Самое удивительное было то, что он был один. Обычно они наваливаются роем. Алеша осуждал их за эту повадку.

Недалеко от дома, там, где поворот делал почти прямой угол, он издали увидел гаишника. Отродясь его здесь не было. Ясенево вообще не балует людей милиционерами. Это тихий спальный район, где обыватель запирается на все задвижки с наступлением темноты, а полуночный гуляка крадется вдоль домов подобно крысе. Редким утром нищие старики, отправляясь за пропитанием на окружную свалку, не обнаруживают в лесопарке полураздетый труп ограбленного путника. Как в любом другом спальном микрорайоне, гайдаровская реформа здесь давно закончилась, и люди живут в полном неведении, на каком они свете. Даже праздничная примета рынка – коммерческие ларьки тут замаскированы под противотанковые доты. Фигура одинокого гаишника на этом фоне так же уместна, как чирей на щеке красавицы.

Михайлов сбавил скорость, вгляделся. С правой стороны начинался лесопарк, слева – угол шестнадцатиэтажного дома. Автобусная остановка чуть подальше, там топталось несколько человек. Вразброс припаркованные легковушки. Кубики коммерческих ларьков.

Мирный пейзаж, просматриваемый насквозь, ничего подозрительного, кроме самого гаишника, который уже начал поднимать жезл. Ботиночки! Ох какие модные тупоносые, с оранжевым верхом, неформенные ботиночки! Алеша газанул, и в ту же секунду из-за деревьев парка выдвинулась смутная тень, которую он засек краем глаза. Блеснуло стеклышком прицела, поймав солнечный лучик. Дальше Алеша действовал автоматически.

Упал грудью на баранку, вдавив газ до предела.

– За папаню! За родного, – пробормотал Митя Калач, нежно спуская курок. Он видел, как летела пуля и на долю мгновения опоздала, пригладила сидящего в машине гада по затылку. А направлена была в висок.

Расстроенный, Калач послал вторую пулю в угон, взяв чуток пониже. И опять подлюка его опередил, бешено рубанув по тормозам.

Алеша выкатился на землю, машина загораживала его от леса, от снайпера. Гаишник в нескольких шагах впереди рвал из кобуры пистолет, морду скривил в какую-то похабную гримасу. Лежа на боку, Алеша три раза подряд разрядил "беретту", целя ему в грудь. Промахнуться на таком расстоянии он не мог. Милиционер зашатался, захрюкал и грузной тушей повалился на асфальт.

От огорчения Митя Калач чихнул и утер сопли носовым батистовым платочком с монограммой. Потом снова начал высматривать утерянную цель, но глаз помимо воли скашивался на поверженного дорогого наставника Костю Шмыря, которого черт пихнул в руку переодеться в мента. Калач пытался его отговаривать, да где там. Шмырь так жутко на него цыкнул, что бедный стрелок рад был ноги унести за деревья. Да вот и оказалось, что все его считают идиотом, а он был прав. Еще его изумила ловкость, с которой этот угорь из "тойоты" пропал из виду. "Ничего, подожду, – скрежетнул зубами Калач. – За папаню все равно тебя добью!"

У Алеши пуля застряла под правой лопаткой, но он не чувствовал, чтобы выстрел был роковым, хотя отстреливал его, конечно, отменный мастер. Его больше беспокоило, что не осталось маневра. Из припаркованной поодаль "волги" высыпались трое автоматчиков и побежали к нему россыпью. Плотная засада с двойной подстраховкой – тоже неприятно.

Алеша подтянулся и, просунув руку через стекло, открыл заднюю дверцу. И тут же повыше локтя полоснуло тугим жаром. Снайпер, сука, не дремал. Под половичком сиденья был припрятан добрый подарок южнокорейского производства – компактный взрывной диск для домашнего обихода. Дорогая игрушка (две тысячи баксов), мечта браконьера, – вот и пригодилась, не зря потрачены денежки. Автоматчики были на подходе и разом, точно по команде, открыли стрельбу. Пульсирующие свинцовые нити прошили корпус "тойоты". Но все же бестолковый огневой азарт подвел нападавших, поневоле замедливших бег. Круговым движением руки (наука Губина) Алеша четко вложил им под ноги пакет.

Взрыв получился впечатляющий. Одному из стрелков осколком отчекрыжило челюсть, и он упал плашмя на свой автомат, как на отбойный молоток, словно решил напоследок подремонтировать шоссе. Второго рубануло по коленям, и он завертелся волчком, безутешно взвыв.

Но третий несся вперед как оглашенный, точно взрыв прибавил ему скорости. Он бежал и стрелял наугад, пока не нарвался на встречную пулю "беретты". Подкатился прямо к Алешиным ногам, и их взгляды на миг соприкоснулись.

– Не горюй, старина, – сказал ему Алеша. – Ты мне тоже в грудь попал, – и показал ему левую ладонь, с которой капала кровь. Стрелок тупо вгляделся и удовлетворенно икнул.

Теперь Алеша словно раскачивался на двух железных штырях между небом и землей. Когда тебя так нелепо раскачивают, то самое главное, чтобы не закружилась голова. Слышимость вокруг была хорошая: капал бензин или масло из пробитого движка. Если "тойота" сейчас рванет, ему не увидеть Настеньку никогда. Алеша потихоньку пополз прочь. Уже подъехали какие-то машины с двух сторон, и оттуда выглядывали водители.

Жались к домам испуганные люди. Истошно завопила женщина. Алеша все это видел и слышал отчетливо, хотя одновременно запоминал каждую щербинку на асфальте. Пистолет он тащил с собой. Его немного угнетало, что слишком надолго замолчал снайпер. И тут за спиной полыхнуло и грохнуло. Жаркой волной Алешу, как пушинку, перекувырнуло в кювет, но хотя полет его был стремителен, Калачу хватило времени, чтобы поймать его в придел.

– За родного папаню, гад! – крикнул Калач и недрогнувшей рукой послал пулю, вонзившуюся Алеше в бедро. Больше верный мститель сделать ничего не успел. Он не услышал, как сзади подкрался один из Алешиных телохранителей, подоспевших на звуки боя, и опустил ему на затылок свинцовую печать.

В кювете Алеше было удобно. Он лежал на спине и пристроил пистолет так, чтобы никто не застал его врасплох. Солнечные лучи не мешали обзору. Железные качели перестали раскачиваться, и боли не было. Свет уходил из глаз постепенно. Он не умирал, а засыпал, как засыпают после тяжелой работы, и надеялся, что скоро встанет и пойдет домой, где Настенька окажет ему первую помощь, где…

* * *

Белая палата, крашеная дверь, новейшая электронная аппаратура, бессменная капельница. Четвертые сутки безвременья. Позади три обширных операции. Видимых признаков жизни нет, но перфолента старательно фиксирует вялые толчки сердца. Живой, и слава Богу!

Полный сил и радостных устремлений, Алеша догнал Елизара Суреновича в скалистом ущелье, где мохнатые звери неведомой породы ожесточенно клацали стальными зубами. Елизар Суренович сидел в окружении одалисок и гурий на сыром прогнившем пне. Вид у него был самодовольный, торжественный и, как обычно, немного лукавый. Он был рад, что Алеша к нему присоединился.

– Соскучился? – спросил. – Хоть догадываешься, где мы?

Алеша присел поодаль на такой же пенек, отмахнулся от назойливой одалиски, которая сразу приникла к нему жирным бедром.

– Неужели нельзя обойтись без театра? – упрекнул Алеша. – Какие-то звери, какие-то голые бабы… Зачем все это?

– А ты знаешь, где мы? – насмешливо повторил Благовестов.

– Я и раньше этого не знал.

Елизар Суренович гаденько хихикнул:

– То-то и оно! Живете, как кроты, помираете, как воши. Я тебя звал, почему не откликнулся?

Не хотел Алеша встревать в пустой спор, тем более что один из мохнатиков подкрался-таки к нему и цапнул за больной бок. Алеша с размаху опустил кулак на звериную башку, а получилось, что почесал за ухом.

Зверь замурлыкал и обернулся тем же самым Елизаром Суреновичем. Но уже они были не в ущелье с нависшими скалами, а вольно неслись в щемящем, снеговом просторе. Наконец-то Алеша обрел заново дар полета, утраченный в детстве.

– Видишь! – кричал Елизар. – Теперь-то ты видишь?!

– Вижу, вижу, – ответил Алеша, хотя ничего не видел, зато остро чувствовал, как все клеточки тела поглощаются сладостным невероятным кружением. Внизу, и вверху, и везде клубилась бездна без всяких очертаний.

Смутно проглядывали, просвечивали в необозримом далеке голубоватые вены оставленной навеки земли. "Вот оно, – с сердечным восторженным замиранием думал Алеша. – Значит, есть это нечто. Значит, Настя права и смерть на самом деле всего лишь парение". Потом он хряснулся обо что-то затылком, и оказалось, что лежит на дне моря, и удивился, что водой тоже можно дышать. По каменистому дну к нему подступал гигантский краб с выпученными глазами и со множеством клешней. Конечно, Алеша сразу узнал краба, но Елизар Суренович делал вид, что это не он, а кто-то другой, отдаленно на него похожий.

– Все дуришь? – усмехнулся Алеша. – Сними маску-то, рога торчат.

– Жрать охота, – прошамкал краб густым Елизаровым басом. – Дай-кось ручонку откушу, хоть разок насытюсь.

– На! – сказал Алеша. Краб поудобнее захватил его кисть клешнями и начал перемалывать, урча и рыгая.

– Не подавишься? – озаботился Алеша, которому было жалко голодного, несчастного старикашку, выжившего из ума.

– Не боись, сударик – успокоил Благовестов. – Человечий жирок самый пользительный.

– Да на здоровье, только не спеши.

Поедаемый крабом, он всплыл на поверхность. Все та же бездна струилась вокруг, куда ни кинь взгляд.

.Плыть было некуда, да и нечем было плыть. Все его туловище уже заглотал краб в безразмерную пасть. Кое-как еще удерживал Алеша голову на весу, но сопротивляться не хотелось тугому, приятному пищеварению, которое и в нем самом отзывалось успокоительной истомой.

– Вот я тебя и скушал, – удовлетворенно рыгнув, заметил Благовестов.

– Скушал, и хорошо. А я все же подумываю вернуться.

– Ку-уда? – удивился Благовестов, – Зачем? Разве здесь нам плохо?

– Не плохо, щекотно, – Алеша дернул рукой – не было руки, шевельнул бедрами – не было ног. Ничего не осталось в нем, кроме лютой тоски…

– Что-то снится ему плохое, я же вижу, – сказала Настя.

– Иди сама поспи, – буркнул Вдовкин. – Третью ночь на ногах, разве можно. Для ребенка-то каково.

– Ты тоже не веришь, что он выкарабкается?

Вдовкин с сомнением почесал за ухом. Ему было как-то не по себе. Больница была как раз тем местом, где нет запасов спиртного. А он тут уже давно болтался.

Хотя это была не совсем обычная клиника, приватизированная. Губин зафрахтовал три палаты. В одной жила Настя, в другой Вдовкин спал вместе с телохранителями. В коридоре и возле больничного корпуса постоянно дежурили не меньше шести человек.

– Он выдюжит, – сказал Вдовкин. – Ты что, разве его не знаешь?

– Если бы я могла поговорить с ним. Это ведь он все от обиды натворил.

За трое бредовых трезвых суток Вдовкину уже не раз приходилось выслушивать от нее такие вещи, на которые, как ему казалось, она прежде была неспособна.

– Мама, папа, Алеша, – Настя загнула пальцы. – Я всегда старалась, чтобы им было хорошо. А что получилось? Почему, Женя? В чем я виновата?

В палату вошел врач – Георгий Степанович Дехтярь.

Сорокалетний искусный хирург, обличьем напоминающий боксера-тяжеловеса. При этом у него постоянно был такой вид, словно он только что чудом увернулся от нокаута. Он сам оперировал Алешу, а это, по отзывам медперсонала, было крупным везением для любого умирающего.

– Все то же самое, Георгий Степанович, – плаксиво пролепетала Настя, и Вдовкин на всякий случай приготовил чистую салфетку. Доктор посмотрел на нее неодобрительно:

– Вы чего хотели, милая? Чтобы он краковяк танцевал после таких потрясений? Рано, милочка. Я всегда говорю своим больным: не лезьте под пули. Куда там! Все же теперь умные. Но я тоже не волшебник.

Хотя…

Он склонился над Алешей, словно принюхиваясь.

– Да нет, значительно лучше. Значительно! Цвет лица совсем другой.

– Правда?! – Настя просияла, точно озаренная солнцем. Доктор смутился и слегка покраснел, и Вдовкин отлично понимал почему. Иногда Настин взгляд становился таким, что хотелось до него дотронуться.

Пожилых, видавших виды людей это шокировало.

– Вы всю ночь здесь просидели? – спросил доктор.

– Конечно, всю ночь, – ответил за Настю Вдовкин.

– Тогда так. Я вам приказываю отдохнуть и выспаться. Или лишу вас доступа.

– Доктор, ему правда лучше?

– Конечно, лучше. Это же очевидно.

Настя, что-то бормоча себе под нос, покинула палату. Вдовкин знал, что минут через десять она вернется.

– Чего-то все в горле пересохло, – пожаловался он хирургу. – У вас тут нет спиртика под рукой?

– Не держим, – сухо ответил Георгий Степанович. – Но напротив больницы пивнушка. Примета, знаете ли, счастливого времени. Водка на каждом углу.

– Вам ли жаловаться на время, доктор. Вон какую больничку откупили от трудового народа.

Дехтярь промолчал, но щеку скривил, как в нервном тике. Пожилая медсестра вкатила хирургический столик, на котором все было приготовлено для перевязки.

Вдовкин пошел звонить Филиппу Филипповичу, с которым связывался каждые три часа. Михайлов, возможно, умирал, и это было некстати. Множество сил и средств было задействовано в многоходовой комбинации по дележу необъятного наследства Благовестова, но исход незримой схватки был пока туманен. Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону. Кое-что должна была прояснить встреча Серго с Иннокентием Львовичем Грумом, которая в принципе была обговорена, но сроки все переносились.

Вдовкин доложил Филиппу Филипповичу, что состояние Алешине без изменений, но у доктора есть надежда, что в ближайшие сутки он не окочурится. Воронежский, как обычно, был настроен философски:

– Вы же понимаете, Евгений Петрович, что без Михайлова все рухнет?

– Смотря что вы имеете в виду.

– Я имею в виду весь этот затянувшийся отрезок нашей жизни.

– Я бы не стал из-за этого переживать. Как говорится, был ли мальчик?

– В каком-то высшем смысле вы, наверное, правы.

Вдовкин глянул на ручные часы – половина двенадцатого. Он спустился вниз, пересек улицу и вошел в бар с интригующим названием "Пуэрторикано". Один Бог знает, что это обозначало. Бар только открылся, был пуст, но за стойкой копошилась молодая женщина в зеленом блейзере, в меру накрашенная. Вдовкин попросил коньяку и чашечку кофе. Барменша мгновенно подала и то и другое, подмигнула:

– Вы оттуда, молодой человек?

– Откуда – оттуда? Я, как и вы, произошел из материнского чрева.

Женщина улыбнулась с подчеркнутой готовностью к более основательному знакомству.

– Ну и устроили вы нам веселую жизнь.

– В каком смысле?

– Третий день улица перекрыта. Прогораем. Если не секрет, кого же вы так охраняете?

– А-а, вы вот про что, – Вдовкин с наслаждением осушил рюмку. – Один известный ученый, изобретатель радио. И вот ногу подвернул.

– Так я вам и поверила… Видали мы крутых, но таких у нас еще не было. Место-то тихое, окраина.

Расплатившись, Вдовкин вернулся в клинику. По пути перекурил с Кешей Смолиным, одним из лучших губинский выдвиженцев.

– Как шеф? – почтительно поинтересовался дюжий малый.

– Да ничего вроде. На поправку пошел.

– Суки рваные, – сказал Смолин с душой. – Прошляпили, подонки. За это надо яйца отрывать.

– И я так думаю, – согласился Вдовкин. Коньяк его подкрепил, и он вернулся в палату в благодушном настроении. Настя ухе была тут, и доктор Дехтярь в который раз подробно объяснял ей, какие разрушения произвели выстрелы в организме Михайлова, что удалось сделать на операции и на что можно надеяться в дальнейшем. Не заметно было, чтобы доктора это утомляло.

Настя слушала его с таким напряженным лицом и с таким благодарным свечением глаз, словно внимала Дельфийскому оракулу. Вдовкин вошел в тот момент, когда врач растолковывал, что происходит при компактном разрыве легочных тканей. Алеша тоже прислушивался к лекции, но с закрытыми глазами. Вдовкин бросил взгляд на приборы, которые, как вообще любые приборы, были намного ближе его сердцу, чем люди, и изумленно воскликнул:

– Поглядите, доктор!

Синусоида дыхания выровнялась и пики обозначились резче.

– Ну и что?! – прерванный на полуслове, раздраженно откликнулся хирург, – Временные колебания ни о чем не говорят. Больной только что получил большую дозу витаминов. Адекватная реакция, разумеется…

Тут Михайлов открыл глаза. Сперва слабо дрогнули веки, по лицу скользнула тень, а затем широко и ясно распахнулся синий взгляд. Зрелище было завораживающее. Воскрешение из мертвых.

– Алешенька! – неуверенно пролепетала Настя, шагнув к мужу. С потолка он перевел взгляд на нее. Но непонятно было, узнал или нет. Вдовкин схватил доктора за рукав.

– Алеша! – Голос у Насти высокий и хрупкий. – Алеша, ты видишь меня?

Алеша сморгнул, губы шевельнулись.

– Ну хоть словечко скажи, хоть словечко!.. Ты слышишь меня? Я твоя Настя.

– Мне страшно, – сказал Алеша. – Увези меня домой.