Тут я вновь заметил подбежавшего Филипа. «Все слуги собрались на дворе, сэр, – сказал он, – и пожар уже не причинит вреда ни одной живой душе». В глазах его блестели слезы, и он вытер их полотняным лоскутом. «Дым, – пояснил он, – проклятый дым». Затем подал мне тяжелый, искусно переплетенный том. «Я спас эту книгу, – сказал он. – Она лежала в светелке вашей жены».

Я сразу узнал Библию, с которой жена не расставалась в продолжение всей болезни. И именно ей было суждено уцелеть! «А теперь, Филип, – произнеся, – окажи мне последнюю большую услугу».

«О нет, сэр, не последнюю…»

«Открой книгу, где захочешь, и опусти палец туда, куда тебе вздумается».

Видя мою великую печаль, Филип не отважился перечить мне; залитый светом пламени, он угнездил книгу у себя на колене и открыл ее.

«Я обучил тебя грамоте, – продолжал я. – Теперь прочти мне место, на которое лег твой палец».

Он вытер рот грязным рукавом и, медля и запинаясь, наконец одолел выбранную фразу. «Тогда низведу тебя с отходящими в могилу к народу давно бывшему и помещу тебя в преисподних земли, в пустынях вечных, с отшедшими в могилу, чтобы ты не был более населен».

Шум пожара уже немного утих, но к этому времени появилась приходская стража с приспособленьями для тушения пламени и бочонками воды. Филип закрыл книгу и, перекрикивая вопли и команды, сообщил мне: «Иезекииль. Слова пророка».

Я взял у него Библию, повернулся спиной к гомону и пошел вниз, на берег. Там я опустил книгу в бегущую воду и в тот же миг понял, что должен уйти от этого дома на поиски более прочного очага.

Огонь, пожравший мой кабинет и библиотеку, был уже почти затушен; объяснив Филипу, как следует позаботиться о других слугах, я миновал толпу и направился в свою конюшню на Тернмилл-лейн. Оседлав лошадь, я поехал через Финсбери-филдс, мимо оружейной у Св. Ботольфа, где льют пушки, но тут моей лошади стало так худо от попавшего к ней в легкие дыма, что я отправил ее с посыльным обратно в Кларкенуэлл, а сам зашагал пешком дальше на юг, в сторону реки.

Читатель, здесь запечатлены отнюдь не праздные домыслы. Все, о чем пишу, я видел въяве и как на ладони, но если мое бедное стило где-нибудь и споткнется, вспомни в оправданье о том, сколь чудны и непостижимы картины, кои мне довелось лицезреть.

Всю дорогу до Уоппингских низин дождь лил не переставая; там же по-прежнему возвышался унылый и одинокий курган, а рядом с ним покоилась древняя каменная глыба. Эдуард Келли сказал мне, что он все выдумал и ввел меня в заблуждение, однако я был уверен, что под толщей этой земли скрываются останки былых веков; я и тогда ясно ощущал их присутствие и влияние, а теперь, когда злодея не было рядом, мое внутреннее око стало видеть гораздо лучше. «Я не сойду с этого места, – вслух промолвил я, – покуда все не откроется мне. Здесь распрощаюсь я с миром и пожелаю ему доброй ночи».

Я стоял там целую вечность, пока не переродился, словно обратись в кого-то иного. Нечто забрезжило в моей душе; кажется, я плакал. Нет, те звуки издавал не я. Моими глазами плакал весь мир, и сквозь туманную завесу слез я увидел, как каменная глыба взмыла вверх и стала частью гигантской арки. Я сделал шаг и почувствовал, что, пытаясь приблизиться к ней, схожу вниз. Двигаясь вперед, я спускался по древним ступеням. Они были вытесаны из старого камня, покрыты мохом, и их зеленая растрескавшаяся поверхность вселяла мне в душу невыразимое умиротворение. Я как бы погружался в прошлое – но не свое, а других людей. Эти ступени несли на себе печать неведомой мне седой старины, и, спускаясь по ним, я услышал свой собственный голос, произнесший на древнем наречии: Oculatus abis. Смотри, уходя.

И я очутился в городе с ровно вымощенными улицами, под коими тянулись погреба; здесь были храмы и пирамиды, площади и мосты, высокие стены с башнями и вратами, статуи из чистого злата и столпы из прозрачного хрусталя. Он казался порождением какого-то нового неба или новой земли – этот божественный град, не ведавший времени. И я увидел идущего в мою сторону знакомого человека, за которым бежала его собачонка; однако теперь он сбросил с себя свои прежние грязные одежды и сиял подобно солнцу. «Ты явился по большаку, с ветерком из Иудеи, – сказал он и рассмеялся. – Но довольно бродяжьей музыки. Я уже не скитаюсь сам по себе, но пребываю во всех вещах».

«Благодаря музыке родились Фивы, – отвечал я. – Какою же силой держатся сии великолепные здания?»

«Разве ты не знаешь их секрета? Дух бессмертен, а сей град воздвигнут в духовном теле человека».

«И каждый из нас обладает таким телом?»

«Да, но мы являемся частью друг друга и всякого живого существа». Он наклонился и погладил свою собаку. «Нет более ни смерти, ни горя, ни плача. Не будет и страданий, ибо прежнее минуло безвозвратно».

И разлился свет, как на закате и восходе солнца, так что весь град словно вспыхнул и задрожал перед моими глазами. Я знал о пламени, что пребывает во всех вещах, и теперь город как бы воспарил в сиянии этого вечно сущего огня. Я пошел по Кларкенуэллу в сторону Перс-элли и на углу Тернеген-лейн встретился со своим отцом и женою – они приветствовали меня и взяли за руки. Потом к нам приблизился другой. «Я —Дэн Верри, – сказал он, – тот, что искал свою семью. Ныне свершилось. Я есть начало и конец». Идя вниз, к Холборн-хилл, я увидел еще одного, и он улыбнулся мне. «Я искал свои слова в чужих книгах, но это уже позади. Весь мир сотворен мною заново. Теперь мои слова дышат верой и истиной».

Никогда не встречал я града столь прекрасного, и во время своей прогулки видел все в первый и последний раз. Таким, как будет вначале, и таким, как было в конце. Те, кого я считал погибшими, уцелели, и те, кто принадлежал прошлому, вновь оказались среди живых.

«Да. Я расскажу тебе кое-что очень любопытное. Около года тому назад я гулял вдоль Темзы. Знаешь, рядом с Саутуорком? И вдруг мне почудилось, будто я вижу мост из домов. Мерцающий мост, перекинутый через реку».

«Мост на Темзе обвалился, обвалился, обвалился…»

«Нет, серьезно. Это был словно мост из света. Я видел его только одно мгновение, а потом он исчез. Но на один миг оба берега соединились мостам».

«Это могло быть что у годно, Мэтью».

Я завернул за угол и увидел их, идущих навстречу; их лица показались мне такими знакомыми, что я поднял руки в приветствии. Это был истинный эликсир жизни, который я пытался найти грубыми материальными средствами; это был эликсир, исцеляющий все хвори, ибо он существует прежде их начала и после их конца, тот, что сохраняет жизнь навеки и позволяет беседовать с духами.

«Послушайте меня, – сказал я. – В третьем веке от Рождества Христова мост, о котором вы говорите, был примитивной каменной переправой. В мое время там жили мастеровые, делавшие иглы, но потом их дома убрали. На этом же самом месте было построено столько мостов, что я не берусь перечислить их все…»

«Но было и еще кое-что. Ты слушаешь, Дэниэл? Когда я смотрел на этот мерцающий над водой мост, мне почудилось, будто я вижу людей, идущих по нему вдоль полосы света. Они поднимались и опускались все вместе, точно шли по волнам. Но ты, конечно, ничему этому не поверишь».

Они свернули в высокий дом, обращенный к улице своим весьма узким фасадом; я последовал за ними, дабы вставить в их разговор еще несколько слов, однако там, где я ожидал увидеть дерево или гипс, сияло сплошное стекло. На пороге вырос маленький мальчик, сказавший мне: «Сейчас я отворю эту дверь, Джон Ди, и узрим свет, что пребудет целое тысячелетие. Все, открытое ныне, смертный да не закроет». Но тут дом пропал с моих глаз. «Видишь, я был прав, – мальчик снова возник передо мною. – Ибо гляди, тысяча лет уж минула». Затем я услышал звон многих колоколов – и церковных, и торговых, и тех, что возвещают о чуме, и тех, что ограждают от привидений.

А потом мне явилась моя мать, чреватая младенцем, и вскричала как бы в родовых муках. «Ты рожден вновь, Джон Ди, и возмужаешь в граде, что зовется Лондоном».

«Но я знаю Лондон…»

«Этого города ты не знаешь. Другой займет там. твое место, и хотя ты опять будешь жить в нем, он сведет с тобою знакомство только по книгам. Однако может статься, что он вновь отыщет тебя, пытаясь найти себя самого».

И это, по крайней мере, чистая правда – поскольку мне неведомо, какая часть этой истории объективна, а какая является моей личной выдумкой. Да и что это, собственно, такое – прошлое? Создается ли оно в процессе писания или представляет собой некую самодовлеющую реальность? Открываю я его или выдумываю? А может ли быть, что я открываю его внутри себя и потому в нем сочетаются достоверность уцелевших фактов и непосредственность сиюминутной интуиции? Сам «Дом доктора Ди» подсказывает мне этот вывод: без сомнения, вы полагали, что книга эта написана человеком, чье имя значится на ее обложке и титульном листе, однако в действительности многие слова и фразы принадлежат собственно Джону Ди. А если не ему персонально, то его современникам. Точно так же, как он взял несколько железных деталей и собрал из них жука, умеющего летать, я взял несколько малоизвестных текстов, перетасовал их – и получился роман. Но кто он, новый доктор Ди, – не более чем проекция моих личных идей и пристрастий или историческая фигура, образ которой я честно старался воссоздать?

Услышь же меня, Ди, явись из того переулка, где я мельком заметил тебя, скитающегося по вечному граду эпохи твоей и моей. И, приблизясь ко мне, застывшему в ожидании, он не выказал желанья говорить со мной: несомненно, причиной тому была скорбь человека, из которого сделали книжный персонаж: на потребу читателям. И все же мне думалось, что я не заслужил столь великого негодования, и мы пошли по городу вместе, обсуждая итог. Он обвинил меня в многократных искажениях истины, на что я заметил, что вызвал его обратно к жизни и возродил в памяти людей. «Ты можешь ввести в заблужденье весь свет, – молвил он. – Но я-то знаю, что твой герой отнюдь не похож на меня, по изъязвлен червоточинами, подобными червоточинам твоего ума. Ты напеваешь фальшиво. Я не твой человечек. Я не твой гомункулус. И потому, говорю тебе, довольно плести байки – пора пожелать твоей истории доброй ночи».

«Должен ли я проститься с нею раньше, чем увижу, как мой вымысел оживет?»

«Отчего не писать о своем времени? Отчего ты бежишь его? Не оттого ли, что бежишь самого себя?»

Я слышал этот спор, завершившийся долгим смехом. И, шагая по городу, видел столько домов и улиц, которые блекли и исчезали под моим взглядом, будто целую вечность ступал по теням. Здесь были жители, стоявшие на пороге, – когда отворялись двери, их заливало светом, – а еще были силуэты мужчин и женщин, направляющихся к воде, ибо давным-давно тут шумело море; а потом были люди, бредущие мимо холмов, что клубились подобно дыму, мимо гряд из красной глины и кораллов, мимо камней – из них выложат улицы и построят дома, среди которых я иду и иду, размышляя о докторе Ди. Он верил, что материя – это сгустки света и что в самой сердцевине материального мира откроются великие тайны, дотоле укрытые пеленой мрака. Затем, когда я возжег свой фонарь на темных улицах Лондона, его лучи уперлись в толстый купол севшего на город тумана: словно и небеса, и земля, и море, и водяные фонтаны, и уличная пыль перемешались и слились воедино. Рядом же со мной шагали позабытые обитатели Лондона, чьи лица впервые озарились светом, – моравские братья с Эрроу-лейн, «болтуны», последователи Якоба Беме. А кто еще был со мною? Мэри в своем белом кожаном пальто; Натаниэл Кадман; Маргарет Лукас; Фердинанд Гриффен; Мэтью Палмер; Эдуард Келли; Дэииэл Мур; Кэтрин Ди; и множество других, по-прежнему населяющих этот город.

Я начал с природы, где, точно сирота, искал следы божественного дома, спрятанные в темном мировом веществе, но теперь я обрел свой конец в вечности. Однако это не было мертвым подземным градом. Завесу откинули прочь, и хотя ослепительные звезды угасли навсегда, свет воображения залил каждый уголок и каждый квартал, каждую улицу и каждый дом моей родины, куда я теперь вернулся. Воображение есть духовное тело, и оно бессмертно. Быть по сему.

«– В любом случае, тут история кончается. После этого он исчез.

– Как он мог исчезнуть?

– В доме случился пожар. А доктора Ди так и не нашли.

– Откуда ты все это знаешь?

– Да ничего я толком не знаю. Понимаешь, прошлое – сложная штука. Тебе кажется, будто ты разобрался в человеке или событии, но стоит завернуть за угол, и все снова меняется. Оно вроде этого дома. Тут ни одна вещь не остается на месте. И знаешь что? Возможно, именно в этой комнате доктора Ди посещали видения. Как я ее сейчас назвал?

– Гадальней. Или кельей для заклинания духов. Что все-таки стряслось, Мэтью?

– Скажи, ты ничего не слышал?

– Нет.

– А мне почудился голос.

– Скоро ты увидишь в углу самого этого доктора.

– Что ж, я и впрямь вижу его. Смотри». Доктор Ди слышал все эти слова, и они наполняли его душу радостью. И правда, я вижу его теперь. Я простираю к нему руки, и он тихо напевает мне.

Мост на Темзе обвалился,

Обвалился, обвалился…

О ты, что пытался найти свет во всех вещах, помоги мне построить новый мост меж двумя берегами. И возликуй вместе со мною. Приди же, подойди ко мне, дабы нам слиться в одно. Тогда Лондон будет искуплен, ныне и вовеки, и все те, кто неразлучен с нами, – живые или мертвые – станут вселенским волшебным градом.

Примечания