– Да не, я не с острова, я с деревни, – белозубо улыбнулся Левин.

– Удивительно, – пробормотала Долли.

– Да что же удивительного? – Левин прислонил к стене удочки и сачок, снял рюкзак и доброжелательно посмотрел на Долли. – В деревне сейчас дел-то никаких и нету. Покос разве что, ну так с этим и подождать пару деньков можно. Степа, как тут с рыбалкой?

– Да обожди ты, неугомонный, с рыбалкой! – рассмеялся Облонский. – Не успел войти, а уже… Раздевайся-ка и садись.

Он помог Левину снять штормовку, бросил ее на рюкзак и чуть ли не силой усадил друга в кресло рядом с Анной.

– Выпьешь?

– Да что ты? Помилуй бог, в такую рань. Да и вообще, алкоголь… это вредно.

– Ну! За встречу-то?

– Даже не знаю… Разве что по капельке.

– Коньяк, виски, джин, ром, текила?

– Мне бы водочки…

Пока Облонский звенел бутылками у барной стойки, Левин рассматривал гостиную и, смущенно посмеиваясь, поглядывал на женщин. Начать разговор сам он не решался.

– Как я вам рада, Костя, – пришла ему на помощь Анна. – У нас тут нечто непонятное происходит. Может быть, вы ясность внесете. Только умоляю, снимите сапоги. А то я чувствую себя как на сейнере.

– Да-да, простите, ради бога, – покраснел Левин и, отойдя в угол, стянул сапоги, оставшись в толстых мохнатых носках из собачьей шерсти.

– Ну вот, – весело сказала Анна, когда Левин вернулся в кресло, – совсем другое дело. Эти носки вам очень идут… Стива, mon ami, налей мне немножко мартини, если есть. Хочу выпить с вами. Долли, может, присоединишься? Нет? Зря, тебе не помешало бы… Ну, Левин, рассказывайте нам деревенские новости. Покосы, надои, страда и прочие сельские вкусности. Почем нынче овес?

– Овес? – Левин озадаченно посмотрел на Анну, но спустя мгновение его взгляд прояснился: – Ах, это шутка?

– Да, Костик, шутка. Всего лишь шутка.

– Смешная, – неуверенно сказал Левин.

– Да не очень. – Анна махнула рукой. – Шутки мне не удаются. Так что простите.

– Ну что вы, что вы… Совершенно не за что. Это я неважно понимаю юмор.

Облонский вернулся к камину, неся на подносе графин с водкой, налитую до краев рюмку, аккуратно нарезанный соленый огурец и бокал мартини для сестры. Поставив поднос на причудливо инкрустированную столешницу, он уселся в свое кресло и отсалютовал другу полупустой бутылкой коньяка:

– За встречу.

– За встречу.

– С приездом, Костя.

Они выпили. Левин, кряхтя, взял кусочек огурца, шумно занюхал и осторожно положил обратно.

– Скажи на милость, какими судьбами ты тут? – Облонский откинулся на спинку кресла. Голос его звучал беззаботно, но взгляд был цепким и тревожным.

Левин пожал плечами и растерянно посмотрел на присутствующих.

– Признаться… Не помню. Мне казалось, ты пригласил. Но когда и по какому поводу… Забылось как-то. Будто крепко заспал это дело. А я что, не вовремя?

Облонский не ответил. В комнате вдруг стало очень тихо. Так тихо, что все услышали, как шипит смола на горящих поленьях.

– Значит, ты тоже… – медленно сказал Облонский.

– Что значит тоже?

– У нас с Долли такая же история.

Он взглянул на жену, словно ища поддержки, но та была погружена в свои мысли, и Облонский понял, что волнуют ее вовсе не те вопросы, что его.

– Чудно, – хехекнул Левин. – А вы, Анна?

– Я помню только лодку, – ответила она. – Всплески воды, постукивание весел в уключинах, туман и скрытая за ним фигура лодочника. Даже не фигура, а просто смутная тень, сгусток тумана… Вот и все. Тем не менее у меня стойкое ощущение, что я там, где должна быть. Вот как раз это меня по-настоящему и удивляет. А вы, Костя, как добрались?

– Да все то же. Только без лодочника. Я сам люблю грести. Хорошая разминка. И для тела полезно, и для души. Успокаиваешься, когда долго гребешь. Или вот, к примеру, косить… – Левин оживился. – Косить я тоже очень люблю. Целый день на покосе повпахиваешь, так к вечеру другим человеком себя чувствуешь. Будто заново на свет народился. Руки гудят, ноги гудят, поясницу ломит, а ты все равно счастлив. На душе легко, свободно… Еще копать очень люблю. Правда, меньше, чем косить, – пачкаешься сильно. Но зато запах земли. Я ведь, знаете, сколько за свою жизнь накопал? Ого-го! Бывало до кровавых мозолей все копаешь-копаешь, копаешь-копаешь… И радостно так, светло. А еще можно пилить…

– Левин, что-то понесло тебя, братец, – буркнул Облонский. – Сейчас не об этом речь.

– Да-да, простите, ради бога. – Левин покраснел и замолчал, уставившись на мохнатые носки.

– А я вообще дороги не помню, – сказал Стива. Он налил себе коньяк в хрустальный бокал и теперь задумчиво рассматривал через напиток огонь. – Мы с Долли просто сидели на берегу и разговаривали. Да, дорогая? Потом я вдруг понял, что не помню, как оказался здесь. Черт знает что! Он одним глотком осушил бокал и аккуратно поставил его на стол.

После полудня распогодилось. Высоко в бледно-голубом небе зависли легкие перистые облака, яркое солнце разбавило густую синеву моря, и теперь оно было таким, каким его любят изображать не слишком талантливые художники – слишком бирюзовым, чересчур чистым и очень спокойным. Туман же превратился в легкую голубоватую дымку, которая добавляла пейзажу акварельной легкости и прозрачности.

По берегу брели Анна с Облонским. Стива, засунув руки в карманы брюк, пинал мелкие камешки, угрюмо глядя под ноги. Анна крепко держала брата под руку, запрокинув голову и подставив лицо солнцу.

– Знаешь, дорогой мой братец, несмотря на все эти загадки, я рада, что оказалась здесь, – сказала она. – Тут так тихо.

– Вчера я думал, будет хороший шторм.

– Шторм, mon ami, не самое страшное, что может приключиться в жизни. А море – оно на то и море, чтобы штормить. Знаешь, только в пасмурную погоду море воспринимается как стихия. В солнечные дни – это лишь место для купания и прогулок на яхте. Нечто вроде большого бассейна. Оно выглядит жалким, как тигр в клетке. Тигр, в которого дети с веселым смехом тычут палками. А вот когда собирается шторм… Тогда море становится самим собой. С ним уже не поиграешь… Хмурое море – это отличное средство от мании величия. Только глядя на звездное небо и предштормовое море, ощущаешь себя тем, кто ты есть на самом деле, – букашкой с раздутым самомнением. Крошечной одинокой букашкой.

– Не споткнись, букашка.

– Следи, чтобы я не споткнулась. Хочу загореть, – все так же, подставляя лицо солнцу, ответила Анна. – Хочу быть похожей на испанскую крестьянку. Загорелой, полной жизни и огня.

– Много ты видела испанских крестьянок?

– Кажется, ни одной. Но ни к чему лапать мои фантазии. Скажи лучше, у тебя есть хоть какие-нибудь соображения насчет того, почему и как мы здесь оказались?

– Понятия не имею. И даже не могу представить, в каком направлении искать ответ.

– Интересно, есть здесь еще кто-нибудь, кроме нас четверых?

Облонский пожал плечами.

– Что тебе сказала Долли? – спросил он после паузы.

– Сказала, что простит тебя.

– Серьезно?

– Я серьезно. А она врет.

– Почему ты так думаешь?

– Видела ее глаза. С таким взглядом инквизиторы давали отпущение грехов еретикам, стоящим на бо-ольшой вязанке дров. При этом в одной руке у них была библия, в другой – факел. У инквизиторов, не у еретиков.

– Черт.

– На твоем месте я бы теперь пила только те коктейли, которые смешала сама. И не заплывала бы далеко в море.

– Слава богу, я не пью коктейли… Но… Ты серьезно думаешь, что она может предпринять что-нибудь эдакое? Анна взглянула, наконец, на Облонского: – Наша милая безропотная овечка Долли? Ох, овечка, доведенная до отчаяния, может сделать все что угодно. Глупости хватит. Но не бойся, мой распутный брат, я не дам тебя в обиду. Я знаю, как пасти овечек. – Она снова подставила лицо солнцу.

– Да нет, не может быть. Ты просто меня пугаешь, признайся. Ты…

– Тихо! – Анна дернула Облонского за рукав и остановилась, прислушиваясь.

– Что?

– Слышишь? – Она встревоженно огляделась.

– Ничего я не слышу. Ветер.

– Да нет, нет… Плачет кто-то.

Облонский наклонил голову, пытаясь расслышать плач, но ничего, кроме шума моря, не услышал.

– Показалось, – сказал он.

– Да нет же! Точно кто-то плачет. Только не могу понять, где… Эй! – крикнула она. – Кто здесь?

Плач раздался с новой силой, и теперь Облонский его услышал.

– Вроде бы там, – неуверенно сказал он, указывая на длинную гряду больших валунов, далеко вдававшуюся в море, вроде естественного волнореза. – За теми камнями.

– Пошли, посмотрим. – Анна потянула его за руку.

Чем ближе они подходили к камням, тем явственнее слышался плач. Плакала девушка.

– Вот она. – Анна показала на маленькую фигурку, сидевшую на одном из камней.

Они подошли ближе. Девушка, услышав их шаги, подняла голову.

– Вот это да! – воскликнул Облонский. – Это же Кити… Кити! Голубушка! И ты здесь?

– Стива! – Девушка вскочила с камня и бросилась к ним.

Не обращая внимания на Анну, она кинулась на шею Облонскому:

– Господи боже мой! Это ты! Слава богу, это ты! А я сижу здесь и ничего не понимаю… Море, камни, вокруг ни души… Зову, зову, никто не отвечает. Господи, я так испугалась, так испугалась!

– Ну-ну. – Облонский осторожно похлопал ее по спине. – Все хорошо, милая. Анна, познакомься, это Кити. Младшая сестра Долли. Кити, это Анна, моя сестра.

Девушка повернула к Анне заплаканное лицо и извиняюще улыбнулась:

– Здравствуйте, очень приятно. Простите, что я так глупо себя веду. Очень уж было страшно.

– Пустяки! – улыбнулась в ответ Анна. – На этих камнях кто хочешь разрыдается. Когда мы шли сюда, Стива сам чуть не плакал.

– Правда? – Кити посмотрела на Облонского.

– Анна шутит. Ты давно здесь сидишь?

– Не помню. – Кити, всхлипывая, достала платочек и принялась утирать слезы. – Кажется, всю жизнь… Вдруг открываю глаза – и передо мной море. Как в кошмарном сне. Стива, объясни, что происходит?

– Пойдем в дом, – сказал Облонский.

– В дом? – переспросила Кити. – У тебя тут дом?

– Не совсем у меня, но дом. Пойдем, там твоя сестра скучает.

– Долли? Она тоже тут? Вот хорошо… А еще кто-нибудь есть? Я, наверное, выгляжу ужасно. Ужасно, Анна?

– Не трите так глаза. Пусть слезы сами высохнут, тогда глаза не опухнут.

– Ой, а я уже… Так больше никого нет?

– Только Левин.

– Кто?

– Ты не знаешь его? Левин Костя. Мой друг.

– Знакомое, вроде бы, имя, – сказала Кити. – Но припомнить не могу…

– Я начинаю думать, что здесь это в порядке вещей, – нахмурилась Анна.

– Вы о чем?

– Неважно, Кити. Вернее, важно, но поговорить об этом лучше дома. – Облонский приобнял Кити за плечи. – Пойдем. А то еще обгоришь на солнце и станешь некрасивой.

Девушка, всхлипнув последний раз, кивнула и доверчиво посмотрела на Анну со Стивой:

– Вы ведь не исчезните? Правда? Вы на самом деле тут? Это не мираж?

Анна с Облонским переглянулись и промолчали. На их лицах было написано сомнение.

Когда Кити спустилась, все вновь собрались в гостиной. Долли по-прежнему хранила молчание. Левин с Облонским обсуждали преимущества ловли на мормышку. Анна стояла у окна и курила, глядя на море, которое понемногу начинало темнеть.

– Ага, вот и наша красавица. – Облонский повернулся к Кити. – Левин, дружище, помнишь эту красотку? Хорошеет с каждым днем, верно?

– Я… м-м-м… не… – Левин беспокойно заерзал в кресле, потом встал так, чтобы столик закрывал его носки, и довольно неуклюже поклонился. – Добрый день, барышня.

Кити хихикнула и кивнула.

– Ну, вспомнила Левина?

Кити нахмурила лобик, потом качнула головой:

– Н-нет… Может быть, и встречались где-то, лицо почему-то знакомо. Но я не припоминаю.

– Вот она – девичья память. – Облонский улыбнулся другу. – Кити, голубушка, садись с нами.

Левин вскочил, суетливо подвинул девушке свое кресло и замер, как солдат, ожидающий очередной команды.

Кити села, вежливо улыбнулась ему и посмотрела на Долли:

– Ты почему такая грустная, сестренка?

– Не обращай внимания, – сказал Облонский. – Долли сегодня весь день не в настроении. Расскажи лучше, почему ты здесь? И как сюда… попала? Левин, дружище, присядь, не маячь.

– Не знаю. – Кити виновато пожала плечами. – Я просто ревела на камне. Правда, Стива, Долли, мне было очень страшно. Думала, придется до темноты так сидеть. А я темноты очень боюсь. Как маленькая, да? Понимаю, что глупо, но поделать с собой ничего не могу. Да и мало ли кто тут может повстречаться. Вдруг какой-нибудь маньяк или еще что-нибудь в этом духе.

Ее передернуло.

– Один маньяк тут и правда есть, – сказала Долли, поглядывая на мужа. – Но я надеюсь, что хоть для тебя он безопасен.

– Маньяк? – Кити округлила глаза и оглянулась, будто ожидала увидеть у себя за спиной монстра с окровавленным топором.

– Долли шутит, – сказал Облонский. – Она у нас тоже большая шутница.

– Мда? – Долли хмыкнула. – Ну-ну…

И снова замолчала, глядя в одну точку.

– Выходит, милая, ты тоже не помнишь, как здесь оказалась? – отвернувшись от окна, спросила Анна.

– Не-а. А что, еще кто-то не помнит?

Ей никто не ответил.

– Мрачновато здесь, – сказала Кити, окинув беспокойным взглядом комнату.

Анна подошла к камину, протянула руки к огню и, задумчиво глядя на весело пляшущие языки пламени, произнесла:

– Похоже, «я не знаю» – слова, которые чаще других звучат в этом доме. Я тут поразмышляла и выяснила одну интересную вещь. Вот скажи, Стива, ты много можешь вспомнить о своем прошлом? Давайте проведем маленький эксперимент. Пусть каждый напряжет память и поведает остальным о том, как он жил раньше. До того, как очутился в этом доме. Буквально в двух словах.

Анна села в кресло и обвела испытующим взглядом притихшую компанию.

– Кто первый?

– Да ну, странный вопрос, ей-богу… – Облонский откинулся на спинку кресла. – Вот тебе, пожалуйста: я женат без малого пятнадцать лет, сейчас у нас с Долли… гм… размолвка, но я уверен, что все уладится. Как видишь, ничего сложного.

– У вас есть дети?

– Конечно.

– Сколько? Один? Два? Мальчик? Девочка?

– Э-э… – Облонский задумался. Он долго тер лоб, потом принялся что-то подсчитывать на пальцах, шевеля губами. Наконец, сдавшись, он беспомощно посмотрел на жену. – Долли, у нас ведь есть дети?

Долли неуверенно кивнула.

– М-мапьчики?

Долли пожала плечами и испуганно уставилась на мужа.

– Ничего не понимаю, – прошептала она.

– Что называется, «а был ли мальчик?» Видишь, милый мой Стива, – Анна ткнула пальцем в Облонского, – все не так просто. Хочешь еще вопрос? Где вы жили до вчерашнего дня?

– Мы… э-эм… – Облонский с минуту о чем-то напряженно размышлял, потом судорожно вздохнул и вытер вспотевший лоб. – Ничего не понимаю. Бред какой-то. Сплошные черные дыры. А ведь я никогда не жаловался на память… Вроде бы.

– С тобой все понятно. Есть еще желающие окунуться в прошлое? Левин, вы нам можете что-нибудь рассказать?

Левин, сидевший в дальнем, самом темном углу комнаты, заворочался в кресле, как медведь, по недогляду уснувший в барсучьей норе, густо откашлялся и тоном заправского рассказчика начал:

– А вот у нас в деревне случай был…

– Как называлась деревня? – быстро спросила Анна. – Когда туда приехали? Долго там прожили?

Левин немного попыхтел, поскрипел креслом и наконец притих. Из угла донеслось его озадаченное сопение.

– Долли, Кити, а вы что скажете? Две сестры… Вы дружно жили? Есть у вас еще братья или сестры? Во что вы любили играть в детстве?

Сестры переглянулись, но не проронили ни слова. Анна удовлетворенно кивнула.

– Понимаете теперь, что я имела в виду? У меня та же история. Я знаю, что у меня есть муж, но понятия не имею даже, как он выглядит. Пытаюсь представить, но не могу, просто черный силуэт перед глазами. В то же время я уверена, что, если он сейчас войдет в эту комнату, я тотчас его узнаю. Где мы с ним жили, какой жизнью? Этого я вспомнить не могу. Или взять тебя, Стива. Я знаю, что ты мой родной брат. Все остальное, что связано с тобой, стерто. Есть знание некоторых фактов, но это не воспоминания. Как, допустим, убийство Юлия Цезаря. Я знаю, что его убили, примерно знаю, почему и как, но я этого не помню, потому что не могу помнить. Забавно, да?

Все хмуро промолчали.

– Давайте рассуждать логически, – сказал после долгой паузы Облонский. – Мы неизвестно как оказались в этом доме. Мы представления не имеем, где он находится. Наша память полностью или почти полностью, – он бросил короткий взгляд на жену, – стерта, хотя все мы находимся в добром здравии. Нам известны наши имена. Друг друга мы тоже сразу же узнали. Долли помнит еще кое-что. Но в целом о своем прошлом мы не знаем почти ничего.

Облонский остановился и оглядел слушателей, ожидая возражений.

– При старческом маразме такое бывает, – сказал Левин.

– Для старческого маразма рановато, не находишь? Кити едва восемнадцать стукнуло. Да и сомнительно, чтобы у всех он начался одновременно. Это ведь не свинка.

Остальные не проронили ни слова.

– Мы словно возникли из ниоткуда, – воодушевившись этим молчаливым согласием, продолжил Облонский. – Выскочили в этот мир, как чертики из табакерки. И нет ни малейшей зацепки. А ведь всегда, всегда должна быть некая точка отсчета, которая позволяет человеку в любой момент определить, в каком направлении он движется, откуда и куда идет. А у нас этого нет. Вообще ничего нет, кроме имен.

– И вопросов, – снова встрял Левин.

– И вопросов, – кивнул Облонский. – Вывод: поневоле задумаешься о сверхъестественных силах.

– Теоретически, нам могли дать какое-нибудь сильное снотворное. Мы уснули, и нас перевезли сюда, в этот дом. А потеря памяти – просто побочный эффект, – сказала Анна.

– А что, если все это сон? – подала голос Кити. – Я сплю, а вы мне снитесь. Очень похоже, кстати.

– Угу. И мне снится тот же самый сон, так? Дом, море, комната… – Облонский похлопал по кожаному подлокотнику. – Кресло, ты, Анна и так далее.

– Нет-нет-нет. – Кити тряхнула головой. – Ты ведь часть моего сновидения и говоришь это не потому, что действительно видишь во сне то же самое, а потому, что тебе положено так говорить по сюжету сна. Если бы я видела носорогов, ты тоже видел бы носорогов, но не потому, что нам снится одно и то же, а потому, что в моем сне ты персонаж, который обязан видеть то, что вижу во сне я. Так понятнее?

– Да, намного, – хмыкнул Облонский.

– Вот! – Кити обвела всех победным взглядом.

– Еще будут предложения? Долли? – спросила Анна.

Долли обхватила себя руками, словно ей было холодно:

– Мне страшно. Я должна, понимаете, должна помнить своих детей. Я не могла их забыть…

– Понятно. Костя?

– Э-э… Мне понравилась идея Кити. Очень умно. И все объясняет. – Он смущенно посмотрел на девушку.

Кити кокетливо улыбнулась.

– Ясно. – Облонский хлопнул по столу ладонью. – Так мы ни к чему не придем. Слишком мало знаем.

– Согласна, – кивнула Анна. – Мы как слепые котята. Я предлагаю для начала выяснить, где мы находимся.

– Как?

– Провести рекогносцировку, или как там это называется. Может быть, удастся найти ответ. В конце концов, сомневаюсь, что мы на необитаемом острове. Это было бы слишком. Должны быть и другие люди поблизости.

– О! – оживился Левин. – Вот это по мне. Чем сидеть и головы ломать, давно уже надо было сходить на разведку. Я готов хоть сейчас. Как говорится, поп не устал, что рано к заутрене встал.

Он поднялся с кресла и принялся натягивать сапоги.

– Подожди, – остановил его Облонский. – Уже вечереет. В темноте мы много не разведаем. Да и план надо бы составить…

– Какой еще план? Взять да обойти всю округу. Вот и весь план.

– Если позволите, дама выскажет свое мнение, – подняла руку Анна. – Начать нужно с осмотра дома.

– Думаешь, здесь есть что-то интересное?

– Вряд ли. Но тем не менее. Нужно быть последовательными. Иначе рискуем упустить что-нибудь важное.

– Дом, так дом. – Левин стянул сапоги. – Пошли, Стива.

И, не дожидаясь друга, он начал подниматься по лестнице.

Спустя полчаса они снова собрались в гостиной. Лица у всех были обескураженными.

– Это не жилой дом, – сказал Облонский, наливая себе коньяк. – Это кукольный домик. Только большой.

– Причем открытый аккурат к нашему приезду, – поддержала брата Анна. – Заметили? На мебели ни царапинки, ни пятнышка. Будто только сегодня привезли из магазина.

– И пыли нигде нет. То есть не просто чисто, а вообще нигде ни пылинки, – угрюмо сказала Долли. – Даже на полу.

– А мне не нравятся шкуры, – пробасил из дальнего конца комнаты Левин. Он провел рукой по распятой на стене медвежьей шкуре. – На ощупь какие-то неправильные. Слишком мягкие. И не пахнут. Абсолютно ничем не пахнут… Зато ружье прекрасное, – восхищенно сказал он, остановившись перед камином. – Просто великолепное! «Зауэр», если не ошибаюсь. – Левин приподнялся на цыпочки, чтобы лучше разглядеть двустволку. – Ну да, «Зауэр 8». Левый ствол – чок, правый – получок. Запирание тройное с болтом Гринера…

– Потом, потом, дружище, – поморщился Облонский. – Давай отложим монолог оружейника, хорошо? Предлагаю подвести итоги. Итак, здесь слишком чисто, верно?

Облонский загнул палец.

– Я бы сказала – стерильно чисто. – Анна закурила.

– Наверху семь одинаковых, как под копирку снятых, комнат, а внизу – гостиная и кухня. Ни кладовых, ни чуланов – ничего. Это странно. – Облонский загнул второй палец.

– Не кухня, а одно название, – поправила Долли. – Женщина там точно руки не приложила. Не представляю, что на такой кухне можно приготовить, кроме чая. Кастрюль, и тех нет.

– Зеркал тоже нет, – расстроено произнесла Кити. – Ни одного зеркальца.

– Ага. – Облонский загнул еще один палец.

– Мило, местами даже красиво, чисто, аккуратно, но жить обыкновенному человеку совершенно невозможно, – сказала Анна. – Ты прав, Стива, это действительно очень похоже на кукольный домик.

– Да уж. – Облонский посмотрел на сжатый кулак. – Не сильно нам осмотр помог, а? Лично я еще больше запутался.

– Я тоже, – призналась Анна.

– А мне жутковато, – прошептала Кити. – Вдруг нас похитил какой-то чокнутый?

– Если это сон, то волноваться тебе нечего, милая, – ехидно сказал Облонский.

– Не бойтесь, Кити, я вас в обиду не дам. – Левин осторожно положил руку девушке на плечико и неодобрительно посмотрел на друга. – Можете на меня рассчитывать. Завтра мы со Стивой обойдем тут все. Авось, найдем что-нибудь.

– В самом деле, – пробурчал Облонский. – Я вообще думаю, что бояться нечего. Если допустить, что тут не обошлось без сверхъестественных сил…

Анна презрительно хмыкнула.

– Да, именно сверхъестественных! – загорячился Облонский. – Ты, сестрица, можешь быть неверующим Фомой, сколько тебе угодно. Но моя точка зрения тоже имеет право на существование. Хотя бы потому, что точек зрения у нас совсем немного. Так вот, если это проделки сил, которые мы не можем постигнуть, то глупо вообще ломать над этим голову. Все равно ничего поделать и понять мы не сможем. Лучше всего – успокоиться и подождать, что будет дальше.

– Просто ждать? – переспросил Левин.

– Ну, не просто. Завтра, как и решили, побродим тут, посмотрим. Но впадать в панику не надо. А вдруг нас ожидает что-то очень хорошее?

– Это вряд ли, – сухо сказала Долли, в упор глядя на мужа.

– Хорошо, отложим головоломку до завтра, – вздохнула Анна. – Утро вечера мудренее.

– Шить ли, белить ли, а завтра велик день, – брякнул Левин и, поймав на себе удивленные взгляды, пояснил: – В деревне у нас так говорят.

– Давайте сегодня повеселимся, – предложил Облонский. – Насколько это возможно в нашем положении, конечно. Есть отличный повод – мы все не виделись сто лет. Почему бы не отметить встречу?

– А ты уверен, что мы не виделись сто лет? Может, мы встречались позавчера, просто не помним, – сказала Анна.

– Какая разница? Не помним, значит, не было. Меня всегда веселили рассуждения о реинкарнации. Какой в ней смысл, если не помнишь предыдущей жизни? Все равно каждый раз приходится начинать с нуля.

– Лично я не против того, чтобы немного отвлечься, – сказала Кити. – Долли, а ты что скажешь?

– Коктейль-другой мне, пожалуй, сейчас не повредит, – вздохнула Долли.

При слове «коктейль» Облонский вздрогнул, но быстро взял себя в руки:

– Вот и хорошо, вот и славно. Устроим маленький праздник. Мы его заслужили.

Когда стемнело, Облонский предложил перебраться на террасу.

– Великолепная терраса, – шумел он. – Просто великолепная. К тому же свежий воздух хорошо трезвит, а нашей малышке Кити это не помешает. Берем бокалы, бутылки и дружно идем любоваться красотами природы.

Терраса была обращена к морю, и в первые секунды у всех захватило дух от открывшегося вида. В усыпанном звездами небе высоко стояла полная, неправдоподобно большая луна в обрамлении легких жемчужно-серых облаков. Ее мягкий серебристый свет заливал каменистый берег, с потрясающей резкостью вычерчивая каждый камешек. На черном бархате безмолвного моря лежала широкая дорожка лунного света, настолько яркая и четкая, что, казалось, по ней можно пройти, как по бриллиантовому мосту. Лишь едва уловимый шорох теплого ветра и отдаленный стрекот цикад нарушали тишину, которая казалась неотъемлемой частью этого пейзажа. Даже Кити, последние полчаса донимавшая всех требованиями найти музыку и устроить танцы, притихла, глядя на эту картину.

Все расселись за стоявшим посреди террасы плетеным столом. Над ним нависала лампа под тряпичным абажуром, безуспешно пытавшаяся конкурировать с луной.

– Странно, – сказала Анна, – тумана совсем нет. Я успела к нему привыкнуть. Теперь кажется, чего-то не хватает.

– Как красиво, – тихо проговорила Долли. – Настолько красиво, что мне не по себе.

– Отчего же, дорогая? – спросил Облонский, деловито наполняя рюмки и бокалы.

Долли перевела на него взгляд, полный тихой тоски. Она хотела что-то ответить, открыла было рот, но в последний миг передумала и промолчала.

– Да-а, у нас в деревне тоже бывает красиво, – едва ли не впервые за весь вечер подал голос Левин и неожиданно запел мягким красивым баритоном:

Кити прыснула. Левин смущенно хехекнул и замолчал.

На террасу мягко опустилась тишина, настолько плотная, что, казалось, до нее можно было дотронуться. Анна курила, задумчиво глядя на море. Долли сидела с закрытыми глазами, подставив холодному свету луны бледное лицо. Левин замер на своем стуле, слишком маленьком для него, и не сводил блестящих глаз с Кити, которая в свою очередь с обожанием смотрела на Анну, ловя каждый ее жест. Облонский, тихонько вздыхая, поигрывал рюмкой и отчаянно пытался хранить молчание.

Время шло. Луна скользила по испещренному яркими точками небу, а тишина, окутавшая террасу, оставалась все такой же непроницаемой. Все понемногу впали в какое-то странное оцепенение, которое затягивало, как трясина, и с которым не хотелось бороться; наоборот, хотелось отдаться ему полностью, застыть и отрешиться от всего и, прежде всего, от самого себя, чтобы постепенно раствориться в этой тишине и темноте и остановить бег времени.

– А может, мы уже умерли, и это Чистилище? – произнесла Анна.

Слова ее разорвали безмолвие. Тут же с моря налетел резкий порыв ветра, пахнуло гниющими водорослями. Оцепенение разом спало. Все зашевелились, будто пробуждаясь от долгого сна.

– Ой! – воскликнула Кити, вглядываясь в ночь. – Смотрите, кажется, кто-то идет!

Взоры обратились в ту сторону, куда указывала ее ручка с крепко зажатым куском лимона.

– Я ничего не вижу, – сказала Анна.

– Да вон же, вон!

В этот миг на луну набежало облако, и мир погрузился в непроглядную тьму. Единственным светлым пятном осталась терраса большого дома и крошечный кусочек берега перед ней.

– Черт!

– Слышите? Шаги. Ой, мамочка, он идет сюда.

Кто-то действительно приближался к дому. Неизвестный шел напрямик, твердым размеренным шагом, не скрываясь, словно был уверен, что там, куда он направляется, его ждут. Мелкие камешки летели в разные стороны из-под тяжелых ботинок.

– Эй! – окликнул незнакомца Облонский. – Кто там?

Человек ничего не ответил. Он сделал еще несколько шагов и остановился на границе освещенного круга. Послышался шорох, потом на секунду вспыхнула спичка, осветив низко склоненную голову прикуривающего мужчины. Спичка погасла, остался лишь огонек сигареты, который висел в темноте как диковинный светлячок.

– Кто вы? – спросила Анна.

Голос ее звенел от напряжения. Она судорожно вцепилась в перила террасы и, почти не дыша, смотрела в темноту, на этот тлеющий огонек. Ей казалось, что незнакомец тоже смотрит именно на нее, она всей кожей ощущала внимательный изучающий взгляд. Это пугало, но одновременно и возбуждало ее.

Вместо ответа из темноты вылетела обгоревшая спичка и, описав дугу, упала между камней.

Анна боязливо поежилась.

Наконец огонек сигареты дрогнул, мужчина шагнул в пятно света и остановился, спокойно глядя на сидевших за столиком людей. На нем были поношенная, залатанная в некоторых местах шинель и сапоги, покрытые толстым слоем дорожной пыли.

За плечом висел солдатский вещмешок. Вид у мужчины был усталый, будто он прошагал многие сотни километров.

– Здравствуйте, – сказал он с простудной хрипотцой в голосе.

Услышав этот голос, Кити вскочила, едва не опрокинув стул, и бросилась к перилам. Перегнувшись через них, она уставилась широко открытыми глазами на мужчину в форме.

– Мамочки! – вдруг взвизгнула она. – Вронский! Леша! Неужели это ты?