Самид Агаев
      Седьмой совершенный
      " Жизнь состоит из семи дней. Просто они всегда повторяются".
      Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
      Хвала Аллаху хвалой благодарящих, за все его похвальные деяния, за все милости хвалой прекрасной благословенной, как он того достоин! После хвалы Аллаху, вседержителю, творящему благо, дающему и утверждающему милосердие, устанавливающему истину и судящему, дающему блага и наставляющему в пользовании ими, помолимся за Мухаммада, избранника, посланника его, с чистыми помыслами, погрузившись в смирение. Благословит Аллах Мухаммада, благословением вечным до дня возвращения, так же благословит он Авраама и сродников Авраама. Прибегаю к твоей помощи, Господи!
      Рассказывают люди, - но Аллах лучше знает, - что эта история началась в Сиджильмасе, что находится в стране Магриба в 290 году от хиджры пророка Мухаммада. Что именно там случилось, мы сейчас не скажем, чтобы не забегать вперед, а поведем свою речь плавно, как подобает людям ученым и степенным. Мы разделим то, что нами написано на главы и в них прольем свет на некоторые обстоятельства возникновения династии Фатимидов, чтобы можно было понять из них , в чем суть прошлого и настоящего, настоящего и не наступившего. А также мы расскажем о людях, которые волей и неволей способствовали этому. Итак.
      КНИГА ПЕРВАЯ
      Часть первая
      Чиновник из Багдада
      Сахиб аш-шурта неудержимо погружался в сладкий дневной сон, когда, постучав, вошел евнух Али и, кланяясь, перемежая речь извинениями, доложил, что дежурный мухтасиб срочно просит принять его. Дело происходило на женской половине, куда прочим вход был запрещен. Сахиб аш-шурта только что плотно пообедал и, несмотря на все старания рабыни, византийки Анаис, начинал похрапывать.
      Выждав некоторое время, Али повторил все заново. Рука хозяина пришла в движение. Евнух внимательно следил за ней и, увидев, что она нашаривает чашу из-под вина, предусмотрительно присел. Чаша пролетела над головой, ударилась в стену и разбилась.
      - Хозяин, - высоким голосом робко сказал Али, - мухтасиб говорит, принесли письмо, важное.
      Сахиб аш-шурта открыл глаза и посмотрел на евнуха.
      - Простите, господин, - произнес евнух, опуская голову и скашивая глаза на голые коленки рабыни.
      - Пойди, возьми письмо и принеси сюда, - приказал хозяин.
      Али выскочил из комнаты и через некоторое время вернулся, держа в руках свиток. Сахиб аш-шурта нехотя взял письмо, но, разглядев печать, встрепенулся и сел - на письме была печать канцелярии халифа в Багдаде. Ему еще не приходилось получать писем от халифа. Сахиб аш-шурта с волнением сломал печать и прочел следующее:
      "Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
      Вазир ал-Аббас ибн ал-Хасан удостоверяет, что предъявитель сего Абу-л-Хасан ибн Реза является катибом дивана тайной службы и выполняет тайную миссию амир-ал-муминина ал-Муктафи би-амри-иллахи. Эмир верующих сказал, что всякому надлежит оказывать содействие в тайной миссии посланника халифа и в этом будет много пользы. Иншаллах. Писал Али ибн Иса 7 джумада аль уля. Иаум аль-Хамис".
      Сахиб аш-шурта свернул письмо, поправил на себе расшитый синими птицами халат, влез в свободные мягкие туфли с загнутыми носами и вышел из гарема. Али, бросив взгляд на голые ноги рабыни, последовал за ним.
      - Где мухтасиб? - спросил хозяин.
      - Пошел к себе, господин.
      Сахиб аш-шурта быстрым шагом пересек внутренний дворик, отделяющий его дом от служебных помещений полиции. В приемном покое за столом сидел дежурный инспектор, который при виде начальника поднялся.
      - А, это ты Бахтияр, - сказал начальник.
      - Я, раис - ответил инспектор.
      - Кто принес письмо?
      - Он сейчас в комнате посетителей, сказал, что должен срочно видеть сахиб аш-шурта, показал мне печать. Поэтому я решился потревожить вас, раис.
      - Ничего, ты правильно поступил. Проводи его в темную комнату и прикажи подать туда каких-либо фруктов, вина, воды со льдом.
      - Слушаюсь, раис, - инспектор хлопнул два раза в ладоши, подзывая одного из гуламов, стоящих за дверью.
      Сахиб аш-шурта прошел в комнату без окон, предназначенную для секретных разговоров: устланный циновками пол, низенький кривоногий столик с разбросанными вокруг мутакка, обшитыми с торцов бахромой. Несмотря на овладевавшее им беспокойство, сахиб аш-шурта все же не преминул отметить пользу того, что дежурным инспектором оказался именно Бахтияр, самый смышленый. Если бы все были такими как Бахтияр.
      Мухтасиб привел посетителя, мужчину среднего возраста, худощавого, одетого в кабу, в головную повязку. Посетитель прижал ладонь к груди и слегка наклонил голову, приветствуя таким образом. Сахиб аш-шурта ответил.
      - Меня зовут Абу-л-Хасан, - сказал мужчина. - Я состою при канцелярии халифа в Багдаде в должности катиба по особым поручениям - диван тайной службы.
      - Мое имя Ахмад Башир, - заявил сахиб аш-шурта, - начальник полиции этого города. Рад приветствовать посланца эмира верующих.
      Дабир улыбнулся и полез за пазуху. Ахмат Башир напрягся, вполне мог появиться еще один пакет - фирман о снятии начальника с должности. На его совести были кое-какие делишки, самым опасным было присвоение части налоговых поступлений в Бейт-ал-маль. Сахиб аш-шурта отвечал за доставку денег в Кайруан. Правда, было это в прошлом году. С верблюда упал ящик с деньгами, и часть золота просыпалась. Собрали сколько смогли, а остальное, примерно половину, найти не удалось.
      Тревоги своей начальник не выдал, улыбнулся в ответ. Абу-л-Хасан достал платок, вытер лицо и шею. Улыбка начальника стала добрее.
      - Жарко очень, - сказал дабир и стал обмахиваться платком.
      - Да вы садитесь, - предложил Ахмад Башир, - сейчас принесут прохладительных напитков.
      Дабир поблагодарил и, сняв сандалии, сел у столика, скрестив ноги.
      - Чем могу быть полезен? - следуя его примеру, сказал Ахмад Башир.
      - В вашем округе участились волнения крестьян.
      - Да это было, но я уже навел порядок. Подробный отчет об этом отправлен в Кайруан, копия нашему правителю.
      - Я читал ваш отчет. Вы пишете, что виной этому стали непомерные налоги, что крестьяне не заинтересованы в своей работе.
      - Именно. Посудите сами, мутакаббиль раньше получал жалование из казны независимо от собранного хараджа, а теперь они получают жалование в виде доли от собранной ими суммы налога. Какой умник до этого додумался? Теперь сборщик налогов все время увеличивает харадж, тем самым, увеличивая свою долю. Крестьяне ропщут, дошло до того, что им не остается даже на пропитание.
      Появился слуга с подносом в руках. Молча поставил на стол блюдо с фруктами, два наполненных до краев кувшина, две чаши и, поклонившись, удалился.
      - Вы хорошо разбираетесь в налоговой системе, - заметил дабир.
      Сахиб аш-шурта внимательно посмотрел на собеседника, пытаясь понять, что стоит за этим замечанием - хвала или издевка. Он не знал, как себя вести с посланцем эмира верующих. Власть халифа была сродни власти Аллаха, то есть теоретически она существовала, простираясь далеко за пределы Аравийского полуострова, но практически ее не было. В первую очередь сахиб аш-шурта подчинялся правителю Сиджильмасы, над которым возвышались Аглабиды, чья династия правила в Кайруане, подчинив себе окрестные земли и лишь номинально признавая власть халифа.
      - Но у меня другие сведения, - продолжал чиновник из Багдада. Волнения начинаются с того, что в селениях появляются даи, проповедники исмаилитов и тайно сообщают людям о том, что власть Аббасидов от дьявола, и что махди уже пришел, но открыться он не может, потому что не все в него уверовали. Мол, махди наполнит землю справедливостью. Что вы скажете на это?
      - То, о чем сообщал я, совсем не исключает того, что известно вам, ответил сахиб аш-шурта.
      - Но вы об этом не сообщали.
      - Я стараюсь доносить о сделанной работе, а не о своих планах.
      - Это похвально, - сказал Абу-л-Хасан, - некоторые из чиновников докладывают о своих планах, как о факте случившемся. Что вы делаете для пресечения деятельности еретиков? Поймали хоть кого-нибудь?
      - Увы.
      - Почему же?
      - Люди не хотят их выдавать. Даи обещают крестьянам, ремесленникам, что махди наполнит землю справедливостью, отменит налоги. Одного моего агента за то, что он проявил настойчивость, пытаясь узнать местонахождение даи, побили так, что он два месяца отлеживался дома. Угощайтесь.
      - Благодарю, - Абу-л-Хасан взял со стола финик и положил в рот, - а здесь что - вода?
      - В этом кувшине вино, а в этом - вода.
      - Вы пьете вино, - удивился чиновник, - но Мухаммад запретил вино.
      Начальник полиции улыбнулся и стал разливать по чашам напитки, чиновнику - воды, себе - вина.
      "Глупец, - подумал дабир, - при мне мог бы не пить".
      Казалось, что сахиб аш-шурта ведет себя неразумно, но только казалось, так как начальник делал это сознательно. Пусть там наверху знают о подобных недостатках начальника полиции, главное чтобы они не сомневались в его честности и преданности. Даже еще и лучше, чтобы знали, ибо люди так устроены - за безупречным поведением всегда подозревают подвох и наоборот.
      - Исмаилиты считают, что поскольку их имам непогрешим, значит питье вина ему дозволено, - сказал Ахмад Башир, поднося к губам чашку с вином, - а я говорю, что в таком случае, правоверный мусульманин еще менее грешен в питье вина, чем имам еретиков.
      - Да, - нерешительно сказал чиновник из Багдада, -может быть, тогда и мне вина.
      Сахиб аш-шурта взял чашку, выплеснул воду на стену и налил в нее вина.
      - Благодарю, - Абу-л-Хасан выпил вино и положил в рот еще один финик.
      - Со дня на день он должен появиться в вашем городе, - сказал Абу-л-Хасан.
      - Кто?
      - Махди, которого ждут.
      - Я не ослышался, повторите, пожалуйста.
      - Человек, который назвался махди, должен появиться в Сиджильмасе, а может быть, он уже здесь. Его зовут Убайдаллах, он числит себя в потомках седьмого исмаилитского имама Мухаммада Исмаила алида, но на самом деле это авантюрист и самозванец. Это он возглавил восстание в Сирии, а когда увидел, что дела плохи, предал всех и бежал в Египет. Родня его перебита, но самого схватить не удалось.
      - Почему вы думаете, что он должен появиться здесь?
      - В Египте он ушел от меня. Путь его лежит на запад, а караванная тропа в Гану лежит через Сиджильмасу.
      - Я приму все меры, - сказал Сахиб аш-шурта, - есть какие-либо описания его внешности?
      - Он передвигается под видом купца. Как он выглядит, мы не знаем, должно полагаться на чутье ваших ищеек. Возьмите под наблюдение все караван-сараи города, городские ворота, чтобы ни одна мышь не могла войти в город, а тем более выйти без нашего ведома. Ежедневно списки всех прибывших за вашей подписью ко мне.
      - Все будет сделано, - сказал сахиб аш-шурта.
      - Но это еще не все. Все-таки мы не знаем, как он выглядит. Мы упустили его в Сирии, мы упустили его в Египте, можем упустить и здесь, а, значит, мы должны внедрить своего человека в секту ас-сабийя. Вы знаете, что они еще называют себя ас-сабийя?
      Сахиб аш-шурта кивнул головой.
      - Я подберу шустрого агента.
      - Нет, он не должен быть полицейским. Нужен человек из местных, пользующийся уважением или хотя бы человек с чистой репутацией.
      - Уважаемый человек вряд ли станет рисковать своим положением.
      - Значит , нужно найти такого, у кого не будет другого выхода.
      - Я подумаю, - пообещал сахиб аш-шурта.
      - Может быть, еще вина? - предложил он.
      Абу-л-Хасан кивнул в знак согласия. Ахмад Башир налил в чашки вино.
      Чиновник из Багдада выпил и сказал:
      - Я остановился в кайсаре на центральной площади. Как мы будем держать связь? Сюда я приходить больше не буду, в кайсаре тоже не следует встречаться. Я хочу пока сохранить свою миссию в тайне.
      - Может быть, в мечети на дневной молитве? - предложил начальник полиции.
      Дабир кивнул в знак согласия.
      - А если что-то понадобится срочно, - продолжал Ахмад Башир, - возле рынка есть мастерская красильщика, ее держит Бургин. Это мой агент.
      * * *
      После ухода катиба сахиб аш-шурта прошел к себе в кабинет и, кликнув гулама, приказал позвать дежурного. Тот явился, прихватив с собой на всякий случай вчерашнюю сводку происшествий по городу.
      - Это что? - рассеянно спросил Ахмад Башир, мысли его ушли с посетителем.
      - Сводка происшествий.
      - Сегодняшняя?
      - Вчерашняя, раис, сегодняшний день еще не кончился.
      - Зачем же ты мне суешь вчерашнюю?
      - Вы ее не смотрели, раис.
      Сахиб аш-шурта бегло просмотрел сводку, вернул мухтасибу и сказал:
      - Доставь мне список заключенных, сидящих в тюрьме.
      - Когда?
      - Что когда?
      - Когда доставить?
      - Срочно.
      - Слушаюсь и повинуюсь, раис. Еще будут указания?
      - Приведи мне толкового богослова, только мутаккалим мне не нужен, грамотного приведи, - начальник посмотрел на Бахтияра и добавил, - сегодня.
      - Слушаюсь, раис, - сказал Бахтияр и спросил, словно невзначай, что-нибудь случилось?
      Ахмад Башир хотел, было осадить любопытного мухтасиба, но передумал.
      - Катиб дивана тайной службы из Багдада, -сказал он, задумчиво глядя на Бахтияра, - прибыл к нам для поимки махди. Слышал о таком?
      - Вы о каком махди говорите? Многие секты ждут махди.
      - Я говорю о махди исмаилитов. С сегодняшнего дня усилить контроль на всех городских воротах. Ежедневно мне на стол список всех прибывших в город. О подозрительных докладывать особо. Кстати, возможно, что он уже в городе. Ты меня понял?
      - Понял, раис. Значит, мы окажем услугу халифу?
      - Ты поразительно догадлив, Бахтияр, - с иронией сказал сахиб аш-шурта.
      - Удивительное дело, - нимало не смутясь, продолжал мухтасиб, - почему так устроено, что великие обращаются к малым за помощью, а не наоборот.
      Ахмад Башир улыбнулся. Ободренный Бахтияр спросил:
      - Что мы с этого будем иметь, раис? Ведь мы не подчиняемся халифу.
      - Думаю, что ничего, кроме неприятностей, - ответил начальник полиции и, подумав, добавил. - Халифу подчиняются все мусульмане.
      - Хорошо, - сказал Бахтияр, - поставим вопрос иначе, что с этого буду иметь я?
      - Хватит болтать, - рассердился сахиб аш-шурта, но осекся и внимательно посмотрел на мухтасиба. Бахтияр был воспитанным молодым человеком и, вероятно, дерзил неспроста.
      - Ну, давай, выкладывай, - приказал сахиб аш-шурта.
      - Старшина рынка мне сказал, что во дворце султана живет один подозрительный человек.
      - Почему он так решил?
      - Старшина встречал караван, с которым прибыли его товары. С этим караваном пришел один купец, но товара у него не было, а потом он его увидел во дворце правителя, у старшины там брат работает поваром. Он пошел навестить брата, смотрит, тот самый купец. Старшина спросил брата, а брат сказал, что это хаким, врач и он несколько дней уже лечит султана. Мои агенты проследили за ним. К нему приходил человек, он исмаилитский даи, читает проповеди в доме Алима башмачника. Прикажете арестовать его?
      - Лечащего врача правителя?
      - Подождем, когда он выйдет из дворца, и схватим. Султан ничего не узнает.
      - Торопиться не будем, тут главное не плюнуть против ветра. А ты завтра пойдешь на операцию.
      - Завтра пятница, - возмутился Бахтияр.
      - Ничего, я тебе потом дам отдохнуть.
      Ну вот, - расстроился Бахтияр, - так всегда.
      * * *
      Как особо опасный преступник, Имран содержался в одиночной камере. Услышав грохот засова, он открыл глаза, и увидел мужчину плотного телосложения, входящего в камеру в сопровождении стражника. Имран сел, привалившись спиной к стене и потирая левое плечо. Спал он на глиняном полу, и вся левая сторона тела онемела.
      - Встать, - рявкнул стражник.
      Имран нехотя поднялся.
      - Оставь нас, - приказал мужчина.
      Стражник молча повиновался.
      - Ты знаешь, кто я? - спросил мужчина, когда они остались одни.
      - Нет, - ответил Имран.
      - Я сахиб аш-шурта.
      В безучастных глазах заключенного появился интерес. Приход начальника полиции вдруг вселил безумную надежду.
      - Твое имя Имран ибн Али ал-Юсуф.
      - Да, это так, - хрипло подтвердил заключенный.
      - Ты будешь приговорен к отсечению головы за убийство налогового инспектора.
      - Раис! - воскликнул Имран. - Не было возможности терпеть его жадность. Если бы я заплатил ему все, что он потребовал, моя семья умерла бы с голоду. Он увеличил харадж в два раза.
      - А что теперь будет с твоей семьей?
      Имран опустил голову и ударил по ней кулаками.
      - Я могу сохранить тебе жизнь, - сказал сахиб аш-шурта.
      Заключенный встрепенулся.
      - Но ты должен кое-что для меня сделать.
      - Я все сделаю, - с горячностью сказал Имран.
      - Вернее, не для меня, а для халифа.
      - Для халифа? - поразился заключенный.
      - Для халифа, - подтвердил начальник, - надо помочь задержать одного бунтовщика. Если сделаешь, тебя помилуют и, кроме того, получишь награду, деньги.
      - Как я это сделаю?
      - Тебе нужно будет войти в доверие к исмаилитам. Человека, которого мы ищем, зовут Убайдаллах. Они считают его махди, мессией. Ты должен узнать, где он находить и выдать его нам.
      - Я согласен, - сказал Имран, - только денег мне не надо.
      Сахиб аш-шурта с подозрением посмотрел на заключенного.
      - Дело нечистое, - объяснил Имран, - в обмен на мою жизнь и ради своих детей я могу это сделать, но не ради денег.
      - Ну что ж, пусть будет так.
      Ахмад Башир достал из рукавов халата веревку и пучок шерсти.
      - Когда стражник принесет тебе еду, свяжешь его и засунешь ему в рот кляп. Наденешь его платье. Выйдя отсюда, пойдешь по коридору налево и попадешь во внутренний двор, во время обеда там будет стоять мой человек, он тебя проведет через ворота. Вот тебе деньги.
      Ахмад Башир протянул ладонь, на которой лежали несколько дирхемов.
      - Купишь себе другую одежду, но не покупай новую. На рынке найдешь красильщика, его зовут Бургин, скажешь, что от меня. Все остальные указания получишь у него. Ты все запомнил?
      - Да.
      - Смотри, ничего не перепутай.
      Сахиб аш-шурта, не прощаясь, вышел из камеры.
      * * *
      Имран сделал все в точности. Оказавшись на улице, он быстро переcек маленькую площадь перед зданием тюрьмы и углубился в одну из узеньких улочек, расходившихся лучами от площади. В свое освобождение он поверил только когда купил себе одежду в лавке старьевщика, - мало поношенную дубу серой шерсти и такую же чалму, сразу став одним из многочисленных прохожих. До этого он долго шел, плутая меж высоких глинобитных стен. За свои двадцать пять лет он всего второй раз был в Сиджильмасе. Пшеницу, которую он выращивал на арендованном поле, у него забирал посредник. Он же привозил Имрану из города товары, в которых нуждался сельский житель. Имран знал только, что его пшеница отправляется дальше с торговым караваном не то в Сирию, не то в Йемен. Сборщик налогов, которому он разбил голову мотыгой, был родом не из Сиджильмасы, а из Кайруана. Это спасло семью Имрана от кровной мести. Но, на всякий случай, он отправил их в горы. Имран купил лепешку с жареным мясом и, жадно поедая ее, стал бродить меж торговых рядов, с любопытством деревенского жителя разглядывая горы сырых и обработанных кож, византийские шелковые и шерстяные ткани, пурпурные ткани из овечьей шерсти, различное сукно, стеклянную посуду, металлические изделия, оружие и множество других товаров, привезенных из Аравии, Сирии, Йемена и Индии.
      Мастерская красильщика находилась рядом с рынком. Плут-мальчишка, скаля зубы, вызвался проводить его за пол даника.
      Дверь мастерской была открыта, хозяин сидел в глубине помещения, что-то объясняя ученикам, которые тщательно растирали краски.
      - Я от начальника полиции, - шепнул ему Имран.
      - Одну минуту, - сказал Бургин, - я сейчас закончу с этими олухами, присядь пока, - и обращаясь к ученикам: - Я еще раз повторяю, что краски, которые клиент хочет употреблять на бумаге, надо смешивать с настоем аравийской камеди. Если же надо приготовить краски для смазывания деревянных предметов, то их замешивают на яичном желтке, чтобы они были блестящие и не скоро портились. Всякую краску, которую употребляют для окрашивания калыбов для тканей, следует смешивать с кровью, растворенной в воде. Сейчас вы будете делать краситель для волос. Запоминайте хорошенько, я не собираюсь весь день это повторять. Возьмете одну укию хны, две укии листьев индиго и по одной медной окалины, квасцов, каменной соли, один ратль зеленых чернильных орешков и одну укию железной окалины. Все это растолочь и растереть с уксусом. Приступайте.
      - Уф-ф, - сказал мастер, - в горле пересохло.
      С этими словами он отпил воды прямо из кувшина.
      - Прошу, - сказал он Имрану, указывая на дальний угол мастерской. Имран поднялся и пошел за мастером. За пологом оказалась комната с выходом во внутренний дворик.
      - Посиди здесь, - сказал Бургин, - я сейчас пошлю за человеком, который будет говорить с тобой.
      Имран остался один. Огляделся и, подойдя к дверному проему, выглянул во двор. Две маленькие девочки играли в куклы. Некоторое время Имран с улыбкой глядел на них. Затем вспомнил своих детей и, скривившись от сердечного холода, присел на корточки, продолжая наблюдать за девочками.
      - Бог не дает мальчиков, - сказал Бургин.
      Имран не заметил, как тот возник за его спиной.
      - Не теряй надежды, - поднимаясь, сказал Имран.
      Красильщик улыбнулся и спросил:
      - У тебя есть дети?
      - Есть.
      - Да храни их Аллах.
      - Да хранит Аллах твоих детей.
      В эту минуту Абу-л-Хасан, следуя за мальчишкой посыльным, вошел в мастерскую. Мальчишка исчез за пологом, и тут же оттуда выглянула голова хозяина.
      Прошу вас сюда, господин, - пригласил он гостя.
      * * *
      Абу-л-Хасан покинул мастерскую красильщика во второй половине дня и направился в мечеть на молитву салят аль-аср ,, во время которой он должен был встретиться с начальником полиции. Добравшись до мечети, Абу-л-Хасан обошел ее со всех сторон. На всякий случай. Стены были сложены из обоженного кирпича и покрыты известковой обмазкой, которая местами облупилась и попадала на землю. Сама стена была расчленена пилястрами и укреплена по углам башенными выступами. В нескончаемой длине белых стен и в монотонном чередовании пилястров было что-то неестественное, ему стало не по себе, и Абу-л-Хасан вернулся к входу, прошел через портал и очутился в залитом беспощадным солнечным светом мощеном дворе. Абу-л-Хасан огляделся. По периметру двор окружала открытая арочная галерея. Высокий айван оформлял вход в молитвенный зал. В центре двора находились два низеньких колодца, их украшали прорезанные мраморные базы античных колон. До начала молитвы еще оставалось время,и Абу-л-Хасан решил подняться на минарет. Узкие стертые ступени в толще башни, обвиваясь вокруг глухого центрального столба, привели его на верхнюю площадку, откуда открывался вид на бескрайнюю ровную степь и раскинутые на ней древние кладбища. Сверху здание мечети представляло собой неправильный четырехугольник, а город казался составленным из мелких кубиков.
      Абу-л-Хасан шел за махди третий год, начиная с того времени, когда тот, покинув Саламию, возглавил карматские восстания в Сирии и Ираке.
      Его деятельность не на шутку встревожила халифа, и он отдал приказ о его задержании. Ответственность за эту операцию была возложена на Абу-л-Хасана, катиба дивана тайной службы. Этот диван подчинялся непосредственно Ал-Аббасу ибн Хасану вазиру халифа ал-Муктафи. Задумавшись, дабир не услышал звука шагов и поэтому вздрогнул от неожиданности, когда, повернув голову, увидел муэдзина. Это был человек лет тридцати с редкой бороденкой. Он постоял, бормоча под нос слова шахада, затем вдруг замер и неожиданно спросил, глядя на Абу-л-Хасана:
      - Кто здесь?
      Муэдзин был слеп.
      Абу-л-Хасан, помедлив, отозвался.
      - Что ты здесь делаешь? - строго спросил муэдзин.
      - Смотрю, не идет ли махди, - неожиданно для самого себя, ответил Абу-л-Хасан.
      Муэдзин провел ладонями по воздуху, пытаясь коснуться собеседника. Черты лица его смягчились.
      - Это правда, - спросил он, - что махди восстановит справедливость?
      - Так говорят, - уклончиво сказал Абу-л-Хасан.
      - Значит, он вернет мне зрение, - блаженно улыбаясь, сказал муэдзин.
      - Я не знаю, - осторожно ответил Абу-л-Хасан.
      - Должен вернуть. Это же несправедливость, что я рожден слепым. За какие грехи я наказан?
      Абу-л-Хасан молчал.
      - А ты знаешь, что сказал ибн Исхак?
      - Нет.
      - Ибн Исхаку рассказал Саур бинт Йазид, со слов некоего знающего человека, что посланник Аллаха с одним из братьев пас ягнят за шатрами, и тут подошли к нему два человека в белых одеждах, в руках они держали золотой таз, полный снега. Они схватили Мухаммада, вынули его сердце, рассекли его, извлекли из него черный сгусток крови и выбросили его. Потом они обмыли сердце этим снегом.
      Муэдзин помолчал, а затем сказал, мечтательно улыбаясь:
      - Я очень хочу увидеть золотой таз полный белого снега. Наверное, это очень красиво.
      - Да, - подтвердил Абу-л-Хасан.
      - Махди придет с севера, - сказал муэдзин.
      - Почему с севера?
      - Я чувствую, - сказал муэдзин, затем добавил, - а теперь уходи, здесь нельзя находиться посторонним.
      Спускаясь по ступенькам, Абу-л-Хасан услышал протяжный крик муэдзина, а затем слова азана: "О верующие, придите в дом молений".
      * * *
      У двери сидел человек и, раскачиваясь, что-то напевал. В сгустившихся сумерках еще можно было разглядеть, что это дервиш.
      - Эй, сеид, - обратился к нему Имран, - где тут собрание?
      Дервиш перестал петь и подозрительно глянул на Имрана:
      - Какое ты ищешь собрание, прохожий?
      - Я ищу тех, кто ждет седьмого совершенного.
      Дервиш поднялся, толкнул дверь и крикнул в темноту сада:
      - Эй, Алим.
      Появился новый человек, приблизился вплотную к Имрану и спросил, сверля взглядом:
      - Кто такой, раньше я тебя не видел?
      - Я сегодня из тюрьмы бежал, - объяснил Имран, запинаясь и опуская взгляд, - товарищ мой по камере, много говорил о вас.
      - Как его зовут?
      - Имени я не знаю, он называл себя рафиком, умер два дня назад.
      - А кто ты?
      - Меня зовут Имран.
      - За что тебя посадили?
      - Я убил мутаккабиля. Я родом из деревни Гадрут.
      Человек переглянулся с дервишем. Тот кивнул.
      - Проходи, - сказал Алим.
      Следуя за хозяином, Имран прошел через сад. У дверей дома провожатый остановился и сказал:
      - Ты опоздал. Входи и не мешай никому. Сядь, где найдешь место.
      Имран согласно кивнул и открыл дверь.
      У стены, завешенной белой тканью, стоял оратор, замолчавший при появлении нового человека. На Имрана зашикали, потянули за полы джубы.
      - Садись, садись, - послышались голоса. Комната была полна людей. Имран опустился на пол и сел, скрестив ноги.
      - Продолжай, просим тебя, - крикнул кто-то.
      Человек, стоящий у стены, согласно кивнул, протянул руки к лампадам, стоящим слева и справа от него, сделал руками жесты, словно гладил их (его огромная тень за спиной повторила эти движения) и продолжил:
      - ...Рассказывают также, что посланник Аллаха - да благословит его Аллах и да приветствует - сказал: "Пользуйтесь индийским алоэ, в нем - семь лекарств". Он также сказал: "Лучшее благовоние - мускус". Он умащал себя алоэ, в которое добавлял камфару. Уважаемые горожане, обращаю ваше внимание на то, что идеальным соотношением частей в благовонии он назвал число семь.
      Запомните это число. А вот что сказал Ибн Хишама со слов Вахб Кайсана, которому рассказал Убейд: "Посланник Аллаха проводил в уединении целый месяц каждый год и кормил приходивших к нему бедняков. А когда заканчивалось это месячное уединение, первое, что он делал, выйдя из своего уединения, приходил к ал-Каабе и совершал обход ее семь раз, прежде чем войти в свой дом".
      А теперь хочу напомнить вам, что имеется семь планет: Марс, Юпитер, Сатурн, Венера, Меркурий, Уран и Нептун. Мы знаем семь различных металлов, а именно: золото, серебро, железо, медь, олово, свинец и ртуть... Наконец, в неделе всего семь дней, не шесть, не восемь, а семь... Все это говорит об исключительном значении числа семь. Вот имена пророков от сотворения мира Адам, Нух, Ибрахим, Муса, Иса ибн Масих, Мухаммад и Мухаммад сын Исмаила. Сколько их? Назовите число.
      - Семь, семь, - вразнобой сказали несколько голосов.
      - Теперь ответьте мне, ради Бога, сколько должно быть имамов?
      - Семь, - дружно сказали из зала.
      - Шестым имамом, как вы все знаете, был Джафар ас-Садик, да будет доволен им Аллах, значит после его смерти седьмым имамом стал его сын Исмаил. Так ли братья?
      Гул одобрения был ему ответом. Но вдруг, чей-то одинокий, но звучный и уверенный голос спросил:
      - Скажи, ради Аллаха, каким образом Исмаил, умерший в 145 году от неумеренного потребления вина, мог стать седьмым имамом, в то время как его отец Джафар ас-Садик умер в 148 году, то есть на три года позже своего сына. К тому же Джафар лишил Исмаила права наследования имамат за непотребное поведение.
      - Кажется, среди нас шпион, - угрожающе воскликнул оратор, - пусть встанет тот, кто это сказал!
      В задних рядах поднялся человек в зеленой чалме и спокойно произнес в ответ:
      - Я не шпион братья. Меня зовут ходжа Кахмас, я богослов и так же, как вы желаю познать истину. Пусть докладчик отвечает на наши вопросы не оскорблениями, а убедительными доводами.
      - Верно! Правильно говорит, - послышались голоса, - пусть отвечает.
      - Ну что же, я отвечу, - сказал оратор, - некоторые люди говорили, что Исмаил действительно умер. Другие говорили, что в действительности он не умер, но было объявлено о его смерти из боязни за него, дабы не замышляли убийство. Для этого утверждения имелись доказательства, в том числе следующие - его брат по матери Мухаммад, будучи еще маленьким, подошел к кровати, на которой лежал Исмаил, поднял покрывало, посмотрел на него и увидел, что тот открыл глаза. Он вернулся к своему отцу испуганный и сказал: "Мой брат жив, мой брат жив!". Отец его сказал: "Таково положение потомков посланника - мир ему - в будущей жизни". Другие люди донесли, что они видели в Басре Исмаила после его смерти, как он, проходя мимо паралитика, благословил его и тот исцелился по воле Аллаха всевышнего.
      Вновь раздался голос ходжи Кахмаса:
      - Говорили люди, что имам Джафар ас-Садик вел жизнь пассивную и праздную. У него был дом, имение. Он получал отчисления от доходов верующих и пенсию из фонда Хумс. Он жил, окруженный многими одалисками из числа рабынь. Кроме того, однажды к имаму Джафару прибыл посланник от Абу-Муслима, возглавившего тех, кто поднялся на защиту истинной веры, с предложением встать во главе восстания. В письме было написано: "Я уже бросил клич и призвал народ к отвержению правительства Омейядов и к признанию покровительства семьи пророка. Если ты хотел этого, то больше тебе и желать нельзя". Но имам спокойно прочитал это письмо, сжег его на светильнике и попросил беднягу рассказать об этом Абу-Муслиму.
      - Все не так, братья! - воскликнул оратор. - Имам вел аскетический образ жизни. Его презрение к деньгам достигало таких размеров, что он никогда не прикасался к ним руками. Путешествуя, он никогда не принимал угощение от хозяев. В отношении Абу-Муслима он сказал: "Ты не из моих людей, и сейчас не мое время".
      Человек в зеленой чалме спросил:
      - Как случилось, что имам Джафар предал Абу-л-Хаттаба и тот погиб?
      - Это ложь, - сказал оратор.
      - Расскажи об этом, - послышались голоса.
      - Среди приближенных Джафара ас-Садика в самом деле был некий Абу-л-Хаттаб. Имам говорил о нем: "Я боюсь его всегда - стою ли я, сижу ли или лежу в постели". В то время выступить открыто против Аббасидов означало обречь себя на погибель. Но фанатика Абу-л-Хаттаба не интересовали тонкости политики. В одном из споров он даже схватил имама за бороду, и окружающие с трудом смогли оттащить безумца. Абу-л-Хаттаб объявил Джафара "Богом на земле".
      Когда Джафар ас-Садик узнал о его ложном преувеличении в отношении его, он отрекся от него и проклял. И своим приверженцам приказал отречься от него. Он проявил в этом настойчивость и употребил все усилия в отречении от Абу-л-Хаттаба и в проклятии его. Когда же он отмежевался от него, тот объявил свои притязания на имамат. Когда Иса ибн Муса, военачальник ал-Мансура узнал о его гнусном притязании, он убил его в солончаках Куфы.
      - Друзья, - сказал ходжа Кахмас, обращаясь к собранию. - Пусть этот человек объяснит нам, почему власть Аббасидов от дьявола?
      Оратор поднял руку и сказал:
      - После смерти пророка халифом должен был быть признан Али, муж его дочери Фатимы, который приводился ему двоюродным братом, халифы Омар, Осман и Абу-бекр были узурпаторами. Омейяды обеспечили себе власть убийством сына Али Хусейна и его, близких под Кербелой в 60 г. Аббасиды затем сменили их у кормила власти. Но фактическое обладание властью не может уничтожить права Али и его жены Фатимы.
      - Почему именно Али? - воскликнул ходжа Кахмас. - После смерти пророка избрали халифами наиболее достойных людей. А уж если говорить о праве наследования по родству, то Аббас, родной дядя пророка, ближе по крови, чем двоюродный брат Али.
      Оратор поднял руку и сказал:
      - Коран открыт для всех, но сокровенный смысл его Мухаммад утаил от недостойных сподвижников. Пророк оставил его своей семье, в которой он передается по наследству. Таким образом, законными наследниками являются Али и его потомки. Последним видимым имамом был Исмаил, затем были скрытые имамы, они передвигались по стране тайно, наступило время ас-сатра. Пророк сказал: "Семья дома моего для вас подобна Ноеву ковчегу, кто плывет в нем ,спасется, а кто не плывет в нем - утонет".
      Имам времени - один, все остальные имамы - ложные. Потому что наместник пророка должен назначаться по воле Аллаха, а не по воле общины.
      Оратор замолчал, скрестив на груди руки.
      - Как же мы узнаем волю Аллаха, - воскликнул ходжа Кахмас, - от кого?
      Тут поднялся человек в белом берберском плаще, сидевший у стены. Это был уже известный нам Бахтияр.
      - Во всяком случае, - сказал он, отвечая ходже Кахмасу, - волю Бога мы узнаем не от этого мошенника.
      Говоря, он подошел к оратору и схватил его за ворот. Тот попытался вывернуться, но двое, сидевших в первом ряду, бросились к нему и схватили за руки. В зале поднялся шум, многие повскакивали с мест, но Бахтияр поднял руку и произнес:
      - Всем оставаться на местах, дом окружен полицией. Я мухтасиб. Сохраняйте спокойствие, никому не будет причинено вреда. Выходите в сад по одному. Этот смутьян и его сообщники арестованы. А вас всех сейчас отведут в полицию, разберутся и невиновных отпустят.
      Люди в смятении стали выходить в сад, где им связывали руки и по двое вели в полицию. Имрана отправили вместе с оратором. Их вели двое конвойных, один - впереди, другой - сзади. Когда дорога завела их в тупик, идущий впереди выругался и сказал:
      - Фарух, кажется, мы заблудились, пошли обратно. Подожди, - он наклонился и стал поправлять сандалии.
      Проповедник толкнул Имрана в бок и еле слышно сказал:
      - Возьми его на себя.
      А сам повернулся и бросился на стоящего сзади стражника, который от неожиданности, пытаясь взмахнуть пикой, выронил ее. Выхватить топорик проповедник ему не дал, несколькими ударами он свалил конвоира на землю и бросился на помощь Имрану, который барахтался в пыли со вторым стражником. Еще один сильный удар, и полицейский остался на земле. Даи помог Имрану подняться, и побежал, увлекая попутчика за собой.
      * * *
      Они долго шли по узеньким переулкам. В ночном небе, подгоняемые ветром, неслись облака, в прорехах которых то и дело показывалась луна. Даи, видимо, хорошо знал город, так как шел уверенно и скоро. Имран едва поспевал за ним. Наконец, ведущий остановился у неприметной двери в стене и постучал условным стуком.
      - Кто там? - спросили за дверью.
      - Попутчики семерых просят пристанища, - отозвался проповедник. Дверь отворилась. Хозяин дома, держа в руках светильник, проводил их в комнату с двумя лежанками.
      - Дай нам поесть, - попросил даи, - и вина дай.
      Хозяин молча кивнул, вышел и через некоторое время вернулся с подносом в руках. Его сопровождала женщина. Она взмахнула белой скатертью, расстилая ее на полу. Хлеб, белый овечий сыр, вареное мясо и овощи, кувшин с вином, две чаши перекочевали с подноса на скатерть.
      - Хорошо, - сказал даи.
      Хозяева поклонились и направились к двери.
      Даи остановил их вопросом:
      - Как мы будем, есть в темноте?
      Хозяин извинился и поставил на скатерть светильник - плошку, где в расплавленном масле плавал горящий фитилек. После этого они удалились.
      - Как тебя зовут? - спросил проповедник.
      - Имран.
      - А меня Ибрахим. Ешь.
      Он разлил вино по чашкам, разломил хлебную лепешку и произнес:
      - За целость наших голов.
      После этого выпил вино и принялся за еду.
      - Ну что же ты? - спросил Ибрахим, заметив, что Имран не притрагивается к вину. - Пей.
      - Пророк запретил вино, - нерешительно сказал Имран.
      - Да, это верно, - легко согласился Ибрахим, - но он запретил его не всем.
      - Как прикажешь тебя понимать? - возмутился Имран. - Час назад ты толковал об истинной вере. Что же получается, на людях ты говоришь одно, а сам делаешь другое?
      - Во-первых, на проповеди я ни слова не сказал о вине. Но раз уж ты спросил, я отвечу. Тому, кто познал внутреннее, не обязательно соблюдать внешнее, я имею в виду законы шариата.
      - Но что же получится, если все вообразят, что они познали внутреннее и перестанут соблюдать шариат.
      - Не все это могут позволить, а только адепты, достигшие определенного положения. Я могу себе это позволить. Я - даи, я познал внутреннее.
      - Я же не вхожу в число упомянутых тобой лиц, - заметил Имран.
      - О тебе речь не идет, - высокомерно сказал Ибрахим, - но согласись, воспитанный человек не может позволить себе то, чего не может позволить сидящему рядом. Так что сделай одолжение, выпей вино. Иначе мы не поймем друг друга. Мозги собеседников должны находиться в одинаковой степени безумия или ума.
      - Значит, все-таки вино вселяет безумие?
      - Все зависит от его количества, у нас его совсем немного - всего один кувшин. Он подарит легкость нашим мыслям.
      Имран поднял чашку и выпил вино.
      - Вот так, - удовлетворенно сказал Ибрахим, - ты кажешься мне смышленым человеком. И раз уж судьба свела нас, расскажи свою историю.
      - Я из селения Гадрут, - сказал Имран, - я арендовал участок земли и выращивал пшеницу. Мутаккабиль все время увеличивал харадж. Я говорил ему, что не в состоянии платить такой налог, но он только посмеивался. В этом году он назвал мне сумму, которую можно было бы выручить, продав весь мой урожай. Я сказал, что если выплачу ему эту сумму, то мне нечем будет кормить жену с детьми. На что он сказал, что я могу прислать жену ему, он найдет, чем ее прокормить.
      Имран замолчал, взял наполненную Ибрахимом чашку и выпил.
      - Что же был дальше?
      - Я проломил ему голову мотыгой.
      - Вот как?
      - Меня арестовали, я ждал приговора.
      - Как же ты оказался на нашем собрании?
      - Я сбежал сегодня из тюрьмы. Со мной в камере сидел один из ваших. Он умер вчера. Он объяснил мне, как найти вас.
      - Как его звали?
      - Не знаю. Он называл себя рафиком.
      - Чего ты хочешь от жизни?
      - Я хочу жить со своей женой и детьми, и чтобы налоги были справедливыми.
      - Даи Абдаллах отменит некоранические налоги. Он восстановит порядок.
      - Это он махди? - спросил Имран.
      - Нет.
      - А кто?
      - Придет время, узнаешь. Ты мне нравишься, хочешь перейти в нашу веру? Я сделаю тебя мустаджибом.
      - Не знаю, я привык пахать землю, собирать урожай. Я не такой умный, как ты.
      - Это ничего, я тебя всему научу, и вместе со мной ты будешь обращать людей в нашу веру. Имей в виду, я оказываю тебе большое доверие. Согласен?
      -Согласен.
      - Тогда слушай, каждая из степеней истинной веры ахл-и-да'ват обладает частицей духовной субстанции пророчества. По отношению к мировому разуму, к господину того мира, каждая ступень ахл-и-да'ват занимает определенное положение. Пророк получил весь свет знания, а члены исмаилитской иерархии частицы его. Поэтому члены да'ват последовали за потомками пророка, и не последовали за чужими. Запомнил?
      Имран покачал головой.
      - Не запомнил, ну ничего, сегодня был тяжелый день. Давай спать.
      Ибрахим допил вино и лег на одну из лежанок.
      - Ложись и гаси свет, - сказал он.
      Имран послушно задул светильник и лег на вторую лежанку. Через некоторое время Ибрахим спросил из темноты:
      - Как тебе удалось бежать?
      Имран притворился спящим, и Ибрахим вскоре сам заснул.
      * * *
      Ибрахим и Имран покинули дом в полдень, в самую жару. По мнению, высказанному Ибрахимом, в это время бдительность полиции притуплялась, и можно было спокойно передвигаться по городу. Улочка со сводами привела их в центральную часть города, где Ибрахиму нужно было встретиться с другим даи и получить инструкции. Когда Ибрахим остановился перед дворцом правителя города и уверенно постучал в ворота, Имран изумленно спросил:
      - Что, наш человек находится во дворце султана?
      - Наши люди находятся везде, - ответил Ибрахим, и, обратился к вышедшему охраннику: - О достопочтенный страж ворот, у султана гостит врач, это мой хозяин. Он посылал меня за редкими снадобьями и мазями для султана, позволь мне увидеться с ним и передать ему их.
      - Я сейчас узнаю, - сказал стражник и исчез за воротами.
      - Ты подожди меня здесь, - шепнул Ибрахим, - если меня долго не будет, уходи, перед заходом солнца встретимся у северных ворот.
      Появился стражник и впустил Ибрахима. Имран, оставшись один, огляделся. Он стоял на самом солнцепеке. На майдане, перед дворцом, кроме него никого не было. Имран отошел немного в сторону и сел в тени, под дворцовой стеной.
      В горах сейчас прохладно, - думал он. Можно было раздеться и прыгнуть в ледяной ручей, который протекал рядом с горным селением, где жили его дальние родственники. Именно туда он отправил семью, опасаясь кровной мести. Имран в который раз отогнал от себя мысль о бегстве, как недостойную мужчины. Он дал слово начальнику полиции. До него и раньше доходили слухи о новом учении. Говорили, что оно обещает справедливость на земле. Имран мало обращал на это внимание. Все говорят добрые слова, а когда доходит до дела, обещания превращаются в пустой звук. Всегда так было. Размышляя так, Имран пытался оправдать свое предстоящее предательство. Собственно, иного выбора у него не было. На одной чаше весов лежала его жизнь и, соответственно, благополучие семьи, на другой - бредовые рассуждения о каком-то махди, который якобы несет справедливость. В настоящий момент справедливость была в том, чтобы он остался жив и вернулся к детям. Ради своих детей Имран готов был сдать десять таких махди. Это была несокрушимая логика родителя и крестьянина. Дойдя до этих мыслей, Имран немного успокоил свою совесть. После того, как он разделил с исмаилитским даи кров и еду, ему было не по себе. Имран прислонился спиной к каменной стене (совсем, как в тюрьме) и, прикрыв веки, стал глядеть сквозь прозрачный знойный воздух, плавящийся над площадью, на всадника, сонно, словно в забытьи пересекающего пространство, открытое палящему солнцу. Где-то в стороне иногда слышался звон бубенцов, наверное, привязанный верблюд встряхивал головой, отгоняя слепней.
      * * *
      Ибрахим в сопровождении стражника прошел в ворота и очутился во внутреннем дворе, где его препоручили заботам хаджиба. Они долго шли сквозь анфиладу внутренних помещений, затем в одном из залов поднялись по лестнице на второй этаж.
      - Постой здесь, я доложу о тебе, - сказал хаджиб.
      Оставшись один, Ибрахим огляделся. Он находился в зале, стены которого были украшены резными панно из cтука с изображениями пальм, виноградной лозы, лошадей, львов и газелей. У дверей с обеих сторон стояли два массивных изваяния львов. Подойдя поближе, Ибрахим потрогал их каменные морды.
      Появился хаджиб и объявил, что в данный момент лекарь пользует султана, и велел подождать его в отведенных ему покоях. Ибрахим кивнул и направился за хаджибом.
      * * *
      Выждав час Имран поднялся и отправился на рынок. Улицы города были пусты. Зной разогнал мусульман по домам, где они будут отдыхать до вечера, ибо в такую жару все равно ничего путного не сделаешь, а затем вновь займутся своими делами. Имран с завистью подумал, что сельский житель не может себе этого позволить, он трудится от зари до заката.
      В лавке красильщика было прохладно. Ученики все также растирали краски, а сам мастер занимался с покупателем.
      - Еще дайте мне, - говорил покупатель, - по полмудда ярь-медянки, ляпис-лазури, мышьяка и свинцовых белил.
      Когда покупатель, увешанный банками, вышел из лавки, Бургин с уважением сказал, глядя ему вслед:
      - Художник, всегда много покупает.
      Затем он провел Имрана в комнату, завешанную пологом.
      - Говори, - потребовал красильщик.
      - У меня все получилось. Он ничего не заподозрил.
      - Почему ты ушел?
      - Я не ушел. Он во дворце султана. Велел мне подождать.
      - Во дворце султана? - недоверчиво переспросил Бургин.
      - Да, у него с кем-то встреча, а потом мы должны уйти из города. Поэтому я пришел, чтобы знали, что я не сбежал.
      - Хорошо, я все передам. Отправляйся обратно.
      Имран кивнул и покинул лавку.
      * * *
      Султан лежал на софе, накрытый белой простыней, а сидящий рядом с ним человек средних лет в белой гилала втирал мазь в закрытые веки правителя. У дверей стояли два нубийца с пиками в руках. Стоящие за спиной лекаря четверо телохранителей внимательно следили за этой процедурой. Катиб сидел, скрестив ноги, за низеньким столом, на котором стояла чернильница, лежали калам, бумажный свиток, матйана, стопка асахи и отчаянно боролся со сном.
      - Из чего делается эта мазь? - спросил султан.
      - Нужно мелко растереть сушеную муху, смешать ее с сурьмой и добавить немного животного масла.
      - Муха? - удивился султан. - В ней должно быть много вреда?
      - Сурьма забирает ее вред, - улыбнулся врач.
      - Скорее ты прав, - согласился султан, - после этих процедур, мне кажется, что я вижу лучше.
      - Это так, потому что данная мазь уменьшает боли в глазах и увеличивает ясность зрения.
      - Хорошо, - довольно сказал султан.
      Лекарь закончил процедуру и стал вытирать полотенцем руки.
      - Теперь лежите так, не открывая глаз, пусть мазь впитается, - сказал он.
      - На чем мы прервали нашу беседу?
      - Вы говорили о том, что хариджитское государство существует сто сорок шесть лет.
      - Именно так, - согласился султан, - исчисление ведется с 140 года.
      - Странно, что Аббасиды терпят инакомыслие у себя под боком.
      - Они вынуждены это делать. Они должны помнить, что тяжесть восстания против Омейядов вынесли хариджиты, много нашей крови тогда пролилось. Они должны быть благодарны нам, именно мы заложили большую часть фундамента их власти. Впрочем, наше инакомыслие не выходит за пределы вопросов веры, хотя они считают наши взгляды ересью, а себя правоверными мусульманами. От шиитов нам приходится слышать упреки в том, что от наших рук погиб Али - племянник пророка. А как было ему не погибнуть, если он свернул с правильного пути, и предал своей нерешительностью людей, выступивших на его стороне в битве при Сиффине против Муавии, когда часть его соратников вынудила его прибегнуть к третейскому суду, хотя победа должна была достаться ему! Он назначил судьей Абу Муса ал-Ашари, с тем, чтобы он рассудил согласно Книге Аллаха всевышнего, на что хариджиты заявили, что судейство может, принадлежать, только, Богу, не признали суда, и ушли от Али. В дальнейшем Али выступил против них и погиб в бою.
      - Вы можете встать, - сказал лекарь.
      Султан открыл глаза, откинул простыню и сел на кушетку. Тут хаджиб сделал знак, по которому двое слуг подбежали и помогли правителю надеть черный кафтан с массивным воротом.
      - Принесите розовой воды и льда, - приказал султан. Слуга бросился выполнять приказание и вскоре появился, держа в руках поднос, накрытый дабикийским платком. Под платком оказался хрустальный кувшин, в котором была вода, с плавающими в ней кусочками льда. Султан налил себе, сделал глоток и продолжал:
      - Ты знаешь, Каддах, нас обвиняют во многих ересях. Вот одна из них мол, мы проповедуем полное равенство мусульман. Но что в этом плохого?
      - Еще бы, - отозвался Каддах, - ведь это касается имамата. Косвенным образом вы утверждаете, что Имам может быть не из курайшитов.
      - А мы не скрываем этого, мы считаем, что любой верующий, будь он хоть черным рабом может быть избран халифом и имамом, если он чист моралью и верой. Но его должно сместить, как только он сойдет с правильного пути, как Али, например, после битвы при Сиффине. Так же мы считаем, что вера недействительна без дел, мы не признаем степеней в вере. Кто совершил смертный грех, теряет право считаться верующим и должен быть уничтожен вместе с семьей.
      - Но этого нет ни у иудеев, ни у христиан, - возразил Каддах,- а ведь у них достаточно сект.
      - Ну, так что же? Я не постигаю логики твоих слов.
      - Логика в том, что пророк Мухаммад, да будет доволен им Аллах, называл иудеев и христиан людьми писания и считал, что все три книги как то - Коран, Тора и Библия произошли от одной небесной книги, которую сотворил Господин всего сущего.
      - Ты очень образованный человек, Каддах, - заметил султан, - с тобой интересно вести беседу.
      Врач приложил руки к груди и поклонился.
      - А какие еще есть средства для лечения глаз? - спросил султан.
      - Самые разные, о повелитель, если взять бирюзу, мелко растереть ее и посыпать глаза, то это уменьшит боль в них и увеличит ясность зрения. Также увеличивает ясность глаз и их блеск, пепел летучей мыши. Кроме того, при употреблении мяса ласточки, увеличивается зоркость глаз. А еще помогает при глазных болезнях и укрепляет зрение мелко истолченный лал или яхонт.
      Султан важно кивнул головой.
      - А скажи, Каддах, какие ты еще болезни можешь врачевать?
      - Повелитель, скажите, что вас беспокоит, и я отвечу, знаю ли я средство.
      - Меня многое беспокоит, - ответил султан, - ведь говорят, если после сорока лет ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер.
      Султан засмеялся.
      Врач вежливо улыбнулся, а остальные подхватили смех.
      Султан понизил голос и спросил:
      - Ну, скажи, к примеру, чем лечить шишки в заднице?
      - А, геморрой, - весело отозвался врач, - это просто. Олово надо растереть на камне с выпаренным вином и оливковым маслом и втирать этот порошок. Еще помогает мышьяк с маслом или можно взять ярь-медянку, растолочь, смешать с укропным соком и розовым маслом и втирать.
      - Куда втирать? - спросил султан.
      - В больное место, - улыбнулся Каддах.
      - Ну, что же, - сказал султан, - медицины на сегодня достаточно, прервемся, наступило время трапезы. Мы дозволяем тебе остаться, и разделить ее с нами.
      - Благодарю тебя повелитель. Разреши мне отнести лекарства и отдать необходимые распоряжения своему помощнику, он ждет меня.
      - Иди и возвращайся.
      Врач поклонился и вышел из зала.
      * * *
      Примерно в это время сахиб аш-шурта, совершив омовение, оставил обувь при входе и вместе с другими людьми вошел в молитвенный зал. Боковым зрением он увидел Абу-л-Хасана, идущего вдоль галереи, но виду не подал.
      Нижние части колонн, поддерживающих своды потолка, были обернуты ковровыми дорожками. Ахмад Башир сел возле одной из них, подальше от деревянного минбара. Через каменные решетки окон, расположенных над михрабом, лился свет, в котором плавали пылинки. Мусульмане сидели на коврах, в которых преобладал красный цвет. В зале из-за недостаточного освещения было сумеречно, но медные рожковые люстры зажигались только по вечерам. Подумав об этом, сахиб аш-шурта поднял голову и увидев, что сидит прямо под одной из них, переместился в сторону. Он сидел скрестив ноги и опустив глаза долу. Ему было тридцать шесть лет. Пятнадцать из них он отдал службе в полиции и достиг неплохого положения. Большей властью в этом городе обладал лишь султан, но треть прислуги во дворце была завербована полицией. Дабира из Багдада все еще не было. Ахмад Башир закрыл глаза и привалился к колонне. Он уже знал о том, что Ибрахим, исмаилитский даи, находится во дворце и ждет встречи с человеком по имени Каддах, который выдавал себя за глазного врача. Сомнений не оставалось, это был именно тот - махди, за которым прибыл Абу-л-Хасан, и о поимке которого лично его, начальника полиции, просил сам халиф, но Ахмад Башир еще не принял решения. Халиф далеко, а ссориться с султаном, гостем и лечащем врачом, которого был махди, ему не хотелось. Султаны не прощают таких вещей, султаны вообще ничего не прощают. Сахиб аш-шурта вздохнул, тяжелый был сегодня денек. С самого утра жена устроила скандал из-за того, что он вторую ночь подряд провел с новенькой рабыней. Супруга была дочерью влиятельного человека, главы дивана переписки в Кайруане. Надо признать, что это тесть сделал его начальником полиции. В этом мире будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не добьешься без нужных рекомендаций. Что говорить, если даже Али,племянник пророка Мухаммада, не смог получить принадлежащей ему по праву власти. И главное, что больше всего выводило из себя начальника, жена при каждом удобном случае спешила заявить, мол, это мой отец сделал тебя человеком. Конечно, если бы не ее отец, Ахмад Башир скрипнул зубами, он не мог себе ничего позволить в отношении жены. К тому же, он не любил перемен, а приезд этого человека из Багдада мог привести к переменам.
      Услышав шорох, Ахмад Башир открыл глаза и, скосив их, увидел, как рядом на колени опускается Абу-л-Хасан. Сахиб аш-шурта кивнул ему и обратил лицо в сторону минбара, откуда раздался зычный голос имама. Настало время молитвы, салят аль-аср.
      Все встали, подняли ладони и вслед за имамом произнесли "Аллах акбар", затем, продолжая стоять и, вложив левую руку в правую, молящиеся стали вполголоса повторять "Фатиху" - первую суру корана:
      "Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала - Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, - не тех, которые находятся под гневом и не заблудших". Затем имам приступил к молитве.
      Отговорив положенные слова, он сделал паузу для того, чтобы смочить себе горло. В зале в это время возник негромкий гул от того, что верующие принялись переговариваться друг с другом. Затем имам перешел к хутбе. "Каждый пророк до пророчества был верующим в своего господа, - сказал имам, - знающим о его единственности, либо в следствии умозрительных доказательств, либо в следствии религиозного закона предшествующего пророка. О нашем пророке говорят, что до нисхождения на него откровения он следовал вероучению Ибрахима - мир ему! Это допустимо разумом, но об этом нет предания. Утверждали также, что он следовал религиозному закону Иса - мир ему. Это допустимо, но об этом нет предания..."
      - Какие новости? - вполголоса спросил Абу-л-Хасан.
      - Все прошло успешно, - ответил Ахмад Башир, - Имран исчез вместе с исмаилитским проповедником. Теперь ждем от него известий.
      - Как бы он совсем не исчез.
      - Человек не птица, а городские ворота под наблюдением.
      - Хорошо.
      - Вот список людей, прибывших в город за истекшие сутки.
      Сахиб аш-шурта протянул бумажный свиток. Дабир принял список и спрятал в рукаве.
      - Посмотрю в кайсаре, - сказал он, - а вы смотрели?
      - Я сам его писал, - заметил Ахмад Башир.
      - Есть какие-либо соображения? Подозрения?
      Сахиб аш-шурта покачал головой:
      - Ничего определенного. Я вот что думаю, может назначить вознаграждение, пустить по городу глашатая?
      - Не надо раньше времени, а то мы его спугнем.
      - Раньше какого времени? - с сарказмом спросил начальник полиции.
      - Раньше того времени, когда это будет необходимо, - невозмутимо ответил чиновник из Багдада - дока в канцелярских формулировках, - подождем сведений, которые добудет ваш человек.
      - Не следует обольщаться насчет моего агента, - сказал сахиб аш-шурта.
      - Что это значит? - ледяным голосом спросил дабир.
      - Это обычный крестьянин. Не думаю, что он проявит чудеса расторопности. Я смотрел его уголовное дело. Он проломил голову налоговому инспектору, кстати, я бы на его месте сделал то же самое, а затем пошел и сдался мухтасибу, а мог бы скрыться. Кто бы стал его искать? Наивный сельский житель.
      - Странно слышать все это из уст начальника полиции, - недовольно сказал Абу-л-Хасан. - Я полагал, что вы отнесетесь к этому делу с большой ответственностью.
      - Прошу прощения, - сказал привыкший к вседозволенности сахиб аш-шурта, упустивший из виду, что его собеседник - столичная штучка, - у меня плохое настроение, все видится в черном свете. Жена, будь она неладна, пьет мою кровь, к вашему делу я приложу все силы.
      Абу-л-Хасан кивнул.
      - Да, - смягчаясь сказал он, - понимаю вас и сочувствую.
      В это время имам, приводя слова Посланника возвысил голос: "Всякий раз, как мы отменяем стих или заставляем его забыть, мы приводим лучший, чем он, или похожий на него".
      Этими словами он закончил проповедь. Люди стали подниматься и выходить из молитвенного зала.
      * * *
      Сахиб аш-шурта взял у дежурного сводку происшествий по городу и, не заходя в свой кабинет, вышел во внутренний дворик и крикнул евнуха. Появился Али, почтительно поклонился и замер в ожидании распоряжений.
      - Где госпожа? - спросил хозяин.
      - Спит, - ответил Али.
      - Приведи наверх Анаис.
      - Слушаюсь, господин.
      Сахиб аш-шурта поднялся по винтовой лестнице на крышу дома, где был навес, закрытый от посторонних глаз. Здесь лежал толстый индийский ковер, конфискованный у мошенника-торговца, несколько муттака и одеяло. Ахмад Башир снял сандалии, скинул кабу и лег, подложив под голову подушку. Подумав, он бережно снял чалму, обнажив плешь на макушке, и положил рядом. Голову приятно захолодило. Здесь на крыше было не так жарко, к тому же веял легкий ветерок. Ахмад Башир с наслаждением потянулся и лег на бок, держа перед глазами сводку. Вскоре послышались шаги, и на крыше появилась молодая красивая девушка. Она была в голубом платке, накинутом на голову, в длинной, до колен, рубашке и шароварах.
      - Здравствуйте, господин, - робко сказала девушка.
      - Садись, милая, - пригласил Ахмад Башир.
      Девушка поблагодарила и присела на край ковра.
      - Не бойся, ближе садись. Сними платок и распусти волосы.
      Девушка все выполнила и стала еще моложе и красивей. Но Ахмад Башир знал, что ей уже пятнадцать лет. Он купил ее у работорговца за сто динаров, не торгуясь, хотя мог бы просто забрать. Начальник полиции мог позволить себе все, что угодно. Новая рабыня понадобилась жене для ведения хозяйства. Ахмад Башир зашел на рынок и увидел, как подняв платок, работорговец предлагал ее купцу. Такой красивой женщины у него еще не было.
      - Какова ей цена? - спросил начальник.
      - Вам, раис, она ничего не будет стоить, - тут же забыв про купца, сказал работорговец.
      Глаза девушки смотрели на начальника. Сахиб аш-шурта понимал, что это глупо, но все же решил произвести на нее впечатление.
      - Скажи цену, - повторил он.
      - Восемьдесят пять динаров, - дрожа от страха сказал работорговец. Он не понимал, почему сахиб аш-шурта хочет заплатить, и ожидал подвоха. О коварстве начальника полиции знали за пределами Сиджильмасы.
      - Вот тебе сто динаров, - сказал Ахмад Башир, - отправь ее ко мне домой.
      В первую же ночь разразился скандал. Жена Ахмад Башира словно обезумела, увидев новую рабыню, хотя к другим женщинам она так не ревновала. Когда сахиб аш-шурта за неуважение к мужу толкнул ее, жена завопила как резаная и пригрозила пожаловаться отцу.
      Все это было неправильно, закон на стороне Ахмад Башира. Но кто знает, как дело обернется. Ведь это только пророк Мухаммад мог отправить дочь обратно к мужу, когда она пришла жаловаться на него. Ахмад Башир не имел за спиной влиятельной родни и был вынужден опасаться необдуманных поступков.
      - Что это? - поднеся палец к ее виску, спросил начальник. Там была свежая царапина.
      - Госпожа побила меня сегодня утром, - сказала девушка.
      - Я поговорю с ней, - угрожающе сказал Ахмад Башир.
      - Не надо, прошу вас, - взмолилась девушка, - будет еще хуже.
      - Иди сюда, - притягивая ее к себе, сказал Ахмад Башир. - Я весь день думал о тебе и знаешь, какие стихи пришли мне на ум?
      - Нет, господин.
      - "Прохладу уст ее, жемчужин светлый ряд
      Овеял диких трав и меда аромат".
      - Вы хотите сейчас, господин? - покраснев, сказала девушка.
      - Да, сейчас хочу, - зашептал ей в ухо Ахмад Башир.
      - Здесь очень светло, - нерешительно, также шепотом, ответила девушка, - я не могу.
      - Глупости, - запуская руку в ее шаровары, шептал Ахмад Башир.
      Анаис начала вздрагивать, слабо сопротивляясь. Когда сахиб аш-шурта навалился на нее всем телом и коленями разжал ее ноги, снизу раздался пронзительный крик:
      - Анаис! Где эта нечестивица?
      Анаис задрожала и с неожиданной силой высвободилась.
      - Успокойся, - сказал Ахмад Башир, - сюда она не посмеет прийти.
      - Простите меня, господин, я должна спуститься вниз.
      - Нет, ты останешься здесь.
      - Я умоляю вас, господин, разрешите мне спуститься к госпоже. Я боюсь ее.
      - Ты боишься ее больше, чем меня?
      - Да, господин.
      - Вот как, почему же?
      - Вы добрый.
      Сахиб аш-шурта улыбнулся.
      - Порасспроси обо мне в городе, вряд ли кто согласится с тобой.
      - Вы добры ко мне, а до города мне дела нет. Разрешите мне спуститься.
      Ахмад Башир подумал, что сейчас уже все равно ничего не получится.
      - Ну, хорошо, можешь идти.
      Анаис спустилась вниз. Ахмад Башир, выглянув с крыши, увидел свою супругу, которая, подбоченясь, стояла во дворе у водоема, глядя на рабыню.
      Анаис она схватила за волосы и рванула с такой силой, что бедняжка вскрикнула. Затем госпожа при помощи других невольниц стала ее бить, толкать, царапать, пока, наконец, не сбросила Анаис в водоем. Видя это безобразие Ахмад Башир понял, что стычки не избежать. Он спустился вниз как был, без чалмы, босиком и в расстегнутых шароварах. Невольницы при виде хозяина потупили глаза. Он рявкнул: "Вон отсюда", и они исчезли.
      - Что здесь происходит? - тихо, стараясь держать себя в руках, спросил Ахмад Башир.
      - Салям алейкум, - с насмешливым почтением произнесла госпожа. - Я, ваша рабыня, надеюсь, что вы хорошо провели время. Не слишком ли скоро я проснулась?
      - Замолчи, женщина, - яростно сказал начальник полиции, понимая, что крики доносятся до здания полиции и инспектора, бросив работу, с любопытством прислушиваются к скандалу.
      Лицо супруги побагровело, она оставила насмешки и стала кричать, как бешенная:
      - Машаллах! Машаллах! Да как же? Кто я теперь для вас? Даже с собакой больше считаются. Ты смеешь предпочитать мне нечистую служанку. Что я тебе сделала, кроме того, что вышла за тебя замуж и вывела тебя в люди, когда ты был мухтасибом и у тебя за душой ничего не было. Как же теперь ты человек, тебе все кланяются. Да я...
      Госпожа не договорила, получив раскрытой ладонью в лоб, она, как птица взмахнула руками и очутилась в водоеме рядом с Анаис. Это на нее подействовало. Она замолчала, изумленно глядя на мужа, посмевшего ударить ее. Но это было еще не все, тыча указательным пальцем, сахиб аш-шурта объявил:
      - Женщина, я даю тебе развод. Талак! Талак! Талак! Собирай вещи и убирайся из моего дома.
      - Ну, смотри, - потрясая ладонью перед собой, сказала супруга, - ты все потеряешь. Дай только мне доехать до Кайруана. Улицы будешь подметать, никто тебя на работу не возьмет.
      Анаис стояла сзади нее, изо всех сил удерживаясь от смеха. Сахиб аш-шурта повернулся и зашагал к себе в кабинет. Пути назад не было. Он вызвал Бахтияра и приказал послать за Абу-л-Хасаном. Сахиб аш-шурта принял решение.
      * * *
      Каддах и Ибрахим стояли друг против друга в небольшой комнате, отведенной под покои врача. Ибрахим медлил с уходом, хотя Каддах выражал нетерпение. Даи все казалось, что он забыл спросить что-то важное.
      - Вчера полиция устроила облаву, - сказал он, - едва удалось бежать.
      - Будь осторожен.
      - А на собрание каким-то образом попал богослов. Затеял со мной спор.
      Каддах презрительно усмехнулся.
      - Догадываюсь, что он утверждал. То, что исмаилиты хотят опрокинуть устои шариата и сделать общими жен, уничтожить ислам и возродить учение Зардушта.
      - Нет, учитель, он обвинил имама Джафара в том, что Джафар отказался возглавить восстание против Омейядов, когда Абу-Муслим предложил ему это.
      Вот как, - насторожился Каддах, - что еще говорил богослов?
      - Он обвинил имама Джафара в предательстве Абу-л-Хаттаба.
      - Странно, - задумчиво сказал Каддах, - похоже, неспроста он там появился. Не нравиться мне все это. Прекрати пока пропаганду.
      - Хорошо, наверное, мне нужно уходить, учитель?
      - Иди с Богом.
      - Какие будут указания?
      - Пошли доверенного человека в Кабилию, пусть найдет Абу Абдаллаха и скажет, что я жду его здесь.
      - Будет сделано, учитель.
      - Иди и будь осторожен.
      Ибрахим поклонился и вышел из комнаты.
      * * *
      Оставшуюся часть дня Имран слонялся по городу. Когда солнце побагровело и опустилось к западу, он пошел к северным воротам. Там царило оживление, люди толпились у выхода, где полицейские проверяли каждого, кто пересекал ворота. Имран увидел начальника полиции, сидевшего на лошади и возвышавшегося над толпой. По тому, как изменилось выражение его лица, Имран понял, что он замечен.
      - Не подавай виду, - сказал кто-то рядом. Имран скосил глаза и узнал Ибрахима.
      - Незаметно следуй за мной, - приказал даи, - что-то мне все это не нравится.
      Имран повернулся и вслед за Ибрахимом стал выбираться из толпы. Сахиб аш-шурта, наблюдавший за этой немой сценой, сделал знак рукой Бахтияру, который достал свисток и выдал несколько коротких трелей. Тотчас из ближайшего переулка появился отряд полиции, который рассыпался по площади в разрозненное кольцо. По следующему свистку цепь полицейских стала сужаться, сжимая круг.
      - Закрыть ворота, - скомандовал начальник полиции.
      Стоявший у стремени мухтасиб бросился выполнять приказание. Цепь полицейских сомкнулась, оставив лишь небольшой выход из круга. Увидев это, Ибрахим схватил Имрана за руку и сказал:
      - Слушай внимательно! Если меня схватят, пойдешь в Кабилию, к племени Котама. Найдешь Абу Абдаллаха и скажешь, что тот, кто его послал находиться в Сиджильмасе. Ждет, когда за ним придут. Запомнил?
      Имран кивнул.
      - А теперь иди вперед, - Ибрахим подтолкнул неофита в спину.
      Имран перестал сопротивляться течению толпы и вскоре оказался у выхода из оцепления, где два инспектора внимательно осматривали проходящих людей. Только один из них стал расспрашивать Имрана, как полицейский, стоящий рядом, вскричал:
      - Это убийца. Я его знаю, он бежал из тюрьмы!
      Имран толкнул инспектора и бросился бежать. Но его догнали, повалили на землю и принялись избивать ногами. Сразу наступила тишина. Кто со страхом, кто с любопытством, люди смотрели, как корчится на земле человек, пытаясь увернуться от ударов. Затем избитого Имрана связали и, подталкивая тупыми концами копий, погнали в участок.
      Наблюдавший за происходящим Ахмад Башир подъехал ближе и приказал, указывая на Ибрахима.
      Этот человек был с ним. Арестуйте сообщника.
      * * *
      - Сахиб аш-шурта и катиб дивана тайной службы халифа ал-Муктафи, громогласно доложил хаджиб и впустил названных лиц в аудиенц-зал.
      После формул благопожелания, установленных этикетом, Абу-л-Хасан достал из рукава конверт из черного дибаджа, завязанный шелковым черным шнуром, с печатью и протянул его со словами:
      - Вот копия письма султана верующих наместнику в Кайруане.
      Правитель сделал знак. Подошел секретарь, взял из рук Абу-л-Хасана конверт, внимательно осмотрел печать, затем вскрыл конверт, достал свиток бумаги и передал его в руки правителя. В письме было изложено следующее.
      "Во имя Аллаха милостивого, милосердного! От Абдаллаха ал-Муктафи имама, султана верующих - Абу Кариму, сыну Муавия, мавла султана верующих.
      Мир тебе! Султан верующих славит перед тобой Аллаха и утверждает, что нет божества, кроме него. Он просит Аллаха благословить Мухаммада раба его и посланника, да благословит он его и да приветствует!
      Далее. Да сохранит тебя Аллах и позаботится о тебе. Воистину по законам справедливости, которых придерживается султан верующих. Охраняя их и по заповедям Аллаха, которым он следует, повелитель вознаграждает добродетельного благодеянием. Каждому воздает он по заслугам, согласно тому, что известно об их преданности и поступках.
      Ты знаешь, да хранит тебя Аллах, и другим помимо тебя доподлинно известно то, что существует много лет и передается из поколения в поколение Аббасидская династия, с помощью которой Аллах утвердил истину и ради которой потушил огонь лжи.
      Но наступило время, когда Аллах решил испытать наших подданных в этой смуте, которую сеют враги наши. Один из тех, кто зажег пламя раздора в Сирии, исмаилитский даи по имени Убайдаллах находится сейчас в пределах твоего наместничества. По нашему повелению он должен быть арестован, заключен в темницу, а люди, которые сделают это добро своими руками, и помощью которых установится благоденствие, - станут великими в веках и возвысятся над толпой.
      Пока существует халифат, никому из халифов не опередить в жизненном благополучии Ал-Муктафи.
      Ответь эмиру верующих, что ты получил это письмо, что выполнишь то, что, написано в нем, и что будешь среди идущих прямым путем и среди самых благоразумных, если Аллаху угодно. Мир тебе и милосердие божье!
      Писал Насир ад-Дин ан Рахим абу Тайар 17 джумада 290 г, йаум аль-иснайн."
      Закончив чтение, султан поднял голову и вопросительно посмотрел на посетителей. Абу-л-Хасан достал из рукава второй конверт и протянул его хаджибу со словами: "Письмо от султана Кайруана." Хаджиб внимательно осмотрел печать, вскрыл письмо и протянул правителю.
      Правитель расстегнул ворот красной, сусского шелка, рубахи, взял письмо и развернул свиток.
      В письме султан Кайруана препоручал заботам правителя розыск государственного преступника Убайдаллаха и возлагал на него ответственность за его поимку.
      Сахиб аш-шурта выступил вперед и сказал:
      - По нашим сведениям, преступник находится во дворце под видом врача Каддаха.
      - Этого не может быть, - презрительно сказал султан. Должность начальника полиции утверждалась в Кайруане, и это было унизительно для правителя. - Врач Каддах - человек достойный уважения.
      - Это можно легко проверить, - заметил Абу-л-Хасан, - пригласите сюда врача.
      - Позовите врача, - приказал султан и, обращаясь к начальнику полиции, - скажи ради Бога, раис, почему я узнаю об этом в последнюю очередь?
      - Извини меня, но я не мог докладывать о непроверенных сведениях. К тому же данная ситуация требовала особо тщательной проверки. Ведь речь шла о твоем госте.
      - Напиши мне подробный отчет об этом деле.
      - Будет исполнено, - сказал сахиб аш-шурта.
      В зале появился врач и, кланяясь, спросил:
      - Что-нибудь случилось, повелитель?
      - Эти люди утверждают, что ты вовсе не тот, за кого себя выдаешь.
      Врач изобразил на лице удивление, развел руками.
      - Я в смятении повелитель, какие мои поступки вызвали подозрение. Могу я узнать, кто эти люди?
      - Это сахиб аш-шурта - сказал султан, - а это дабир из дивана тайной службы халифа. Ответь же скорей на их вопросы, чтобы развеять наши сомнения. Приступайте.
      Последнее относилось к посетителям. Абул-Хасан кивнул и выступил вперед.
      - Назовите свое имя.
      - Каддах.
      - Нам известно, что ваше имя Убайдаллах. Вы ввели в заблуждение правителя.
      - Меня прозвали Каддах за мои операции по удалению катаракты. Я так привык к этому слову, что считаю его своим именем.
      - Профессия?
      - Глазной врач.
      - Место жительства?
      - Саламия.
      - На таможне вы заявили, что являетесь купцом, и в Сиджильмасе будете ждать караван, с которым прибудет ваш товар. Затем вы неожиданно оказались во дворце в качестве врача. Чем объяснить такую непоследовательность?
      - До меня дошло, что султан жалуется на боль в глазах, поэтому я предложил свои услуги, к тому же разве нельзя быть купцом и врачом одновременно.
      - Можно, - согласился Абу-л-Хасан.
      Боковым зрением он отметил, что султан начал ерзать на своем месте. Пока что ответы врача казались убедительными для окружающих, но не для Абу-л-Хасана; основные доводы он приберег напоследок, дабир не мог отказать себе в удовольствии растянуть допрос человека, уходившего от него в течение трех лет. Но медлить уже было нельзя. Султан начинал терять терпенье. Абу-л-Хасан, более не мешкая, ринулся в атаку.
      - Известен ли вам человек по имени Ибрахим?
      Врач помедлил, наморщив лоб, шевеля пальцами, словно силясь вспомнить.
      - Мне не хотелось бы солгать, - сказал допрашиваемый, - у меня много знакомых с таким именем, это распространенное имя, например одноименный пророк...
      - Не надо столько слов, - остановил его Абу-л-Хасан, - в этом городе у вас есть знакомый по имени Ибрахим?
      - Нет, - твердо сказал врач.
      - Прошу всех присутствующих запомнить ответ.
      Султан нахмурился, ему не понравилось, что косвенно он оказался приравнен ко всем присутствующим.
      - Повелитель! - обратился к султану Абу-л-Хасан. - Позволь пригласить сюда свидетеля.
      Дождавшись позволения, он подошел к двери и впустил в зал человека.
      - Этот гулам стоял вчера у ворот дворца. Он утверждает, что человек по имени Ибрахим нанес визит врачу, назвавшись его помощником. Дабир сделал паузу, ожидая ответа врача, но тот молчал.
      - Человек, по имени Ибрахим нами арестован. На допросе он показал, что врач Убайдаллах есть ни кто иной, как именуемый себя махди, глава преступной организации ас-сабийа.
      Убайдаллах посмотрел на султана. Тот нахмурясь, ждал ответа. Врач невольно оглянулся, оценивая обстановку, он был один, и помощи ждать было неоткуда. Врач был сильным человеком, но даже если он свернет шею одному из стоящих у дверей, вряд ли ему удастся скрыться. Охрана стояла на всех этажах. Была еще надежда, что хариджитский правитель найдет в себе мужество и откажется выдать его аббасидским ищейкам.
      - Я тот, кого вы ищете, - сказал Убайдаллах. - Арестуйте меня, - и вновь посмотрел на султана.
      - Вы руководили карматским восстанием в Сирии в 285 году? - спросил Абу-л-Хасан.
      - Да.
      - Затем, когда вы поняли, что проиграли, вы бросили восставших на произвол судьбы и бежали в Египет.
      - Я уже не мог их спасти.
      - Вы спасли себя.
      - Они сами во всем виноваты. Слишком много ослов было в руководстве, мне приходилось убеждать их, спорить. Мы потеряли время.
      Абу-л-Хасан удовлетворенно кивнул и обратился к султану.
      - Прошу твоего позволения, о повелитель, арестовать этого человека. Он государственный преступник и вина его доказана.
      Султан знаком подозвал к себе вазира, и тот принялся шептать правителю на ухо. В зале наступила тишина. Все ожидали решения. Хариджитское государство Сиджильмаса всячески проповедовало свою независимость. Но пока это была лишь независимость суждений. Султан был вынужден, подчинятся силе Аглабидов, которая, в свою очередь, признавала духовную власть Багдада. Поэтому султан Кайруана не стал сориться с халифом из-за смутьяна Убайдаллаха, приказав султану Сиджильмасы выдать его в случае поимки.
      Султану стало щекотно, он тряхнул головой и потер ухо.
      - Каддах, ты обманул меня, поэтому должен понести наказание, - сказал правитель и, обращаясь к Абу-л-Хасану, - можете арестовать этого человека. Я был введен им в заблуждение. Вы повезете его в Багдад? Мы еще не закончили курс лечения.
      - Я сообщу халифу о поимке преступника и поступлю в зависимости от распоряжений. Пока же он будет содержаться в местной тюрьме.
      - Впрочем, - сказал султан, - я могу послать в тюрьму придворного лекаря и он запишет рецепт мазей. Каддах, ты не откажешься сообщить рецепт?
      - Не беспокойся, о султан, я все ему расскажу, - сказал врач.
      Сахиб аш-шурта, внимательно слушавший Убайдаллаха, вдруг спросил:
      - А чем лечат выпадение волос, не знаешь?
      - Знаю, - сказал врач, - надо растереть мышиный помет с оливковым маслом и натереть им голову и облысение прекратится.
      Ахмад Башир благодарно кивнул и сказал стражникам:
      - Уведите арестованного.
      У двери Убайдаллах оглянулся и негромко сказал, оглядывая всех присутствующих:
      - Придет время, и я сотру этот город с лица земли.
      Смех был ему ответом. Стражник подтолкнул врача в спину, а султан сказал ему вслед: "Какой неблагодарный человек, а мы еще колебались".
      * * *
      - Интересно, - сказал начальник полиции, когда они оказались за пределами дворца, - откуда этот человек знает искусство врачевания, если он мошенник?
      - Неудивительно, - отозвался Абу-л-Хасан, - он из семьи врачей.
      - Вы много знаете про него.
      - Да, - сказал дабир, - я иду за ним уже три года.
      - Довольны теперь?
      - Еще не осознал.
      - Дело сделано. Пойдемте ко мне, пообедаем вместе. Да и вина не мешает выпить по случаю завершения операции.
      - Надо еще обсудить кое-какие детали.
      - Вот за обедом и обсудим.
      Сахиб аш-шурта велел накрыть стол в саду под навесом.
      Гулам принес запеченную на углях куропатку, вареные овощи, хлебные лепешки, зелень, хурдази с белым вином и кубки.
      - Что-нибудь еще принести, господин? - осведомился слуга.
      - Принеси полотенца для рук, - приказал начальник полиции и уже в спину уходящему слуге бросил, - пусть Солмаз сядет у окна и играет на лютне.
      - Угощайтесь, прошу вас, - сказал он дабиру. Тот кивнул и принялся за еду. Ахмад Башир наполнил кубки и сказал:
      - За наше здоровье.
      Он выпил и стал разрывать куропатку на части.
      Абу-л-Хасан взял кусок куропатки и, попробовав, сказал:
      - Очень вкусно.
      - Да, - согласился Ахмад Башир, - повар у меня хороший. Как вы думаете, у меня не будет неприятностей?
      Абу-л-Хасан удивленно поднял брови.
      - Правитель не простит, что я действовал за его спиной и арестовал его гостя.
      - Не беспокойтесь, в рапорте я отдельно оговорю этот момент. Халиф не даст вас в обиду.
      - Халиф далеко, в Багдаде, а правитель здесь. Может быть, он переведет меня в Багдад?
      - Все возможно, - улыбнулся дабир, - халиф по достоинству награждает верных ему людей.
      - Хорошо жить в столице. Я бывал там, в юности, когда торговал пряжей. Я останавливался в Кайсаре рядом с Сук ал-газал. А где вы живете?
      - В квартале Баб ал-Басра, но собираюсь переехать в Баб ал-Маратиб.
      - Наверное, вас теперь ожидает повышение по службе.
      - Все в руках халифа, - сказал дабир.
      - Я обещал Имрану помилование.
      - Ну, что ж, он заслужил это. Отпустите его.
      - Нужен официальный документ. Я как-то об этом сразу не подумал. К правителю теперь с этим не пойдешь. Нужен фирман халифа.
      - Я напишу прошение на имя халифа, думаю, что он помилует его.
      - Как вино? - спросил Ахмад Башир.
      - Немного кислит, но в такую жару самый раз. Где вы его берете, если не секрет?
      - Конфискую у контрабандистов. Они привозят его из Сирии.
      Абу-л-Хасан засмеялся, затем спросил:
      - Вы помирились со своей женой?
      - Я дал ей развод, - резко сказал Ахмад Башир.
      Абу-л-Хасан удивленно поднял брови:
      - Вот как?
      - Да. Поверите, устраивала мне скандал всякий раз, когда я посещал рабыню. Куда это годится, мужчина я в своем доме или нет? Дрянь неблагодарная! У других людей по три, по четыре жены, а у она одна была, вот и села на голову. Представляете, раис, я - человек с таким положением и имел всего одну жену.
      - Вы правильно поступили, - сказал Абу-л-Хасан, выпитое вино усилило мужскую солидарность.
      - Да, но теперь не знаю, что делать. Видите ли, ее отец катиб у Аглабидов в Кайруане. У старика большие связи, он заведует диваном переписки. Начнет теперь козни строить против меня. К тому же здешний правитель затаил на меня зло. Вообразите, что будет. Одна надежда на вас, раис. Я вам помог, не думая ни о чем. Не оставьте меня.
      - Я попрошу вазира, чтобы он замолвил за вас слово перед Бадр-ал-Мутадидом. Я знаю, что должность начальника мауны сейчас свободна.
      - Благодарю вас, раис, - Ахмад Башир заметно повеселел. - Расскажите, как там при дворе? Интересная, наверное, жизнь - приемы, выезды.
      Абу -л-Хасан обглодал ножку куропатки, вытер губы и сказал:
      - Я бы поменялся с вами местами, если бы это было возможно.
      - Да что вы говорите?
      - А вот представьте, что сейчас, в эту жару вам назначена аудиенция. Так вы должны под свою одежду надеть джуббу, стеганую ватой.
      - Зачем?
      - Чтобы не выступал наружу пот. Да, да. Придворный в присутствии халифа должен как можно меньше смотреть по сторонам, оборачиваться, двигать руками или другими частями тела, переминаться с ноги на ногу, чтобы отдохнуть. Никто не имеет права шептаться с кем-либо, подавать соседу знаки. Стоя перед халифом, нельзя читать никаких записок, кроме тех, что нужно прочесть по его желанию. Придворный должен стоять, с того момента как он вошел, до того как уйти, на соответствующем его сану месте. Боже упаси встать на место, предназначенное высшему или низшему рангу, разве что халиф сам подзовет. Нельзя двигаться, пока говорит халиф, и нельзя продолжать стоять, когда беседа окончилась. Надо сдерживать смех. Совершенно запрещено сморкаться и плевать, кашлять и чихать. Таким образом, самый лучший придворный, который безгласен и бесплотен.
      - Как все сложно, - сказал озадаченный начальник полиции.
      - Сложно, - усмехнулся Абу-л-Хасан, - это, мой друг, несложно, это можно запомнить. Бывают ситуации, для которых нет предписаний. Я расскажу историю для наглядности. Вазир Убайдаллах ибн Сулайман стоял перед самим ал-Мутадидом би-иллах, да благословит его Аллах. В это время стороной проводили льва. Вдруг лев вырвался из рук надсмотрщика. Поднялся переполох, люди бросились врассыпную. Убайдаллах тоже бежал в испуге и забрался под трон, а ал-Мутадид остался сидеть на своем месте. Когда льва схватили, халиф сказал: "Как слаб ты духом, Убайдаллах. Лев не схватил бы тебя, ему бы не позволили..." Что, вы думаете, ответил вазир? Он сказал: "Мое сердце, о эмир верующих - сердце катиба, а душа - душа слуги, не хозяина". Когда он вышел, друзья стали укорять его за это, и он сказал им: "Я поступил правильно, а вы ошибаетесь. Клянусь Аллахом, я не боялся льва, ибо знал, что он не настигнет меня, но я решил, что халиф, видя мою нерешительность и нерасторопность, будет мне доверять, и не будет опасаться, что я причиню ему зло. Если бы он увидел мое мужество и отвагу, он бы задумался о той опасности, которую я могу для него представлять. И тогда над моим благополучием нависла бы угроза".
      Ахмад Башир наполнил кубки и сказал:
      - Как это неожиданно. Не сразу это может прийти в голову. А ведь он прав, этот вазир. Умнейший человек.
      - Он умер два года назад. Я начинал службу при нем.
      Абу-л-Хасан пригубил вино.
      - Да, друг мой, при дворе необходимо обдумывать каждый шаг. Особенно трудно проходится поэтам. Вот, к примеру, что случилось с Абу-л-Наджм ар-Раджизом? Знаете?
      - Нет.
      - Он прочел халифу Хишаму ибн Абу ал-Малику свою касыду, которая начинается словами: "Слава Аллаху, мудрому, дающему, он одаривает и не скупится..." А заканчивается словами: "Солнце стало подобным косоглазому". Хишам подумал, что поэт обругал его, и приказал отрубить ему голову... Да, а вы говорите. А на слова поэта, Зу-р-Руммы, который прочитал: "Почему льется вода из глаз твоих, как будто она течет из бурдюка" Хишам сказал: "Не из моих, а из твоих глаз сейчас польются слезы". Приказал повалить его и всыпать палок.
      - Пожалуй, я не буду меняться с вами местами, - сказал Ахмад Башир.
      - И это верно, - отозвался Абу-л-Хасан, прислушиваясь к звукам лютни, доносившимся с женской половины дома.
      - Хорошо играет, - заметил он.
      - Нравится? - одобрительно спросил Ахмад Башир. - Это рабыня играет, хотите, подарю ее вам?
      - А что я с ней буду делать?
      - Как что? - удивился начальник.
      - Да нет, не в этом смысле. Что я с ней здесь буду делать? Доставить ее в Багдад обойдется мне дороже, чем купить рабыню на Суке. Надо будет купить ей лошадь, дорожное платье, кормить, поить. Ведь еда в дороге обходится намного дороже, чем дома.
      - Да это верно. Я об этом как-то не подумал. Вот что значит государственный человек. Обо всем сразу подумал.
      Абул-Хасан поднялся из-за стола и стал раскланиваться. Начальник полиции стал его удерживать.
      - Посидите подольше. Когда еще увидимся. Вы такой приятный собеседник.
      - Нет, нет. Предстоит дальняя дорога, нужно как следует отдохнуть. Благодарю за угощение и отдельно за помощь, которую вы мне оказали в поимке Убайдаллаха. Обо всем будет подробно изложено в докладе моем на имя халифа ал-Муктафи би-иллах, да благословит его Аллах. Я уверен, что он вознаградит вас в той мере, которую вы заслуживаете.
      Сахиб аш-шурта крикнул дежурного мухтасиба и велел проводить Абу-л-Хасана в кайсару. На этом они и раскланялись.
      Абу-л-Хасан не уехал на следующий день. Проснувшись наутро, он вдруг подумал о превратностях судьбы. Мало ли что может произойти с Убайдаллахом за то время, пока повернется колесо правосудия. Он мог умереть от тюремных лишений, его могли освободить единомышленники. Необходимо было допросить его, а протокол доставить халифу и тем самым обезопасить себя.
      Когда Ахмад Баширу доложили чуть свет, что его хочет видеть некий дабир из Багдада, Сахиб аш-шурта спросонок подумал, что все это когда-то было, и он был немало удивлен, увидев перед собой вчерашнего гостя.
      - Что случилось? - встревожился он.
      - На радостях я забыл его допросить,- сказал Абул-Хасан. - Это необходимо сделать прямо сейчас. Вынужден вновь просить вас о помощи.
      - Ну что ж, - улыбнулся Ахмад Башир, он был рад возможности вновь услужить человеку, от которого зависела его дальнейшая судьба, - это мы сейчас устроим. Доставить его сюда или пойдем в тюрьму?
      - Мне нужно, чтобы он ответил на все мои вопросы, а не изображал из себя героя.
      - Понимаю, - сказал сахиб аш-шурта, - есть такой человек, ему все говорят правду. Прошу следовать за мной.
      - Нужен еще доверенный человек, который запишет все, что скажет арестованный.
      Ахмад Башир крикнул Бахтияра и приказал ему:
      - Найди мне доверенного человека, грамотного.
      Бахтияр на секунду задумался, улыбнулся и ответил:
      - Раис, там у меня сидит ходжа Кахмас, ну тот, кого мы засылали на собрании, богослов.
      - Что ему нужно?
      - С жалобой пришел, говорит, угрожают расправой.
      - Кто?
      - Не знаю раис. Возьмите его с собой, все равно я не знаю, что с ним делать.
      - Зови его.
      Комната для допросов находилась в подземелье. Это было сырое помещение со стенами, выложенными из неотесанного камня. У стены стояла лавка, стол для писаря. Стражники привели Убайдаллаха, привычными движениями подняли его связанные руки и зацепили за крюк, торчащий из потолка. Появился человек, держащий в руках небольшой ящик. Это был палач.
      - Что вам нужно от меня? - встревожено, спросил Убайдаллах.
      - Этот господин задаст тебе несколько вопросов, - сказал Ахмад Башир. Будь благоразумен и говори правду.
      - Я всегда говорю правду, - улыбнулся Убайдаллах.
      Пока он держался с достоинством. Ахмад Башир усмехнулся и посмотрел на Абу-л-Хасана. Тот кашлянул и приступил к допросу.
      - На каком основании вы провозгласили себя махди?
      - Я принадлежу к потомкам Фатимы.
      - К какой ветви?
      - Я не скажу вам этого.
      - Почему же?
      - Потому что не считаю это необходимым.
      - Это ваш окончательный ответ?
      - Да.
      Абу-л-Хасан посмотрел на Ахмад Башира. Тот кивнул и сказал человеку с завязанным лицом:
      - Приступай.
      Палач открыл свой ящик, достал из него плеть, размотал ее и спросил:
      - Как бить - с оттяжкой или без?
      - С оттяжкой, - приказал сахиб аш-шурта.
      Палач отвел руку, труся плетью и с неожиданной силой опустил ее на оголенную спину Убайдаллаха. Мессия захлебнулся в крике, голова его упала на грудь. Кожа в месте удара лопнула, показалась сукровица. Палач отвел руку для второго удара.
      - Подожди, - остановил его Абу-л-Хасан, морщась, он вглядывался в лицо махди, - кажется он в обмороке.
      - С одного-то удара? Слабоват, - покачал головой палач в маске.
      - А что же ты хотел, все-таки врач. Это ваш брат привычен к битью. Дай ему воды.
      Палач взял ведро воды и плеснул на Убайдаллаха. Махди очнулся и, часто дыша, испуганно смотрел на окружающих.
      - Послушай, - сказал ему сахиб аш-шурта,- вот в этом ящике (Убайдаллах затравлено проследил за его рукой) лежит много приспособлений, которые заставят тебя говорить. Тебе оторвут ногти на всех пальцах, отрежут уши, отобьют все внутренности. Ты же врач, знаешь, чем это грозит человеку. Все равно ты все расскажешь. Подумай, стоит ли причинять своему телу столько страданий. И главное, жертва будет напрасной, никто не оценит твоего мужества, потому что о тебе никто не узнает.
      - Хорошо, - хрипло сказал Убайдаллах.
      - Ну вот, прекрасно, я знал, что мы договоримся, - и, обращаясь к Абу-л-Хасану: - Прошу вас, раис.
      - Назови свое настоящее имя, - спросил дабир.
      - Саид, - после недолгого молчания произнес махди.
      - Откуда ты взялся, почему называешь себя потомком Фатимы и махди?
      - Мой дед Абдаллах - сын Маймуна Каддаха - глазного врача, известного операциями по удалению катаракт.
      - Да, я слышал о таком, - кивнул Абу-л-Хасан, - глазной врач Маймун, перс. Значит он был твоим прадедом?
      - Именно так. Мой дед Абдаллах был другом Мухаммада, сына седьмого имама Исмаила. После его смерти он стал проповедовать его веру. И мой отец делал это и завещал моему брату Ахмеду. Брат умер, а сын его еще мал, поэтому я заступил его место и отправился в Магриб, изменив свое имя.
      Допрашиваемый замолчал и опустил голову.
      - Вера у нас у всех одна, - заметил Абу-л-Хасан, - меня всегда удивляют люди, которые внутри одной веры что-то еще проповедуют, - и обращаясь к ходже Кахмасу, - вы все записали?
      - Да, - ответил ходжа Кахмас.
      - Припишите внизу: "Отрекаюсь и признаю, что я не махди, а самозванец", - теперь дайте ему, пусть подпишет своим настоящим именем.
      Узник подписал бумагу. Казалось, он потерял интерес к происходящему.
      - Он вам больше не нужен, - спросил Ахмад Башир.
      - Нет, - ответил Абу-л-Хасан, разглядывая подпись на бумаге.
      Сахиб аш-шурта вызвал стражу и приказал увести арестованного. Затем он отпустил палача.
      - Ходжа Кахмас, - обратился к богослову Абу-л-Хасан, - о том, что вы здесь слышали и записали, не должна узнать ни одна душа. Это государственная тайна. Вы свободны.
      Ходжа Кахмас поклонился. Как ученый, он обладал прекрасной памятью и поэтому, придя к себе домой, воспроизвел весь текст протокола допроса, скрепил его своей личной подписью и зашил в полу халата. На всякий случай. В жизни бывают всякие случаи.
      * * *
      Абу-л-Хасан въехал в Багдад через ворота Аш-шамасийа. Начиная от ворот, все базары, улицы, крыши и дороги были запружены простонародьем. На Тигре стояли шаза и таййары, забзабы и сумайрийи, празднично убранные и разукрашенные. В детстве Абу-л-Хасан мечтал стать моряком, и поэтому прекрасно разбирался во всех типах речных судов.
      - Эй! - крикнул Абу-л-Хасан, одному из зевак, свесившемуся с балкона. По какому случаю празднество?
      - Халиф отдает свою дочь замуж, - ответили ему сразу несколько голосов.
      Перед дворцом Ал-Дар-ал-Азиз были выстроены войска. Празднично одетые, они стояли по народностям: тюрки, дейлемиты, курды, гуззы-бахриты. Лошади под всадниками были с золотыми и серебряными сбруями. Сами всадники блистали многочисленным оружием и снаряжением. За ними стояли гуламы и хадимы, в чистом платье, перепоясанные мечами, украшенными драгоценными камнями.
      У Абу-л-Хасана был постоянный пропуск, поэтому он беспрепятственно проник во дворец. Идя по коридорам и галереям, где были выстроены хаджибы и их заместители, он чувствовал на себе их взгляды и стеснялся своей запыленной одежды. Праздничный прием происходил в открытом меджлисе, и поэтому в зале стояли слуги с рогатками в руках и иногда стреляли по пролетавшим воронам и другим птицам, чтобы они не каркали и не кричали.
      Прием вот-вот должен был начаться. Абу-л-Хасан прижался к стене и стал наблюдать церемонию. Это зрелище всегда вызывало в нем трепет и мысли о величии власти эмира верующих.
      Сам халиф восседал на троне, он сидел на подушке, обитой шелковой армянской тканью. Такие же подушки лежали на всех почетных местах. Халиф был одет в черный шелковый кафтан. Голову его венчала черная русафийа. На поясе его висел меч пророка. Между двух подушек, слева от трона лежал другой меч, в красных ножнах, а перед ним "Коран Османа". На плечи был, накинут плащ пророка, а в руках он держал посох пророка. Гуламы и телохранители стояли позади трона и вокруг него, вооруженные мечами, табарзинами и палицами. За троном и по обе стороны от него стояли саклабы и отгоняли от халифа мух опахалами.
      Хаджиб ал-худжаб дошел до центра зала и поцеловал землю, потом вышел и вызвал наследника престола. Это был сын халифа, ал-Му'тазза, за ним шли другие сыновья. Затем появился вазир ал-Аббас ибн ал-Хасан, хаджибы шли перед ним, до тех пор, пока не достигли трона, после этого они отступили, а вазир, поцеловав землю перед халифом, пятясь, пошел назад и остановился справа, в пяти локтях от трона. Следующим был Исфах-салар, поцеловав землю он остановился слева от трона, за ним появились главы диванов и катибы. Следом вели каидов , перед, которыми шли помощники хаджибов и расставляли их соответственно званиям. Затем провозгласили появление хашимитов. Они подошли к краю ковра и стали обособленной группой. После них появились кади ал-кудат. После этого разрешили войти всем остальным. Вместе с ними в сахн-ас-салам вошел и Абу-л-Хасан. Воины были выстроены в два ряда между двумя канатами, натянутыми в зале, чтобы не создавалась толчея. Увидев знакомого хаджиба, Абу-л-Хасан подозвал его и попросил передать вазиру записку.
      - Не могу, - ответил хаджиб, - это нарушение этикета, и ты прекрасно об этом знаешь. Где ты пропадал?
      - Ну, просто скажи, что я здесь.
      - Если хаджиб ал-худжаб увидит, что я шепчу вазиру без его или халифа повеления, он меня тут же выгонит.
      - Ладно, иди занимайся своим делом.
      Хаджиб отправился на свое место, а Абу-л-Хасан стал пристально смотреть на вазира, и тот, почувствовав взгляд, обернулся.
      Заметив Абу-л-Хасана, вазир подозвал одного из хаджибов и о чем-то распорядился. Хаджиб почтительно кивнул и направился к Абу-л-Хасану. Тот с улыбкой поджидал его, предвкушая долгожданную минуту, когда он сможет объявить об успешном завершении своей миссии. Но хаджиб быстро вернул его к реальности.
      - О, Абу-л-Хасан, вазир недоволен, что ты явился сюда в таком неприглядном виде. Он велел придти к нему с докладом завтра утром.
      Смущенный дабир пробормотал слова извинения, повернулся и пошел восвояси, чтобы не портить праздник своей грязной одеждой. Он несколько переоценил значение своей персоны или просто давно не был при дворе, отвык. Тая чувство обиды Абу-л-Хасан отправился домой, где потребовал от слуг, чтобы они нагрели воду, помыли его и переодели в домашнее платье. Затем он приказал принести в его спальню вина, закусок и привести наложницу. Но когда насурьмленная и нарумяненная наложница, держа в руках бубен, переступила порог его комнаты, Абу-л-Хасан спал, даже не притронувшись к еде.
      Утром, затемно, в сопровождении раба, несшего факел, Абу-л-Хасан отправился на аудиенцию к вазиру ал-Аббасу ибн ал-Хасану. Вазир начинал свой рабочий день рано, принимал посетителей, читал бумаги, подписывал приказы, отдавал распоряжения. Обычно он работал до полудня, затем отдыхал, а после обеденного сна отправлялся на ежедневный доклад к халифу.
      Когда Абу-л-Хасан со словами приветствия на устах вошел в приемный покой, вазир сидел со страдальческим выражением на лице и держал у виска мешочек, из которого капала жидкость, видимо там был лед.
      - С прибытием тебя, Абу-л-Хасан. Рад видеть тебя целым и невредимым. Какие вести ты привез? Только умоляю, не говори, что он опять ушел от тебя.
      Абу-л-Хасан улыбнулся - вазир не собирался отчитывать его за вчерашнее.
      - Убайдаллах арестован мной в Сиджильмасе и в настоящее время содержится в темнице.
      Вазир встал, обхватил руками катиба и поцеловал его в лоб.
      - Дорогой ты мой! Ты не обманул моих ожиданий. Напишешь на мое имя подробный отчет. Тебя ожидает награда, а от меня - тысяча динаров.
      - На ваше или на имя халифа?
      - Пиши на мое, а я напишу свой отчет халифу.
      "И припишешь все заслуги себе", - подумал Абу-л-Хасан.
      Вазир застонал, схватившись за голову, вернулся на свое место и поднес мешочек к виску.
      - Если бы ты знал, Абу-л-Хасан, как у меня болит голова. Ты думаешь, я спал этой ночью? Ни одной минуты. Из-за стола - прямо сюда. А сколько вина было выпито!
      - В поимке Убайдаллаха участвовал один заключенный, смертник. Ему было обещано помилование.
      - За что он приговорен к смерти?
      - За убийство налогового инспектора.
      - Это будет сложно.
      - Почему? Дело стоило того.
      - Это так. Но налоги - основа благополучия государства. Вот если бы он убил жену, допустим, из ревности.
      - Можно представить так, что он убил его из ревности к своей жене, а тот случайно оказался мутаккабилем.
      - Ну что ж, это совсем меняет дело. Попробую. А ты иди сейчас ко мне в канцелярию. На моем столе лежит бюджет. Его надо утвердить, и халиф поручил мне проверить его. Посмотри его.
      - Почему я, господин? Это по другому ведомству.
      - Я знаю, но ты должен понимать, дело очень важное. Ну, кому, кроме тебя я могу доверять? Сам подумай. Ты же работал в диване расходов.
      - Хорошо, я посмотрю, - сказал Абу-л-Хасан. -Вот так всегда! Спрашивается, какое отношение имею я к бюджету?
      - Ну, ну, не ворчи. Иди занимайся, а я полежу немного.
      Абу-л-Хасан поплелся в канцелярию. Там сидели несколько писцов и шуршали бумагами, один из них щелкал костяшками счетов. Катиб, ни слова не говоря, забрал у него счеты и сел за большой стол у окна, выходившего на Ал-Хайр. Подумав немного, Абу-л-Хасан пересел за другой свободный столик у окна, выходившего на Тигр.
      Вазир появился вечером, когда в канцелярии кроме Абу-л-Хасана, устало потиравшего глаза, никого уже не было. Вазир был навеселе.
      - Ну, могу я подписывать бюджет?
      - В статье расходов госпоже, да укрепит Аллах ее здоровье, эмирам, расходы на гарем и слуг: в месяц - 61930 за 12 месяцев указана цифра 743196 динаров, тогда как это должно составлять 743160 динаров. Далее, жалование лодочникам, обслуживающим халифа и четыре дежурных лодки, плюс пенсия детям павших за веру, 30 дней - 102 динара, за 12 месяцев - здесь указано 1280 динаров, а должно быть 1224 динара... Далее, статья непредвиденные расходы султана верующих занижена на 19420 динаров. Жалования внутренней охране дворца я не смог проверить, потому что не указан платежный месяц, а только годовой расход. Остальное сходится.
      - Хорошо, - сказал довольный вазир, - значит, я могу вернуть его на доработку. Важные документы, чем дольше не подписываешь, тем лучше. Иди отдыхай. Ты поработал на славу.
      - Как насчет помилования?
      - Все в порядке. Халиф согласился. Надо составить прошение, приложить к нему характеристику начальника тюрьмы и мое ходатайство.
      - Что же мне теперь в Сиджильмасу за характеристикой ехать?
      - Ну, зачем же ехать? Есть почта. Отправь туда запрос.
      - Но это же затянет дело надолго.
      - А что делать? Бумаги любят порядок. Не мне тебя учить. Ведь ты теперь глава дивана тайной службы.
      Абу-л-Хасан поклонился и поблагодарил вазира.
      - Ну иди, отдыхай, - добродушно сказал вазир.
      - У меня есть еще одна просьба.
      - Говори.
      - Сахиб аш-шурта Сиджильмасы из-за этого дела может потерять место.
      - Почему?
      - По моей просьбе он действовал тайно и поэтому настроил против себя местного правителя. Нельзя ли дать ему здесь должность. Ведь он защищал трон халифа.
      - Ты прав Абу-л-Хасан, я подумаю, что ему предложить. Не беспокойся, иди отдыхать. Ты хорошо потрудился.
      Абу-л-Хасан попрощался и ушел.
      Часть вторая Знаток фикха
      Дверь с грохотом закрылась за его спиной. Слышно было, как надзиратель задвигает тяжелый засов. Имран прошел вперед, опустился на пол и сел, привалившись спиной к стене. Именно в этой позе, несколько дней назад он встретил сахиб аш-шурта. На мгновенье Имрану показалось, что ничего не было: ни предложения сахиб аш-шурта, ни бегства, ни ночного собрания, ни знакомства с исмаилитским даи Ибрахимом, ни повторного ареста у северных городских ворот. Если бы не джуба серой шерсти, купленная им у старьевщика, на деньги сахиб аш-шурта, все произошедшее с ним можно было принять за наваждение. Острым воспоминаньем кольнуло обещание сахиб аш-шурта сохранить ему жизнь. Ни словом, ни жестом Имрану не дали знать, как скоро его освободят. Нехорошее предчувствие вдруг охватило его.
      Имран вскочил, бросился к двери и стал бить по ней кулаками.
      - Что случилось? - отозвался из-за двери стражник.
      - Передайте сахиб аш-шурта, чтобы он пришел ко мне, - крикнул Имран.
      - Кому-кому? - изумленно переспросил стражник.
      - Сахиб аш-шурта, - неуверенно повторил Имран.
      - А может сразу правителю передать? - ядовито сказал стражник - Чего уж там, - и захохотал.
      Имран втянул голову в плечи и, как побитая собака, вернулся на свое место. Каждый следующий день убеждал его в правоте собственных опасений. Он метался по камере, молотил в дверь, плакал, разодрал на себе одежду. Все было тщетно. Сахиб аш-шурта хранил молчание. Через неделю Имран смирился, но целыми днями лежал безучастно, глядя перед собой - на дверь, на стены, на потолок. О своих детях он старался не думать. В том, что его обманули, использовав, в грязной игре, сомнений не было. Вызывало недоумение лишь то, что его не торопились обезглавить. Этому он никак не мог найти объяснений. Время остановилось для него.
      Через месяц Имрана неожиданно перевели в другую камеру. Когда вошел надзиратель и объявил ему об этом, он обрадовался и счел это добрым знаком. По-видимому, какие-то рычаги пришли в ход. Затем он, заложив руки за спину, долго шел по извилистому узкому коридору, слыша за собой тяжелое дыхание конвоира. У одной из дверей ему велено было остановиться и повернуться лицом к стене. Лязг засовов и команда "пошел". Дверь за ним захлопнулась. Новое жилище было больше в площади и имело крошечное оконце, размером с кулак, под самым потолком, из которого в камеру проистекал солнечный свет.
      - Мир тебе, узник, в этой юдоли скорби, - услышал он чей-то звучный голос.
      Имран вздрогнул от неожиданности и, сощуря глаза, посмотрел в угол, откуда донеслось приветствие. Как это было ни странно, но голос говорившего, показался ему знаком.
      - И вам мир, - вежливо ответил Имран.
      - Кто ты, за что тебя лишили свободы?
      - Я убил мутакаббиля. Жду смертной казни, - сказал Имран. О том, что его должны помиловать, он решил умолчать. Во-первых, чтобы не сглазить, во-вторых... ему только сейчас пришло на ум, что сабийи могут отомстить ему. Ибрахим находится в этой же тюрьме, кто знает, может быть в соседней камере, и если он уже догадался о роли Имрана в этой истории, то ему не сдобровать.
      Человек, лежавший в углу, поднялся, подошел к двери и ударил в нее кулаком.
      - Что? - отозвался стражник.
      - Позови старшего, - приказал человек.
      Через несколько минут дверь отворилась, и появился старший.
      - Слушаю, вас, ходжа, - почтительно сказал надзиратель.
      - Эй ты, - тыча ладонь в лицо надзирателю, сказал человек - я просил тихую камеру, где бы я мог спокойно размышлять о Боге. Мало того, что подселили ко мне человека, я дал согласие на это, но моим условием было, что это будет смирный заблудший человек. А вы привели ко мне убийцу. Я не могу находиться с ним рядом.
      - Это приказ начальника тюрьмы. Ходжа, камеры переполнены, к тому же этот человек мирный сельчанин и его казнь отложена, может, его помилуют.
      - Хорошо, иди и не опаздывай с ужином, - сказал заключенный.
      Не дожидаясь, когда надзиратель выйдет, он повернулся к нему спиной. Заинтригованный Имран во все глаза наблюдал за этой сценой. Новый сосед по камере обладал непонятной властью. Это был чернобородый человек, неопределенного возраста, горбоносый с глубоко посажеными глазами.
      - Ну что, злодей, - сказал он, - смею надеяться, что ты не перережешь мне ночью глотку. Как тебя зовут?
      - Нет, - честно сказал Имран и назвал свое имя.
      - Поверю, а что мне еще остается делать, с виду ты и вправду не похож на злодея. Хотя говорят, что такие, как ты, самые опасные. Иди садись, вон твое место.
      Имран подошел к указанной циновке и сел на нее.
      - А хочешь знать как меня зовут? - спросил сосед.
      Имран кивнул.
      - Меня зовут Ослиная Голова.
      Человек остался доволен изумлением, отразившемся на лице Имрана.
      - Что, не веришь?
      Имран покачал головой.
      - Во всяком случае, с недавних пор меня зовут именно так, Кахмас Ослиная Голова. К вашим услугам богослов, факих, ходжа Кахмас по прозвищу Ослиная Голова, отныне это будет моей нисбой.
      Ходжа Кахмас водрузил на голову зеленую чалму, лежавшую в изголовье и поклонился.
      - Зеленая чалма, - воскликнул Имран, тыча пальцем в пресловутый предмет.
      - Ты поразительно догадлив, друг мой, - заметил Ходжа Кахмас, - чалма именно зеленая, что с того?
      - Я вас видел, - продолжал восклицать Имран.
      - Что с того? - спокойно спросил ходжа Кахмас. - Многие меня видели. В медресе, где я читаю лекции студентам, и в суде, где я выступаю в роли консультанта по вопросам фикха.
      -Да нет же, вы были на тайном собрании сабийев.
      -Да, - горестно сказал ходжа Кахмас, - пусть будет проклят тот день, с него начались мои несчастья! Один мухтасиб попросил посетить это собрание и опровергнуть проповеди еретиков. Я кое-чем был обязан этому мухтасибу, кроме того полемика - это мое призвание, я почувствовал живейший интерес... Лучше бы у меня язык отсох в тот день! Через сутки мне подбросили записку со словом "берегись". А сабийи слов на ветер не бросают. Я побежал к мухтасибу, а он, мерзавец, вместо того, чтобы дать мне охрану, как подобает человеку моего положения, предложил временно посидеть в тюрьме. Мол, людей для охраны не хватает, а здесь безопасно. И вот теперь я все свободное от лекций и консультаций время провожу среди воров и насильников. Я, ходжа Кахмас, которому сам Ал-Йаман б. Рибаб предрекал блестящее будущее! Ну, а как ты сюда попал?
      Имран в который раз за последние несколько дней рассказал свою историю.
      Ходжа Кахмас покачал головой, таким образом, выразив сочувствие, а затем задал вопрос:
      - Как же ты попал на это собрание?
      Имран подумал, что если сахиб аш-шурта обманул его, то и он не обязан хранить молчание. Кто знает, какие возможности у этого человека? Так бывает, - уповаешь на одного, а помогает тебе совсем другой. Имран рассказал о сделке, заключенной им с сахиб аш-шурта.
      - Да а, - протянул ходжа Кахмас - плохи твои дела. Как я слышал, у начальника шурта неприятности по службе, к тому же его жена обратилась к кади с требованием (и все из-за того, что он дал ей развод) наказать мужа за прелюбодеяние. Наш судья вынес вердикт о том, что сей муж не подлежит хадду, поскольку он вступил в связь со своей рабыней. Не применяется хадд также к тому, кто вступил в связь с рабыней своего сына или внука, так как на это есть прямое указание посланника Аллаха: "И ты, и то, чем ты владеешь, принадлежит твоему отцу".
      Тогда истица стала утверждать, что рабыня принадлежала ей, а значит прелюбодеяние имело место. Кади обратился ко мне за советом. Я же привел слова ал-Мугира, который рассказывал со слов ал-Хайсана б. Бадра, передававшего со слов Харкуса, что Али не подверг хадду человека, вступившего в связь с рабыней своей жены, а Исмаил рассказал следующее со слов аш-Шаби: "Пришел человек к Абдаллаху и сказал ему: "Я вступил в связь с рабыней своей жены". Тот ответил: "Побойся Аллаха и не повторяй этого""...
      Ходжа Кахмас еще долго бы блистал своими знаниями, но Имран перебил его, произнеся:
      - Вот в чем причина.
      После этого он с мрачным видом лег, повернулся к стене лицом и не встал даже к ужину.
      * * *
      У сахиб аш-шурта, в самом деле были неприятности. Через несколько дней после отъезда Абу-л-Хасана, опять-таки во время послеобеденного сна, когда Ахмад Башир лежал, положив голову на бедро Анаис, вошел евнух и сказал, что Бахтияр просит его безотлагательно прибыть в здание шурта. Рассерженный сахиб аш-шурта вошел в приемный покой со словами:
      - Эй, мухтасиб, что за манеру ты взял будить после обеда?
      - Простите, господин, - ответил Бахтияр.
      - Что случилось?
      - Эти люди утверждают, что прибыли для проверки работы шурта.
      Ахмад Башир повернулся, трое сидящих у стены встали. Двоих он узнал, чиновники из судейских, лицо третьего было ему незнакомо.
      - У вас есть предписание? - спросил сахиб аш-шурта.
      Незнакомец протянул ему фирман, скрепленный печатью канцелярии Аглабидов. Ахмад Башир засмеялся.
      - Ничего, ничего, - сказал он удивленным людям, - приступайте. Бахтияр, дай им бумаги, какие понадобятся, - сахиб аш-шурта узнал на бумаге подпись своего тестя.
      При проверке были вскрыты грубые нарушения финансовой дисциплины. Так, например, при сведении платежных ведомостей, оказалось, что суммы, проходящие по статье "вознаграждение секретных агентов" выплачивались несуществующим лицам. Это было выявлено элементарным соотношением общей суммы расходов с количеством осведомителей, чьи личные дела имелись в картотеке. Сахиб аш-шурта пытался объяснить, что хорошим агентам приходилось платить вдвое, втрое больше. Но из-за существующих жестких норм приходилось проводить эти деньги на подставных лиц.
      - Я прекрасно вас понимаю, раис, - ответил ему дабир из Кайруана, - но существует порядок и его нельзя нарушать, это противоречит правилам.
      - Кроме того, при проверке камер предварительного заключения были обнаружены люди, содержащиеся без предъявленных им обвинений.
      - Разве всех упомнишь, - растерянно сказал Бахтияр, не выдержав взгляда начальника.
      Также сахиб аш-шурта были предъявлены жалобы, накопившиеся на него в канцелярии правителя Сиджильмасы. Но самым серьезным оказалось обвинение в недостаче золота, добытого на приисках Сиджильмасы и отправленного в прошлом году в Кайруан. Ахмад Башир знал, что тестю удалось тогда замять это происшествие. Теперь, видимо, делу был дан ход. Сахиб аш-шурта предлагалось в кратчайший срок возместить ущерб. Ахмад Башир попробовал договориться с комиссией. Чиновник - существо продажное по своей природе, начальник прекрасно знал это. Но проверяющие, оставаясь наедине с ним, рассыпались в благожеланиях, клятвенно заверяли его в искреннем расположении, но от денег наотрез отказывались, кивали друг на друга. Мол, если он возьмет, тогда и я не откажусь. Они выполняли чей-то заказ, и он прекрасно знал чей. От Абу-л-Хасана не было известий, и впервые за много лет Ахмад Башир почувствовал растерянность.
      - Скажи, любезный, - спросил он дабира, - если я возмещу ущерб, меня оставят в этой должности?
      - Я уверен, - заулыбался чиновник, - никаких распоряжений не было на этот счет.
      Сахиб аш-шурта вернулся в дом и прошел на женскую половину. Анаис спала, разметавшись по постели. Он сорвал полог в стенной нише, выбросил одежду, висевшую там, опустился на колени и отодрал половицы. Все свои деньги он хранил здесь, в металлическом ящике. До Ахмад Башира, все еще продолжавшего внутренний диалог с дабиром, не сразу дошло, что пальцы не ощущают привычного холода металла. Не веря осязанию, он просунул голову в дверную нишу и заглянул в яму... Тайник был пуст. Пятьсот тысяч динаров, собранных им за пятнадцать лет службы в полиции, и золото, которого недосчитались в Кайруане, исчезли. Сахиб аш-шурта долго сидел недвижно, глядя перед собой, время от времени цедя сквозь зубы: "Ах ты тварь". Никто, кроме жены, не мог этого сделать, она одна была посвящена в тайну хранилища. Из оцепенения его вывел голос Анаис: "Что случилось?" - сонным голосом спрашивала она.
      - Ничего, милая, - глухо отозвался Ахмад Башир, - лежи, лежи.
      Он поднялся, подошел к двери и крикнул евнуха. Али появился тут же, словно стоял за дверью.
      - Иди, - сказал сахиб аш-шурта, - иди передай Бахтияру, что я велел комиссии убираться к дьяволу, буду отдыхать, и чтобы ни одна собака, не смела меня беспокоить.
      После этого он закрыл дверь, разделся и лег рядом с Анаис...
      На следующий день сахиб аш-шурта был вручен фирман о снятии его с должности. Ахмад Башир поглядел на дату, приказ был подписан несколько дней назад.
      - Как быстро вы успели обернуться, - усмехнулся он, расписываясь в получении, - до Кайруана путь неблизок.
      - Вам надлежит освободить дом, - невозмутимо заявил дабир, - жилье казенное, его займет ваш преемник.
      - Уж не ты ли? - спросил Ахмад Башир.
      - Ну что вы, - улыбнулся дабир - мы по другой части.
      Ахмад Паша вернулся и сказал Анаис, которая сидя перед зеркалом, расчесывала волосы.
      - Собирайся, душа моя, мы переезжаем.
      - Куда? - удивилась Анаис.
      - В кайсару. Не забудь мою черную чалму, говорят, при дворе халифа этот цвет предпочтителен. Скоро мы уедем в Багдад. Да, - после небольшой паузы, словно убеждая себя, добавил Ахмад Башир, - я думаю, что скоро.
      * * *
      Утром ходжа Кахмас в сопровождении двух стражников отправился в здание суда. Из ворот тюрьмы он выходил с опаской, стражники, на его взгляд, не проявляли достаточного рвения, оберегая его персону, шли с ленцой, зевая. На некоторых оживленных улочках, ему даже приходилось сталкиваться с прохожими. Это было опасно для его жизни. Ходжа Кахмас хотел, чтобы перед ним расступались, как бывает, когда идет вельможа в сопровождении охраны, но он почему-то производил впечатление арестанта. У суда, который находился в одном из помещений мечети, было многолюдно: истцы и ответчики, ведущие тяжбы, сидели группами, в окружении сторонников; муллы, готовые за несколько дирхемов заключить или расторгнуть брак; писцы, с висящими на груди чернильницами, которые за полдирхема могли составить любое прошение или написать письмо и отнести его на почту; несколько бездельников, готовых за скромную, по их понятиям, плату выступить свидетелями на любой стороне.
      Стража осталась во дворе, а ходжа Кахмас вошел в дверь, у которой стояли два авана. Факих поклонился кади и, сделав вид, что не замечает его насупленных бровей, прошел и сел на свое место. В зале, кроме судьи, сидевшего на ковре спиной к колонне, находились еще два судебных служителя, два катиба и два писца.
      Один из судейских подошел к ходже и тихо сказал:
      - Кади спрашивает, почему ты опять опоздал?
      - Я еще в прошлый раз объяснил, - раздраженно ответил ходжа Кахмас, - я сейчас живу в тюрьме.
      Судейский кивнул и, вернувшись, передал ответ судье. Затем он вновь подошел к ходже.
      - Кади не спрашивает, где ты живешь, это твое личное дело, он спрашивает, почему ты опаздываешь на заседания?
      - Потому что я вынужден ждать, когда за мной придет охрана. Если они опаздывают, соответственно опаздываю и я, они поздно пришли за мной, поэтому я опоздал.
      Судейский кивнул и вернулся к кади. Тот выслушав посыльного, покачал головой и ударил в ладоши. Судопроизводство началось. Секретарь выступил вперед и провозгласил:
      - Слушается тяжба Хубайра против Абу-л-Фатха.
      В зал вошли и сели перед судьей двое простолюдинов.
      - В три часа пополудни на рынке пряностей Хубайр ударил Абу-л-Фатха и сломал ему зуб. Этому есть свидетели, они ждут во дворе. Абу-л-Фатх требует правосудия.
      Прочитав это со свитка, который он держал в руках, судейский посмотрел на кади. Судья спросил у обвиняемого:
      - Ты не отрицаешь, что сломал ему зуб?
      - Нет, - ответил обвиняемый, - но я не виноват. Он непочтительно отозвался о моей матушке.
      Судья поднял руку, требуя молчания, и повторил:
      - Ты не отрицаешь, что сломал ему зуб?
      - Нет, - с вздохом признал Абу-л-Фатх.
      - Смотрите, судья, - сказал истец, обнажая зубы, в которых была видна дырка.
      - Хорошо, хорошо, - брезгливо произнес судья, - закрой рот, я тебе не зубной врач. Возмещение ущерба - тысяча дирхемов. Одна десятая часть судебные издержки. Свободны. Следующий.
      Судейский развернул свиток и прочитал:
      - Масуди.
      Стоящий у двери выкрикнул имя, и в зал в сопровождении мухтасиба ввели человека, следом вошли еще двое, свидетели.
      - Что с этими? - спросил судья.
      Судейский заглянул в свиток.
      - Торговец седлами Масуди обвиняется в потреблении вина.
      - Признаешь? - спросил судья.
      - Признаю, - ответил Масуди, - взываю к милосердию, перепутал, думал вода.
      - Восемьдесят ударов плетью, - произнес судья и вопросительно посмотрел в сторону Ходжи Кахмаса.
      - Сорок, - отозвался ходжа Кахмас, - посланник Аллаха и Абу Бакр правдивый назначили сорок ударов за пьянство. Омар ал Хаттаб довел до восьмидесяти ударов.
      - Восемьдесят, - повторил судья и махнул рукой, - свободны. Следующий.
      Судейский заглянул в свиток.
      - Хайсам обвиняется в воровстве имущества.
      Ввели арестованного.
      - Признаешь? - спросил имам.
      - Нет, - ответил Хайсам, левая рука до локтя у него отсутствовала.
      - Чему равна стоимость украденного? - спросил судья.
      - Пятидесяти дирхемам, - ответил судейский.
      - Свидетели есть?
      - Есть.
      - Вторая кража?
      - Вторая.
      - Наведите справки о свидетелях, если они достойные люди, отрубите ему ногу.
      - Нет! - закричал Хайсам. - Не рубите мне ногу! Я не воровал, меня оболгали.
      - Уведите его, - поморщился судья.
      - В каком месте рубить ему ногу? - спросил судебный исполнитель.
      Судья посмотрел на Ходжу Кахмаса.
      - Что ты скажешь, ходжа?
      - Пророк велел рубить вору ногу в суставе или середине ступни, а затем прижигать рану.
      - Рубите так, чтобы осталась пятка, - распорядился судья и объявил обеденный перерыв.
      Стоящий у двери растолкал любопытных, столпившихся у входа и захлопнул дверь. Кади поднялся и вышел в соседнюю комнату, где для него накрывали стол. Он обедал отдельно. Все остальные через запасной вход вышли во двор и направились в ближайшую закусочную за углом.
      - Знаешь анекдот? - обратился ходжа Кахмас к судебному исполнителю.
      Тот поощрительно закивал головой.
      - К Харуну ар-Рашиду пришел старик и говорит: "Повелитель, отдай мне твою мать в жены, уж больно у нее задница велика, очень мне нравится". А тот ему отвечает: "Я бы отдал, но ведь через это и отец мой ее любит".
      Раздался дружный смех. Вместе со всеми смеялся и Ходжа Кахмас. На углу стоял дервиш в колпаке и потрясал, опустив глаза долу, глиняной чашей для подаяний, в которой позвякивали монеты. Он бормотал что-то себе под нос. Подойдя ближе, Ходжа Кахмас разобрал следующее:
      -... Сказал шейх: "Что касается состояний, то они суть искрение поминания Аллаха, когда они поселяются в сердцах, либо же, когда сердца поселяются в них..."
      Ходжа Кахмас достал какую-то мелочь и бросил в чашку. Дервиш поднял глаза и сказал:
      - Спасибо тебе, добрый человек. Воздастся тебе за все, что ты сделал.
      Ходжа Кахмас вздрогнул и посмотрел в лицо дервишу. Глаза его горели недобрым огнем. Ходжа Кахмас встревожено оглянулся. Товарищи его скрылись за углом, охраны же не было видно. Он вновь посмотрел в лицо дервишу, желая обрести спокойствие, но губы бродяги раздвигала зловещая улыбка. Ходжа Кахмас резким движеньем подобрал полы халата и бросился бежать обратно.
      Дождавшись судью, он сослался на рези в животе и в сопровождении стражников вернулся в тюрьму. Он был не на шутку испуган.
      Войдя в камеру, он облегченно вздохнул и сказал, обращаясь к Имрану:
      - Вот ведь как бывает. Мог ли я когда-нибудь подумать, что придет время - и тюрьма станет мне дороже родного дома.
      * * *
      Имран давно проснулся и меряя шагами камеру, ожидал пробуждения Ходжи Кахмаса. Утром, как обычно, за ним пришли стражники, чтобы проводить в медресе, где он должен был читать лекцию. Сквозь сон Имран слышал, как сосед отказался выходить из камеры, ссылаясь на плохое здоровье. Наконец, Ходжа Кахмас пошевелился, приподнялся и открыл веки.
      - Ну что ты, как курица, - первое, что сказал ходжа Кахмас, туда-сюда, туда-сюда.
      Имран не обиделся, глупо сориться с человеком, с которым ты заперт в четырех стенах.
      - Скорее как петух, - улыбаясь, сказал он, - я же мужчина.
      - Чему радуешься, глупец? - злобно сказал ходжа Кахмас. - Помилование получил?
      - Да нет, не получил. Вот проснулся, пощупал - голова на месте, значит, живой, вот и радуюсь.
      - Ответ достойный мудреца, - справедливо заметил ходжа Кахмас.
      - Тебе лучше? - спросил Имран. - Может врача попросить?
      - Не надо врача, моей болезни он не поможет. Дервиш меня вчера напугал, охота за мной началась.
      - Ты не ошибся?
      - Я! Я людей насквозь вижу. Они меня в покое не оставят. Что делать, ума не приложу. Не век же мне здесь жить.
      - Утешься, глядя на меня. Убьют тебя или нет, это еще вопрос, а вот мне вряд ли что-нибудь поможет.
      - Ишь ты, как заговорил, деревенщина, - усмехнулся факих, - послушаешь, прямо философ.
      - Если не хочешь, не разговаривай со мной, - наконец обиделся Имран, ты, наверное, считаешь ниже своего достоинства говорить с крестьянином. Где уж нам, дуракам, с вами образованными разговаривать.
      - Ладно, ладно, - остановил его факих, - что же нам еще делать, как не разговаривать, день впереди. О чем будем говорить? Хочешь, прочту тебе лекцию, которую должен был сегодня читать в медресе.
      - Да, прошу тебя.
      - Тогда сядь, не мельтеши перед глазами.
      Имран послушно опустился на свое ложе. Ходжа Кахмас поднялся, откашлялся, сделал несколько шагов к двери, повернулся и стал говорить.
      - Речь пойдет, сегодня, об одном из достойнейших мужей, стоявших у истоков движения хариджитов, досточтимом Урве бинт Хубайре. Он первый обнажил свой меч, именно он тогда подошел к ал Аш'асу б. Кайсу и сказал: "Что за подлость, о Аш'ас, и что за избрание третейских судей? Разве постановление одного из вас более надежно, чем постановление Аллаха?" Затем он обнажил меч, ал-Аш'ас отстранился, и он ударил мечом по заду кобылицы. Урва б. Хубайр после этого уцелел в битве при ан Нахраване и дожил до дней Муавии. Затем он пришел вместе со своим мавла к Зийаду б. Абихи. Зийад долго расспрашивал его об Абу Бекре и Умаре, и он хорошо отозвался о них. Затем он спросил его об Усмане, а Урва ответил: "Я защищал Усмана во время его правления в течение шести лет, но после этого я отрекся от него из-за новшеств, которые он ввел". Зийад спросил его об Али, и Урва сказал: "Я признавал его покровителем до тех пор, пока он не избрал двух третейских судей, тогда я отрекся от него". "А что ты думаешь обо мне?" - спросил Зийад. Бесстрашный Урва ответил: "Начало твое - прелюбодеяние, конец твой необоснованное притязание, а в промежутке между ними ты еще не повинующийся Господу своему". За это Зийад приказал обезглавить его. Так погиб этот герой, умножая число мучеников нашей веры.
      Речь ходжи Кахмаса была прервана тюремщиком, который принес завтрак, состоявший из лепешек с пресным сыром и котелка с водой.
      - Господин, - обратился к Ходже Кахмасу тюремщик, - я передал повару вашу жалобу, он сказал, что отдельно для Вас никто готовить не будет и если Вам не нравится, то вас здесь никто не держит.
      - Какой негодяй, - сказал Ходжа Кахмас, - а знаешь ли ты, братец, что заключенному полагается ежемесячное довольствие на сумму, равную десяти дирхемам? И пусть повар не надеется меня провести, я считаю каждый кусок хлеба и скоро выведу его на чистую воду. А потом подам жалобу правителю.
      - Если хотите, - продолжал тюремщик, - дайте мне денег, я схожу и куплю вам чего-нибудь получше.
      - Не надо, братец. Иди. Тем более, что постная пища улучшает работу мозга.
      Тюремщик вышел и запер за собой дверь. После завтрака Ходжа Кахмас сказал:
      - Ну, как, продолжать лекцию?
      - Ходжа, а не мог бы ты объяснить мне, как все это получилось? неожиданно попросил Имран.
      - Что именно?
      - С самого начала. Я ничего не понимаю - сабийи, Аббасиды, Омейяды. Почему они убивали и продолжают убивать друг друга, что они не могут поделить? У меня голова кругом идет. Я пахал землю и ничего не знал об этом.
      - Как что? - усмехнулся Ходжа Кахмас. - Власть, деревенщина. Все в этом мире крутится вокруг власти, которая дает все: богатство, почет, силу.
      - Разве власть не принадлежит людям по определенному праву наследования?
      - Принадлежит, но как раз за это право и идет борьба. Ведь пророк, да будет доволен им Аллах, умер внезапно, не указав преемника, к тому же он не оставил сына в качестве наследника. Ближайшими родственниками пророка были Аббас и Абу Талиб, они приходились ему дядьями и оба происходили из рода Хашим. После правления несомненных авторитетов и сподвижников Мухаммада (в то время Али был еще слишком молод, чтобы претендовать на власть) к власти пришли Омейяды, обладавшие на тот момент реальной силой. Омейяд, Муавия сын Абу Суфьяна, командовал сирийскими войсками, за их спиной стояла арабская знать с их деньгами, связями и заинтересованностью друг в друге. На власть также претендовал и Али, но борьба Алидов и Омейядов закончилась убийством Али в 661 году. Его зарубил в мечети некий Мулджам.... Пока все ясно? спросил ходжа Кахмас.
      - Да, - кивнул Имран, - продолжай, прошу тебя.
      - Движение, которое погубило Омейядов, зародилось на востоке халифата. Люди так устроены, что рано или поздно любая власть им становится не по нраву. А на востоке недовольство крестьян соединилось с недовольством с обедневшей иранской знати - дихканами, которые считали себя выше арабов. Здесь крестьянство было более недовольно своей участью, чем те, которые проживали в самом халифате. Ведь с неарабов, кроме хараджа, брали еще и подушный налог - джизью. Кроме того, несмотря на победное шествие ислама, здесь еще не были утрачены корни с зороастризмом.. Все это способствовало брожению и беспорядкам. Многие полагали, что причина кроется в Омейядах, и легко принимали идею о том, что с возвращением власти в дом пророка на земле воцарится справедливость. Поэтому Алиды, начав свою пропаганду, нашли горячий отклик в сердцах людей. Их союзниками были Аббасиды, причем они сначала были на вторых ролях, никто не воспринимал их серьезно.
      - Почему? - спросил Имран. - Ты же сказал, что и Аббас и Абу-Талиб были дядьями пророка.
      - Верно, - сказал довольный ходжа Кахмас, - я смотрю, ты внимательно слушаешь. Дело в том, что ал-Аббас никогда не пользовался среди мусульман большим уважением. В период становления ислама он долго занимал выжидательную позицию, а в битве при Бадре, которая состоялась во 3-ом году, он даже выступил против пророка. До самой своей смерти он больше обогащался, чем служил делу ислама. Его сын Абдаллах был наместником Али, в пору его халифата, в Басре, но после третейского суда покинул его. Позднее он даже признал законность халифата Муавии, сына Абу-Суфьяна. Аббасиды никогда не имели особых заслуг в деле веры. Что же касается Абу Талиба, отца Али, - он будучи старейшиной рода Хашим, взял Мухаммада под защиту в трудное дня него время. Еще большие заслуги перед исламом имел Али, человек, первым обнявший пророка и признавший его веру, ближайший сподвижник, пользующийся репутацией рьяного блюстителя чистоты ислама. Но так всегда бывает- кто ходит с краю, тот всегда ест в середине.
      Итак, выступая как помощники Алидов, они благодаря своей энергии и дальновидности, вскоре достигли руководящего положения в антиомейядской пропаганде. От имени семьи пророка они рассылали своих эмиссаров в самые отдаленные уголки халифата, призывали мусульман к борьбе. Таким образом, имя Али служило интересам Аббасидов. Первый бунт начал Худжар б.Али в мечети Куфы в 51 году. Он протестовал против поношения Али на кафедрах по приказу Муавии. Ал-Мугира, наместник Омейядов в Куфе, в наказание лишил Алидов права на месячное и годовое довольствие, положенное им, как семье пророка.
      Плохую службу Алидам сослужили их распри из-за дохода с земельных участков рядом с Мединой и двух оазисов, Фазак и Хайбар, в трех днях пути от Медины. Они никак не могли поделить его между собой. Дошло до того, что Омейядами в Медине было устроено позорное публичное разбирательство этого дела. Все это было на руку Аббасидам, которые вскоре уже стали утверждать, что алид Абу Хашим, живший в Хумайме, в имении Аббасидов, перед своей смертью завещал Аббасиду Мухаммаду б.Али некий "желтый свиток", который якобы хранился у Алидов, как доказательство особого знания, полученного ими от пророка. "Желтый свиток" никогда не был предъявлен, и, тем не менее, это голословное утверждение сделало Мухаммада б. Али фактически главой организации приверженцев Абу Хашима. Так Мухаммад б.Али стал первым Аббасидом, которого хашимиты признали имамом, ибо по их учению, истинным имамом становился тот, кто унаследовал от предшественника тайное знание. Тогда же Салама б. Буджайр - глава тайной организации хашимитов, передал Мухаммаду б.Али список наиболее авторитетных приверженцев Абу Хашима в Куфе. Известно, что Аббасид Ибрахим б.Мухаммад советовал своим приверженцам воздерживаться от поддержки алидских восстаний и всячески способствовать изоляции алидских претендентов на халифат от шиитские настроенной массы. Также известно, что Ибрахим во время хаджа в Мекку получил от них 200 тысяч динаров и передал им, что посылает к ним Абу Муслима, который возглавит восстание. "Я надеюсь, - сказал он, - что именно Абу Муслим, принесет нам власть".
      Что же делает Абу Муслим, появившись в Хорасане, куда был перенесен центр восстания? Он сразу же начинает устранять алидских авторитетов, одного за другим. Все что делалось тайно. Аббасиды все еще искусно лавируют, отказываясь публично заявлять о своих притязаниях. Пропаганда ведется от имени ар-Риды "благоугодного" из рода Мухаммада. Это позволяло Аббасидам скрывать свои истинные намерения. Однако восстание Зайда б.Али в Куфе в 123 году уже показало, что под "Благоугодным из рода Мухаммада" Аббасиды подразумевали себя, а не Алидов. Да и как было Аббасидам не скрывать свои намерения, если даже в ядре призыва "да'ва" не было единого мнения о новом халифе. Известно, что Абу Салама - глава пропаганды в Куфе, человек исключительного благородства, чести и справедливости, - накануне восстания намеревался созвать совет из потомков Али и Аббаса для того, чтобы они сами избрали халифа. Однако между этими семьями уже зрела вражда. И тогда Абу Салама, заявив, что они не договорятся, решил самостоятельно вручить власть Алидам. Он разослал послания Джа'фару ас-Садику, Али б. Хусайну, Омару б. Али б. Хусайну б. Али и Абдаллаху б. Хасану б. Хасану б. Али, предложив каждому по отдельности власть, чтобы из числа согласных они сами выбрали халифа. Но кого-то посланцы Абу-Саламы не нашли, кто-то отказался тихо. Джафар ас-Садик демонстративно сжег приглашение. Последствия этого поступка Абу Саламы печальны, он был убит по приказу Абу-л-Аббаса и Абу Муслима.
      - Подожди-ка, - воскликнул Имран, - на собрании ты говорил, что именно Абу-Муслим предложил Джафару возглавить восстание.
      - На собрании у меня были другие цели, к тому же для простолюдинов исторические тонкости несущественны.
      - Еще помнится, ты выступал за Аббасидов, а теперь говоришь, что их законность сомнительна.
      - Я выступал не за Аббасидов, а против сабийев. Это две большие разницы. А если ты будешь уличать меня во лжи, я вообще ничего не буду рассказывать.
      - Прости, не буду, но я вовсе не уличаю тебя во лжи, просто мне не понятно. Продолжай, пожалуйста.
      - Видишь ли, приятель, история зачастую состоит из противоречащих друг другу фактов, и задача ученого в том и состоит, чтобы рассказать обо всем, но при этом высказать свое мнение и извлечь истину, а истина состоит в том, что в критический момент Аббасиды оказались единственной силой, готовой взять власть в свои руки. Пассивность Алидов была обусловлена их уверенностью в своей правоте, их постоянные распри между собой облегчили задачу Аббасидов. В тот момент, когда нужно было назвать таинственного Ар-Риду, от имени которого велась борьба, не нашлось ни одного Алида, способного принять власть в свои руки. Единственным подходящим человеком, находившемся в Куфе, оказался Аббасид Абу-л-Аббас, которого и провозгласили халифом.... Пока что достаточно, - объявил ходжа Кахмас, - я устал, хочу прилечь, продолжим после обеда.
      Но после обеда у ходжи Кахмаса испортилось настроение, и он с мрачным видом пролежал до вечера, глядя в потолок. Имран же сидел, размышляя над услышанным, и все время порываясь что-нибудь спросить, сдерживал себя.
      * * *
      - Ну, так что же, мой любознательный друг, на чем мы остановились? ходжа Кахмас проснулся в благодушном состоянии духа и с улыбкой смотрел на Имрана.
      - Ты сегодня тоже не пойдешь на службу? - спросил Имран.
      - Сегодня пятница - день самопознания. Халиф дарит пятницу всем своим подданным, чтобы они совершенствовались в своих достоинствах, короче говоря, выходной.
      - Мы остановились на том, что не нашлось рядом ни одного Алида, и Абу Муслим, вручил власть Аббасиду Абу-л-Аббасу.
      - Да а, - протянул ходжа Кахмас, - Абу Муслим, он представляется мне странной фигурой. Народная молва сделала его героем. Да, действительно, он возглавил боевые действия против султана Насра, наместника Мерва, он проявил качества полководца, его люди беспрепятственно проникали в город. Пользуясь подземными ходами, они появлялись в любом месте. Как-то раз они неожиданно появились в мечети, у минбара. Беднягу имама чуть не парализовало от страха. Абу Муслим привез пять тысяч телег с листьями и ветками, чтобы засыпать рвы вокруг города. Да, он победил Омейядов.
      Есть сведения о том, что Абу Муслим предлагал возглавить восстание шестому алидскому имаму Джафару ас-Садику, но имам отказался. Но мы достоверно знаем, что Абу Салама, предложивший Джафару ас-Садику стать халифом, был предательски умерщвлен по приказу Абу-л-Аббаса и, конечно же, это было сделано людьми Абу Муслима. В связи с этим возникает вопрос, не готовил ли Абу Муслим западню Джафару ас-Садику, не хотел ли он убить и его, ведь если бы в Куфе появился Джафар, то Абу-л-Аббаса никто и не заметил бы. Настолько велик был авторитет Джафара б.Мухаммада ас-Садика. Но осторожный имам все понял и отказался.
      Дальнейшая участь героя Абу-Муслима известна. Он верой и правдой служил Аббасидам. Когда правитель Хорезма отказался признать Аббасидов и призвал на помощь китайцев, Абу Муслим жестоко расправился с ним. Здесь надобно отметить одну особенность, столь часто повторяющуюся на протяжении всей истории человечества, что скорее ее следует считать законом. Рано или поздно, отношения военачальника и его повелителя заходят в тупик. Полководец, благодаря своим талантам, достигает славы, мощи и популярности, которыми повелитель пользуется по праву рождения, но тогда вступает в силу пословица: "Головы двух овнов в одном котле никогда не сварятся". Если мы окинем взором череду героев древности, то мы заметим, что либо военачальник в результате заговора свергал своего султана и занимал его место, либо султан казнил своего полководца. Популярность Абу-Муслима росла и, как это бывает с удачливыми полководцами, в какой момент он стал неудобен правящему режиму. Любовь и ревность - они ходят рядом, любовь народа вызвала ревность халифа. При дворе решили, что он опасен. Его под благовидным предлогом заманили в Багдад и убили. Так закончил свои дни человек, принесший власть Аббасидам.
      - А что стало с Омейядами? - спросил Имран.
      - С Омейядами жестоко расправились. Их преследовали и убивали, не щадя ни женщин, ни детей. Одному из них удалось бежать в Кордову. Дела у него там сложились удачно, и он в скором времени провозгласил себя эмиром.
      - А что стало с Алидами? - спросил Имран.
      - Ничего. Видишь ли, репрессии против Алидов могли бы настроить народ, в первую очередь теологов и других образованных людей, против Аббасидов. Нет, их никто не трогал поначалу. Им сохранили все права, они получали пенсии. Курайшиты и хашимиты поныне пользуются привилегиями. Но смириться с верховенством Аббасидов они не могли, поэтому вскоре новой власти пришлось подавлять их силой. Ал-Мансур - второй аббасидский халиф, преследовал и истреблял Алидов. Говорят, что в его тайных погребах было обнаружено много убиенных Алидов, с ярлыками на ушах, на ярлыках были их имена.
      Ходжа Кахмас забыв, что он не на лекции, а в тюрьме, ходил по камере, словно по кафедре, жестикулируя и возвышая голос.
      - Теперь возникает следующий вопрос! Вопрос крайне неприятный для Алидов. Спрашивается, чего ради, собственно говоря, погибают люди, тысячи людей из числа приверженцев Али, из числа тех, кого они ведут за собой, ведут, чтобы в какой-то момент отказаться от власти, тем самым предавая тех, кто ради них положил свою жизнь на алтарь их притязаний? Удивительное дело, Али погубило миролюбие - и это странным образом наложило отпечаток на все его потомство, а ведь, как известно, когда нужна твердость духа, мягкость неуместна, мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания. К тому же от миролюбия до трусости всего один шаг. Другое дело семеричники, как они себя называют. Ну, собрание, где мы с тобой были.
      - Да, да, - закивал Имран.
      - Эти знают, как своего добиться. Все идет в ход: наглое вранье, угрозы, убийства. О Аллах, не дай свершиться тяжкому греху, отведи от меня руки нечестивцев.
      - Устад, расскажи про семеричников, - попросил Имран.
      Удивленный новым обращеньем, ходжа Кахмас взглянул на собеседника и довольно улыбнулся.
      Имран, в самом деле чувствовал все нарастающее уважение к человеку, столь свободно рассуждающему об истории религиозных войн.
      - Расскажу, - пообещал ходжа Кахмас, - но не сегодня, ибо я собирался пойти в хазинат ал-хикма.
      Ходжа Кахмас оделся, вызвал стражника и ушел.
      Имран, оставшись один, через некоторое время вызвал тюремщика и сказал ему:
      - Послушай, братец, нельзя ли и мне пойти на прогулку? Клянусь Аллахом, у меня уже ноги опухают от неподвижности.
      - Чего захотел, - усмехнулся тюремщик, - тебе прогулки не разрешены.
      - Ну так пусть уж казнят меня скорее, нет больше мочи сидеть взаперти.
      - Разговор окончен, - сурово сказал надзиратель и закрыл дверь.
      - Эх, будь ты проклят, сахиб аш-шурта, за напрасную надежду! причитая, Имран принялся ходить по камере, бия себя в грудь. Слезы потекли по его щекам.
      Дверь камеры отворилась и тюремщик сказал, сжалившись над заключенным:
      - Ладно, пойдем - двор уберешь. Только смотри у меня - без глупостей.
      - Клянусь своей жизнью, ты останешься, доволен мной, - заверил Имран.
      - Глупец, - насмешливо сказал надзиратель, - нашел, чем клясться. Да за твою жизнь сейчас никто и даника не даст. Иди уж.
      Тюремщик вывел Имрана во двор и поручил убрать тюремный двор.
      - Метлу возьмешь у стражника, за будкой. Эй, Аббас, - крикнул надзиратель, обращаясь к стражнику, - дай ему метлу и присмотри за ним, я сейчас еще пару человек приведу.
      Имран схватил метлу и принялся старательно махать ей. Никогда еще грязная работа не приносила ему такого удовольствия. Надзиратель привел еще двух человек, поставил в ряд и принялся командовать, заставляя заключенных ритмично взмахивать метлами. Имран вначале двигался в середине, затем переместился к стене, в нижней части которой, почти у земли, были прорезаны небольшие, забранные решетками вентиляционные окна полуподземных камер. Из этих окошек тут же послышались голоса: "Легче, легче маши метлой, придурок, пыль не поднимай, ублюдок, собачий сын".
      - Давай, давай, не останавливайся, - рявкнул надзиратель, увидев, что заключенный замедлил движения, - раз - два, раз - два.
      Но вскоре ему надоело командовать. Жар с неба и пыль с земли сделали свое дело. Надзиратель убрался в тень от будки стражника и принялся обмахиваться дощечкой, на которой были записаны имена работающих.
      Имран подметал, не поднимая головы и не реагируя на оскорбления, доносящиеся из камер, но среди потока ругани он вдруг услышал свое имя. Не веря своим ушам он скосил глаза, наклонил голову и увидел в сумраке окошка чей-то горящий взор.
      - Имран, это я - Ибрахим, рад видеть тебя в добром здравии.
      Имран вздрогнул и оглянулся. Надзиратель о чем-то лениво беседовал со стражником, стоящим у ворот.
      - Здравствуй, - через силу произнес он, ему было тяжело разговаривать. Чувство вины тяготило его. Тяжесть предательства сковала язык. Как он надеялся избежать этой встречи.
      - Где ты сидишь? - спросил Ибрахим.
      - Там, - неопределенно повел головой Имран.
      - А меня, видишь, под землю запрятали. Тебя допрашивали?
      - Да.
      - Ты что-нибудь сказал им?
      - Нет.
      - Хорошо. Меня скоро отправят на золотые прииски. Говорят, это верная смерть, одни рабы там работают. Если мне не удастся бежать, дело будет плохо. А если тебе повезет, помни о своем обещании.
      - Да, конечно, хотя вряд ли я отсюда выберусь, - сказал Имран.
      - Послушай, говорят, где-то здесь отсиживается Кахмас, провокатор, который был на собрании. Ты случайно не видел его?
      - Нет.
      - Ему вынесен смертный приговор нашей организацией, ему и сахиб аш-шурта.
      - Эй ты там! - возмущенно завопил надзиратель. - С кем ты там разговариваешь?
      - Кто, я? - переспросил Имран, он остановился и поднял голову.
      - Ты, овечий хвост, сын блудницы. Ну-ка, подойди сюда.
      Имран подошел и сказал с ненавистью, глядя в глаза надзирателю.
      - Не смей оскорблять мою мать.
      - Ах ты, негодяй! - изумился надзиратель, занося кулак над головой заключенного. Имран перехватил руку и сжал ее у запястья. Ударить тюремщика он все же не посмел. Надзиратель свободной рукой вцепился в одежду противника. Так они стояли и толкались, под хохот и улюлюканье арестантов, пока стражник не подошел и не треснул Имрана по голове свободным концом алебарды. Имран упал под общий смех, увлекая за собой надзирателя. На крик стражника из дежурного помещения прибежали несколько человек из тюремного персонала и разогнали всех работающих по камерам.
      * * *
      Разговаривая с хозяином кайсары, Ахмад Башир понял, что известие о его отставке распространяется очень быстро. Не было обычного подобострастия. Он переехал в гостиницу на следующий день. Прислугу пришлось отпустить, он взял с собой только Анаис. Близость с ней не утратила еще своей новизны, и это скрашивало дни, которые он переживал.
      Тяжелым испытанием было оставаться в городе после утраты власти. Осведомители сразу перестали здороваться с ним. Бывшее подчиненные делали вид, что не узнают его и старались при встрече с ним отвернуть голову. Хуже всего было то, что деньги таяли с неимоверной быстротой. Каждое утро Ахмад Башир ходил к начальнику почты, к бывшему сотрапезнику, но тот разводил руками. Письма из Багдада не было. После визита на почту Ахмад Башир покупал у подпольного торговца спиртным кувшин вина и возвращался в номер, где тонкие стены были не в силах сдержать крики Анаис. Ахмад Баширу было неловко, он не раз просил девушку не кричать, но рабыня, смеясь, говорила: "Я не могу не кричать, когда чувствую в себе эту штуку. Меня просто распирает". Ахмад Башир ухмылялся и засыпал. О пропавших деньгах он старался не думать. Лишь иногда, просыпаясь в мрачном расположении духа, лежал, вынашивая планы мести своей бывшей жене. Деньги вскоре закончились, и хозяин кайсары потребовал освободить занимаемую комнату. Ахмад Башир не стал спорить, связал пожитки, взял Анаис за руку и отправился в караван-сарай. Здесь можно было жить в кредит, уверив хозяина в том, что ждешь товар с караваном. Ахмад Башир не стал врать про караван, все равно бы ему не поверили. Он сказал, что ждет денежный перевод из Багдада, и из последних монет оплатил две ночи. Условия здесь были хуже. Лошади, верблюды и прочая живность были стреножены прямо во дворе, под окнами гостевых комнат, и в любое время дня и ночи оглашали окрестности ревом, не говоря уже о запахе, который исходил от них. Но делать было нечего. Ахмад Башир оставил Анаис и отправился бродить по городу. Многие из тех, кто раньше платил ему мзду, показывали на него пальцем, он чувствовал это спиной. Ахмад Башир зашел к Бургину и одолжил у него несколько динаров. Бургин был умен, он не изменил своего отношения к бывшему начальнику, Ахмад Башир уважал Бургина.
      - Я верну тебе долг, - заверил Ахмад Башир.
      - Ничего, - сказал Бургин, - жизнь - это шахматы: черная клетка, белая клетка.
      - Это ты правильно говоришь, - отозвался Ахмад Башир, - у тебя есть вино?
      - Есть, но не стоит в полдень пить вино, очень жарко.
      - Ничего, налей мне, - попросил Ахмад Башир.
      Он осушил чашу, налитую Бургином, и поблагодарил.
      - Будь осторожен, раис, - сказал Бургин, - до меня дошло, что сабийи хотят расправиться с тобой. Они знают, что ты схватил махди.
      - Я это учту, спасибо тебе.
      Ахмад Башир вышел из лавки и побрел, куда глаза глядят. Дорога привела его на невольничий рынок, он поднял голову,и увидел торговца, продавшего ему Анаис.
      Торговец почтительно поздоровался и спросил, доволен ли господин начальник покупкой. Ахмад Башир кивнул и подумал, что это может быть единственный человек в городе, не знающий об его отставке.
      - Как базар? - спросил Ахмад Башир.
      - Благодарение Аллаху, раис, помалу торгуем, цены вот везде упали. За одного раба в среднем выручаем по двести дирхемов, а если еще вычесть таможенные пошлины, да расходы на торговлю, аренду помоста, старшине, останется сто пятьдесят дирхемов. Ведь таможня с головы просит четыре динара, никогда такого не было.
      - А я думал, это выгодное дело, - улыбнулся Ахмад Башир.
      - Ну, в убыток, мы не торгуем.
      - А как ты думаешь, в Багдаде раб дороже стоит, чем здесь?
      - Конечно, столица все же, рабы там стоят дороже, с одной стороны. С другой стороны, и расходов больше. Хотя, если удачно купить партию, подешевле, можно сорвать хороший куш.
      - А что, приятель, - продолжал расспрашивать Ахмад Башир, - наверное, есть тонкости твоей торговли, какие-то рабы дороже ценятся, другие дешевле.
      Он сам не понимал своего интереса, но какие-то мысли зрели в голове.
      - Да, раис, непременно. Например, надо помнить, что красивая нубийская девушка стоит дороже других цветных, она очень хороша как наложница. За нее можно выручить до трехсот динаров. У белых рабов совсем другая цена. Красивая девушка стоит тысячу и больше динаров. У индийских женщин другие преимущества - они послушны, а разведенные вновь становятся девственницами. Правда, они быстро увядают. Их мужчины хороши в качестве домоправителей. С неграми лучше не связываться; чем они чернее, тем безобразнее. Их натура ритм и танцы, и еще у них шершавая кожа. Турчанки хороши, и красивы, и белы, хорошо готовят, но расточительны и ненадежны. Хорошо торговать греками - и женщинами, и мужчинами.
      - Хорошо, - остановил его Ахмад Башир, - удачи тебе.
      - И вам удачи, раис.
      Ахмад Башир кивнул и направился к выходу. К работорговцу, с улыбкой глядящему в спину, удаляющемуся сахиб аш-шурта, подошел товарищ и спросил:
      - Чего он хотел от тебя?
      - Спрашивал, как торговля идет, что почем.
      - А ты знаешь, что его погнали как собаку.
      - Знаю, слышал.
      - А что же ты любезничал, плюнул бы ему в бороду. Сколько он нашей крови выпил, - по два динара с головы требовал.
      - Он у меня рабыню купил, мог без денег взять, а он заплатил. Я добро помню.
      - Какую рабыню?
      - Анаис.
      - Ты же хотел ее себе оставить.
      - Хотел, хорошая была девица, в любовных утехах ей равных не было. Так получилось. А ты иди займись делами. Ишь ты, расхрабрился! Где ты раньше был?
      * * *
      Сделав несколько шагов, Ахмад Башир услышал чье-то бормотание и, оглянувшись, он увидел, что за ним увязался юродивый.
      - Подай Божьему человеку, подай бедному человеку, - бормотал юродивый, стараясь забежать вперед.
      - Бог подаст, - раздраженно сказал Ахмад Башир.
      Юродивый не отставал, пытаясь схватить Ахмад Башира за руку.
      - Иди своей дорогой, пока я тебе шею не свернул, - брезгливо отмахиваясь, сказал Ахмад Башир.
      - Смотри, - крикнул отставший юродивый, - как бы тебе не свернули шею.
      Пораженный Ахмад Башир стремительно повернулся, но тот уже затерялся в толпе. Вспомнив предостережение Бургина, Ахмад Башир покачал головой и отправился в Караван-сарай. Анаис встретила его со слезами на глазах.
      - Мне страшно, господин, - причитала она, - ты оставил меня на весь день. Здесь ходят какие-то ужасные люди, стучат в дверь, заглядывают в комнату. Какой-то нахальный дервиш спросил, не здесь ли живет разжалованный сахиб аш-шурта. Я плюнула ему в глаза и захлопнула дверь. Потом приходил хозяин караван-сарая и спрашивал, не получил ли ты деньги. Может, мы переедем в другое место, снимем отдельный дом?
      - Дом? - раздраженно сказал Ахмад Башир. - Какой дом, я остался без денег. Дай мне вина.
      Анаис достала из ниши в стене кувшин и поставила перед хозяином.
      - Я принес еды, - сказал Ахмад Башир, - там возьми в корзине. Ты, наверное, голодна.
      Весь вечер он пил вино и размышлял над своим положением. Все чаще и чаще ему приходила в голову мысль, что на этот раз чутье его подвело, он сделал ошибку и потерял: деньги, власть, положение, все то, чего он добивался всю свою сознательную жизнь.
      - Пожалуй, надо убираться отсюда, - задумчиво сказал он перед сном, поедем в Багдад, напомним о себе. Были бы деньги, купить здесь рабов и продать там. Говорят, на этом можно заработать, оправдать дорогу и еще получить прибыль.
      - Господин, ты отпустил всю прислугу, - сказала Анаис, - ведь их можно было продать.
      - В самом деле. Мне это не пришло в голову, но ведь еще не поздно продать тебя.
      Ахмад Башир почувствовал, как она напряглась под его руками.
      - Ну, ну, я пошутил, успокойся. Слишком высокую цену я за тебя заплатил. Одна радость в жизни осталась. Это ты. Как сказал поэт:
      "Я вложил мою душу в упование на Аллаха,
      как вкладывают в ножны клинок,
      и она покоится в нем".
      Ахмад Башир гладил Анаис по спине до тех пор, пока ее тело вновь не стало податливым. Тогда он лег на нее и сорвал стон с ее губ и, это было лучше всякой музыки, лучшим утешением.
      - Как это на меня не похоже, - сказал он, засыпая. - Я потерял с тобой рассудок, совсем как мальчишка. Чем это все кончится!
      Через некоторое время он проснулся, весь мокрый от пота.
      - Как жарко здесь, совсем нечем дышать. В кайсаре было прохладней, там стены каменные, а здесь глина, - жаловался Ахмад Башир, нащупывая одежду. Я пойду спать на крышу, тебе туда нельзя, там только мужчины.
      Анаис что-то пробормотала во сне и повернулась на другой бок. Ахмад Башир поднялся на крышу, спотыкаясь о спящих, отыскал свободное место и лег под черным небом, усыпанным алмазами.
      Глубокой ночью перед дверью, за которой спала Анаис, остановились двое людей. Коротко объяснившись жестами, они ворвались в комнату и нанесли несколько ударов кинжалами спящей девушке.
      - Здесь только женщина, - тихо сказал один из них, - ты ошибся.
      - Я не мог ошибиться, - ответил второй, - он перехитрил нас. Надо уходить.
      После этого убийцы покинули комнату.
      * * *
      Ходжа Кахмас весь день провел в библиотеке, которая находилась в одном из помещений соборной мечети. Сначала он долго рылся в каталоге, затем, разыскав нужную ему книгу, сочинение Хишама б. ал-Хакама о шиитских ересях, читал ее оставшуюся половину дня. Затем он встретил коллегу по кафедре, мутакалимма Джундуба и долго говорил с ним о противоречиях ханифитского и шафиитского мазхабов, разговор мало-помалу перешел в спор о сотворенности Корана, как считал Ходжа Кахмас, и несотворенности Корана, как считал схоласт Джундуб. Дело кончилось тем, что стороны, не выдержав аргументов, вцепились друг другу в бороды. Коллега Джундуб был более массивен, и ходже Кахмасу пришлось бы плохо, если бы не студенты, поспешившие их разнять. Вернувшись в тюрьму, он застал Имрана, прикладывающимся головой, на которой выросла здоровенная шишка, к холодной стене.
      - Остужаешь мозги? - спросил ходжа Кахмас.
      - Да, - нехотя ответил Имран, но затем все же рассказал о драке с надзирателем.
      - Смотри, а то ведь упрячут в карцер.
      - Хотели, но выяснилось, что карцер полон. Сказали, как освободится, меня сразу переведут туда.
      Ходжа Кахмас снял чалму, халат, сандалии и стал устраиваться на своем месте.
      - Ты обещал рассказать про семеричников, - напомнил Имран.
      - Обещал, - согласился ходжа Кахмас, - но я что-то устал, там было так душно.
      - Ну, немного, очень тебя прошу.
      - Ну, хорошо, - согласился ходжа Кахмас, - ладно, немного расскажу, потом буду спать, завтра мне в суд идти. Итак, семеричники, или сабийи, их еще называют исмаилитами, оттого, что они признали имамат Исмаила б. Джафара старшего сына Джафара ас-Садика. Также их называют батиниты, оттого, что они утверждают, что всякое явное имеет скрытый смысл - батин. В их философии явная компиляция других учений. Так, например, об Аллахе они говорят, что он ни существующий, ни несуществующий, ни знающий, ни незнающий, ни всемогущий, ни бессильный. Лично я в этом вижу явные элементы китайского учения дао. Но, впрочем, я не о том стал говорить, тебе все равно этого не понять.
      Причиной возникновения исмаилизма было следующее. Джафар ас-Садик не был женат ни на одной женщине. Все его дети были произведены от наложниц, от этого произошла путаница с наследием имамата. Объявленный наследником старший его сын Исмаил умер прежде своего отца, и тогда начались споры. Стали говорить, что имам не может говорить того, что не происходит, а если это так, значит, Исмаил не умер, а скрылся из соображений безопасности. Многие свидетельствовали о том, что видели его живым после смерти. Обеспокоенный ал-Мансур послал Джафару запрос по этому поводу, и тогда ас-Садик отправил ему грамоту о смерти своего сына, заверенную наместником Медины. Некоторые тогда отвернулись от Джафара, и сказали, что он обманул их, и не был имамом, потому что имам не обманывает и не говорит того, чего не может быть. Они осудили Джафара, который сказал, что Аллах велик, он изменил свое мнение относительно имамата Исмаила, - они не признали "изменения мнения", сказав, что это обычная уловка имамов, которые, когда не сбывается то, что они предсказывали, говорят: "Аллах изменил свое мнение об этом".
      Они осудили Джафара, и напрасно, потому что это был очень достойный человек, отличался глубокими познаниями в религии и философии. Ему приписывают полное отречение от мирских благ и воздержание от вожделения, но мы знаем, что это не так, иначе, откуда бы взялись сыновья. У него был прекрасный дом, наложницы, он получал пенсию из фонда Хумс, положенную родственникам пророка. Он совершенно не вмешивался в политику и ни у кого не оспаривал халифат. Он говорил, что тот, кто погрузился в море знания, тот не жаждет берега.
      Но, тем не менее, Джафар всю жизнь подвергался преследованию властей, потому что был реальным претендентом на власть. Он жил в период передела власти и не сделал ничего, чтобы участвовать в этом. Они, эти имамы, были обычные люди, они не были героями, но люди требовали от них геройства. Принадлежность к семье пророка ничего, кроме несчастья не принесла им. Всю жизнь они метались между долгом и возможностью вести существование нормального человека в кругу семьи - жен, детей.
      Даже жизнелюб Муса, сын Джафара ас-Садика, имевший от своих многочисленных наложниц 18 сыновей и 23 дочери, весельчак, посылавший кошелек с тысячью динаров всякому, кто злословил на его счет, и, тот не избежал насильственной смерти. Харун ар-Рашид долго возил его с собой, а потом заключил в тюрьму, где его и отравили руками некоего ас-Синдика, положившего яд в свежие финики. От этого и противоречия, о которых мы знаем: имам Хусейн не пожелавший принести присягу в верноподданстве Язиду и погибший из-за этого, в тоже время провел десять лет под гнетом Муавии. Большинство имамов умерли мученической смертью: Али был смертельно ранен во время молитвы в Куфийской мечети, его сын Хасан в результате заговора был отравлен собственной женой, другой его сын, Хусейн, имея немногим более семидесяти человек соратников, вступил в бой с тридцатитысячным войском Язида и был изрублен на куски. Никто из имамов не умер своей смертью.
      Джафар сторонился крайностей. Он отказался от учения рафидитов и их глупостей, таких, как переселение душ, антропоморфизм, изменение божественного мнения, хотя, когда ему понадобилось, он прибег к нему, в случае с Исмаилом. Вот его мнение о божественной воле: "Аллах что-то желает нам и чего-то ждет от нас. То, что он желает нам , он держит в тайне, а то чего желает от нас - открывает нам. Так как же мы можем заниматься тем, что он желает нам, вместо того, что он желает от нас". Он отверг предопределение, заявив, что это промежуток состояния, в нем нет ни принуждения, ни свободы действия. Он был блестящим полемистом и богословом. В соборной мечети Медины, когда он выступал, собирались тысячи слушателей, из Куфы, Басры, Хиджаза, Сирии. Число последователей, передававших с его слов, доходило до 4000. Достоверно известно, что он дважды отверг предложения выступить во главе восстания. Об одном я тебе уже рассказал, это было восстание Абу-Муслима.
      Второе же произошло через десять лет после прихода к власти Аббасидов. Речь идет о Абу-л-Хаттабе по прозвищу ал-Аджда, что значит "изувеченный". Он требовал от Джафара борьбы за халифат, а когда понял, что ничего не добьется, собрал своих приверженцев в мечети Куфы и объявил себя пророком. Об этом донесли наместнику, и тот направил в мечеть отряд. Люди Абу-л-Хаттаба, а было их семьдесят человек, сражались против хорошо вооруженных воинов камнями, тростниковыми палками и ножами. Абу-л-Хаттаб говорил им: "Сражайтесь с ними, и подлинно, ваши тростниковые палки сделают среди них дело копий и мечей. Их же колья, мечи и оружие не причинят вам ущерба и не повредят вам". И они сражались до тех пор, пока не пал последний из них. Абу-л-Хаттаб был взят в плен, и Иса б. Муса распял его в Дар ар-Ризке, на берегу Ефрата, а голову отослал ал-Мансуру в Багдад. Мы видим, что и здесь Джафар оказался дальновидным человеком, он понял, что у Абу-л-Хаттаба нет ни малейшего шанса, он избежал его участи. Но, как мы знаем, в результате заговора халифа ал-Мансура был отравлен и скончался в сто сорок восьмом году лунной хиджры.
      Кто знает, может, корчась от боли и огня, объявших его внутренности и силясь позвать помощь, Джафар вспомнил и пожалел о том, что не принял ни одно из предложений возглавить борьбу против Аббасидов. И тогда смерть его не была бы унизительна, как унизительна насильственная смерть миролюбивого человека. Мудрость Джафара перешагнула границы его жизни и влияла на события даже после смерти. Мансур, получив известие о кончине шестого имама, потребовал от наместника навестить родственников имама, прочитать завещание, там же отрубить голову его преемнику, и тем самым навсегда покончить с имаматом. Но в завещании, кроме трех сыновей - Абдуллы, Мусы и Хамида, в качестве преемников были также указаны наместник Медины и сам халиф ал-Мансур.
      Ходжа Кахмас сделал паузу, затем сказал:
      - Удивительное дело, стоит мне завести речь об исмаилитах, как я сбиваюсь на личность имама Джафара - таким обаянием обладает его личность, такое притяжение имеет для меня его фигура! После его смерти наступила путаница в делах наследования имамата. Кто-то, как уже было сказано, утверждал, что имам не может говорить неправду, а значит Исмаил жив и он махди, которого ждут. Другие сказали, что Джафар в завещании указал на сыновей - Абдуллу, Мусу и Хамида, - и у них появились свои приверженцы, третьи сказали, что имам - Мухаммад, сын Исмаила, потому что имамат не передается от брата к брату после Хасана и Хусейна, а передается только потомству. Рассказывать об этом можно очень долго, но возвращаюсь к тем, кто признал имамат Исмаила. Они утверждают, что после Исмаила седьмым совершенным был его сын Мухаммад. Они говорили, что имам никогда не оставляет людей без своего водительства явного или скрытого. Согласно их учению, кто умер не познав имама своего времени, тот умер языческой смертью. Они вели пропаганду на любом языке, в любое время, у них много прозвищ. В Ираке их называют батинитами, карматами, маздакитами. В Хорасане талимитами и мулхидитами. Они составили свое учение методом компиляции, перемешав многие положения философов. Они говорили, что нет религиозной обязанности, предписаний шариата. В каждом стихе Корана они могли найти такое, над, чем разумный человек не будет думать. Взять хотя бы недавнее произведение их апологета Мансур ал-Йамана "Китаб ар-рушд ва-л-хидайат". На основе сур Корана, мистики чисел и букв, этот софист доказывает, что седьмой натик, он же махди, будет из дома пророка, как Муса предсказал приход Исы ибн Масиха, так Мухаммад предсказал приход махди. Мансур ал-Йаман утверждает, что седьмой "натик" не принесет нового шариата, ибо придет в день Страшного суда и будет судить живых и мертвых. Магическое, по их утверждению, число семь они извлекали из всего. К примеру, если число десять, то путем сложных построений они доказывали что это не десять, а семь и три. Они считали своими доказательствами то, что небес семь, земель семь, тело человека имеет семь частей: две руки, две ноги, голова, живот и спина. Голова тоже имеет семь частей: два уха, два глаза, две ноздри и рот. И так далее и так далее. Они утверждают, что седьмой совершенный имам, иначе махди, уже пришел, но пока не может открыться. Вот собственно и все. А теперь я ложусь спать, ибо завтра судебное заседание, а меня предупредили, чтобы я пришел пораньше.
      - Послушай, ходжа, - воскликнул Имран, - но у них же нет ни малейшей надежды на успех!
      - Это почему же? - удивился богослов.
      - Нельзя одурачить человека дважды одним и тем же способом. Люди должны помнить, что смена Омейядов Аббасидами не принесла облегчения.
      - Подожди-ка, ты никак умничать начал, а? - вдруг разозлился богослов. - Давно ли ты слушал меня открыв рот, деревенщина, чурбан неотесанный. Простолюдин вроде тебя может получить облегчение в жизни только одним способом, не буду говорить каким. Все остальные способы только отягощают его жизненную ношу. Вот ты жалуешься на жизнь: налоги, тяжелая работа, обиды от власти. Наверное, ты думаешь, что пришел в этот мир радоваться жизни, жить счастливо! Простак, ты родился, чтобы тяжелым трудом зарабатывать на пропитание, страдать от несчастий, которые время от времени сваливаются на твою голову. Скажи, что хорошего есть в твоей жизни?
      - Моя семья, - ответил Имран.
      - Твоя семья, - желчно повторил богослов, - а что хорошего в том, что у тебя семья? От восхода до заката ты возделываешь свое поле, чтобы накормить свою семью. Будь ты один, разве понадобилось бы тебе столько работать? А твои дети, что кроме страданий тебе приносят они сейчас? Ты все время думаешь о них.
      - А у тебя что, нет семьи? - спросил Имран, задетый за живое.
      - Моя семья - это наука, - ответил богослов, - впрочем, мы отвлеклись. Возможно, ты и прав, люди могут помнить о своих обманутых надеждах и о событиях, с этим обманом связанных, но чувствовать их они не могут долго, а вот непосильное налоговое бремя они ощущают ежедневно. Аббасиды, придя к власти, вдвое увеличили харадж, пользуясь несоответствием мусульманского лунного и земледельческого солнечного годов, при одном урожае умудрялись брать налог два раза в год. Число несправедливостей по отношению к народу только умножилось. Всякая власть сама рубит сук, на котором сидит. Никто еще не извлек опыта из ошибок своего предшественника. А что остается людям? Только надежда, что новый мессия все-таки окажется справедливым. А люди повторяют одни и те же ошибки. Стремящиеся к власти обещают справедливость, а люди верят и на своих плечах несут их к власти, а потом удивляются: надо же, опять обманули - и начинают прислушиваться к новому авантюристу. А ты говоришь, нет надежды! Видел, сколько народу на собрании слушало, развесив уши, этого мошенника?
      - Видел, - согласился Имран.
      То-то же, а теперь не мешай мне, я буду спать.
      После этих слов ходжа Кахмас вытянулся на циновке, пробормотав напоследок: "Много понимать стал", замолчал и вскоре заснул.
      * * *
      Абу-л-Хасан, новый глава дивана тайной службы, выслушал доклад катиба, не отпуская его, просмотрел все документы, подписал счета и бумаги, отдал необходимые распоряжения и сказал секретарю:
      - Объяви, что приема сегодня не будет.
      - Повинуюсь, господин.
      Катиб поклонился и вышел в приемную.
      - Приема сегодня не будет. Господин Абу-л-Хасан вызван к вазиру. Прошу освободить помещение.
      Негромко переговариваясь и выражая недовольство, люди стали расходиться. Катиб прошел за свой стол и принялся что-то записывать в журнал приема. Подняв голову, он увидел, что один из посетителей, мужчина плотного телосложения, остался и смотрит на него.
      - Что? - сказал катиб. - Особое приглашение нужно?
      - Скажи раису, что Ахмад Башир из Саджильмасы просит аудиенции.
      - Я же ясно сказал, что приема не будет, - перебирая бумаги, раздраженно сказал катиб. - Что за люди, двадцать раз повторять надо.
      Мужчина поднялся и подошел к столу.
      - Нет, любезный, ты все-таки пойди и передай мою просьбу.
      Катиб поднял голову и встретился взглядом с посетителем.
      Что-то было во взгляде посетителя, отчего катиб, вопреки своей воле, поднялся и вновь постучал в дверь к главе дивана тайной службы.
      - Там какой-то Ахмад Башир в приемной, из города... забыл какого города, просит, чтобы вы его приняли.
      Абу-л-Хасан на секунду задумался, затем произнес: "Пусть войдет, я его жду".
      Катиб вышел в приемную и сказал:
      - Эй ты, как там тебя, можешь войти, подожди, я зарегистрирую тебя.... Ахмад Башир, как ты сказал город называется?
      - Какой город? - спросил Ахмад Башир.
      - Какой город, - кривляясь, передразнил секретарь, - город, откуда ты приехал.
      - А-а, город называется Сучье Вымя.
      - Как, как? - удивленно переспросил секретарь.
      Но посетитель, толкнув дверь, уже вошел к раису. Абу-л-Хасан, завидев Ахмад Башира, поднялся и, обойдя стол, заключил его в свои объятья.
      - Дорогой друг, как я рад вас видеть. Давно ли приехали? Да вы похудели, но вам это к лицу, помолодели.
      Ахмад Башир действительно похудел, но выглядел не лучшим образом, вопреки утверждению Абу-л-Хасана. Чтобы добраться до Багдада, ему пришлось наняться в погонщики верблюдов; кроме того, в караване он выполнял много другой тяжелой работы, и это не лучшим образом отразилось на его внешности он почернел лицом и приобрел печаль во взоре.
      - Я приехал вчера.
      - А где остановились?
      - Ночевал на постоялом дворе, сегодня сразу к вам.
      - Прошу вас, садитесь, - предложил Абу-л-Хасан.
      Ахмад Башир сел.
      - Я как раз собирался отправить вам письмо, - Абу-л-Хасан поднял со стола пакет и издалека показал его бывшему начальнику полиции. Ахмад Башир, протянул было руку, но Абу-л-Хасан бросил пакет на стол со словами:
      - А раз уж вы здесь, то мы объяснимся словами.
      На самом деле Абу-л-Хасан только собирался написать в Сиджильмасу.
      - Конечно, - сказал Ахмад Башир, - вы извините меня. Обстоятельства сложились таким образом, что я вынужден был приехать без приглашения.
      - Да? Что же случилось? - с любопытством спросил Абу-л-Хасан.
      - Меня сняли с должности, выгнали из дома, за мной началась охота.
      - Что вы говорите! - воскликнул Абу-л-Хасан.
      - Да, раис, - с горечью продолжал Ахмад Башир, - если бы вы знали, какие унижения мне пришлось вынести. Меня преследовали, убили мою рабыню, только чудо спасло меня от смерти. Говоря откровенно, раис, я попал меж двух огней. Удивляюсь, как местные власти осмеливаются наказывать человека, выполнившего свой долг перед халифом правоверных.
      Понизив голос, Абу-л-Хасан сказал:
      - Между нами говоря, дорогой друг, близость Кордовы всему виной, есть достоверные сведения, что наместник Кайруана заручился поддежкой потомков Омейя. Это вскружило ему голову, поэтому он начинает дерзить. Вы знаете, что он перестал чеканить имя халифа на монетах? Но это так просто не сойдет ему с рук. Эмир правоверных найдет способ прижать хвост Аглабидам. К сожалению, со временем окраины перестают подчиняться - это бич больших империй.
      - Возможно, - сказал Ахмад Башир, - но мне от этого не легче, я потерял все. Они убили Анаис. Я любил ее. Мне очень тяжело.
      Абул-л-Хасан подошел к Ахмад Баширу и сказал, положив ему на плечо руку:
      - Дорогой друг. Вряд ли вас это утешит, как это ни цинично звучит, но для того, чтобы забыть человека и перестать страдать от любви к нему, нужно три месяца. Вот увидите, пройдет время, и вы успокоитесь. В любом случае я разделяю ваше горе. Вы очень достойный человек, а всякая добродетель должна вознаграждаться. Если вы думаете, что я забыл о том, как самоотверженно вы мне помогали, то вы ошибаетесь, я не забыл. Также я не забыл о своем обещании, утешьтесь, ибо должность начальника мауны принадлежит вам по праву. Я убедил везира в том, что лучше вашей кандидатуры на этот пост не найти.
      Ахмад Башир поднялся.
      - Не знаю, смогу ли я отблагодарить вас, - растроганно сказал он.
      - Пустяки, - улыбнулся Абу-л-Хасан, - будем считать, что мы квиты. Ваша помощь в выполнении задания помогла мне занять мою нынешнюю должность. А теперь вы должны простить меня, я уже опаздываю к вазиру, заодно я оговорю с ним все детали вашего вступления в должность. Приходите ко мне завтра.
      Ахмад Башир стал кланяться, прощаясь.
      - Да, кстати, - вспомнил Абу-л-Хасан, - чуть не забыл, у нас принято делать подарки лицам, от которых зависит ваше назначение. Ну, если начистоту, то вазира надо отблагодарить, принесите завтра деньги.
      - Сколько? - деревянным голосом спросил Ахмад Башир.
      - Два миллиона дирхемов. Поверьте, это очень незначительная сумма для такой должности. Вы вернете ее через несколько месяцев.