Пролог

Я отношу себя к той категории людей, для которых отсутствие друга, ну, или хотя бы собеседника – не проблема, если в доме есть хорошее вино и хорошие книги. Человек, знающий толк в вине и разбирающийся в книгах, не станет впадать в депрессию, когда его окружает столько друзей. Друзей, кстати, воспитанных в духе высокой морали, которые терпеливо ждут, когда к ним обратятся и внимательно выслушают, а не тех, которые лезут со своей пустой болтовнёй в душу собеседника, как пчёлы в улей.

Не знаю, есть ли в вине истина, но в умеренном и далеко не ежедневном употреблении – мудрость точно есть.

А книги, которые водятся в доме у человека, в них разбирающегося, – книги полны мудрости. И особенно те, которые не противоречат твоим собственным мыслям. Такие, которые ты мог бы написать сам, если бы не лень, да кабы не чувство собственной неполноценности.

Ох, уж эта лень!.. Ох, уж эти комплексы, убивающие в нас индивидуальность и наступающие на горло нашим творческим порывам!..

Ну, да ладно…

Книги мы выбираем по настроению. Это не вино, которое приветствует любое настроение человека. Здесь нужен другой подход. Настроение автора и настроение человека, с которым автор решил поделиться своими соображениями, должны совпадать, иначе… Иначе – остаётся только вино. На худой конец сойдут и люди, если вы не пьёте вина и не читаете хороших книг. Но самыми по-настоящему мудрыми и интересными книгами, как правило, оказываются те, в которых писатель в самом начале повествования, если так можно выразиться, отсекает не своего, или, как я его называю, – «ненужного» читателя…

Это получается далеко не у всех.

Каким же надо быть мастером, чтобы в самом начале книги создать у «ненужного» читателя ощущение, что он не туда попал! Станислав Лем как раз один из таких специалистов. В тот самый момент, когда не его читатель закрывает книгу, чтобы больше к ней никогда не прикасаться, а имя писателя до конца жизни будет у него ассоциироваться со словом «зануда», в книге начинается самое интересное!

А вот Стивен Кинг только в некоторых книгах применил этот трюк. Но зато читатель, прошедший через придуманное этими хитрецами чистилище, попадает в мир, покидать который он уже не спешит. А дочитав такую книгу до конца, понимаешь, что информация эта не должна была попасть в руки невежд, ханжей и лицемеров! Пусть они читают свою любимую псевдоромантическую дешёвку про лютики-цветочки и прочую чушь. Пусть они «делают стойку» и напрягают слух, заслышав фальшивые ноты гимнов, написанных в честь таких же фальшивых, как эти гимны, героев. Пусть восторгаются подвигами своих кумиров, разрушающих целые миры ради спасения капризной девчонки или утверждения своих правил. Пусть.

Рождённый в куче навоза не полетит пить нектар на альпийские луга. Его удел – навозная куча.

Так что, если у вас проблемы с выбором хорошей литературы, и вы предвзято относитесь к вину, вам придётся смотреть телевизор, пить водку и общаться с такими же скучными людьми.

А люди, нас окружающие, в большинстве своём, почему-то, оказываются плохо воспитаны. Поэтому с ними тяжело. Они ни с кем и ни с чем не считаются, навязывают свою гнилую мораль и отнимают драгоценное время. Каждый человек считает своим долгом научить другого уму разуму, при этом, не оглядываясь на свою неустроенную жизнь и на целый список дурных привычек и приобретённых заболеваний. Ему же никто не говорил, что:

– Если ты никак не возьмёшься за свою жизнь, чтобы её наладить, будь уверен, – она возьмётся за тебя.

А если этот блюститель морали ещё и выпил!.. Такой «собеседник» здорово напоминает идиота соседа, который по воскресеньям при помощи дрели, молотка и «ароматной» краски благоустраивает своё жилище. Житья от них нет. И от музыки, которую они «транслируют», тоже житья нет. Именно транслируют, а не слушают.

Эх, да разве остались ещё люди, которые слушают музыку? Ритмизованный шум, который повсеместно используется как фон, заглушающий отсутствие собственных мыслей, – не в счёт. Не в счёт и люди, этот шум создающие, распространяющие и воспроизводящие.

Кстати, о музыке! Если у вас в доме есть музыкальный инструмент, и вы с ним дружите, то считайте, что у вас всё есть. Ну конечно, при наличии домашней библиотеки и при отсутствии бредовых идей насчёт того, что человек, употребляющий вино в одиночестве, – алкоголик.

Вот те, кто употребляет исключительно в компании, только в компании и никогда вне компании, да если ещё и повод им для этого нужен, – вот они-то и есть самые настоящие пьяницы. Люди эти страдают каким-то странным комплексом, какой-то боязнью выпить несколько глотков хорошего напитка, если рядом нет того, кто тебя поддержит в твоём начинании и с удовольствием поможет продолжить.

А ещё люди, пьющие в компании, это, как правило, люди без тормозов. Для них не существует ни регламента, ни лимита. А свою пьяную дурь они почему-то называют весельем.

Что поделаешь, сон разума рождает… единомышленников. В компании почему-то принято напиваться до состояния «ты меня уважаешь». Чушь какая-то! Человеку ни в чём себя не подозревающему не знающему за собой греха, незачем спрашивать пьяную рожу, маячащую напротив, – уважает она его или нет. У человека без комплексов таких сомнений насчёт себя нет, и не может быть. Он и так знает – есть, за что его уважать, или нет. Или ему, как мне, например, глубоко наплевать на мнение сплетников, завистников и неудачников. Если есть сегодня уважительная причина, то я себя уважаю. А если, вдруг, завтра буду достоин моральной порки, то, как говорится, – получи!

Вообще, конечно, как человек относится к самому себе, такой образ жизни он и ведёт. И, наоборот, – по тому, какой образ жизни ведёт человек, мы можем увидеть как он к себе относится. Конечно, при условии, что мы имеем дело с честным человеком! А то пока выяснишь – честный перед тобой человек или, мягко говоря, не очень, столько драгоценного личного времени потеряешь!.. Жуть!.. Особенно, если этот человек затесался в твою семью под видом члена семьи.

Ну, а причин для умеренного, а также и беспробудного пьянства может быть великое множество. Вернее, не причин, а поводов! Просто люди привыкли объяснять своё поведение удобным словом – «настроение». А когда спрашиваешь такого человека, что лежит в основе его, ну, скажем, плохого настроения, он, вместо того, чтобы разобраться со своей депрессией и самому же себе помочь, начинает нести чепуху насчёт того, что, мол, в его жизни всё так плохо… И ты видишь, что на самом деле никакой причины для плохого настроения нет, а есть целый комплекс нерешённых проблем и… бесконечные воспоминания о несбывшемся.

Жизнь – как головоломка. Если одна деталь не на месте, значит, не собрано всё.

Главное – не зацикливаться на этом.

Просто, как мне кажется, некоторые люди не могут отличить причину плохого настроения от повода для нытья. «Относись к самому себе честно, не лги себе, не прячь от себя свои же проблемы, а решай их, – хочется сказать такому страдальцу. – Не сваливай причины своих внутренних заскоков на ставшие удобными внешние факторы. Не создавай нерешаемые проблемы и увидишь, насколько меньше поводов для плохого настроения станет в твоей жизни». А то ведь можно договориться до того, что существует только два настроения! Это – напиться на радостях и напиться с горя. А то, что оттенков настроения на самом деле куда больше, чем оттенков всех цветов радуги вместе взятых, об этом забывают почти все, кто упрощённо или нечестно подходит к проблеме своего настроения.

Просто они не знают, что бежать от мира, боясь трудностей, куда труднее, чем не создавать трудности, делающие жизнь невыносимой.

А вот настроение, кстати, можно создавать! И нужно. Но это сложно. Это – целое искусство! Зато, если правильно идти на поводу у своего, созданного для себя же, настроения, то можно не просто получить удовольствие, а научиться получать удовольствие от процесса получения удовольствия. А это, как ни странно, учит человека самому создавать своё настроение!

Неясно выразился, да? Но это только на первый взгляд путано звучит, на самом деле это – замкнутая в кольцо формула.

Эх, если бы я умел в самом начале повествования отсекать не своего читателя, как это делают упомянутые мной мастера, я бы рассказал вам, оставшимся дослушать до конца, не только о том, как создавать любое настроение, но и раскрыл бы причины появления и существования почти всех негативных явлений, таких как: хандра, меланхолия, депрессия, отчаянье и другие «друзья человечества», превращающие жизнь людей в ад.

Ведь мы же всю жизнь проходим мимо того, из чего наша жизнь должна состоять, чтобы быть жизнью полноценной, и гонимся за тем, чего в нашей жизни быть не должно!

Очень многое в жизни человека зависит от настроения, созданного им же самим. И моя жизнь не исключение. В зависимости от настроения, я, например, могу или читать, иногда по двадцать часов подряд, или перебирать клавиши, слушая мелодию, которая рождается сама как дитя душевного состояния. А могу, прихватив ружьишко, проходить весь день по задумчивому сентябрьскому лесу, освободившемуся наконец от городских дикарей. Набраться сил и узнать секрет долголетия у знакомых деревьев. Послушать тишину. Устроившись у небольшого костерка, съесть немудрёный обед, прихваченный из дому. А вернувшись домой узнать, что кошка настолько соскучилась по тебе, что готова вывернуться наизнанку, чтобы выразить свои чувства.

Кошки или любят, или остаются равнодушны. Собаки или преклоняются, или же ненавидят лютой ненавистью. Наверное, потому, что собаки – животные стайные. Точно так же и люди, склонные к стайному образу жизни: или ненавидят заодно со стаей, или слепо преклоняются перед «лидером» или «хозяином», – как ни назови, а суть одна. А люди, склонные к размышлениям, как и кошки – имеют собственное мнение. Единственная разница между кошкой и человеком мыслящим, это – кошке нет вреда от её собственного мнения. А вот человеку, даже если он никому ничего не берётся доказывать и не отстаивает это своё собственное мнение, человеку тяжело даётся осознание того, что большинство его соплеменников собственного мнения не имеют. И не только не имеют, а ещё и знать не знают, что у них его нет. Они не помнят, а может, и вовсе не знают, что, когда идёшь со стадом, больше шансов угодить на бойню.

«Да, – скажете вы, – книги, вино и фортепьяно, прогулки по осеннему лесу и разговоры с деревьями, одиночество, разбавленное кошачьей любовью, – вот в результате и появляется извращённый взгляд на все стороны человеческой жизни. Если бы все так жили, – скажете вы, – в плену у собственного настроения, подкрепляемого то сидением у костра, то многочасовым почёсыванием кошки за ухом, – человечество уже давно вымерло бы». «Да, – отвечу я, – человечество, стремящееся жить по законам стаи, вымрет ещё быстрее. Вымрет, как человечество. Останутся одни стаи. И будут эти стаи до скончания веков грызть друг другу глотки за разницу взглядов. А то, что эта разница всего лишь разница взглядов их хозяев, они никогда уже не заметят. Не заметят потому, что мнение хозяина для них – закон. Мнение авторитета для них – авторитетное мнение. А поэтому, даже самое дурацкое устройство их экономики и политики для них – путь, которым они следуют от рождения до смерти, автоматически подготавливая своих детей к тому, что тем тоже придётся тянуть эту резиновую лямку бытия, которое, по сути, и бытием-то не является. Так, существование…»

«Я страдаю, следовательно, я существую, – говорят они. – Люди не хотят жить по-человечески. Они хотят жить не хуже других.

А вы говорите – книги, вино, музыка…

Книги выводят наше мышление на новые дороги. Вино – превращает абстрактное в конкретное, придаёт всему абстрактному форму. А с помощью музыки мы можем озвучить и выразить то, для чего нет слов».

«Ну, а, действительность? – спросите вы меня. – Как быть с действительностью? Как быть с той действительностью, которая у каждого своя! Как быть с людьми, для которых их уродливое существование – норма жизни? Как быть с человеком, который, как ему кажется, свободен от «философских галлюцинаций», переползающих из одной книги в другую?

Может, такого человека и не учитывать вовсе? Ведь ему же ни за что не разобраться, где кончается красота и начинается дешёвка, украшенная мишурой, плавно переходящая в уродство! Человеку, у которого руки не связаны книгой, так как ему некогда заниматься подобной чепухой, ему же никогда не понять, что он обокрал сам себя. Попробуйте хотя бы намекнуть ему, что он сам себя обкрадывает….

Да он вам тут же укажет на того, кто, по его мнению, его обокрал. И, конечно же, это будут: правительство, работодатель и закон.

Но когда он выбирает правительство и работодателя, или когда соглашается с законом, он обязательно скажет, чтобы оправдать свой выбор, что погоду заказывают и предсказывают одни люди, а делают её совсем другие».

Вот такая неожиданная, я бы сказал, изворотливость примитивной логики убивает меня, например, наповал.

А вы говорите – книги!

Ему не до книг! Он ведь, извините, работает, а не находится в плену у иллюзий, которые плодятся в головах бездельников. Ведь этот человек, для которого вся музыка уложилась в три аккорда, а вино, по его мнению, – ритуальный напиток рафинированных интеллигентов, аристократов и педерастов, он же эту свою убогую «мудрость» будет передавать из уст в уста! Он сам вырос на этой, простите, «народной мудрости». Она была той «питательной» средой, которая отравила его сознание. И теперь норма для него – грязь. И свою, родную грязь он нам навязывает как норму.

Как быть с этой врождённо-приобретённой тупостью? С этим особым, я бы сказал, свойством ума, которое не лечится и не проходит само, а способно лишь трансформироваться в хитрость, в подлость, в предательство. То есть, в те качества, которые всегда были причинами страдания миллиардов людей.

А ведь люди, утверждающие, что их представления об устройстве мира и о жизни вообще и есть самые верные, они же и в самом деле в этом уверены!.. Причины зла потому так легко ими доказуемы и воспринимаются как само собой разумеющееся, потому что служат для них оправданием. Оправданием каждого их шага. Даже если шаг этот называется – предательство.

Для них ведь предательство иногда допустимо.

Но, что бы они там ни говорили, я думаю, что главное – это не то, о чём все говорят. Главное – это то, о чём все умалчивают.

Поэтому, если обстоятельства складываются таким образом, что выжить может только подлец, то они (выжившие) в этом случае скажут, что выжил сильнейший.

А если же вам всё же повезёт раскачать носителя этой логики на откровение, то вы услышите примерно следующее: «Я туп и ограничен. Я грязен. Помыслы мои тоже, простите, нечисты. Желания мои низменны».

Ты говоришь ему: «Ну, раз ты всё это осознаёшь, выбирайся из грязи! Живи как человек. Будь счастлив!»

И вдруг его скотская логика рушит все твои представления об этом мире и о людях его населяющих…

Он отвечает: «Ты тоже грязен. Помыслы твои мерзки, а желания твои куда отвратительнее моих. Просто ты это скрываешь, а я нет. И поэтому ты хуже меня».

И он уверен, что это так.

И тут ты начинаешь понимать, что между вами не стена, которую можно было бы перелезть, обойти или разрушить, а непреодолимая бездонная пропасть. Пропасть, окружающая тебя со всех сторон.

Когда-то, когда второсортная литература и дешёвое кино только начали просачиваться в наш, уставший от советской пропаганды, мир, в те, теперь уже такие далёкие времена, я услышал в свой адрес обвинение в том, что, якобы, прячусь от действительности за книжными полками, на которых, в нарисованных максималистами мирах, живут какие-то неестественно красивые и по-настоящему любящие друг друга люди, цель жизни которых какое-то там светлое будущее, основанное на, прямо-таки, ни дать ни взять, ветхозаветной любви к ближнему и отрицании зла, как нормы жизни. Между тем как зло, по словам моих обвинителей, является не только нормой, но, простите, чуть ли не побудительным мотивом для существования добра. И поэтому они не просто мирятся с этой действительностью, а почти приветствуют её, как одно из явлений природы, к которому надо привыкнуть. Не вычёркивают из своей жизни, не борются с проникновением грязи в их жизнь, а просто учатся с этим жить.

Я не учился жить с «этим» и не менял своего отношения к всеразрушающему злу, принимающему порой самые причудливые формы, чтобы усыпить бдительность, и тем или иным способом завладеть умами людей. Я оставался в своей крепости, построенной величайшими умами всех времён и народов, из кирпичей трезвой мысли. В крепости, стоящей на фундаменте из трудов философов древности. И пусть связующим раствором для строительного материала был всё-таки романтизм, это был здоровый романтизм. Романтизм, не мешающий здравому смыслу. А уж здравый смысл романтизму никогда не мешал.

Так как же мне относиться к тем, кто не испытывал и не испытывает желания «спрятаться за стеной из книжных полок» от навязываемой, синтетической псевдодействительности, которую они принимают за единственно правильную действительность? И почему они называют это – спрятаться? Нет, не спрятаться, а отвернуться от грязи и извращений. Стать непроницаемым для того, что не просто, «по моему скромному мнению», является извращением, а потому, что оно так же противоестественно, как говорящие животные из сказок, или как брак между однополыми. Заметьте, не любовь, а брак, или, говоря проще, – сожительство между однополыми! Сожительство, преследующее одну только цель – взаимовыгодное взаимопользование между сексуальными партнёрами, которые по своей сути являются амбициозными людишками с большими проблемами. Бесплодное и противоестественное взаимопользование, называемое ими альтернативой. Противоестественное, потому – бесплодное. Хотя, дело-то вовсе не в однополых связях, а в причинах их появления, правда ведь?..

Как же мне ко всему этому относиться?

И как же ко всему этому относиться нам? Ко всему тому, что моральные уроды называют единственной действительностью.

Например, к повальному алкоголизму, именуемому, простите, российской действительностью. Или к нежеланию некоторых молодых людей обзаводиться потомством. Они объясняют свою стерильность тем, что этот мир, с его действительностью, слишком плох для их детей.

Мир плох, но сами-то они в нём живут…

Как же нам ко всему этому относиться?

Только не предлагайте мне бороться с этим!

Уж я-то знаю, что действие рождает противодействие. Большинство умников предлагают просто мирно сосуществовать различным системам, не вмешиваясь в жизнь друг друга.

Идиоты!

Они что, не знают, что любые изменения, которые им придётся наблюдать в своём мире, будут наталкивать их на мысль, что соседняя система оказала дурное влияние на их сказочный мир и что надо срочно принимать меры?!

Нет, видимо не знают, раз предлагают.

Да, подобные вопросы появляются на совершенно законных основаниях, и игнорировать их нельзя. Даже более того, преступно! Поэтому, честно отвечаю на вопрос: «Что со всем этим делать?»

Называть всё своими именами, – вот что со всем этим делать!

Перестать называть умственно отсталых простыми людьми. Перестать называть никогда никем не воспитанного и теперь в конец опустившегося мужика – человеком неприхотливым в своих желаниях. Перестать называть человека, уродующего собственную жизнь и подающего отвратительнейший пример своим детям-невезучим человеком.

Ведь пока мы говорим, что ему не везёт, он не перестанет протягивать руку за пособием. Пока мы будем его жалеть и оправдывать, он будет преподавать своим детям этот способ жить за чужой счёт. За счёт жалостливых старушек и разжиревших тёток, которые так любят подавать несчастненьким. Одни подают из жалости и по привычке, другие – в попытке дать взятку богу, в которого они и не очень-то верят, но если он всё-таки есть, то они надеются поговорить с ним, как с человеком, который забыл поставить «галочку» напротив их фамилии. Они надеются, что есть такая ведомость на получение площади в «Царстве Небесном». Они не знают, что жалость порождает нищету. Нищету, прежде всего, духовную.

Помните, в каком-то старом фильме про войну промелькнул момент, в котором было показано, как выглядела агитационная листовка, в которой фашисты предлагали советскому солдату сдаться в плен: «Германское командование гарантирует вам жизнь: водку, хлеб и гармонь». Вот так-то! Про такую мелочь как секс в листовке даже не упоминалось! Но это было тогда. А теперь почти любая реклама начинается с секса или намекает на него. Так вернее. Вот она – действительность!

Когда такая действительность вторгается в вашу жизнь, вы начинаете всерьёз задумываться: а есть ли на этой планете такое место, где можно было бы надёжно укрыться от назойливых щупалец, произрастающих из навозных куч псевдочеловеческих страстей, желаний и понятий? Укрыться так, чтобы они не дотянулись до вас. Чтобы не ощупывали душу в поисках отверстия, через которое можно было бы не только проникнуть, но и пустить корни. А пустив корни, они начинают вами питаться и отравляют продуктами своей жизнедеятельности ваше существование.

Когда такая действительность вторгается в вашу жизнь, вы, как всякий нормальный человек, испытываете шок. А немного отойдя от потрясения, пытаетесь понять: кому всё это нужно? Кто же это не может жить так, чтобы не мешать жить окружающим? Кто портит воздух свободы продуктами своего извращённого мышления, считая его – это своё мышление – единственно правильным, потому что, оказывается, оно основывается на вековых традициях?

Как будто вековые традиции не могут быть заблуждениями!.. Да сколько угодно! Куда ни глянь, люди отгородились от трезвой мысли при помощи традиционных заблуждений. При помощи теперь уже родных заблуждений. Таких родных, что ценятся они куда выше, чем рассказанная кем-то правда, или указанный кем-то выход из лабиринта. Из лабиринта, который они называют традициями. Всё, что можно оправдать при помощи традиционных заблуждений, они называют своей действительностью, отказаться от которой не могут потому, что не знают, чем её заменить, несмотря на то, что постоянно находятся в поиске альтернатив… Вот, что такое действительность в представлении среднестатистического гражданина, отца семейства, мужа своей жены и сына, любящего свою престарелую матушку, которая не только, как он считает, совершила нечеловеческий подвиг, произведя его на свет, но ещё и дала ему правильное воспитание. Как будто у неё был выбор?

«А как же! – скажет она, – выбор у меня был». Она могла сделать аборт, но она не сделала его из любви к не родившемуся тогда ещё сыночку. Или она могла отдать ребёнка на воспитание в детский дом. И тогда бы её молодость не пропала в сырой ванной комнате, где она только и делала, что стирала пелёнки и зарабатывала ревматизм, теперь так её мучающий. Зато она чиста перед Богом, да и люди теперь её не осудят. Ведь у неё всё было, как у них.

И говоря всё это, она не замечает, что противоречит всему, во что, как ей кажется, она верит.

Веря в Бога и в его всепрощение, она одновременно верит в то, что ему… Нет, не ему, а Ему можно сунуть взятку в виде несделанного аборта, несданного в детский дом ребёнка и таким образом отмолить, откупить греховные мысли, некогда зародившиеся в её, тогда ещё молодой, головушке. Ведь Бог, по её представлению, такой же подслеповатый, да ещё и глухой на одно ухо старичок, с какими она сталкивается каждый день в магазине, просто… просто в его власти сделать с ней всё, что ему заблагорассудится. В отличие от знакомого ей старичка, Он всемогущий.

Но обмануть его так же легко, как и того старичка…

Вот это и есть действительность. Человек, пытающийся сам себя оправдать, зачитывает сам себе обвинение и не видит этой ошибки! И учит своих детей и внуков повторять эту ошибку. Потому что для них, живущих по шаблону, это не ошибка, а закон жизни. Закон жизни, не ими придуманный, и потому им и в голову не придёт, что пора уже что-то менять. Отменить, или хотя бы подправить ошибочные представления своих отцов, которые, в своё время, немного подправили ошибочные представления своих отцов. Успеть сделать это, пока действительность, вскормленная уважением к глупым традициям, не превратилась в слепое поклонение извращённым понятиям, зародившимся в головах детей, чьи матери не пошли на аборт из-за того, что боялись людской молвы и Бога, созданного ими же по своему образу и подобию. Вот она, эта действительность! Все повторяют друг за другом одни и те же ошибки и называют это традицией. Мать тычет сыну в лицо свою «любовь», из-за которой она не разрешила себе – нет, вы послушайте! – она не разрешила себе позволить врачам выковырнуть из своего чрева продукт, а в будущем ещё и объект своей любви.

Вы, так любящие разглагольствовать о том, что жить надо не умом, а сердцем, вы об этой действительности говорили, когда упрекали меня в том, что я, как индийский созерцатель, любуюсь закатами, а всё негативное обтекает меня, как вода обтекает камень на дне реки?!..

Я не собираюсь переделывать этот мир, я постараюсь сделать всё, чтобы мир не переделал меня.

Действительность и истина – знают ли они о существовании друг друга?

Почему, когда я поворачиваюсь лицом к истине, действительность оказывается у меня за спиной? А когда, налюбовавшись истиной, я поворачиваюсь к действительности, то вижу – она приняла такие уродливые формы, что назвать её отражением истины язык не поворачивается.

Когда эта самая «действительность» вторглась, наконец, и в мою жизнь, кроме шока мне пришлось испытать ещё и многосерийное прозрение. Действительность спустила меня с лестницы, да так, что я пересчитал носом все ступеньки. Я познакомился поближе с каждым этапом своего восхождения на вершины человеческих ценностей. Глядя из подвала, в который так неожиданно грохнулся, я с ужасом осознавал, что возраст человека не может быть мерилом жизненного опыта, а то замечательное образование, которое мы получаем, ни в коем случае нельзя рассматривать как индикатор интеллектуального уровня. Перед лицом правды мы не находим одежд, чтобы прикрыть свою моральную наготу, которую мы так запросто рядили в интеллектуальные платья, оказавшиеся набором звуков, которые мы, по всеобщей договорённости, или произносим, или слушаем.

Многое, конечно, зависит от того, в какой роли мы оказываемся в момент, когда сталкиваемся с действительностью: в роли судьи, истца, или в невыгодной роли ответчика.

А если мы выбираем себе роль наблюдателя, то автоматически попадаем в число летописцев, пишущих для следующих поколений грязную «Историю человеческих заблуждений», которая оправдывает наше сегодняшнее неразумное поведение.

Роль наблюдателя – самая выгодная роль. Но мне, к сожалению, она не досталась. В тот вечер, когда действительность вломилась в мою жизнь, мне была отведена роль обвиняемого. Так, по крайней мере, мне до сих пор кажется. Но моё мнение, как мнение человека, склонного к самобичеванию, может оказаться ошибочным.

1

Вечер, который запомнился мне на всю оставшуюся жизнь, начинался как самый обычный вечер конца сентября.

На улице уже начинало темнеть, но для меня, пребывавшего в иной реальности, это не имело значения. Мир цифрового фото, в который я окунулся, оказался для меня настоящим открытием. В общем-то, это даже нельзя называть иной реальностью, просто наше зрение не позволяет нам разглядеть те мелкие детали и те подробности, которые запросто видит объектив цифрового фотоаппарата.

Просмотр содержимого купленного на днях диска, сопровождаемый музыкой Вангелиса, – это двойное удовольствие. Музыка как нельзя лучше подходила к тому, что я видел на экране, а необычные фотографии заставили по-новому воспринимать негромко звучавшую музыку великого мастера, так, кстати, и не удосужившегося выучить нотную грамоту, что не мешает ему вот уже больше тридцати лет поражать мир своими творениями.

Работы известных фотографов, сделанные в режиме «макро», просто поразили меня. Вот уже второй час я изучал снимки потрясающего качества. Да, знакомые не зря посоветовали мне приобрести этот диск. Действительно, совершенно ни на что не похоже!

Фотографии муравьев, пчёл и различных жуков, сделанные с высоким разрешением, показались мне куда интереснее, чем тот фильм ужасов, который так долго рекламировали и, наконец, показали недавно на большом экране. В фильме все монстры двигались, игнорируя законы физики, а в зале народ вжимался в кресла и делал вид, что очень боится. Господи, какими игрушечными кажутся все эти киношные пугала! Неужели людям и в самом деле было страшно во время просмотра? «Не верю!» – как говорил Станиславский. То, что я вижу сейчас, вот реальность! А ведь это, всего-навсего, – фото! А представляете фильм, снятый в режиме «макро»!

Вдруг в мир бесподобной музыки и потрясающих фотографий, в котором я пребывал, вторгся посторонний звук.

«Что ещё за новости?» – подумал я, оторвав взгляд от монитора.

Больно ударив по глазам, в окна ворвался необычно яркий свет фар. За окном, судя по звуку, прогрохотали два тяжёлых грузовика.

«Неужели кто-то, на ночь глядя, привёз стройматериалы? – подумал я. – Уже всё, казалось бы, в нашем дачном посёлке застроили, так нет же, лепят прямо поверх уже построенного! Некоторые дома стали напоминать своих хозяев, такие же неопределённые формы. Такие же, ничего не выражающие кроме глупости фасады, из-за которых торчат подобия замковых башен, «украшенные» имитацией флюгеров в виде драконов и рыцарей.

А деревянные резные теремки в «русском» стиле, стоящие поверх каменных гаражей, вообще выглядят как вороны на насесте! Оказывается, безвкусица – тоже стиль!

Дай человеку деньги, и ты увидишь, что пряталось под этой личиной».

Вон, опять какие-то тяжёлые машины проехали. Ну, всё ясно – кирпич, доски, шифер!

Да, стройматериалы это плохо. Это очень плохо!

Это картина неизвестного художника «Опять стройка»! Кто-то правильно однажды пошутил, сказав: «Города надо строить в деревне, где воздух чище». Действительно, строительство жилья у нас незначительно отстаёт от роста рождаемости.

Теперь эти неутомимые «созидатели» будут портить все выходные несколько месяцев подряд. По посёлку будут шляться полуграмотные вороватые гастарбайтеры. А потом ещё несколько месяцев довольные хозяева будут «обмывать» постройку очередной безвкусицы. И всё это будет сопровождаться «бабаханьем» и «бубуханьем» низкочастотных ритмов, созданных одними узколобыми для других. Кошмар! Они называют это музыкой!

Интересно, а как они обзывают музыку? В смысле, – настоящую. Ведь должно же у них быть какое-то определение для того, чтобы отличать, ну, скажем, классику от того, что слушают они! Одно время был популярен термин, который почему-то долго не прожил. А жаль. Хоть и нелепо звучало, но помогало отличать от музыки стили, которым и название придумать было невозможно. Нашёлся кто-то, кто окрестил синтезаторные ритмы – «коммерческой музыкой».

Видимо, устарело всеми любимое выражение "Time is money", и настало время для… "Sound is money"! – Пляши под мою дудку, да ещё и плати за это денежки! Вот это – бизнес!

Если бы не настоящая музыка из моей коллекции, я бы с ума сошёл от того, что начинается в пятницу вечером в посёлке! Чтобы заглушить однообразие псевдотрансовых ритмов, раздающихся из, как у всех, распахнутых настежь дверей в машинах, приходится включать музыку чуть громче, чем того хотелось бы. Хорошо, что Вангелис и Эндрю Ллойд Уэббер подходят под любое настроение, а уж про классиков и говорить не приходится.

Господи, о чём я думаю!? О каких-то горе строителях собственных мавзолеев! На что я отвлекаюсь!?

Знаете, я уверен, что люди, чья деятельность раздражает окружающих, просто питаются волнами раздражительности, от этих окружающих исходящими. Процесс этот происходит на каком-то метафизическом уровне, но он весьма и весьма ощутим. Не знаю, как это называется, и есть ли у этого явления какое-то официальное название, но может быть это и есть тот самый пресловутый энергетический вампиризм?

Так. Хватит их подпитывать! Отвлекись!

А вот передо мной фото шершня. Какое совершенство! Ничего лишнего. Машина для выживания в условиях планеты Земля. Потрясающе!

Компьютер, как и книги, позволяет переместиться в иную реальность и даже какое-то время там пожить. Замечательное изобретение! Одно плохо – для некоторых наших современников компьютер стал единственной реальностью. Он пленил их. Так же, как тридцать лет назад телевизор оторвал от жизни очень большой процент граждан, у которых никогда не было своей жизни, а «ящик» позволил им заглянуть в чужую. Но глупо становиться противником компьютера из-за того, что какой-то процент закомплексованных, необщительных людей выпал из жизни, из общества и стал отдельным видом человекообразных – гомо кибернетику с, как я их называю. Они не опасны для общества, как, например, алкоголики и наркоманы. Они опасны для самих себя, и поэтому я их не опасаюсь, и мне их совершенно не жалко.

Голос соседки, уже не первый раз звавшей меня и стучавшей в окно, постепенно вернул меня в повседневную реальность.

Воистину: «Мы сами заводим друзей, сами создаём врагов, и лишь наши соседи – от Бога», – не помню, кто сказал.

Открыв дверь, я увидел её не на шутку перепуганное лицо.

Галя, моя соседка, молодая женщина лет тридцати, добрейший человек, вот только категорически отказывается бороться со своими комплексами, называя их странностями. Она говорит, что хоть чем-то должна отличаться от толпы. Как будто не знает, что толпа сплошь состоит из закомплексованных личностей.

Какого труда мне стоило буквально заставить её, чтобы она перестала называть меня по отчеству. Для неё разница в возрасте в десять лет – это уже «Иван Иваныч». Вот и сейчас, после стольких лет общения, она, прежде чем начать со мной говорить, испытывает секундное замешательство, никому кроме меня, впрочем, не заметное.

– Миша, ты меня пугаешь! Свет горит, я стучу, а ты не отзываешься! Бог знает, что можно подумать!

– Это у тебя вместо «здравствуйте», да? Добрый вечер, Галя! Что-то ты сегодня не такая какая-то…

– Извини… просто переволновалась и испугалась сильно!

Выглядит она, действительно, неважно. Глаза бегают, топчется, как будто приспичило. Надо ей срочно настроение поднять.

– А ты знаешь, – говорю я совершенно серьёзно, – что можно испугаться не просто очень сильно, а по-большому…

– Что за глупости ты говоришь?!. И не стыдно?.. Ты почему не открывал?

– Ну, могла бы подумать, например, что я в ванной. Я же и в самом деле там бываю…

– Вечно ты шутишь! Я ведь серьёзно говорю – испугалась. – И она, вытаращив глаза, и перейдя на шёпот, продолжила. – Тут вон – милиция, солдаты с оружием носятся, а он, видите ли, в ванной!

– Не бойся жизни, Галя, смерть уж близко.

– Ага. Вот попадёшь ты, Миша, в Ад, и будешь жить там вечно. Говорю же тебе, по посёлку солдаты с автоматами бегают! Милиция…

– В Ад? Надо же, куда ты меня определила!.. По блату, что ли? Я, кстати, думаю, что после смерти нас ждёт то же, что было до нашего рождения…

– Да думай ты, что хочешь! Я пришла предупредить, что солдаты…

– Какие солдаты? Что ты несёшь? Что за милиция? – спрашиваю я и, привстав на цыпочки, оглядываю окрестности. Ничего необычного не видно. Да и что можно увидеть в сумерках, в пасмурный вечер. Осень. Темнеет рано. С утра, вон, солнце светило прямо по-весеннему, а сейчас всё небо покрыто свинцом туч.

– Ты что, в самом деле, ничего не знаешь? – удивлённо спрашивает она и даже делает шаг назад, чтобы как следует рассмотреть человека, проспавшего, по её мнению, самое интересное в скучной жизни полусонного дачного посёлка.

– Да нет же, ёлки-палки!

– Уже целый час, если не больше, по всему посёлку солдатика беглого ловят. Говорят, он там, – она показала куда-то за спину, в сторону леса, – своих пострелял, да и рванул из части с автоматом. Где-то здесь его блокировали, ходят, по всем закоулкам ищут. Спрашивают, не видел ли кто чего…

Слушаю тараторящую, как пулемёт, соседку и думаю: «Вот, сразу видно, человек воспитан средствами массовой информации. «Блокировали»! Слово-то, какое!»

– А откуда такая уверенность, что он в посёлке? – спрашиваю я. – Они что, как стемнело, в лесу уже его не ловят? Темно им там, что ли? Или страшно?

– Опять ты за своё! Я бегу к нему предупредить, чтобы поосторожней был, а он издевается надо мной, как над дурочкой, или как над слабоумной какой-нибудь.

– Галя, а как ты дурочек от слабоумных отличаешь?

– Так. Хватит с меня! Я тебя предупредила, и совесть моя перед твоей женой чиста. Вот. Случится что с тобой, сам будешь виноват. Господи, да какое же надо иметь терпение, чтобы с тобой жить?! Приедет Марина, я ей расскажу, как ты надо мной издевался! Уж она тебе…

Делаю вид, что перестаю слушать и, выпучив глаза, с ужасом смотрю через её плечо. Она на полуслове осекается и, медленно поворачиваясь, смотрит в ту же сторону. И тут я резко хватаю её за бок и громко лаю в ухо! У Галины подкашиваются колени и, охнув, она оседает. Подхватываю её и, развернув к себе, начинаю дуть в лицо, приговаривая:

– Барыня, вам бы на воздух. А то здесь вам дурно сделается.

– Гад ты, Мишка! – говорит она и, вырвавшись из моих рук, уходит, демонстрируя всем своим видом, что с такими, как я, вообще не разговаривают.

– Смотри, дошутишься! – кричит она издалека. За почти облетевшими кустами смородины её уже совсем не видно. Только луч фонарика скачет в темноте, – это она старается побыстрее покинуть вдруг ставшую опасной улицу. Из темноты, уже совсем издалека, доносится её голос.

– Дурак ты, боцман! И шутки у тебя дурацкие, – цитирует она пошлый анекдот, объясняя таким образом, что шутка до неё дошла.

Я знаю, Галя быстро отходит от моих глупых шуток. Да, в общем-то, она по-настоящему и не обижается на меня. Такой театр мы с ней не раз уже разыгрывали.

Но, чувствую, моя весёлость как-то быстро проходит. Что-то меня насторожило. Как будто кто-то пытался обратить моё внимание на какую-то важную для меня деталь, а я, всё ещё смеясь вслед соседке, прозевал попытку своего подсознания достучаться до меня. Или нет?!

Ну, конечно же! Луч фонарика в её руке почему-то вызвал у меня неприятные ассоциации. Но с чем? С чем же таким неприятным может ассоциироваться у меня луч света, выхватывающий в вечерних сумерках участок дороги перед идущим человеком?

Постепенно, всё ещё цепляясь и оставляя в душе неприятный осадок, это неприятное чувство покидает меня.

Уходит и Галя, а я задумываюсь над тем, что она мне сообщила.

Неприятная история, однако. Беглый солдат, да ещё и с автоматом, это дело серьёзное. Давненько ничего подобного в этих краях не происходило.

Вот только вряд ли он в посёлке станет прятаться. Надо быть последним дураком, чтобы в такую ловушку себя загнать. А с другой стороны, осенью в лесу без костра не переночуешь, а по костру его легко найдут. Так что, получается, в посёлке он. Ну и балда он в таком случае! Москва в двадцати минутах езды на электричке, а там затеряться куда проще, чем в почти опустевшем дачном посёлке. «Хотя, действительно! – подумал я. – Половина домов сейчас пустует, а солдатики об этом прекрасно знают, не зря же они по осени шастают по дворам. Сто раз их тут видели. Видимо, приворовывают помаленьку. Эх, пойду, поговорю с кем-нибудь из этих преследователей, может свет прольют, а то от перепуганной женщины толку маловато».

Только собираюсь пойти в дом переодеться, – ну не в затрапезном же виде по улице разгуливать, – как замечаю, что поленница рассыпана. Что за ерунда!? Кто мог разворошить аккуратно сложенные дрова? Отродясь у нас такой шпаны не было. Если только… Да нет же, ёлки-палки, это всё Галька, чёрт бы её побрал! Заразила меня своей бдительностью и смылась.

Дровами-то у нас в посёлке давно уже никто не топит. Так, разве что баньку, или камин для гостей. Вот и мы дровишки держим больше для создания уюта долгими зимними вечерами. Поленница у меня всегда аккуратненькая, своеобразное произведение бытового искусства. Так что, если кто дрова рассыпал, то только когда через забор перелезал. В таком случае никуда мне ходить не надо. И так ясно, ведёт себя этот беглец нагло. Да и терять ему, как говорится, нечего. Так что, лучше, по совету соседки, отсижусь в доме до развязки событий.

Укладывая валяющиеся вокруг поленницы дрова, думаю: «А ведь бдительности мне, действительно, не хватает. Пока я всяких мух да тараканов разглядывал, кто-то у меня во дворе шнырял, а я и не слышал даже. Распустился я за городом окончательно, дверь и то не всегда запираю».

Эти размышления приоткрыли в моём сознании дверку, и сквозняк неуверенности холодком пробежал между лопаток. Начинаю озираться. Чтобы не запаниковать, говорю себе уверенным голосом:

– Мы всю жизнь при смерти, так что бояться нечего.

Исправив на скорую руку непорядок с дровами, возвращаюсь в дом.

Закрыв за собой дверь, машинально снимаю со стены ружьё, которое, противореча законодательству, храню не в сейфе, а в прихожей, за старой шинелью. Оно, конечно, не заряжено, но, как мне всегда казалось, здесь, в прихожей, ему самое место. Иду в комнату, по дороге вспоминая, куда запрятал патроны с картечью. Пулевые патроны я вообще не держу, а картечь прикупил, когда стали в округе безобразничать бешеные лисы, да собаки. Эти «туристы», мать их, собак в лесу бросают, развели везде помойки, на которых вся лесная живность жирует, вот и результат! Господи, да когда же, наконец, нормальные законы появятся?! Теперь, вон, уже и солдаты бешеные появились. Чёрт знает, что делается!

Войдя в комнату останавливаюсь, как вкопанный. Сильный запах немытого тела, запах страха, пота и отчаяния буквально заменил воздух в доме.

Здесь кто-то есть!.. Чужой!.. Кто-то, кому нечего терять, воспользовался оставленной без присмотра дверью и находится сейчас где-то рядом.

«Ружьё!..» – пронзает меня спасительная мысль.

Резким движением я перехватываю ружьё так, что со стороны должно казаться, будто стрелять с бедра для меня – будничное дело. Но тут же вспоминаю, что оно не заряжено.

Волна страха прокатывается по телу и, парализовав, как положено, оседает где-то в ногах. Наверное, вот это состояние и называют – «душа в пятки ушла». Господи, о чём я думаю?! Я ведь о смерти думаю! И не просто думаю, а боюсь!..

Никогда не думал, что буду трястись от страха перед неизбежным…

Как там сказал Эйнштейн: Смотри на смерть, как на старый долг, который рано или поздно надо будет выплатить», – так, кажется?

Но мне кажется, что я этот долг выплатить ещё не готов. Ведь страшна не сама смерть, а то, что она является, когда захочет.

Нет, такая философия для меня тяжеловата. Я не боюсь умереть, я просто не хочу при этом присутствовать.

Боже мой, чем занята моя голова?!..

Какая же бесполезная палка это ружьё! В руках неподготовленного к такой ситуации человека ружьё скорее помеха, чем оружие.

Наблюдаю интересную смену настроения: пять, ну, от силы, семь минут назад шутил с соседкой, а вот уже готов наложить в штаны. Ну, не буквально, конечно, но холодок по спине всё ещё ползает и, похоже, никуда не собирается. Сердце с такой силой толкает кровь, что я начинаю побаиваться теперь ещё и за свои, уже немолодые, сосуды.

Как дурак, пячусь обратно к двери, соображая на ходу, что, раз я его застукал, он так просто не даст мне уйти. Если он меня видит, то единственное, что его останавливает, это ружьё в моих руках.

Никогда не забуду сказанное Томасом Манном: «Наш страх – это источник храбрости для наших врагов». Никогда не забуду это высказывание и никогда не перестану черпать мудрость из книг – источника, который наполняли великие.

Где он? Наблюдает ли за мной сейчас? Или затаился, не догадываясь, что я его уже почувствовал? Он же не знает, что запах его тела, к которому он привык, принюхался, запах, который он не замечает, для меня как предупредительный выстрел.

Тишина в доме нарушается только моим сердцебиением и таким громким тиканьем настенных часов, что я начинаю удивляться, как это я столько лет жил, не замечая этого звука. А теперь этот звук даже мешает мне прислушиваться.

Надо что-то делать!

Надо сделать вид, что в комнату я только заглянул, и скорее двигать к входной двери. Не успел я это подумать, как где-то, как мне показалось, прямо над моей головой, спокойный, уверенный голос меня спросил:

– Хотите меня сдать?

Замираю как статуя, понимая, что любое моё движение может его спровоцировать. Он же, наверное, только и думает, в кого бы пальнуть. В его положении каждый встречный – враг.

Вот как оно бывает. Где-то за спиной стоит человек, готовый разрядить в меня автомат, а я почему-то вспомнил про чайник, который поставил на плиту и совсем про него забыл. Жена всегда пользуется чайником со свистком, а я терпеть его не могу. Поэтому, как только она уезжает, у меня начинается жизнь без этого дебильного свистуна. В её отсутствие я пользуюсь своим огромным армейским чайником, из которого даже если вся вода выкипит, он и звука не издаст.

Наконец, вспоминаю, что чайник я только собирался поставить, когда меня отвлекла Галя. И тут до меня медленно доходит смысл слов, произнесённых невидимым гостем.

Пытаюсь сообразить, что ему ответить, как он снова спрашивает:

– К ментам поведёте, или, всё же, дадите уйти?

Голос спокойный, как у человека, который никого не убивал. Такие интонации могут быть в голосе у хозяина, спрашивающего гостя: «Вам с сахаром или без?»

Почему он не стреляет, гад? Я бы на его месте…

Хотя, если в такой тишине жахнуть из калаша, все его преследователи через две секунды здесь будут.

А может, и не будет слышно?.. Дом-то деревянный, все звуки глушит.

А может, он, действительно, хочет уйти?

Господи, сколько всего можно за какую-то секунду подумать!

Наконец, начинаю догадываться, где он находится. Похоже, он стоит прямо за моей спиной, на лестнице, ведущей на второй этаж. Вот почему мне показалось, что голос раздаётся откуда-то сверху.

Зная теперь, откуда исходит опасность, осторожно оборачиваюсь.

Конечно, там, на лестнице, немного темновато, но я всё равно первым делом отметил для себя, что никакого оружия у парня нет. По крайней мере, в руках нет.

Оружия у него нет, но от этого он не становится для меня менее опасным, особенно, если учесть, что моя-то палка только похожа на ружьё. Выходит, я безоружен!

Нет, такие мысли даже допускать нельзя! Преступник может понять, что раз я не предпринимаю никаких действий, значит, что-то не так, и начнёт действовать сам. А преступники совершают только преступные действия. Это известно всем.

«А ведь действительно, – подумал я, – передо мной стоит преступник! Не какой-то промелькнувший в телевизионных новостях задержанный подозреваемый! И не актёр, вжившийся в роль так, что, увидев его в другом фильме, мы говорим: «А, это тот парень, который убил, кого-то там!» Нет! Передо мной сейчас самый настоящий преступник! Убийца, если верить тому, что рассказала Галя».

Что делают в таких случаях? Что надо делать в таком случае? Тот ли это случай, когда надо что-то предпринимать? Может, в моём случае самым лучшим будет – вообще ничего не предпринимать? Просто дать ему уйти. Ну, не арестовывать же мне его! Я же не представитель власти, в конце концов! И геройствовать я не собираюсь… Мне совсем ни к чему, чтобы потом в теленовостях про мои подвиги рассказывали.

Господи, какая чушь лезет мне в голову! А гражданский долг!? Вдруг, если я его отпущу, он ещё кого-нибудь укокошит?! А потом, когда соседка мне расскажет, что солдат, которого так и не поймали в посёлке, расстрелял милиционеров, которые пытались его задержать где-нибудь на шоссе, когда он хотел скрыться на угнанной машине, что я буду чувствовать?!

Что помог преступнику оставить сиротами четверых или пятерых детей, чьи отцы погибли при исполнении служебных обязанностей?!

Нет! С этим жить сможет только тот, кто морально к этому готов с детства. Кто воспитан в духе – моя хата с краю. Кто может, спасая свою шкуру, подставить кого угодно. Нет, я с этим жить не смогу!

Боже мой, какой ещё к чёрту гражданский долг!? Парень мне даже не угрожает! Может, заклевали бедного солдатика злые «деды», он их и порешил. Так что, мне теперь ещё сдать его властям?! У него и так вся жизнь теперь наперекосяк, а тут ещё я – законопослушный гражданин! Да с его точки зрения, я тогда такой же козёл, как и те, кто над ним издевался.

А с другой стороны, почему меня должна интересовать точка зрения человека, который прячется в моём доме от милиции? Мне что, теперь ещё учитывать мнения всяких уголовников, чьими действиями руководит дурная наследственность, пьяные дружки и просто ненависть к людям, живущим не так, как всякая шантрапа!?

Шквал мыслей обрушился на мою голову, не готовую к принятию решений в таких ситуациях. Ещё не хватало, чтобы он заметил, что у меня возникли проблемы! Нет, этот наглый тип должен видеть перед собой человека, уверенного в своих действиях, а не размазню. Так что….

Что?

Нельзя чтобы пауза так затягивалась. Раз я не знаю что делать, значит, надо что-то говорить. Не зная, с чего начинают разговор в такой ситуации, я решил, что самым лучшим будет ответить на его вопрос. Пусть даже мне не удастся усыпить бдительность вторгшегося в мой дом преступника, но хоть немного успокоить его и себя в этой ситуации – это сейчас единственное, что я могу предпринять. По крайней мере, мне всегда казалось, что разрядить напряжённую обстановку всегда легче, когда ответов больше, чем вопросов.

– Не поведу я тебя никуда! Не моё это дело!

Голос вроде не дрожит. Эх, уверенности бы мне побольше!

А он уставился на ружьё, как кролик на удава, и молчит, молчит – время тянет.

Или это мне кажется, что время тянется?

Только я хотел спросить его, какого хрена он в моём доме делает, как он, с трудом оторвав взгляд от стволов, сам меня спрашивает.

– То есть, я… просто могу уйти?

Вот тут и подвела меня моя привычка говорить больше одного слова. Не зря господин Черчилль однажды сказал, что в односложных словах иногда больше смысла, чем в целой речи некоторых политиков. А из меня политик – никакой! А раз политик никакой, значит, и дипломат – никакой. А дипломатия мне сейчас, ой, как нужна! Как никогда!

– Конечно, можешь идти. Только… куда же ты в такой одежде идти-то собрался? Будь ты в «гражданку» одет, может, и прорвался бы. А в своём добела застиранном «хб» ты же в сумерках, как мишень для тех, кто тебя ищет, – говорю я ему, пытаясь изобразить из себя человека, которому не привыкать встречать непрошеных гостей, поигрывая стволом.

– А?.. – удивляется солдатик, видимо не понимая, о чём я.

– Одежда твоя, – говорю, – из-за своей застиранности в темноте, аж, светиться будет. Заметен ты очень. Понял?

– Но… «хб» у меня не застирано, а отбелено, – совершенно спокойно отвечает этот наглец. И, видя, что мне это ни о чём не говорит, поясняет:

– Это мода такая. Ну, солдатская, то есть, мода. Я ведь второй год служу, значит, уже могу себе позволить.

– Да уж, как я слышал, ты много чего себе позволил, – аккуратно так вставляю я.

«Лучше, конечно, мне его такими подковырками не возбуждать, – с опозданием подумал я. Мне сейчас надо каждое слово взвешивать, прежде чем озвучивать свои мысли. Но парень, смотрю, вроде и не реагирует на мои колкости».

– Вы ружьё опустить можете? – спрашивает солдатик. – Или так и будете меня стволами сверлить? Я не опасен. Вы не представляете, каково это…

– О, как! А они, которых ты… того, тоже не представляли, каково это, да?..

Парень меняется в лице и хочет что-то сказать.

– Они же… Это… другое…

Ёлки-палки, минуту назад я ждал выстрела в спину, а уже, можно сказать, беседую с человеком, от которого исходит смертельная опасность.

Как будто угадав мои мысли, парень говорит:

– Не опасен я для вас. То, что вы знаете обо мне… это…

– Ты, пока, стой там и на вопросы отвечай, – говорю я, почувствовав, что он ружья боится, – а то, ишь, он, видите ли, не опасен!.. А милиция для чего тебя ищет? И, кстати, насчёт ружья ты не беспокойся. Я без причины в человека стрелять не стану, – «Как некоторые», – хотел добавить я, но решил, что, поскольку я не знаю, в чём там у него дело, то лучше, в моём случае, промолчать.

– А вы тоже… в «Петровку тридцать восемь» не играйте! Какие ещё вопросы? Вы что – следователь? Говорю же, для вас я не опасен. И не знаете вы ничего…

Преступник он или не преступник, а прав он в одном – вопросы ему должен задавать не я. Но, с другой стороны, он же проник ко мне в дом! Так что…

– Ну, хорошо. Вопросы я тебе постараюсь больше не задавать, но ты ведь в мой дом, извиняюсь, впёрся. Я что, по-твоему, телеграмму твою не получил, что без цветов тебя встречаю?

На улице послышались шаги нескольких человек, и искажённый динамиком рации голос потребовал, чтобы какой-то двадцать первый доложил об обстановке.

Все боятся за свою жизнь. Этот, вон, опасаясь за свою жизнь, забрался ко мне в дом. Я стою, трясусь за свою. А милиция и солдаты, небось, тоже кучками по улице перемещаются, ощерившись во все стороны стволами.

Вижу, парень напрягся весь. Но глаза не бегают, как у воришки. По выражению его лица было видно, что его мозг сейчас совершает тяжёлую работу. Я тоже стал лихорадочно соображать, что мне с незаряженным ружьём делать, если он излишне возбудится.

– Да вы только дайте мне передохнуть, трясучку нервную унять, и я так же тихо, как пришёл, уйду, – говорит паренёк. И теперь я замечаю, что в его голосе появляются умоляющие нотки.

– Отдыхать тебе там придётся, куда тебя эти, – я кивнул в сторону окна, – отвезут. А здесь – не дом отдыха. Здесь – мой дом! – сказал я, сделав ударение на слове «мой». – Понимаешь ты это?

– Извините! Мне просто надо было…

– Ну, ты хорош! Ему, видите ли, надо было!

Нет, ну вы посмотрите, какая наглость! Я даже про страх свой забыл, когда услышал это – «мне надо было»!

В моём доме находится человек, который, по определению – преступник, и заявляет, что проник сюда, потому что ему «надо было»! А следующее поколение таких «нуждающихся» будет входить в дом, отпихивая вас от двери, и с порога спрашивать: «Где кухня?», или – «Где деньги?» – так что ли? Нет, это надо пресекать прямо сейчас!

А если бы сейчас в доме была моя жена? Кошмар какой-то! Я что, войдя с улицы, сразу узнал бы, что я вдовец? Господи, да двадцать лет назад я такое и в страшном сне не увидел бы! Ну и наглость!

Я посмотрел в глаза этому типу, который смеет ещё рассказывать мне о причинах своего проникновения в чужой дом. Какая всё-таки наглость!

Видимо, на моём лице отразились все те мысли, которые за какие-то доли секунды пронеслись отрезвляющим ураганом в моей голове.

– Какая наглость! – наконец озвучил я свою мысль.

Парень смотрю сник совсем.

Обалдеть! Он ещё и виноватым себя чувствует! Тоже мне – чувствительный преступник! А с другой стороны, я же не знаю, что ему надо было. Говорит-то он вроде спокойно, на «трясучку», вон, жалуется, нервничает, значит. А по нему и не скажешь. Может, он еле держится? Может не надо с ним так? Всё равно, по его словам, он вроде как в любой момент уйти может.

Радиопереговоры и шаги на улице стали постепенно удаляться.

– Да, по тебе и не скажешь, что у тебя трясучка, как ты её называешь. Говоришь ты на удивление спокойно, да и нападать вроде не собираешься, – как можно дружелюбнее говорю я ему в общем-то, пытаясь внушить эту самую мысль о не применении оружия. – Только на блины ко мне не напрашивайся. Мне, как ты, наверное, догадываешься, с законом отношения портить ни к чему. Я ведь уже тебя вроде как прикрыл, раз «караул» не кричу. Смекаешь? Так что выкладывай начистоту, какой монетой расплачиваться будешь. Пришьёшь меня, как только я отвернусь, или дом обчистишь, да и свалишь, как только случай будет?

– Зачем вы так? Что вы про меня знаете? Только то, что вам эта тётка с выпученными глазами наговорила, или уже по ящику про меня растрезвонили? – и вдруг, откровенно так спрашивает, – а вы что, действительно, думаете, что я могу вас убить?

Я такого вопроса не ожидал. И, судя по всему, это стало заметно по моему лицу.

Не дождавшись ответа, уже каким-то обиженным тоном парень тихо произнёс:

– Вот это вы зря. Я не убийца… Просто…

Сказал и сел на ступеньку. Даже не сел, а плюхнулся, видать ноги-то его уже совсем не держат.

Жалкий он какой-то. И обидчивый к тому же. Уселся, вон, и бубнит себе под нос. Пора, наверное, поднимать его, да и выпроваживать к чертям!

– Телевизор я не смотрю, – говорю я. – А соседка моя, как мне кажется, ни черта про твои подвиги не знает. Она пришла меня предупредить, что солдат беглый с автоматом в посёлке прячется. Ну, чтобы я, значит, поосторожней был. Вот, видишь, осторожничаю тут с тобой. А из той информации, которой я располагаю, мне известно, что ты кого-то ухлопал, и соответствующие органы, в связи с этим, очень интересуются твоим местонахождением.

Пока говорил, заметил, что страх мой, нешуточный, кстати, уже прошёл. Осталось только раздражение, вызванное больше бесцеремонным вторжением этого паренька. И не только вторжением в мой дом, а вообще. Не люблю я всякие изменения, которые не мной запланированы. Эгоист я. До мозга костей!

– Ну, долго ты ещё отдыхать будешь? Давай, топай! – сказал я, указывая стволом направление. – Как говорится – я тебя не видел, ты меня тоже. Давай!..

Сидит, молчит. Смотрит куда-то в пол. Меня же эта неопределённость начинает бесить. Меня, вообще, любая неопределённость раздражает, но в этой ситуации надо себя держать в руках.

Не дождавшись реакции на мои слова, добавляю.

– Я думаю, что со своими проблемами тебе самому разбираться надо. И так, вон, по словам соседки, весь посёлок на ушах. Если, как обещал, уйдёшь тихо, я тебя по гроб жизни не вспомню. Давай уже, засиделся ты у меня.

Парень, наконец, прекратил созерцание своих сапог, посмотрел на меня каким-то испуганным детским взглядом и говорит.

– Мне в туалет надо. Очень…

– Ну, вот ещё!.. Так мы с тобой не договаривались, дорогой ты мой. Тут тебе не….

– Я серьёзно. Где у вас тут сходить можно? Ну, не могу я больше! Понимаете?!

И в следующую секунду, невероятно громкое бульканье доносится до моего слуха.

Смотрю, не шутит вроде. Если у него в пузе такая революция, не хватало ещё, чтобы он тут обдристался. При мысли о том, что мне придётся отмывать лестницу и пол в прихожей от дерьма, меня разбирает нервный смех.

– Ну почему мне так всю жизнь не везёт, а? – говорю я сквозь приступы дикого хохота. – Сортир прямо под тобой.

Парень, недоумевая, смотрит на меня, а на его лице, как на таймере я вижу последние секунды отсчёта.

– Да под лестницей же! Да-да! На которой ты сидишь.

Он так быстро слетает с лестницы, что я невольно поднимаю ружьё. Но солдатик уже за дверью, а меня начинает душить смех – запоздалая реакция на стресс.

2

Смех – смехом, а мозг у нас, как известно, из двух полушарий состоит. Поэтому, подчинившись более практичной половине содержимого своей головы, я быстренько поднимаюсь по лестнице в надежде обнаружить автомат, про который мне Галина говорила. Парень-то из части сбежал с оружием, так что надо найти, куда он его спрятал. А то он мне тут усыпляет бдительность всякими естественными потребностями организма, а что у него на самом деле на уме, я ведь могу узнать… когда мне это уже и неважно будет.

Поднимаюсь на второй этаж и бегло осматриваю комнату. Любое, самое незначительное изменение в привычном расположении предметов должно броситься в глаза. Однако, всё на своих местах, и посторонних предметов, похожих на автомат, тоже, кажется, не видно.

Нельзя мне надолго оставлять его одного, пусть даже и в уборной. Надо постоянно держать его под контролем. И вообще – что я себе позволяю! Милиция ловит человека, который преспокойненько, с моего разрешения, справляет нужду в туалете у меня дома, а я хожу и ищу какой-то автомат, из которого, скорее всего, меня в ближайшее время расстреляют! Нормальный человек давно бы уже поднял шум и избавился бы от непрошенного гостя и заодно от грядущих проблем, а я… Ничему меня жизнь не научила!

Послышался звук спускаемой воды. Ага, облегчился, значит.

Быстро, но бесшумно, схожу вниз и занимаю прежнюю позицию.

Вот болван! Мне бы за это время патроны найти, а я упустил шанс, великодушно предоставленный судьбой, и теперь буду за это расплачиваться.

Стою. Топчусь с ноги на ногу. Ружьё, опять же, держу как для стрельбы с бедра.

Секунды тянутся, как резиновые.

Чего он там застрял-то?.. Ненавижу такого рода неизвестность! Слишком много она всяких неожиданных поворотов скрывает. Да и вообще, разве можно было оставлять такого опасного человека без присмотра? Вот он там сейчас вооружится чем-нибудь, и что я со своей палкой делать буду?..

Что-то я из-за его неожиданного «в туалет хочу» совсем бдительность потерял…

Стоять напротив двери в туалет, как часовой на посту номер один, мне показалось неприличным, что ли, поэтому я прошёл в комнату и сел в кресло, приняв позу «хозяин», по пути поставил ружьё, облокотив его о край журнального столика.

Это уже потом, анализируя своё поведение, я понял, что подняться из глубокого кресла мне было бы гораздо труднее, чем вскочить с табурета, который стоял тут же.

За дверью послышался звук льющейся в раковину воды. Он ещё и руки моет! Ну-ну!

Сижу, изображаю грозного дядьку, поймавшего мальчишку забравшегося в огород, а ведь на моём месте другой уже и патроны нашёл бы, и по телефону куда надо позвонил бы. А у меня и телефонный аппарат грудами бумаг завален так, что пока он сам не зазвонит, ни за что не определишь, какая горка на столе телефоном является.

Пока я всё это обдумывал, за дверью прекратились звуки льющейся воды, и через некоторое время появился мой гость. Руки и лицо мокрые – умывался, значит. Головной убор куда-то делся, а без него он сразу перестал походить на солдата.

– Скажите, а что можно в качестве полотенца использовать? А то я как-то постеснялся теми, что тут висят, руки вытереть.

Вопрос был настолько для меня неожиданным, что я как открыл рот, так и замер.

Видимо, моё замешательство он принял за реакцию на его наглость, поэтому стал нервно вытирать руки об одежду, а потом вытащил из-за ремня некое подобие кепки, служившее ему головным убором, и вытер лицо.

– М-да! С гигиеной у тебя проблем, явно, нет, – говорю я ему. – У тебя же одежда не чище той бетонки, что у вас в части от казармы до столовки тянется.

Парень виновато на меня смотрит и с ноги на ногу переминается.

Вот это его поведение и предшествовавшая, чисто детская просьба посетить туалет, видимо, меня и подкупили. Мы же все люди, и ничто человеческое нам не чуждо.

– Ну, ладно. Ты – проходи. Только дистанцию держи. Мы с тобой всё же немного в «Петровку» поиграем. И, это, ты свою эту ортопедическую бейсболку перестань, наконец, мять!

– Это – кепи называется, – обиженным тоном говорит он и запихивает кепку обратно за ремень.

– Проходи. Не топчись там.

Озираясь, солдатик входит в комнату и направляется прямо к креслу, которое стоит напротив того, где сижу я.

– Нет-нет! Ты уж меня извини, но соблюдать дистанцию, я всё же думаю, будет невредно. Давай, чтобы я тебе больше об этом не напоминал. Так что, ты на диван садись, – говорю я и кивком головы показываю в сторону дивана.

– Ладно… – отвечает. – Только ружьё-то теперь ко мне ближе, чем к вам. В смысле – мне его схватить будет сподручнее.

Я буквально врастаю в кресло. Страх сковал меня теперь уже по-настоящему.

Но паренёк спокойно проходит и присаживается на самый край дивана. Скромничает.

Поборов волну страха, пытаюсь сделать вид, что его замечание насчёт ружья меня не интересует.

– Да ты садись поудобней. Что ты ведёшь себя, как в приёмной у командира части. Можешь даже развалиться, если твоя трясучка того потребует. Как она, кстати?

– Если мне опять в туалет понадобится, пустите?

– Ну, а что ж, мне тебя на улицу с твоей проблемой гнать?

– Нет, правда – не выгоните?

– Давай-ка, эту тему пока трогать не будем. Я ещё много чего не знаю, поэтому будем считать, что ты пробрался ко мне в дом, а я даже и об этом ещё не знаю. Я в ванной. Понял?

Но по нему было видно, что он меня совсем не понимает. Сидит на самом краешке дивана, ручки на коленках сложил, глаза круглые – непонимающие. Но не глупые!

Указав ему кивком головы на дверь, из которой он только что вышел, поясняю.

– Я там. Моюсь я. Понял? Душ принимаю, и всё такое…

– Понял. А долго вы в ванной будете?

– А вот это мы с тобой сейчас и узнаем.

Ещё раз, обведя комнату взглядом, солдатик говорит.

– Книг у вас, ну прямо как у нас на старой квартире было! Вы кто? Работаете в смысле кем?

Вижу, не хочет он, так сказать, на злобу дня говорить. Ну ладно, думаю, не буду свежую рану трогать, сам заговорит. Так всегда бывает – проверено.

– Я историк. И если ты в школе учился, то должен быть знаком с моими работами. Я один из авторов того скандального учебника, который хотели запретить…

– Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история! – Вдруг улыбнувшись, сказал паренёк.

– Что? – не понял его я. – Ты о чём это?

– Ну, как только вы сказали, что вы историк, я Воланда вспомнил! Помните?

– А! Ну, конечно! Самое время – книжки вспоминать! – говорю я и отмечаю для себя, что парень-то меня совсем не боится. Или, может, бдительность усыпляет?

– А вы один тут живёте?

– ???

– Ой, простите, это я машинально спросил. Ну, чтобы говорить о чём-нибудь. А то, как представлю, о чём вы меня спрашивать станете, так уже жалеть начинаю, что автомат свой в реке утопил.

Отмечаю для себя и сей интересный факт! Но, не подавая вида, что меня он вполне устраивает, говорю.

– А то, что? Избавил бы меня от излишнего любопытства?

– Опять вы! Я его выбросил, ну… чтобы себя не застрелить. А то, глупость какая-то выходит… Отвечать-то я за свой поступок, конечно, не собирался. Впрочем, я и совершать-то его не собирался…

Смотрю, совсем ему эта тема сейчас не нужна. Видимо, вышла какая-то ошибка, недоразумение какое-то, а парень явно не из тех, которые спокойно могут это пережить. Ну, да что голову-то ломать! Просто надо с ним, как с бомбой, – аккуратно то есть. Как там, в Библии сказано? – «Всё тайное станет явным». Вот. И не надо события торопить.

Немного помолчав, он уже более спокойным тоном продолжил:

– Я ведь шёл сюда, чтобы позвонить, – сказал и смотрит на меня, как будто хочет по каким-то приметам определить, поверил я ему или нет.

– У нас в части телефон, конечно, есть, только там меня сразу повязали бы, – добавляет он.

Некоторое время парень молча меня разглядывает, видимо, ожидая моей реакции на его слова, а потом продолжает:

– Мобильник у меня, конечно, есть. Только он у каптёра остался… Нельзя в караул с телефоном…

– То есть, ты ко мне в дом забрался, чтобы позвонить по телефону, что ли? – не скрывая своего удивления, спрашиваю я.

– Ну да! В этой комнате его, ну, телефона то есть, не оказалось. А сколько времени у меня на всё, я тоже не знал. Вы с этой женщиной поговорили и пошли куда-то. Я из-за машины, ну, где прятался от неё, а потом и от вас, сразу в дом – шасть! А телефона-то нет! А я, как вошёл в дом, заметил лестницу на второй этаж, ну думаю, там-то точно должен быть. Здесь ведь не деревня, правильно?.. Телефоны у всех есть. И номер городской… Про это у нас в части каждый знает.

Говорил он всё это, сбиваясь и путаясь от волнения, но кое-что очень даже прояснил.

Вот зачем солдатики по пустующим домам шныряют, осенило меня. Много раз замечали, что в оставленные без надзора дома кто-то проникал, однако, вроде ничего не украдено. А они, значит, позвонить приходили. Теперь объясняется и появление счетов за междугородние переговоры… Вон оно что!..

– Ты москвич?

– Да.

– Я почему-то так и подумал, когда тебя увидел. Ну, продолжай!

– Я на второй этаж стал подниматься, а тут вы с ружьём, ну, я и понял – кранты мне.

Вот, пожалуйста, ещё откровение! Он, оказывается, как меня с ружьём увидел, так сразу и сдался. А я даже не знал, что в доме кто-то есть, пока запах не почувствовал.

– Думал, пробежать мимо вас к двери, но представил, как вы мне в спину жахнете из двух стволов, и решил, что надо по-хорошему. А тут ещё живот скрутило. Ну, в общем, кончились мои бега.

– Почему же кончились? Я ведь не опергруппа и не следователь, как ты правильно заметил. Можешь в любой момент уйти. Только давай договоримся: здесь тебя никогда не было. Мне статья за укрывательство не нужна. Понял?

Вижу, парень опять сник. Видимо, он только почувствовал моральную поддержку, а я тут же из-под него стул-то и выдернул. Ну, как с ним быть? Я же понимаю, что у него стресс за стрессом, и всё, как говорится, по голове. Педагог или психолог там – из меня никакой. А в такой ситуации – тем более. Скорее, навредить могу.

– Тебя как зовут?

– Андрей.

– Вот что, Андрюха, можешь называть меня Михаилом, но из опыта общения со студентами знаю, что не всем нравится такая фамильярность, поэтому, на всякий случай, я тебе и отчество скажу, – Юрьевич я по батюшке. Как Лермонтов… Но предупреждаю, – пока я ещё ничего относительно тебя не решил, – мы с тобой не знакомы. Ясно?

– Хорошо. Понял, то есть.

Некоторое время мы сидели молча. Парень явно ждал моего решения относительно его дальнейшей судьбы, а я, честно говоря, запутался совсем.

Господи! Ну, почему я не могу ему сказать, чтобы он уходил?! Ведь получилось же раз! Так, что же теперь мешает? Если бы не это его – «мне в туалет надо», – выпер бы его давно за дверь, да и дело с концом!

Вообще, если честно, он мне с самого начала не показался опасным. Просто, неожиданно всё как-то…

Да я и преступника-то впервые живьём вижу! Как себя с ними вести?.. Гнать их ко всем чертям или входить в положение?.. И опять же, может, он в какое-то недоразумение вляпался? По закону, он, конечно, преступник, но…

Надо мне эту дурацкую футболку с черепушкой снять. А то одет я, как эсэсовец! Вон, парень всё время на это ублюдство косится, которое мне подарили знакомые студенты с целью приобщения меня к «великому современному подходу к бренности бытия». У них все шутки с суицидом связаны. Вот друг перед другом и выпендриваются, – кто кого круче. А я теперь, по их милости, как пугало выгляжу. Особенно в моих трениках, растянутых на коленках так, что со стороны я должен быть похож на присевшего на корточки кузнечика со сломанными в обратную сторону коленками. Жуть! Стыдоба! То-то парень меня разглядывает, как в кунсткамеру попал. О! Гляди-ка, оживился!

– Вам бы на голову бандану повязать, вы бы здорово на крутого байкера смахивали! – совершенно серьёзно говорит парень. – Знаете, такие в голливудских фильмах на мотоциклах рассекают, а сзади у каждого по девушке…

– Ага. Особенно в этих исподниках! – срезаю я его подковырку, показывая на свои тренировочные штаны.

– А это – имидж такой! – поясняет солдатик. – Ну, типа – «Чё пялишься»?!

– Спасибо. Буду знать. А то я как в магазин приду, так все деревенские только и делают, что на меня, как ты говоришь, пялятся. А в этих портках я их просто наповал всех свалю, чтоб не пялились! Так, что ли?