Термин «thirdworldisation» использован не случайно. Он стал все чаще появляться в мировой экономической литературе и среди журналистов в начале 90-х годов применительно к будущему стран бывшего Советского Союза. Термин этот означает в буквальном переводе с английского «превращение в страну третьего мира», «третьемиризацию», если так можно выразиться по-русски.

Именно такого рода перспектива прогнозировалась международными институтами для России и других государств бывшего СССР. Три тома серьезного экономического анализа, подготовленного МВФ накануне реформ, завершаются всего лишь парой страниц выводов, в которых содержится весьма строгий и четкий прогноз: реализация программы перехода к рыночной экономике (читай: программы «шоковой терапии»), предлагаемой международными экспертами и следующей советам Международного валютного фонда, означает для бывшего Советского Союза не что иное, как возможность поставок для развитых стран относительно дешевого сырья, развития аграрного сектора, использующего значительные природные богатства, а также использования потенциала относительно квалифицированной рабочей силы. О последнем, правда, в докладе экспертов МВФ говорится лишь мельком.

Причины, по которым экспертами МВФ были сделаны именно эти выводы, фактически уже были названы при анализе возможных последствий «шоковой терапии» и причин этих последствий.

Коротко напомним, что объективным результатом реализации «шоковой терапии» или, как показал опыт, «шока без терапии», стала ориентация на сырьевую экономику при постепенном саморазрушении высоких технологий и деиндустриализации страны. Упадок высокотехнологичного сектора стал реальностью и в рамках бывших восточноевропейских государств, в том числе в Польше, где наиболее четко прослеживалась политика Международного валютного фонда. В то же время в большинстве стран бывшего Советского Союза стала реальностью подлинная деиндустриализация и усиление сырьевой ориентации экономики, хотя здесь деиндустриализация страны столкнулась с мощным противодействием военно-промышленного комплекса. Тем не менее общая тенденция – «thirdworldisation» – является неизбежной, если мы реализуем модель «шоковой терапии» при переориентации экономики на приоритетное развитие отраслей добывающего сектора.

Следует учитывать также, что такая ориентация не просто является следствием «шоковой терапии». Здесь присутствует и обратная социально-экономическая связь. Предложение в качестве модели экономических реформ жесткой монетаристской модели (модели «шоковой терапии») во многом диктуется экономическими интересами развитых стран и, в частности, упомянутых выше институтов, интегрирующих мировую экономику (таких как транснациональные корпорации – на микроуровне, и международные институты, подобные Международному валютному фонду и Мировому банку, – на макроуровне). Эти институты и стоящие за ними капиталы объективно заинтересованы в развитии экономики бывшего Советского Союза по пути деиндустриализации и постепенного самораспада постиндустриального сектора (высоких технологий и т. д.) при прогрессе свободного рынка, не защищенного государственным или иным социально-экономическим регулированием, что позволит им использовать относительно дешевую и относительно квалифицированную рабочую силу, а также сырьевые ресурсы этих государств при экспорте на рынок бывшего «социалистического лагеря» товаров, не находящих спроса в развитых странах.

Итак, развитие стран МСС и прежде всего России по пути превращения во все более отстающую от промышленно развитых государств социально-экономическую систему может стать, с одной стороны, закономерным результатом реализации модели «шоковой терапии», с другой стороны – выбор модели «шоковой терапии» является следствием объективных интересов хозяев современного мирового рынка.

Возможно ли противостоять такого рода тенденциям в современных условиях? Будет ли реализован в России план, имя которому «thirdworldisation»?

Начнем свой ответ с того, что фактически в российской экономике 90-х годов план превращения нашего государства в страну третьего мира частично уже начал реализовываться. Спад в сырьевых отраслях за этот период был далеко не столь значительным, как спад в отраслях, производящих товары народного потребления, услуги, высококачественное оборудование, не говоря уже о таких сферах, как высокие технологии и наука, где на всем протяжении 90-х годов происходило сокращение числа занятых исследованиями и разработками, особенно в частнопредпринимательском секторе. Иными словами, сферы, в развитии которых наиболее заинтересованы хозяева мирового сообщества, продолжают функционировать более или менее нормально в условиях социально-экономического кризиса, в отличие от тех сфер, ради которых, по идее, затевалась «перестройка», ради которых проводились экономические реформы – сфер, «работающих» на человека.

Такое положение дел не случайно, и дело здесь не только во влиянии Мирового валютного фонда и иных международных организаций. Как мы уже постарались показать, такого рода политика связана и с моделью «номенклатурного капитализма», реализуемой в экономике России, где правительство осуществляло прямую поддержку таких отраслей, как нефтегазовая промышленность, соответственно обеспечивая нарастание власти бюрократических институциональных структур, господствующих в этих комплексах. Появление в нашей стране нефтяных, газовых и алюминиевых магнатов (хозяев крупнейших корпораций, являющихся псевдоакционерными по своей форме) стало реальностью, а их лобби являются одними из наиболее значимых в определении экономической политики нашей страны. Если добавить к этому огромные объемы экспорта непереработанного сырья, осуществляемого как в законных, так и в незаконных формах (или попросту в формах контрабанды и воровства, ограбления природных ресурсов нашей страны), то станет понятным, что превращение России в страну третьего мира уже началось и все более становится реальностью для нашей экономики.

К этому хотелось бы добавить и то, что в стране осуществляется хищническая эксплуатация и других природных ресурсов, таких как земля, лес, рыбные богатства и многое другое – как в рамках совместных предприятий, так и в рамках псевдочастных фирм, которые при попустительстве государственных структур или пользуясь возможностями коррупции приводят к огромным потерям природных богатств нашей страны. Прежде всего это касается таких регионов, как Дальний Восток, Крайний Север, юг Сибири, районы приграничной торговли в европейской части нашей страны – во всех этих случаях относительное благосостояние жителей этих регионов, как правило, базируется на том, что общенациональные богатства используются в интересах региональной бюрократии или бюрократии, контролирующей использование тех или иных природных ресурсов этих областей и не забывающей (или забывающей) о подачках жителям и работникам этих регионов.

Наконец, вся эта «thirdworldisation» завершается вывозом капитала как основной формой внешнеэкономических финансовых отношений нашего Отечества с развитыми странами.

И все-таки вопрос об альтернативе такой модели не снят еще с повестки дня.

Начнем с двух предварительных ремарок. Во-первых, с характеристики прошлого геополитического положения стран бывшего Советского Союза. Статус второй державы мира – это одна сторона этого геополитического положения, базировавшаяся не только на военной мощи (что являлось доминирующим базисом для статуса Советского Союза как сверхдержавы), но и на значительном индустриальном, образовательном и культурном потенциале. На другом полюсе противоречия в геополитическом положении нашей страны была тенденция к автаркии, к замкнутости развития Советского Союза как в социально-экономическом, так и в культурно-гуманитарном аспектах. Это противоречивое прошлое закрытой, автаркически развивавшейся сверхдержавы во многом обусловливает специфику нынешних противоречий трансформационной экономики государств, образовавшихся на территории Советского Союза и до сих пор представляющих собой во многом единое социально-экономическое пространство.

Во-вторых, в современном мировом сообществе альтернатива отставанию развивающихся стран, в которых проживает 80 процентов населения Земли, не может носить чисто экономический характер. Возможность разрыва замкнутого круга отставания от развитых стран (а он воспроизводится экспортом капитала из развивающихся государств в развитые, монополизацией высоких технологий, науки и образования развитыми государствами, нарастанием экономических и социально-политических конфликтов в третьем мире, в отличие от относительно стабильного существования развитых государств) лежит не в сфере промышленного роста, ибо на поприще собственно материального производства, создания индустриального базиса у развивающихся стран нет перспектив догнать страны, уже уходящие в постиндустриальное будущее. «Прорыв» должен быть совершен в других сферах. Однако существует и противоположная закономерность: не создав мощного индустриального базиса, невозможно осуществить скачок к постиндустриальным технологиям, к социально-экономической жизни XXI века.

Каким именно образом может быть разрешено это противоречие для государств, попавших в ловушку отставания? Ключом к ответу на этот вопрос является анализ общемировой (если говорить о ее пространственных характеристиках) и общецивилизационной (если говорить о характеристиках во времени) тенденции к социализации и гуманизации всей общественной жизни, в том числе экономических отношений.

Как именно можно «оседлать» эту тенденцию в России и других государствах с трансформационной экономикой? Ответ на этот вопрос авторы, по сути, уже дали. Характеризуя экономический механизм потенциально возможной «Экономики для человека», мы всякий раз говорили об экономике, открытой для мировых тенденций.

Тем не менее сейчас будет уместно соединить в рамках небольшого подраздела все то, что выше было сформулировано при характеристике отдельных аспектов программы будущего.

Итак, шансом, который может использовать экономика бывшего «второго мира» для равноправной интеграции в современное мировое хозяйство, является опора на тот потенциал высоких технологий, науки, образования и культуры, который имеется в рамках бывших «социалистических» стран и который может быть использован совместно с развивающимися странами. В частности, использование потенциала оборонного сектора бывшего Советского Союза на основе конверсии, не разрушающей, а развивающей высокие технологии, фундаментальную и прикладную науку, может дать возможность получения значимых для всего мирового сообщества новых технологических и гуманитарных результатов, использование которых обеспечит высокую экономическую эффективность как для разработчиков, так и для пользователей этих достижений.

Безусловно, такого рода программы требуют огромной концентрации материальных, финансовых и человеческих ресурсов. Последние в достаточной степени имеются в нашей стране. В достаточной степени имеются и природные ресурсы, а также некоторые резервы производственных мощностей. Главной проблемой становятся финансовые вопросы, вопросы, связанные с «вливанием» в экономику ликвидных ресурсов, которые позволят соединить в рамках единого воспроизводственного процесса имеющуюся рабочую силу, частично имеющиеся сырьевые ресурсы и оборудование при импорте ряда недостающих видов из развитых государств.

Каким образом могут быть найдены источники для финансирования такого рода проектов, если в предшествующих лекциях мы постарались доказать, что ни внутренних источников дополнительных свободных ликвидных ресурсов, ни источников, связанных с экспортом капитала из развитых стран, наша страна не имеет?

Во-первых, в качестве такого источника могут быть использованы потоки капитала, которые сегодня экспортируются развивающимися странами в экономику развитых стран. Переориентация многих десятков миллиардов долларов (ежегодно идущих сегодня из развивающихся стран в развитые государства) на развитие современных постиндустриальных технологий в рамках единых общемировых проектов, базирующихся на потенциале экс-МСС – такая модель является тенденцией, реалистичной во всех отношениях, за исключением политического и военно-стратегического.

Во-вторых, весьма прогрессивной могла бы стать переориентация инвестиций, которые сегодня осуществляются в рамках развитых стран транснациональными корпорациями и другими институтами с целью сохранения научно-технологической монополии, в противоположную сторону: создания открытых для мирового сообщества программ, позволяющих использовать достижения современного научно-технического прогресса. Безусловно, в этом случае встает главная проблема: такого рода деятельность будет осуществляться вопреки стратегическим и тактическим интересам основных «хозяев» современного мирового рынка как на микроуровне (вопреки интересам транснациональных корпораций, стремящихся сохранить монополию на высокие технологии), так и на макроуровне (вопреки интересам Международного валютного фонда и других бюрократических институтов, концентрирующих макроэкономическую власть в современном мире, поскольку последние стремятся к сохранению своей финансовой, политической и бюрократической монополии). И та, и другая монополия будут разрушены при условии развития крупномасштабных общемировых долгосрочных программ, позволяющих использовать финансовые ресурсы развивающихся стран, относительно дешевую рабочую силу и высокий научно-технический потенциал стран бывшего «социалистического лагеря» и опыт развитых государств.

Прежде чем ответить на очевидный вопрос – реальна ли предложенная выше стратегическая альтернатива процессу, который был обозначен словом «thirdworldisation», подчеркнем: она предполагает использование потенциала не только высоких технологий, но и таких, казалось бы, не значимых для экономической жизни сфер, как культура, образование, рекреация, производство экологически чистой продукции и т. п. Они являются постиндустриальными по своему типу и требуют относительно (по сравнению с высокими технологиями) меньших материальных и финансовых вложений. Отдача же от развития этих сфер может быть не меньшей, а пожалуй что и большей, даже в чисто экономической плоскости. Так, по расчетам одного из крупнейших отечественных экономистов, Струмилина, произведенным им более полувека назад, инвестиции в сферу образования являются наиболее эффективными даже с чисто экономической точки зрения. Напомним также о том, что инвестиции Южной Кореи в сферу образования, осуществленные ею на протяжении 60–80-х годов, позволили (в числе прочих факторов) этой стране превратиться в одного из самых мощных «азиатских тигров», конкурирующих во многом на равных с промышленно развитыми государствами.

Завершая характеристику общей стратегии включения стран с трансформационной экономикой в мировое сообщество, поставим вопрос о том, насколько реалистична модель демократической интеграции постсоветских стран с развивающимися и развитыми странами на базе программируемого развития высоких технологий, образования, науки, культуры. Ответ на этот вопрос, видимо, должен быть отрицательным. Такая перспектива является маловероятной с политической точки зрения, с точки зрения борьбы монополистических интересов, но не с позиций принципиальной технологической или социально-экономической возможности. Тем не менее, как всегда, определенные принципы этой стратегии могут быть реализованы, если не полностью, то хотя бы в половинчатых, паллиативных, переходных формах. Но даже такой паллиатив будет гораздо эффективнее и в экономическом, и в социальном плане, нежели модель «шоковой терапии» и «thirdworldisation» нашего Отечества.