П. Бергер и Т. Лукман определяли стабильность как внутреннюю потребность человека. Перед лицом хаоса и ненадежности социальной реальности конструируются общества, в интеграции институциональных процессов рождаются «символические универсумы», осмысливающие и дающие определение реальности[25]. «Символический универсум» сам является воплощением стабильности. Л. А. Баев и Н. Н. Моисеев определяют стабильность как неизменность определенных макропараметров (управляющих параметров) системы в русле теории самоорганизации, выводя при этом понятие устойчивости как противоречивого взаимодействия стабильности и новационных тенденций (поиска новых энергий и их рационального использования).

В работах П. Бергера и Т. Лукмана, Т. И. Заславской, Ю. Г. Волкова, С. Г. Кирдиной социальное пространство представлено как нечто неизменное, обладающее неизменяющимся ядром (осью стабильности). Стабильное социальное пространство развивается эволюционно, последовательно именно потому, что некоторые параметры остаются неизменными. Эти неизменные параметры являются осью стабильности. Таким образом, стабильное социальное пространство обладает высокой степенью внешней и внутренней адаптации при неизменяющемся институциональном ядре. В этой связи исследователи выделяют универсальные свойства стабильного социального пространства – сохранение функциональных связей, локализация и мирное разрешение конфликтов между социальными группами, гомеостазис (равновесие), гашение антисистемных импульсов и т. п.[26].

Предлагаемые в политологии интерпретации термина «стабильность» (от лат. stabilis – устойчивый, постоянный) означают упрочение, приведение в постоянное устойчивое состояние или поддержание этого состояния, например обеспечение постоянства каких-либо процессов[27]. Таким образом, в научной литературе термин «стабильность» связывается с динамикой изменений и неизбежностью перемен при достаточно высокой степени их упорядоченности. «Динамическая устойчивость» социального процесса служит для различных государств некой эталонной моделью, дающей возможность эффективно преодолевать кризисы развития и решать актуальные социальные проблемы. В связи с этим большую популярность среди теорий социальной динамики получила в настоящее время концепция так называемого «устойчивого развития» (Sustainable development), успехи в реализации которой демонстрируют развитые страны Европы и Северной Америки[28]. Так, на всемирной встрече на высшем уровне по устойчивому развитию, состоявшейся в Йоханнесбурге (ЮАР) 26 августа – 4 сентября 2002 г., была согласована Йоханнесбургская декларация по устойчивому развитию. Эта встреча подтвердила, что устойчивое развитие является одним из центральных вопросов международной повестки и открывает путь для принятия практических, устойчивых мер, необходимых для решения ряда актуальных мировых проблем. В рамках этой встречи была расширена и усилена концепция устойчивого развития, особенно в отношении взаимосвязей между экономическим и социальным развитием и охраной природных ресурсов[29].

Первым шагом на пути устойчивого развития стала встреча на высшем уровне «Планета Земля» в 1992 году, на которой была выработана повестка дня на XXI век. В повестке дня на XXI век правительства наметили подробный план действий, способный унести мир от его современной модели экономического развития к мерам, обеспечивающим охрану и возобновление ресурсов окружающей среды, от которых зависят экономический рост и стабильное развитие. Эти направления включают защиту атмосферы; борьбу с обезлесением, деградацией почвы и опустыниванием; предотвращение загрязнения воздуха и воды; прекращение истощения рыбных запасов; содействие безопасной утилизации токсичных отходов. Повестка дня на XXI век также рассматривает аспекты развития, создающие напряжение для окружающей среды, в том числе бедность и внешняя задолженность в развивающихся странах; неустойчивая структура производства и потребления; демографический стресс; несимметричная структура международной экономики.

Условия стабильности в ряде исследований представляются спонтанно возникающими независимо от воли людей[30]. Среди социальных потребностей, обусловливающих социальную ценность стабильности, можно назвать потребность в «защите от ужаса» ненадежной социальной реальности, которая способствует формированию стереотипного поведения («хабитулизация» у П. Бергера и Т. Лукмана), а также потребность во всеобъемлющем смысловом мире, безопасном для субъекта. Эти потребности становятся главным условием формирования стабильного «символического универсума»[31]. Спонтанные защитные реакции социальных субъектов конструируют определенные общественные отношения и социальные практики, которые, будучи оформлены и поддержаны государством, становятся основой стабильности в социальном пространстве[32]. Традиционно одним из базовых условий стабильности и одновременно ее производной считается и социальная справедливость.

В современной научной литературе исследуют различные типы, особенности и характеристики социальной стабильности: политическую, социально-экономическую, социально-психологическую и др. В частности, политическая стабильность трактуется как снижение социальной напряженности в обществе и достижение на основе компромисса интересов разных социальных групп национального согласия по вопросам выбора пути развития страны. Социально-экономическую стабильность связывают прежде всего с устойчивым состоянием социальной системы общества, позволяющим ей функционировать и развиваться, своевременно заменяя устаревшие экономические и социальные формы новыми, отвечающими изменившимся общественным потребностям, переменам во внутреннем и внешнем положении страны. Векторы социально-психологической стабильности ориентированы на такое направление развития общества, которое характеризуется прогрессивными изменениями отдельных социальных сообществ, групп и индивидов, непротиворечивостью межгрупповых взаимодействий, переходом от менее совершенного состояния к более совершенному, причем источником этого прогресса выступают человеческие потребности, мотивы и интересы, их удовлетворение.

Научные исследования феномена стабильности в социальном пространстве во многом основываются на социальных представлениях о стабильности, которые предстают как особая форма социального знания, возникающая в результате соотнесения индивидуального и коллективного сознания с реальностью. В связи с этим, обращаясь к результатам ассоциативного эксперимента и транссимволического анализа стабильности, проведенных Л. А. Паутовой в рамках комплексного исследования социального представления о стабильности (2004 г.) с привлечением в качестве респондентов омских студентов и использованием данных ФОМ, можно увидеть, что наиболее частотными являются следующие ассоциации: во-первых, порядок (6,4 % ассоциаций, 10,6 % когнитивных символов), во-вторых, близкие понятия – равновесие, постоянство, покой, неизменность (все эти слова и их синонимы составили 14,9 % всех ассоциаций, 20 % когнитивных символов). Такой важный признак стабильности, как способность возвращаться в состояние равновесия в случае вынужденных отклонений, занимает меньшее место в ассоциациях (4,9 % ассоциаций). Еще меньшее внимание респондентов привлекают динамические, координирующие и управленческие свойства стабильности (2,8, 2, 4,16 % ассоциаций). Очевидно, что для респондентов стабильность – это прежде всего равновесный порядок, неизменность, покой[33].

Анализ ассоциаций позволяет предположить, что большое значение при формировании представления о стабильности имеет чувственный образ устойчивости (А. Н. Леонтьев) или так называемое базисное знание (А. Шюц). Так, мы ощущаем устойчивость/неустойчивость положения автомобиля, обуви на высоких каблуках, роликовых коньков, мебели и т. п., ясно отличая стабильное состояние от нестабильного.

Содержательное наполнение когнитивного уровня осуществляется через категоризацию и последующие символизацию и метафоризацию стабильности. Рассматривая символы стабильности, которые характеризуют ее координаты в социальном пространстве, Л. А. Паутова выделяет основные три группы:

1. Символы, характеризующие «стабильность» как социальное явление. В эту группу отнесены ассоциации, которые связывают стабильность с определенным социальным аспектом – социальным взаимодействием (3,2 % ассоциаций): общество, сплоченность, верность, люди, дружба и др.; семьей (3,6 %): семья, дом, муж, мужчина, родители, мама, дети; политикой (8,1 %): государство, страна, законность, политика и т. д. Эти показатели говорят о том, что представление о стабильности является социально актуализированным.

2. Символы, ассоциирующие стабильность с явлениями природы и предметами (4,5 %): камень, железо, море, вода, свет, солнце, чугун, сталь, дуб, стена, кирпич.

3. Научные символы (2,2 %): константность, инвариантность, континуум, минимум отклонений и др.[34].

Стабильность в общественно-политической мысли XX века на различных этапах рассматривалась в координатах статичности (британский историк А. Тэйлор) и перемен, т. е. статичности, понимаемой как антипод перемен, а также ревизионизма. Определение стабильности как типа движения позволяет рассмотреть ее в соотношении с безопасностью. Если безопасность подразумевает искомое состояние системы, то стабильность – это тип смены ее реальных состояний, которые могут характеризоваться большей или меньшей безопасностью. Согласно другой интерпретации безопасность воплощает отсутствие угроз для выживания, а стабильность – способность компенсировать такие угрозы в случае их возникновения за счет внутренних адаптационных возможностей системы. Третий вариант трактовки соотношения стабильности и безопасности исходит из того, что стабильность – это равномерно отклоняющийся тип движения, средней линией которого можно считать отсутствие угрозы выживанию системы, с которым и отождествляется безопасность. Если обратиться к различным интерпретациям стабильности (от К. Дойтча и Дж. Д. Сингера до К. Уольтца), необходимо отметить, что все они тяготеют к «прикладному» видению стабильности – к ее пониманию как условия безопасности.

В той мере, в какой цель безопасности – выживание системы, она сближается со стабильностью, воплощающей наиболее оптимальный для обеспечения этой выживаемости тип движения. Допустимо полагать, что смысл безопасности состоит в обеспечении стабильности. С оговорками можно сформулировать и обратное: стабильность представляет собой вид саморегулирующегося (самокомпенсирующегося) движения, оптимального с точки зрения выживания системы. Значит, безопасность системы может считаться если не целью, то полюсом тяготения стабильности[35].

Изучение стабильности в координатах безопасности развивалось в русле историко-дипломатического подхода к стабильности, в рамках которого основное внимание уделялось государству как субъекту стабильности социального пространства. В XIX веке и первой половине XX века со стабильностью связывалось представление об идеальной системе международных отношений, в которой основной целью считалось сохранение статус-кво, а главным условием ее реализации – сохранение силового равновесия.

Понятие стабильности в контексте историко-дипломатического подхода реализуется в терминах «баланса сил» и «силового равновесия». «Balance of power» (в переводе на русский язык «равновесие силы», или «силовое равновесие») было одним из ключевых понятий дипломатии Клемента Меттерниха, а в определенный период и Отто фон Бисмарка. Г. Киссинджер в своих поздних работах проводит грань между понятиями «balance of power» (силовое равновесие) и «balance of forces» (что буквально соответствует русскому «баланс сил», «соотношение сил»). Он применяет первое к истории до 1918 года, а второе – например, к нынешней ситуации неустоявшихся соотношений влияния между Германией и ее европейскими соседями[36]. В таком же смысле пользуется термином «balance of forces» Пол Кеннеди, один из наиболее ярких современных исследователей международных отношений. Аналогичная трактовка в работе о теории «циклов силы» и понятиях абсолютной и относительной мощи великих держав принадлежит политологу Чарльзу Дорану[37].

Современный американский специалист в области военно-исторических и политических исследований Марк Трахтенберг подчеркивает, что сращивание значений «стабильность» и «безопасность» было инициировано появлением военно-политической доктрины «стратегической стабильности»[38] (известная также под названием доктрины «взаимно гарантированного уничтожения»), которая была разработана во второй половине 1950-х годов в Лос-Анджелесе, а при президенте Дж. Кеннеди стала теоретической основой американской политики. Ее смысл состоял в признании достигнутого потенциала ядерных арсеналов США и СССР достаточным для уничтожения друг друга независимо от того, с чьей стороны будет исходить первый удар. В данном контексте слово «стабильность», понимаемое в военно-стратегическом ключе, стало восприниматься почти как синонимичное термину «безопасность». Начало этому в 1960-е годы прямо или косвенно положили ученые, причастные к формулированию и популяризации доктрины, – Альберт Уолстеттер, Бернард Броди, Фред Хофман, Томас Шеллинг и др.[39]. Однако динамика международной ситуации актуализировала новые грани стабильности. В связи с этим в рамках развития получило рассмотрение стабильности в координатах порядка, которое нашло свое отражение в концепции «международного порядка». В соответствии с идеями американского исследователя Линна Миллера, главным признаком порядка является присутствие в мировой системе некоего основополагающего принципа, которым руководствовались бы все государства, при этом он делал акцент на динамическом компоненте международных отношений, необходимости присутствия в них наряду с консервирующими, упорядочивающими устремлениями одновременно также и инициирующих импульсов, противоречий и конфликтов (А. Д. Богатуров).

Наряду с историко-дипломатическим подходом получил развитие системный подход к стабильности в социальном пространстве, в рамках которого стабильность рассматривается как состояние системы и как тип движения системы. Системный подход к исследованию стабильности в социальном пространстве исходит из того, что любая система представляет собой сложнейшее в структурном отношении образование, которое может быть по-разному структурировано. Так, Н. Луман формулирует свойства системы, которые оказывают влияние на стабильность социального пространства: 1) комплексность системы; 2) контингентность и относительная невероятность структур системы; 3) потребность в специфической дестабилизации (правительство, сменяемое на выборах); 4) чувствительность к информации; 5) частота или скорость структурных изменений[40]. Механизмы стабильности социального пространства целесообразно рассмотреть в аспекте аутопоэзиса – воспроизводства (самопорождения) системой своих компонентов с целью сохранения своей самотождественности), опираясь на концепцию Н. Лумана. Аутопоэзис является условием для того, чтобы структура могла либо изменяться, либо нет. Благодаря аутопоэзису создаются такие условия, что объект не может изменить свое положение во времени (а может изменить себя либо другой объект). В любом случае объект остается во власти времени и поэтому должен, начиная с определенной степени комплексности, поддерживать себя посредством «аутопоэзиса»[41]. Важным элементом стабильности в социальном пространстве является возможность самоизменения и самоприспособления системы к окружающему миру, устраняющая внутрисистемные трудности, возникающие из неравновесия в соотношениях элементов, т. е. из редукции внутрисистемной комплексности (которая может возникнуть в результате приспособления к окружающему миру). «Любое изменение структуры, приспосабливающее ее к окружающему миру или нет, есть самоизменение в социальных системах; оно возможно лишь через коммуникацию… Однако оно [изменение структуры] требует таких ситуаций в системе, в которых видно, понятно и убедительно, что ожидания меняются»[42].

Исследования показывают, что абсолютная стабильность социальной системы практически невозможна. Она предполагает не только полную неподвижность самой системы и составляющих ее элементов, но и их изоляцию от всяких внешних воздействий. Поэтому, обращаясь к реальным ситуациям, можно говорить лишь о системах с высокой степенью стабильности. Однако чрезмерно высокая степень стабильности предполагает жесткую сопротивляемость изменениям – как вне, так и внутри системы. Оборотная сторона этой качественной характеристики – ослабленная способность адаптироваться к меняющимся условиям существования, что в конечном итоге ведет к гибели.

Внушает оптимизм жизнеспособность динамических систем, в которых степень стабильности, обеспечивая самосохранение, не является непреодолимым препятствием для назревших изменений. Стабильность в динамических системах покоится на совокупности неустойчивых равновесий между системообразующими и системоизменяющими процессами. Неустойчивое равновесие существует также между элементами (подсистемами) самой системы, различающимися как по удельному весу, так и по выполняемой роли. При отсутствии сильных интегрирующих импульсов системы разрушаются, а при наличии – возникает новое равновесие, покоящееся на изменившемся соотношении элементов[43].

С точки зрения системного подхода к проблеме стабильности представляются весьма интересными идеи одного из основоположников структурного функционализма Т. Парсонса, который разработал формализованную модель системы действия, включающую культурную, социальную, личностную и органическую подсистемы. Подсистема культуры выполняет функцию поддержания образца; социальная подсистема – интеграции личности; подсистема личности – достижения цели; поведенческий организм – адаптации к органической среде. Размышления о стабильности общества при любом его структурировании приводят к исследованию динамических характеристик структур, их взаимодействия друг с другом, соответствия между собой для поддержания органической целостности общественного организма. В концепции Т. Парсонса важную роль играет исследование процесса адаптационных возможностей для лучшей реализации определенных функций, для приспособления к воздействию окружающей среды[44].

Во взаимосвязанном мире трудно выделить абсолютно замкнутые системы, или диаду «система – внешняя среда». В этом контексте можно рассуждать о системах – метасистемах, при этом, однако, вполне обоснованно выделяется система «общество – окружающая природная среда», или «человек – природа». Ее можно отнести к вышеперечисленным типам: система – внешняя среда, система – метасистема.

В структуре социального пространства как системы можно выделить экономическую, социальную, политическую и духовно-идеологическую подсистемы. Так, французский социолог П. Бурдье определяет аналогичные структуры экономическим, социальным, политическим, символическим пространствами. По его мнению, объективные структуры воздействуют на формирование символических представлений, а, в свою очередь, модели восприятия структурируют социальную реальность. Социальное пространство П. Бурдье состоит из подпространств или полей (экономическое, интеллектуальное и т. п.), детерминированных «неравномерным распределением отдельных видов капитала»[45]. Социальное пространство отражает условные границы, в пределах которых развертывается жизнедеятельность территориального сообщества. Каждый человек по-разному включается в это пространство, прилагает различные усилия по его упорядочению и использованию с целью достижения желаемого результата деятельности.

Изучение проблемы стабильности социального пространства порождает интерес к категории «социальное время» как координате стабильности социального пространства, которая фиксирует устойчивость социальных форм как их воспроизводимость. Социальное пространство, по мысли К. Леви-Строса, представляет движение человеческого бытия в виде определенной координации действий людей и предметных условий, средств и результатов их жизненного процесса. Оно объединяет социальные явления, социальные структуры, взаимодействия, коммуникации в различных временных и пространственных условиях: «Пространство и время являются теми двумя системами отсчета, которые позволяют рассматривать социальные отношения – в их совокупности или в отдельности. Эти измерения в пространстве и во времени не смешиваются с измерениями, используемыми другими науками. Они заключаются в «социальном» пространстве и «социальном» времени; это значит, что они обладают лишь свойствами заполняющих их социальных явлений»[46].

Определяя границы социального пространства, К. Леви-Строс также отмечал: «Общество состоит из общающихся друг с другом индивидов и групп. При этом коммуникация не ограничивается пределами общества, речь идет не о строгих пределах, а о порогах, отмеченных ослаблением или искажением коммуникации, где она, не исчезая полностью, достигает минимального уровня»[47]. Эффективность коммуникации в социальном пространстве во многом зависит от координации действий говорящего и слушающего. С точки зрения Ю. Хабермаса, коммуникативные роли участников коммуникации обретают эффективность в плане координации действий. «По-видимому, комплементарные социальные отношения, управляемые авторитетом – с одной стороны, и симметричные социальные отношения, с другой, определяют два различных типа интеракции, которые могут воплощать в себе ту самую перспективную структуру, а именно… взаимонаправленность перспектив действия…»[48].

Изучение проблем ситуационности стабильности в социальном пространстве во многом опирается на психологические трактовки социального пространства, которые выступают как развитие и обобщение идей отечественных психологов об особенностях межличностных взаимодействий и отношений (Б. Г. Ананьев, В. М. Бехтерев, А. Н. Леонтьев, Б. Ф. Ломов, В. Н. Мясищев и др.) и ряда психологических концепций о строении и напряженности персональных пространств (Адлер, Юнг, Шибутани и др.).

Определение координат стабильности психологи связывают с особенностями социального пространства, среди которых можно выделить следующие:

а) относительная независимость от физического пространства социального бытия и движения субъекта – как результат особого свойства межсубъектных взаимодействий: даже будучи неподвижными в физическом смысле, и субъекты, и объекты могут иметь потенциал движения или реально перемещаться в пространстве социально-экономическом (изменения экономического статуса, приобретение собственности и т. д.). Без изменения физических и пространственных координат социальный субъект продолжает формироваться как личность, участвует в процессах категоризации, идентификации и т. д.;

б) закономерности субъект-субъектных взаимодействий, действующие в социальном пространстве, исследование которых открывает собственно психологические основания социальной стабильности. В этом аспекте приобретает стратегическую важность идея о «необходимости принятия во внимание субъективной природы социального влияния». Иначе говоря, необходимо учитывать, что индивиды создают свою собственную интерпретацию ситуации стабильности (или стабильности ситуации) в обществе, свою трактовку параметров стабильности. Эти субъективные интерпретации играют роль контекстуального обусловливания их предметно-практической деятельности по конструированию стабильности. В таком направлении специфику социального пространства помогает прояснить исходное положение концепции К. Левина: «Поведение представляет собой функцию личности и ситуации (или, выражаясь его же языком, функцию «жизненного пространства», включающего в себя как самого индивида, так и существующее в его психике представление об окружающей среде»)[49]. Эффективным стимулом для достижения или изменения ситуации стабильности является социальное влияние информационной референтной группы. Важную роль играют «канальные факторы», которые раскрывают основания и механизмы влияния тех или иных ситуационных факторов. Результативность деятельности по укреплению социальной стабильности предусматривает учет детерминант социального поведения, «эффективных каналов в форме ситуационного давления «на входе» или в форме ясно выраженных намерений и планов «на выходе»[50];

в) социальное пространство, по определению, образуется как (реальное и виртуальное) множество составляющих его элементов: субъектов, их объединений (разного рода и уровня общностей – сообществ и групп, социальных институтов и организаций) и движений, которые существуют как допустимые (разрешенные) в данное социальное время (эпоху, период). В этом множестве вместе с системой межличностных взаимодействий и мер на этих элементах (определяющих области их существования, движения, развития, их структуру и состав) возникает та или иная метрика данного социального пространства[51].

Социальное пространство выступает одной из самых фундаментальных основ общества и в рамках ситуационного анализа может характеризоваться следующими параметрами: размеры (размещение в пределах некоторых границ); устойчивость (способность сохранять свою идентичность под воздействием различных факторов); плотность (наличие различных социальных форм на единице величины); цивилизованность (соответствие социальных форм пространства достижениям цивилизации); потенциал (возможности и ресурсы для реализации целей жизнедеятельности людей); структура (формы взаимосвязи жизненных форм); функции (воздействия социального пространства на людей, общество, природу)[52].

Современные подходы к изучению стабильности в социальном пространстве включают в себя потенциал ситуационного подхода, который позволяет раскрыть иные грани исследуемого явления. Его сущность заключается в определении понятия ситуации, под которой подразумевается конкретный набор обстоятельств, оказывающих влияние на организацию в определенное время.

Ситуации в социальной системе возникают благодаря усложнению человеческой деятельности. Это приводит к тому, что каждое отдельное действие не может существовать и проявлять себя как отдельная сущность и реализуется во взаимодействии и конфликте с другими действиями. Известно, что ситуации возникают в таких социальных системах, где нет жесткой детерминации поведения, действует совокупность противоречивых сил, идет конкуренция и борьба между ними[53]. В связи с этим важная роль в сохранении стабильности принадлежит характеру восприятия ситуации субъектами социального пространства.

Р. Мертон в своей книге «Социальная теория и социальная структура» привел пример ситуационного фактора и его влияния на стабильность социального пространства, рассматривая эпизод, связанный с крахом Нового национального банка в 1932 году. Стабильная финансовая структура банка зависит от ряда определений ситуации: люди живут благодаря уверенности в надежности взаимосвязанной системы экономических обязательств. Но когда вкладчики определяют ситуацию иначе, когда они сомневаются в возможности исполнения данных им обязательств, последствия этих воображаемых определений оказываются вполне реальными. Поднимая проблему самоосуществления пророчества, Р. Мертон указывает, что публичные определения социальной ситуации (пророчества и предсказания) становятся неотъемлемой частью ситуации и, таким образом, влияют на последующее развитие ситуации, влияющей на стабильность в социальном пространстве[54].

Основной единицей ситуационности стабильности социального пространства является действие: «В любой ситуации есть тройное различение, а именно: 1) присоединяющееся действие в рамках имеющихся структур ожиданий; 2) присоединяющееся действие на основе отклоняющихся структур ожиданий; 3) прекращение». Дифференциация этих различий определяет параметры изменчивости структур. «Различение, использованное при конституировании действий, есть различение, как и обозначение, осуществляется как операция самой системы (а не только внешнего наблюдателя), либо, по крайней мере, предполагается возможной у нее. Тем самым можно связать такие весьма разнородные по своему происхождению теории и исследования, как логику форм операций образования, теорию действия, системную теорию и исследования атрибуции»[55].

В аспекте значимости действий субъектов социального пространства существенный научно-теоретический потенциал содержит трактовка социального пространства, предложенная А. Щюцем, согласно которой социальное пространство – это некоторое смысловое пространство, которое формируется социальными действиями индивидов. Ученый напоминает, что в этом мире существует не только сам индивид, но и другие люди, с которыми соотносятся его социальные действия, поэтому социальное пространство централизованно, это его пространство, которое он конструирует, а не универсальное пространство, в которое он помещен.

Основной инструмент ситуационного подхода к исследованию – это практика ситуационного анализа, которая позволяет, исходя из более глубокого понимания ситуации и динамики ее развития, вырабатывать и принимать более обоснованные управленческие решения, а также предвидеть возможное возникновение кризисных ситуаций и принимать своевременные меры по их предотвращению. При этом подходе будем учитывать, что ситуация – это сочетание внутренних и внешних факторов, обстоятельств, условий, активных и пассивных действующих сил, требующее принятия соответствующих стратегических и важных тактических решений, определяющих функционирование социального пространства, а также обеспечивающих предупреждение кризисных явлений и сохранение стабильности социального пространства.