два дня и две ночи они проснулись в Чикаго, и пересели в другой поезд, направлявшийся в Нью-Йорк. Она и ее Папочка, вместе с очередной «няней» и оравой папочкиных друзей, остановились в отеле Вэлдорф на одну ночь с тем, чтобы утром отправиться в порт, где их дожидался огромный океанский лайнер. Поппи думала потом, что дорога была самой приятной частью путешествия, когда они наконец оказались во Франции, никто не понимал ни слова из того, что она говорила. Но у нее появилась куча подарков и новых прелестных платьиц из лучших французских магазинов, и постепенно мнение девочки о поездке изменилось. Наконец, после еще одного небольшого путешествия на поезде, они очутились в Монте Карло.
      На этот раз Джэб снял виллу среди холмов. К этому времени очередная «няня» куда-то исчезла, и появилась новая – француженка, которая каждое утро ходила с ней к морю. Поппи была в полном восторге. Она бегала босыми ножками по мелководью, утопая в теплом мягком песке, и строила домики из песка маленьким совочком. Но она сильно скучала по папочке, потому что он часто уходил из дома один. Случалось, когда девочка завтракала в залитой утренним солнечным светом столовой, он, наоборот, только-только переступал порог своего дома. Он заходил в комнату, чтобы взглянуть на малышку – пиджак небрежно свисал с его плеч, упругий белый воротник и белый галстук торчали у него из кармана. Поппи думала, что он выглядел усталым и очень красивым, когда разговаривал с ней.
      – Эй, моя крошка, как поживает папочкина дочка?
      И он наклонялся, чтобы запечатлеть пахнущий виски поцелуй на ее лобике, прежде чем преодолеть ступеньки, ведущие наверх, в его комнату, где он ложился спать на весь день.
      Когда Поппи было пять лет, они вернулись в Сан-Франциско. Джэб решил, что пришло время научить девочку читать. Он нанял одну молодую особу, которую звали мадемуазель Гренье – она была призвана познакомить Поппи с алфавитом и цифрами. Мамзель Гренье была парижской субреткой, которая оказалась совершенно на мели. У нее были на диво длинные и стройные ноги. Как-то раз Джэб заглянул в детскую посмотреть, как идет обучение Поппи, и девочка заметила, что мамзель спешно поправила свою прическу, покраснела и стала еще больше похожа на «француженку». Джэб улыбнулся понимающе, внимательно глядя на мамзель, и сказал учительнице, чтобы она зашла после полудня в его кабинет, в два часа.
      – Ma petite, – сказала мамзель без пяти минут два, усадив спешно Поппи за стол, на котором лежала коробка акварели и кисти. – Нарисуй несколько картинок для папочки, хорошо? Я скоро вернусь.
      Поппи решила нарисовать своего любимого друга – деревянного коня. Она подарит рисунок папочке, и, может, он повесит его под стеклом и в рамочке, в своем кабинете – среди всех этих скучных, мрачных пейзажей.