В чем смысл быть «дюже знаменитым!»?

Вся эта история с «Правым делом» заставила меня увидеть лицо, внутренние позывы и психологический облик нашей либеральной интеллигенции.

Либеральная интеллигенция критикует власть за что – за авторитаризм. Власть авторитарна, душит. И власть на самом деле, мы знаем, авторитарна, душит и все такое.

Но при этом она душит и авторитарна с точки зрения некой социальной системы, которую ты можешь описать.

Либеральная интеллигенция любит Прохорова. Прохоров перед ними такая «нечечка», такой политический пророк, и спаситель, и надежда либерализма.

Человек, который сказал всей либеральной общественности: «Вот мои бабки, вот вы. Танцуйте канкан». И они все протанцевали канкан.

И готовы были еще протанцевать. И плевать им было, что устав партии был беспрецедентный, что сделали они его под Прохорова, чтобы он мог самолично исключить любого человека.

Партия была превращена даже не в бизнес, не в корпорацию, а в какой-то римский легион, когда децимация является способом поддержания дисциплины.

Человек уже на начальном этапе демонстрирует авторитарный взгляд на жизнь. Человек демонстрирует, что он презирает всех, кто хочет с ним работать и получать от него деньги.

Возможно, он имеет на это право, а возможно, не имеет. Потому что в желании людей работать, в том числе в политике, нет ничего плохого, постыдного.

Он нанимает украинских политтехнологов, которые с чисто украинской непосредственностью увешивает всю страну его жуткими портретами.

Потому что их менталитет, который воспитан в современной Украине, заключается в следующем: «Если ты главный и богатый, то ты дюже знаменитый».

Вот и вся либеральная интеллигенция стала украинскими мещанами в одну секунду. Либерализма там нет. Нет там идеи демократии.

Те люди, которые побежали присягать ему за его деньги, иначе как лакеями, на мой взгляд, называться не могут. И в этом положении рабов они оказались по своей воле.

Теперь у «Правого дела» есть шанс уже не просто Прохоровым козырять или каким-нибудь другим лицом узнаваемым, а на самом деле декларировать принципы свободы, демократии, защиты прав человека, защиты частного и среднего бизнеса и человеческого достоинства.

Как продать Родину?

Слово «русский» для меня звучит особо. Для меня русский – это всечеловеческий, в понимании Достоевского. А в понимании организаторов Русского марша русский имеет этническую коннотацию.

Если русский – это этническое понятие и если «этническое русское» становится форматом политики, то для меня этот сепаратизм даже более опасен, чем те формы сепаратизма, которые возникают на окраинах России.

Считаю, что он абсолютно инспирируем, манипулируем теми силами, которые хотят распада Российской Федерации.

Когда Россия теряет свои объединительные, интернациональные начала, она превращается в инструмент внешней политики и внешних игр.

А организаторов Русского марша я считаю инструментом – сознательным или бессознательным – и оружием в руках тех, кто хочет распада России, отделения от нее Кавказа, других областей и создания этнических, якобы русских, а на самом деле абсолютно нерусских политических анклавов на территории бывшей РФ.

Пространство, которое вмещает территорию России, – это конструкция постмодернистского вида.

В нем очень мало политических векторов развития, в нем очень мало политических целей. В этом пространстве в основном решают проблемы по развиртуализации неких концептуальных форм.

А когда мы имеем дело с пространством постмодерна, то необходимо говорить о хозяевах дискурса, о тех, кто формирует эти политтехнологические и постмодернистские заказы.

Не верится, что в постмодернистском пространстве какие-либо концептуальные блоки возникают сами по себе. Они кем-то придумываются, кем-то создаются. Это слишком хорошо известно.

Это манипулируемые силы, это эхо бюджетов, заказов и реализация этих бюджетов, и воплощение этих заказов.

Меня давно занимает вопрос – почему либеральные СМИ пиарят Русский марш?

Государственные СМИ о русском национализме не говорят, но все оппозиционные либеральные СМИ отдают огромные полосы русскому национализму. Этот Русский марш присутствует во всех оппозиционных СМИ широко, прогрессивно и подробно.

У нас хватает тех, кто хотел бы продать концепцию той или иной России, кто напишет концепцию либеральной России или монархической России, патриотической или демократической.

Тут все торгуют концепциями своей страны и ищут партнеров во внешнем мире.

А когда им сужают этот сектор, этот рынок продажи, то они начинают нервничать, становятся правозащитниками, справа или слева кричат о нарушении свободы слова, эти торговцы образами своей страны.

Сегодня они создают идею русского фашизма, а потом продают ее Западу, чтобы показать, какая в России существует угроза.

Кому ОМОН не нужен?

26 мая 2011 года в Тбилиси был жестоко подавлен митинг оппозиции. Соль грузинской нации была на этом митинге.

Там были Ираклий Батиашвили, лидер национально-освободительного движения Грузии, один из сподвижников Мераба Коставы, и Сосо Джачвлиани, один из руководителей киностудии «Грузия-фильм», автор прекрасного фильма «Сваны».

Там были актер и писатель Гоги Кавтарадзе, актер и режиссер Дмитрий Аджания, спортсмен Лука Куртанидзе и многие другие, на которых ночью зверски напал грузинский спецназ. Были погибшие, были люди искалечены.

Характерно, что то, что произошло в Грузии, американцы никак не осудили. То, что происходило в России 31-го числа, чуть ли не на уровне Госдепартамента было осуждено.

Ведь когда свой сукин сын, типа Саакашвили, что-то делает, он всегда хороший. Когда делают другие, то они всегда плохие.

Чудовищный опыт Грузии, когда многие люди были избиты, арестованы, брошены в кутузку и некоторые еще неизвестно где находятся до сих пор и в каком они состоянии, – этот опыт должен быть учтен Россией.

Да, применение ОМОНа по отношению к митингам в России должно быть прекращено. Да, на территории России никакие мирные митинги разгонять не надо.

Не надо присылать ОМОН, не надо бояться людей, которые выходят на митинги требовать то, что они считают для себя важным, для общества, для страны, согласны мы с этими митингами или не согласны.

Даже если этот митинг неразрешенный, ОМОН – не способ воздействия на людей, которые проводят демонстрации.

Есть другие способы. Должны приехать начальники, должны приехать специальные люди, уполномоченные от политического руководства, городского руководства, поговорить с людьми и так далее.

Конечно, бывают ситуации, когда митинг является не митингом, а сознательной провокацией, которая нацелена на то, чтобы люди стояли, крутили головами в ожидании, когда придет ОМОН и начнет их бить.

Чтобы потом это сняли на камеры и, как говорится, все это пошло множиться как ужас, и страх, и кошмар.

Я боюсь, что российские власти в этот предвыборный год начнут нервничать, особенно в регионах, так как они должны отчитываться, что у них все стабильно и все хорошо.

Поэтому стихийные, спонтанные митинги, которые возникают в демократическом обществе, которые абсолютно нормальны, начнут в регионах разгонять.

Бюрократы, номенклатура ведут себя как быки. Они прут по прямой и все, что справа, слева от них колышется, воспринимают как угрозу себе.

Я надеюсь, что и президент, и его администрация, и премьер, и его правительство, и этот Народный фронт, и все остальные партии России последят, чтобы вот этим летом, этой осенью никакие демонстрации не разгонялись никакими жестокими способами.

Пусть это делает фашистский режим Саакашвили. Россия должна быть демократическим государством, а не государством, где существует фашистско-омоновский террор.

Что они дали России?

Считаю, что надо проводить ренационализацию наших ресурсов. По крайней мере, собственники и производители – те, кто добывает и продает сырье за границей, – должны быть, безусловно, зарегистрированы на территории РФ.

Деньги не должны уходить ни по каким схемам ни на Кипр, ни на Багамы, ни на Кайманы, ни в другие места. Надо остановить отток денег из страны.

Ресурсы страны, огромные, невероятные ресурсы, добываются самыми невероятными темпами, варварскими в том числе темпами, а стране от этого ни горячо ни холодно.

Дороги по-прежнему плохие, города по-прежнему производят диковатое впечатление, особенно провинциальные города.

Зарплаты людей, тех, кто работает в шахтах или на буровых, скажем так, ниже человеческого уровня. Их социальное обеспечение находится просто на каком-то низшем уровне.

А количество олигархов-миллиардеров, которые выставляются как кумиры либеральной экономики, растет. За время кризиса их число резко увеличилось в России.

Для меня это люди, которые свои бюджеты, свои активы увеличивают за счет финансовой спекуляции, безнаказанной торговли народным достоянием нашей страны.

Многие компании зарегистрированы за границей. А мне кажется, это неправильно, это превращает страну в колонию, когда налоги от продажи полезных ископаемых, которые, между прочим, принадлежат народу РФ, согласно Конституции, и которые неким людям даются на определенных условиях, когда эти люди платят налоги не в России, а где-то за границей.

Эти деньги крутятся не внутри страны, а на них покупаются бесконечные футбольные клубы хоть в Лондоне, хоть в Германии. Я вот не понимаю, зачем «Газпром» купил «Шальке-04», вот хоть убейте меня!

Вот зачем вкладывать в эту фигню в Германии? У нас, что ли, некуда вложить в России деньги? В дороги нельзя вложить, в школы, в больницы, в создание рабочих мест?

Почему под созданием рабочих мест в России имеется в виду только создание каких-то заводов, на которых будут работать рабочие. А школы – что, не дают рабочие места десяткам тысяч или, может быть, сотням тысяч учителей?

Современные больницы не дают рабочие места врачам и медсестрам? Строительство дорог не дает рабочие места десяткам тысяч людей, которые могут трудиться на строительстве этих дорог?

Поэтому я отношусь к либеральным экономическим экспериментам в том виде, в котором они применяются в моей стране, крайне негативно. Ничего хорошего они в целом пока России не дали.

Зачем нужна национализация элит?

Парадокс власти в России состоит в том, что ее объем всегда побеждает ее содержание.

Грубо говоря, это означает, что, какими бы идеалистическими мотивами и идеологическими установками ни руководствовались пришедшие к власти и удерживающие ее группы или партии, все эти установки рассыпаются в прах перед потенциалом того огромного богатства, который дает господство над нашей необъятной страной.

Власть в России – всегда синоним контроля над ресурсом.

Именно так – правитель или группа правителей (партия), начиная с высоких слов о служении народу или отчеству, рано или поздно сталкивается с тем, что контролируемые, добываемые и продаваемые или обмениваемые ими естественные ресурсы страны дают им невероятное превосходство перед остальными – теми, кто от подобного контроля отрезан или исключен из системы получения дивидендов от его использования.

Именно вокруг этого контроля и начинают выстраиваться так называемые элиты, обеспечивая свои жизни, жизни своих семей, родов, приближенных, группируясь по признаку знакомства, происхождения, совместной учебы или порой по этническому признаку.

Элитами у нас называются те, кто так или иначе причастен к власти на всех ее уровнях. От высшего (имперского, федерального) до местного, порой местечкового. Элиты у нас – федеральные, региональные и местные.

Даже сами эти три уровня элит говорят об их привязке к системе управления страной.

Поэтому и проблема национализации элит – это, по сути, проблема национализации системы управления, переустройства ее деятельности в интересах того, чего нет и что декларируется, – российской нации.

Но именно в этом скрывается главная тайна российской государственности: система управления, властвования в России на самом деле не заинтересована в формировании независимого политического и исторического субъекта – российской политической и гражданской нации.

Это так потому, что, содействуя его формированию, она содействует возникновению того, что рано или поздно заявит о своих правах (отличных от прав системы управления, власти и контроля) на ресурсы огромной территории, объединенной в разное время под названиями Российская империя, Советский Союз, Российская Федерация.

Итак, проблема национализации элит в России – в способности системы власти отказаться от соблазна властвования и перейти к служению народу, нации, людям, населяющим все эти огромные просторы.

Скажем прямо, государство в России не имеет такого опыта, и вся его история заключается в попытках власти уйти от прямой ответственности перед страной и создать всего лишь видимость таковой.

Кратко рассмотрим историю отношений власти и элит с народом и страной начиная с царствования Романовых, 1612 года – четыреста лет непрерывной войны с переменным успехом власти против подвластных.

Собственно, народ как субъект политической истории и истории вообще появляется в России в момент изгнания поляков из оккупированной ими Москвы. Правящие элиты – бояре и приближенные к власти дворяне – в этот исторический момент в рядах борцов за национальные интересы практически не видны.

Власть становится настолько соблазнительным «яблоком греха», что они, в подавляющем большинстве, готовы признать хоть Тушинского вора (Лжедмитрия II, совсем уж не могущего иметь никакого отношения к Ивану Грозному), хоть католика Владислава, лишь бы остаться у системы контроля за ресурсом – у системы власти.

Что нам там писали в учебниках истории? Русь экспортировала пеньку, пушнину, древесину, соль и т. д.?

Поразительная черта российской власти всех уровней – она практически никогда не ориентирована на внутренний рынок. Размеры получаемых «в пользование» высшим слоем элит земель таковы, что доходы с них как бы и не умещаются во внутренний рынок страны – вывоз, экспорт становятся естественной формой получения дохода.

У кого более надежные и крепкие связи с «иностранными купцами», тот и солиднее, и основательнее.

Чем ближе к вершине власти – тем связи эти вернее и защищеннее.

Поэтому поляки в Кремле, Владислав на троне, хоть черт лысый – лишь бы при власти, при ресурсе, при кормушке – именно они синоним статуса и элитности.

У городских мещанства и буржуазии, у бедного служилого дворянства – иное отношение к власти.

Властью (контролем над ресурсом) они никогда не обладали и обладать не предполагают – Родина и вера имеют для них не относительное, но внятное и содержательное значение.

Это, по сути, их единственное подлинное владение – собственность и жизнь у них могут отнять «сильные мира сего». Времена Ивана Грозного и его походы на Новгород, Псков показали, что «богатства мира сего» для непричастных к «вертикали» есть понятие относительное.

Сегодня твое – завтра боярина, опричника, а по сути все царское.

Но то, что нематериально, – Родина и Православие – неотчуждаемо.

Так возникает национальное самосознание – в ляпуновском, а потом и мининско-пожарском ополчении. Не за миром сим идут люди, а за ценности неосязаемые и непродаваемые.

Ополчение изгоняет врага и отдает победу элитам – боярам и родовитым семьям, приближенным к системе общего контроля.

Земский собор – клятва власти (системы контроля) народу, осознавшему, что он, во-первых, есть и, во-вторых, что он – сила.

Никогда со времен древних русских городов, в которых вече призывало князя и изгоняло его по необходимости, Русь не знала подобной двухсубъектности – субъекта власти и субъекта истории.

Здесь начинается развитие параллельности существования и войны между государством (властью) и подданными (народом, нацией) в России.

Они по-разному видят смысл страны.

Для элит (царя и приближенных) страна – неисчерпаемый источник господства и укрепления тезиса о том, что самодержец, носитель власти, и есть воплощение высшего смысла России.

Его величие и могущество – их укрепление и защита – есть смысл жизни всех разумных существ, обитающих в государстве.

Гармония и симфония, сочетание того множества, что внизу, с тем единственным, что наверху, через служение – неоспоримая и религиозная обязанность всех.

Для народа – царь не враг. Он воплощение справедливости закона и порядка, охранитель народных принципов жизни, держатель «ключей справедливости».

Обширная земля с бесконечными ресурсами и бескрайними просторами подразумевает свободное распространение по лону этой земли.

Земли много – людей мало. Это соотношение делает людей свободными – хочу в Пермь, хочу на Урал, а хочу и в Сибирь.

Православие, лишенное доктрины папистского централизма, опирающееся на нестяжательское старчество и осифлянское монастырское землевладение (монастыри-города!), везде есть единое и свободное. Оно в беседах и спорах, в поисках и заблуждениях. Оно исполнено религиозной свободы – русское православие. Оно фактически есть политическая идеология из трех составляющих: учения о том, что Русь – последний оплот христианской истины; учения о неизбежности наступления Царствия Божия на Земле и учения о том, что «Дух Божий дышит аще где хощет».

Зачем власти земля (ресурс) без людей? Она просто ледяная пустыня, как скажет спустя двести лет Победоносцев.

Людей надо привязать к земле, к ресурсу – только вместе с ними он имеет смысл.

Для этого надо сломать сам дух сопротивления, возникший, окрепший и сформировавшийся в годы народно-освободительной войны.

И тогда власть придумывает церковную реформу – жутчайшее событие русской истории, известное как раскол.

Эта реформа поразила русских людей в самое сокровенное и тайное место коллективной души.

Они не могли поверить, что именно царь, носитель и хранитель истины и свободы (православия, справедливости), затеял все это.

Они хотели считать виновниками реформы, обернувшейся расколом и гражданской войной, кого угодно – от Никона до тайных католиков и «жидов» в окружении государя.

Они не могли поверить, что такое вопиющее попрание того, что народ считал частью своей «святая святых» – церковной жизни, – может исходить от власти.

А всего-то навсего власть хотела перехватить инициативу и освободиться от клятв, данных народу (нации) на Земском соборе, избравшем Михаила Романова.

Владение землей и живущими на ней, распоряжение их жизнями и плодами их трудов делало царскую власть настолько могучей, что ни в каких договоренностях с этими «подданными» она уже не нуждалась.

Соблазн абсолютной власти был слишком велик – ничто, казалось, не может помешать взять ее.

Необходимо было сделать две манипуляции – переключить созидание и хранение смыслов Православия на государство (чтобы никакие не монахи и митрополиты за них отвечали, а сам царь) и лишить земство (городское самоуправление) малейшего доступа к ресурсам.

Казалось, будет легко. На деле вторая половина XVII века – непрерывная и кровопролитная война власти против народа.

Подавляющая часть свободных русских людей (а таковыми были многие) не приняла произвола власти. Начался ропот – сначала на уровне теоретических споров и попыток что-то доказать.

С другой стороны, подавляющая часть властных и управленческих элит (за редким исключением ряда фамилий, например Морозовых и Урусовых) с радостью примкнула к формирующейся эмансипированной от ответственности перед народом вертикали.

Объединенные и обнадеженные возможностью избавиться от социально-политического партнера в лице народа, правящие элиты, объявив большую его часть раскольниками, то есть политическими преступниками, избавилась также и от моральной ответственности перед ними.

И в самом деле, какая моральная ответственность может быть перед почти еретиками?

Земля, труд, жизнь еретиков являются законной добычей истинно верующих и чад праведной религии.

Праведная религия оказалась просто той, которую формулировала власть.

Гроза не замедлила себя ждать – народ восстал.

Его самая сильная и свободная часть, казачество, стала катализатором гражданской войны, равной которой, пожалуй, не знала история Европы.

Религиозные войны между католиками и протестантами были все-таки войнами между представителями крупной землевладельческой знати, искавшей в религии обоснование своей власти.

Война, известная как восстание Степана Разина, была совокупной войной казачества, городского мещанства, земства, крестьянства и монашества (Соловецкий монастырь, защитники которого после двенадцати лет осады были умерщвлены страшными казнями) против правящих элит, бросивших, между прочим, на подавление восстания иностранных наемников.

Эта война велась под религиозно-политическими лозунгами, составлявшими ее главное содержание, – по сути, восставшие требовали лишь одного, чтобы царь прогнал бояр (элиты) и вернулся к народу.

Увы, это было уже невозможно – вкус абсолютной власти над неимоверными просторами и неисчерпаемыми ресурсами оказался сладчайшим и невероятно пьянящим.

Вторая половина столетия – попытка через стрелецкое движение восстановить субъектность народа. Все потонуло в каком-то диком разгуле и анархии, в вырождающемся стремительно в сектантство расколе, в деградации правящей Церкви и власти.

Перед Петром Софья Алексеевна и ее советник Голицын, поворачивающиеся к Западу, чуть ли не тайные католики – метафора будущего безумного имперского времени.

Петр I подводит итог гражданской войне: Церкви больше нет – она приложение к царю и его воле, Руси больше нет – она лишь часть имени империи, руководимой иностранцами и иноверцами, власти больше нет – она превратилась в господство и деспотию, не терпящую малейшего сомнения в правоте ее действий.

Апофеоз этого кошмара – убийство царем собственного сына, а перед этим запарывание кнутом на его глазах его же матери – русской и православной Евдокии Лопухиной.

Народ, пораженный и раздавленный, уходит в прямом смысле в подполье – появляются секты, включающие в себя сотни тысяч, миллионы людей, тайно бегущие от власти в поисках территории Святой Руси, свободной от этих правителей.

Мораль уходит из отношений правящей элиты с «людьми».

Последующая история XVIII века – история эмансипации элиты от каких-либо форм ответственности перед миллионами людей, проживающих в империи.

Все исторические документы буквально вопиют об одном и том же – все эти миллионы интересуют элиты только как податной материал, человеческий скот, с которого можно собрать денег на свои развлечения, чудачества и военные эксперименты.

Империя захватывает все новые и новые «податные территории» – земли, населенные украинцами, белорусами, поляками, башкирами, казахами, кавказцами и другими, – в крепостной и доходный бонус от обладания бесконтрольной властью желают превратить практически всех.

Ответ – Пугачевское восстание. Опять казаки, но на этот раз вместе с башкирами и татарами и конечно же под лозунгами «старой, народной веры».

Характерно, что Петром III Пугачев называется именно потому, что при этом несчастном императоре, убитом по приказу неверной жены, выходят некие послабления старой вере – народ, держащийся за «древлее благочестие» (а по сути, за тень и память свобод эпохи 1612 года), начинают признавать не за злодеев и опаснейших политических преступников, а за пусть и не совсем понятных, и не вполне правильных, но людей…