1. Группа

– Мне это не нравится, – хмуро произнес генерал Марченко. – Восемнадцать, нет, почти девятнадцать лет без наказаний и почти без указаний – и вот опять мы получили по мозгам. К счастью, не мегаполис. Бассейн реки Васюган – лесной и сельскохозяйственный район, глубинка. Тайга. Болота. Гнус. Медведи. И все равно нам придется радоваться, если число жертв не превысит пяти тысяч. А главное, на этот раз не поступило никаких сообщений. Они что, предоставляют нам самим догадаться, за что последовало наказание?

Я тоже так думал. Рано или поздно в односторонних отношениях «чужие – земляне» должен был наступить новый этап. Почему не сейчас?

Разумеется, я промолчал, как и остальные трое. Генерал и не ждал ответа, его вопрос относился к разряду риторических.

Поправка: он не ждал немедленного ответа. Но он желал получить его если не сейчас, то в будущем. Для этого он и собрал нас здесь.

На вид генералу Марченко было лет сорок, хотя реально, наверное, лет на десять больше. Никакого намека на брюшко. Значит, не меньше часа в спортзале ежедневно. Умное жесткое лицо. Тип «волк». Мой школьный приятель Терентий Содомейко относился к тому же типу. Если не оступится и обойдет конкурентов, то и он к полтиннику вскарабкается высоко.

– Сидите! – Пружинисто встав из-за стола, генерал подошел к занимавшей полстены электронной карте. Там было нехорошо: между Майском и Новым Васюганом втиснулся ярко-красный кружок – зона сплошных разрушений. Второй круг, оранжевый, захватывал Иртыш и почти доходил до Оби. Третий – желтый – включал в себя Омск, Томск и Новосибирск.

«Желтым» повезло: максимум – вылетели стекла в домах. И то, наверное, не везде.

В оранжевом круге могло посрывать крыши с домов и, уж конечно, во многих местах загорелась тайга – как непосредственно от вспышки, так и от выпавших тектитов. Хоть и весна, а горючего материала в тайге и весной достаточно. Майску и Новому Васюгану досталось основательно, не хотел бы я оказаться там в момент катаклизма. И уж совсем плохую перспективу имели те, кто находился в красном круге.

Как угадать, где можно спокойно быть в данный момент времени, а куда лучше не соваться? Если нет предупреждения, то и не угадаешь. Лотерея наоборот: в выигрыше почти все, в проигрыше – немногие несчастливцы. Пять тысяч жертв? Похоже, Марченко был прав: в средневзвешенном оптимистическо-пессимистическом варианте оно примерно так.

Насколько я знал, в том районе отродясь не было ни АЭС, ни радиоактивных могильников, ни химических заводов, ни закрытых биотехнологических центров – ничего такого, что стократно умножило бы ущерб от импакта. Просто-напросто мощное «точечное» энерговыделение на территории, не осложненной инструментами цивилизации, и букет его классических последствий в мало затронутой человеком природе. Могло быть хуже. Хотя чужие в этом смысле относительно гуманны: дозируют воздействие на Экипаж, бьют муху мухобойкой, а не «Большой Бертой». Оно и понятно: чтобы вразумить кого-то, его как минимум нужно оставить в живых. Вразумленный труп никому не нужен.

– Мне это очень сильно не нравится, – повторил генерал, как будто мы и в первый раз его не услышали. – Кнут без пряника. К этому мы привыкли. Но кнут без объяснений?.. Что от нас требуется? За что нас наказали на этот раз? Где мы прокололись? Ошибки планирования? Экология? Национальный или религиозный ползучий сепаратизм? Может, что-то еще? Наш отсек прокололся или другой? Почему чужие молчат? – Он тоже помолчал немного, как будто ожидая от нас немедленного ответа, и, естественно, не дождался. – Вы четверо вызваны сюда для того, чтобы ответить на эти вопросы. Также и на другие, если это понадобится. Вы рекомендованы заслуживающими доверия людьми как лучшие кандидатуры для подобной работы. Светлые головы, проще сказать. Доказавшие это на деле и ничем не замаранные. – Тут он обвел взглядом всю нашу четверку, причем на меня, конечно, глянул без особого удовольствия: сопляк, мол. – Полагаю, вам известно о Брюссельской группе экспертов по чужим. Довожу до вашего сведения, что существуют и другие структуры, работающие в том же направлении. Они не слишком афишируют свою деятельность и отчитываются непосредственно перед Капитанским Советом. Брюссельские болтуны – прикрытие…

Я знал это. Само собой, никто не давал мне такой информации, но знаете, как это бывает: штришок там, штришок тут, немного работы мозгами – и готова картина. Я знал и то, что генерал Марченко недоговаривает: несколько засекреченных институтов, работающих над проблемой, не более чем кончики щупальцев спрута. А спрут велик. Наконец, я был убежден в том, что существует еще как минимум одна, совсем небольшая группа умов, работающая под личным контролем Капитана и, в свою очередь, незаметно контролирующая и спрута, и брюссельцев. Никаких доказательств ее существования я не имел, и убеждение мое вытекало из общего представления о том, как надо решать сложные задачи в человеческом мире. Лично я создал бы такую группу и постарался заполучить в нее лучших аналитиков.

Но ведь Марченко вызвал нас к себе не для того, чтобы вербануть туда, в интеллектуальную суперэлиту?

Конечно, нет. Однако с момента получения вызова я чувствовал: предложение будет сделано, и я его приму. Потому что это будет интересное предложение.

Настоящая работа – она только «на вырост». Всегда так, и никогда иначе. Сделай то, чего еще не делал. Что еще не умеешь. За что боишься браться. Что на сегодняшний день объективно превышает твои навыки и способности. Впрягись в это, поужасайся, помучайся, вывернись наизнанку, отдай всего себя и добейся успеха. Со свернутыми набок мозгами и языком на плече. Трудно? Не то слово. А кто обещал, что будет легко? Зато, во-первых, интересно, во-вторых, будет оценено руководством, а в-третьих, сам чему-то научишься.

Может, конечно, оказаться, что задача не имеет решения. Ну что ж, значит, она неверно поставлена. Поставь ее иначе и убеди командование в своей правоте.

Скажете, невозможно убедить? Неправда. Трудно, не спорю. Но выполнимо. Не всякий, кто носит петлицы, – солдафон. Я – точно нет. Как и трое рядом со мной.

И Марченко знал, как следует обращаться с таким контингентом.

– Мы приняли решение создать аналогичную рабочую группу в нашем отсеке, – сказал он. – Формально она будет входить в штаб по ликвидации последствий бедствия. Дальше – посмотрим. В любом случае это работа на годы, не на дни. Я предлагаю вам войти в создающуюся группу. Приказывать – не могу и не хочу. Нельзя приказать человеку думать… то есть можно, но пользы не будет. – Он едва заметно улыбнулся. – Решать вам. Ответственность – огромная. Секретность – абсолютная. С моей стороны – полный карт-бланш. Об оказанном вам доверии вы сами можете судить. Никаких оргвыводов в случае вашего отказа. Нам нужна заинтересованность. Сколько времени вам нужно на принятие решения? Могу дать десять минут.

Мне не требовалось десяти минут. Мне и минуты не потребовалось. Мы переглянулись, и я понял: остальные тоже уже все для себя решили. Хорошее начало – встретились полчаса назад в приемной, а уже понимаем друг друга без слов. Может выйти приличная команда.

– Нисколько, – ответил за всех высокий седой мужик с полковничьими звездами в петлицах.

Все встали.

– Вы согласны?

– Так точно.

– Иного не ждал. Поздравляю вас с новым местом службы.

– Служим Экипажу! – несколько вразнобой, но в целом дружно ответили мы.

2. Ионыч

На тринадцатом году жизни Фрол Пяткин сделал открытие: переселение душ существует. Это не выдумка бездельников, называющих себя буддистами и справедливо осмеянных наравне с другими мракобесами. Хуже того, оказалось, что можно вспомнить кое-что из прошлой жизни!

И доказательство, и потрясение. Одновременно. В одном флаконе.

Нет, не всякий способен лично проверить справедливость старой восточной доктрины, и очень далеко не всякий. Не может же такого быть, чтобы все люди, сколько их вокруг, помнили свое предыдущее воплощение и молчали! Кто-нибудь да проговорился бы. Каждый третий или пятый… ну ладно, пусть даже каждый десятый рано или поздно похвастался бы перед кем-нибудь достойным, на его взгляд, доверия или просто сболтнул бы по-глупому – и ага? Вся медслужба Экипажа не нашла бы столько психиатров на великую толпу пациентов с одним и тем же диагнозом. Значит, таких людей мало, а то и вообще один на весь Экипаж.

Подумать только – помнить то, что было за много лет, если не веков, до твоего рождения! Иное время, иные лидеры, иное общество, иные проблемы… Иное тело – сперва детское, потом молодое и сильное, затем понемногу дряхлеющее. Воспоминания о собственной смерти… бр-р!..

Возможно, историк чрезвычайно возрадовался бы, получив такой дар. Сохранить личные воспоминания о давно минувшей эпохе – это что-то с чем-то! Золотой клад, Клондайк! Но Фрол Пяткин не был историком и, не имея особой склонности к гуманитарным наукам, не собирался становиться им. Его будущность была обозначена без его участия, его путь был предначертан и прям – иди! И он шел. Как многие его сверстники. Как почти все.

«Матушка моя была еще мною брюхата, как я уже был записан в Перспективный Резерв в качестве рядового необученного IV ранга», – такой фразой мог бы начать Фрол свои мемуары, если бы имел время и желание писать их. Трудно сказать насчет желания, но что касается времени для мемуаров, то располагать достаточным его количеством Фрол смог бы не раньше, чем на старости лет, в Бесперспективном Резерве. Если бы дожил.

Как и его отец, Фрол получил имя по воле родителей, но в соответствии с пожеланием Капитанского Совета увеличить разнообразие имен. Плохо ведь, когда вокруг сплошь Александры, Андреи да Владимиры. Если к тому же и фамилия не экзотическая, а самая обыкновенная – далеко ли до путаницы? От этого вред службе. Фрол – не такое уж плохое имя, все-таки не Дормидонт и не Варахасий.

Появившись на свет, Фрол еще некоторое время оставался рядовым IV ранга – до тех пор, пока не выяснилось, что мальчик здоров, имеет столько хромосом, сколько надо, владеет всеми рефлексами, какими положено владеть грудному младенцу, а его биологическим отцом действительно является Иона Пяткин, законный супруг роженицы. Тогда Фрол был причислен к III рангу рядовых необученных Перспективного Резерва и оставался в данном качестве целых пять лет. В этом возрасте его еще раз внимательно осмотрели медики и снова нашли, что мальчик не является генетическим браком и развит вполне по годам. В тот день, когда юный Фрол впервые переступил порог школы, в его личном деле появилась запись о переводе во II ранг.

Через год дефиницию уточнили: не просто II ранг, а II «а» ранг. Это означало, что мальчик в целом соответствует требованиям и может учиться далее в основном потоке. Процентов семьдесят из сверстников Фрола попало в II «а». Отсеивались тугодумы и просто глупцы, обладатели лабильной психики, недостаточно усидчивые, склонные к истерикам и просто недисциплинированные. Их распределяли по специальным школам. Вундеркинды отбирались много позднее, да и не было юных гениев в учебном взводе Фрола. Нормальное, среднее, ничем не выделяющееся пополнение.

Начальная мужская школа в Торжке – родном городе Фрола – тоже ничем не выделялась среди тысяч ей подобных школ Северо-Евразийского отсека. На третьем году учебы перспективных запасников изъяли из-под родительской опеки и разместили в казарме. Ужесточились телесные наказания: теперь нарушитель дисциплины не всегда мог отделаться ударом линейкой по пальцам или учительским стеком по спине – практиковалась и порка. Впрочем, лишение увольнительной на выходные действовало сильнее.

Разумеется, Фрол, как и все перспективные резервисты, ненавидел воспитателей и учителей. Иначе не могло и быть. Далеко не сразу он начал смутно осознавать глубинные причины этой ненависти – поначалу она вытекала из безответного вопроса: «Почему нельзя?!» Вопрос тащил за собой обиду, обида – ненависть.

Но шли годы, и время рефлекторных протестов уходило в прошлое. Вместе со всем взводом Фрол смотрел учебные фильмы о боевых операциях. Вот где действовали настоящие герои! Ах, как они сражались с предателями человечества, с мерзким отродьем, поставившим эгоистическое «хочу» выше благородного «надо»! Как лихо они уничтожали врагов! Ба-бах!.. Тра-та-та-та-та!.. Бум-м!.. Дерзкий маневр – и успех! Высокая выучка! Беззаветная храбрость! Непреклонная воля! Не всегда по форме одетые, часто небритые, без строевой выправки, они подчас являли собой разительный контраст с педагогами. Им было можно. Многое прощается за результат.

Этому тоже учили. А если действительно важного результата нет и не может быть в данных условиях – тогда соответствуй общим требованиям. Уж будь так любезен, не заставляй педагогов наказывать тебя. Они ведь тоже люди. Да-да, люди, а не злобные выродки, как ты было подумал. Не веришь? Думай еще и взрослей. Рано или поздно поймешь: это так. Никто не хочет тебе зла.

Не считая, понятно, мятежников, или несогласных. Они враги. Их мало, но они существуют. Тот, кто служит, ест досыта и не нуждается в необходимом. Тот, кто и слышать не хочет о службе, хотя мог бы служить, должен голодать и бедствовать. Если он сыт, то он вдвойне враг, ибо отнял пищу у Экипажа. Покажи ему, в чем на самом деле его польза, или убей, третьего не дано. Впрочем, все, кого можно было убедить, уже давным-давно влились в Экипаж. Ну, почти все. Следовательно, с врагами можно больше не миндальничать, и это хорошо. Туманное, неопределенное должно сводиться к ясному, потому что как же иначе? Приказ всегда конкретен, иначе это не приказ, а черт знает что. Думать самостоятельно? О, это вовсе не возбраняется, напротив, вменяется в обязанность. Но думай правильно, ибо туман в голове – твой главный и злейший враг. Хотя и пустая голова ничем не лучше. Фрола учили: в Экипаже предостаточно тупых служак, лишенных инициативы и фантазии, не нужно увеличивать собой их число.

Если не лодырничать, то учиться легко – эту истину Фрол узнал еще до школы от отца и матери. В начальной школе он поначалу решил, что под видом истины ему скормили ложь, но как-то раз, пройдя через положенное число наказаний, вдруг с ослепительной ясностью понял: родители, да и воспитатели тоже, не лгали ему. Если не тратить времени даром, то все успеешь, более того, будешь иметь свободное время. В количестве небольшом, но достаточном для личной жизни.

А какая у шкета, именуемого второранговым рядовым Перспективного Резерва, личная жизнь? Чепуховая, в общем-то. Куда деть ту толику времени, что иногда остается после строевой подготовки, занятий по учебным курсам, нарядов и выполнения домашних заданий? Немного поиграть, немного поболтать с друзьями, иногда подстроить каверзу особо вредному педагогу или противному одноотряднику, а если настроение выдалось минорное, то побродить в одиночестве по школьному парку, залезть на дерево, откуда видно реку, и помечтать о побеге. Он мыслился так: любым доступным способом перебраться через забор, украсть на берегу лодку (хорошо бы с веслами), спуститься по Тверце до Волги – и вниз, вниз, вниз по великой реке. Не до Каспия, конечно. Во-первых, оголодаешь, а во-вторых, как преодолеть плотины ГЭС? И, наконец, в-третьих, поймают много раньше, чем доберешься до первой плотины, в этом Фрол был глубоко убежден. Вернут в школу, больно высекут, да еще в карцере насидишься. И все же неизведанные дали манили. Вернее сказать, манили не дали сами по себе, а свобода. Слово вовсе не запрещенное, произноси его сколько хочешь и понимай как нравится. Фрол понимал свободу как простор. Он один – и никого вокруг.

В положенное время начальная школа осталась за плечами. Фрол стал перворанговым рядовым Перспективного Резерва и очень тем гордился. Салажата смотрели на него с завистью и почтением. Десяти лучшим выпускникам предстояло продолжить обучение уже не в Торжке, а в самой столице, в Твери, в школе следующей ступени. Остальные остались обучаться разным специальностям, не требующим глубоких общих знаний: промышленного рабочего, тракториста, строителя и так далее, по длиннейшему списку. Большинству из них предстояло навеки застрять в рядовом, максимум унтер-офицерском составе.

Выпускного бала не было – на что шкетам бал? Однако выпускников одарили пирожными и лимонадом.

Фрол был девятым в выпуске – «проходное», но далеко не самое почетное место. Родители были довольны, но излучали сдержанную тревогу: девятый – это мало.

– Если хочешь чего-нибудь достичь на службе, привыкай быть первым, а не девятым, – наставительно заметил отец.

Фрол пропустил его слова мимо ушей. Достичь? А зачем? Разве и так плохо? Каникулы же! Целых три недели! Не заниматься шагистикой, не зубрить постылый Устав, не драить полы в казарме, поздно вставать! Блаженство! Счастье! А что там будет дальше – так ли уж важно? Нет, чисто теоретически Фрол понимал, что на самом деле это очень важно, но кому в одиннадцать лет охота думать о том, что случится нескоро? Год – это много, два года – очень много, а шесть лет до выпуска – вечность. Еще успеешь наверстать, твое от тебя все равно не уйдет.

Родители, особенно отец, неодобрительно качали головами. Им казалось, что единственный сын растет оболтусом и никчемушником. У родителей короткая память, они не помнят, каковы были сами в одиннадцать лет, но смутно сожалеют о несделанном. Сколько пользы можно было бы принести себе и Экипажу, если не лоботрясничать, а использовать на благо любую свободную минуту! Не в силах изменить свое прошлое, родители рьяно пытаются изменить настоящее в лице своих отпрысков – и с тем же результатом. Нет менее продуктивного занятия, чем бубнить нотации. Выслушивать их – тоска зеленая.

Словом, к концу третьей недели летнего отпуска, именуемого также каникулами, родительский дом успел порядком надоесть Фролу. Правда, будущее немного пугало. Кому больше дано, с того больше и спросится – эту максиму Фрол узнал давно и не оспорил. Все правильно. Суть лишь в том, чтобы вовремя остановиться, не схватившись за непосильное. Как их там учат, перворанговых? Всякий ли отобранный потянет?

Потянул не всякий. К концу первого года из фроловского десятка были отчислены двое, а всего из младшего учебного отряда – семеро. Отчисляли за леность, мелкие кражи, неспособность к учебе, порчу следящих устройств, установленных в спальнях, коридорах и даже уборных, а пуще всего гнали сломавшихся. Экипаж терпел невротиков только на низших ступенях, где они не могли натворить больших бед. Один несчастный ударился в бега, был пойман, высечен, заперт в карцер, вынут из петли, разжалован и отчислен. Муштра была такая, что Торжок с его начальной школой снился в горько-сладких тягучих снах, от которых поутру мокра подушка. Ох, трудно достался Фролу тот год!

– Либеральщина, – брюзжал лысый учитель истории в чине старшего лейтенанта. – Вот в мое время…

И рассказывал ужастики. Историка любили за рассказы и за справедливость. Поощряемый им, Фрол сам не заметил, как заинтересовался не только Цезарем и Ганнибалом, но и приступил, перепрыгнув несколько учебных лет, к изучению, пусть пока поверхностному, истории новейшей.

Она того стоила.

3. Камни в чужой огород

Бородатый анекдот гласил, что существуют две возможности наведения на планете должного порядка, реальная и фантастическая. Реальная – прилетят инопланетяне и провернут эту работу; фантастическая же – люди обойдутся без инопланетян.

Действительность оказалась щедра на выдумку: случилось и то и другое.

Первым делом Фрол убедился: Экипаж нипочем не возник бы без давления извне. Лысый историк как-то раз обмолвился: не так устроены люди, чтобы ни с того ни с сего объединиться в сплоченную команду, без жалости разломав барьеры между странами и народами, и вдобавок построить справедливое общество. Человечеству «помогли».

Или заставили – так будет точнее. Иногда ведь это совершенно необходимо – заставить. Спросите любого педагога, родителя или сержанта, он подтвердит.

Шесть ударов грянули в один день. Первый – в Африке – пришелся на впадину Боделе, что лежит к югу от нагорья Тибести на территории тогдашней республики Чад. И это был единственный из шести астероидов, замеченный астрономами до столкновения с Землей. Космическое тело размером ориентировочно триста-четыреста метров прочертило в горячем небе Сахары длинный косой след и с громоподобным ревом, разнесшимся на тысячу километров, врезалось в пески великой пустыни. Сейсмический удар был зафиксирован всеми сейсмостанциями Земли, что и неудивительно, – а миллионы африканцев, не располагавших вообще никакой аппаратурой, ощутили содрогания почвы просто-напросто собственными подошвами. Воздушная волна четырежды обогнула земной шар. В пустыне возник кратер семикилометрового диаметра, а дождь из расплавленных тектитов орошал безжизненные пески за десятки и даже сотни километров от места удара.

Через тридцать две минуты второй удар встряхнул Австралию. Аналогичный по размерам астероид врезался в Землю на востоке Большой Песчаной пустыни между озерами Грегори и Тобин. Сила удара оказалась примерно такой же, как в Африке, и соответствовала одномоментному взрыву пяти-семи тысяч мегатонных боеголовок.

Третий удар, и опять с промежутком около получаса, пришелся на Антарктиду. Астероид угодил почти идеально точно в центр треугольника, образованного антарктическими станциями Амундсен-Скотт, Восток и Купол-Фудзи. Серьезные сейсмические колебания и подвижки льда были отмечены практически на всей территории обледенелого материка.

Четвертый, пятый и шестой астероиды свалились на Китай, США и Аргентину. Минимальный промежуток времени между ударами составил 24 минуты, максимальный – 39 минут. Суперпозиция разбегающихся по планете сейсмических волн давала такие картины, что у сейсмологов падали челюсти. В каждом случае энергия удара сохраняла все то же удивительное постоянство. Китай получил попадание в пустыню Такла-Макан, что лежит к югу от Тянь-Шаня, США – в пустыню Блэк-Рок на севере Невады, аргентинский же астероид угодил в солончак Трапалько в Патагонии, место никчемное и практически безлюдное. Однако же именно этот последний удар вызвал наибольшее число жертв, поскольку сейсмические толчки разрушили немало зданий в городках, лежащих в ста – ста пятидесяти километрах к северу от места падения на берегах Рио-Негро. Погибло сто семьдесят шесть человек. Всего по миру – двести шестьдесят два.

Разумеется, подсчеты не были, да и не могли быть полными. Трудно учесть бедуинов в пустынях и всевозможных экстремалов, подчас забирающихся в такие уголки Земли, куда ни один нормальный человек по доброй воле не сунется. Газеты выли. Телеведущие захлебывались словами. Репортеры героически пробирались к свежим кратерам. Армейские подразделения оказывали помощь и наводили порядок, медики пользовали раненых, насильно эвакуируемые рыдали и ругались – словом, все были при деле. Масштаб катастрофы поражал воображение – и точно так же поражала малость потерь. Ну хорошо, пусть не двести шестьдесят два, пусть триста, пусть даже пятьсот погибших на круг, если скрупулезно подсчитать всех пропавших без вести, но заметьте – это при шести колоссальных взрывах, в сумме равных по мощности доброй половине накопленного человечеством ядерного потенциала!

Да такого просто не бывает! Не должно быть!

Никому не известно, когда сделали главный вывод те, кто что-то решает в нашем мире, но журналисты выдали его в эфир в тот же день. Возможно, додумались сами. Что тут сложного? Если не бежать куда-то с выпученными глазами, а сохранить голову холодной, рабочая гипотеза придет на ум без особой задержки. Шесть материков – шесть попаданий. Ни одного попадания в океан, ни одного пропущенного материка. Огромная Гренландия не получила гостинца из космоса, хотя всем известно, что по площади она вполне «тянет» на материк, пусть самый маленький. Далее. Все шесть ударов пришлись на пустынные, необитаемые земли – случайно ли? Крайне сомнительно. Любого из шести астероидов хватило бы для полного уничтожения города-миллионника, да и в типичной сельской глубинке этакая гора, столкнувшись с Землей на космической скорости, наделала бы дел. Но нет – пострадали лишь безлюдные, никому, по большому счету, не нужные области земной суши.

А почти точные интервалы времени между падениями? А поразительная схожесть катаклизмов между собой? Не-ет, это не следствие дурной случайности, не шутка слепой природы! Тот, кто позволил себе пошутить подобным образом, был далеко не слеп!

Мир, как пишут плохие газетчики, замер в тревожном ожидании. Планету поколотило астероидами, и явно неспроста. За импактами угадывалась чужая злая воля. Ожидали худшего. В течение одних лишь суток число самоубийств превысило месячную норму. Мировые лидеры выразили обеспокоенность, одновременно попытавшись заразить электорат оптимизмом. Скоро выяснилось, что оптимизм, к сожалению, не передается воздушно-капельным путем, не говоря уже о распространении через эфир. Верховные иерархи основных конфессий мудро хранили молчание, выжидая, как повернется дело. Лидеры мелких сект, напротив, вопили кто во что горазд. Словом, было великое смятение умов.

Не в первый раз. Побушевав сколько положено, оно улеглось бы само собой – но ровно через двадцать четыре часа после первого удара гигантская чаша радиотелескопа в Пуэрто-Рико приняла весьма мощный модулированный сигнал на частоте излучения космического нейтрального водорода. Удивительнее всего было то, что тот же сигнал одновременно был принят едва ли не всеми радиотелескопами мира, работавшими в тот момент на прием в дециметровом диапазоне. Ведь не могут же многие десятки «тарелок», работавших по самым разным научным программам, быть направлены в одну точку небосвода! А основной лепесток диаграммы направленности у них узкий, никак не шире луча очень хорошего прожектора. Астрономы роняли челюсти и протирали фланелью враз запотевшие очки. Это что же, сигнал идет сразу отовсюду, как реликтовое излучение, заблудившееся во Вселенной?

Так и оказалось. Дошлые астрономы наверняка попытались бы отыскать анизотропию в загадочном сигнале, как уже давно нашли ее в реликтовом привете от Большого взрыва, да уж очень короток был сигнал. Зато расшифровка его заняла на удивление мало времени.

Сигнал нес в себе не изображение, как вначале полагали, а текст, причем составленный на эсперанто. В конце первой трети XXI века об эсперанто как-то позабыли, и если какой-то язык грозил вытеснить английский, то этим языком был китайский, а никак не искусственное творение Людвига Заменгофа. Текст послания гласил:

«Людям с планеты Земля. Вам предлагается раз и навсегда покончить с разобщенностью, войнами и опасными увлечениями. Мы не оставим вас в покое до тех пор, пока вы не докажете, что действительно являетесь разумными существами или хотя бы способны учиться, будучи направляемы извне. Произведенная нами демонстрация силы имела целью привлечь ваше внимание и никоим образом не являлась враждебным актом. Мы надеемся, что в дальнейшем нам не придется выбирать для воздействия иные цели на поверхности вашей планеты. Желаем успеха».

И только-то.

Попытки наглухо засекретить космическое послание потерпели жалкое фиаско: очень уж много людей оказалось замешано в этом деле, причем людей из разных стран, и слишком уж легким для дешифровки оказался текст. Разумеется, там и сям были назначены расследования для обнаружения источника утечки, но много ли в них толку, если СМИ уже получили свою добычу? В тот же день текст послания стал известен практически всему населению Земли в переводе на десятки языков, включая урду и баньянги.

Разгорелись нешуточные страсти. Послание «братьев по разуму» отдавало дурной фантастикой. Что это – глупая шутка? Невозможно: сколько бы ни было шутников, ни у одного из них нет технической возможности осуществить подобный розыгрыш. Привет от могущественной подпольной организации, добивающейся мирового господства? Тоже невозможно. Да и сверхдержавам это не под силу.

Неужели все-таки иная цивилизация?

Невозможно. Невероятно. Хотя… почему бы и нет? Все когда-нибудь случается впервые. Ученые и шарлатаны принялись с редким единодушием вещать с телеэкранов: да, вероятно, это иная, более могущественная цивилизация. И ничего удивительного. В одной только нашей Галактике миллионы звезд могут иметь планетные системы, похожие на нашу. В обозримой Вселенной сто миллиардов галактик. И после этого вы хотите сказать, что человечество одиноко во Вселенной? Факты против. Более того. Зададимся вопросом, как они нас нашли. Ответ ясен: по радиоизлучению. Радио, телевидение, мобильная связь. Когда радиоизлучение Земли стало заметным для стороннего наблюдателя? Менее ста лет назад. Следовательно, ближайший к нам форпост чужой цивилизации находится не далее ста световых лет от Земли – в предположении, что скорость света чужим не преграда. А если преграда, то не более пятидесяти световых лет. Это рядом! Достаточно полное представление о землянах чужие могли почерпнуть из наших же телепередач. Некогда посланные нами простодушные радиообращения к космическим «братьям по разуму» дополнительно убедили последних в наличии у нас приемников космических сигналов – отсюда и их сообщение на волне 21 сантиметр, то есть на той же самой частоте излучения нейтрального водорода, на какой и были отправлены в космос наши трогательные послания. Всё предельно просто.

Никто, правда, не ожидал, что в ответ «братья по разуму» обрушат на Землю несколько астероидов и пригрозят делать это впредь…

Нигде астроному нельзя было назваться астрономом – били с азартом и гиканьем. Известное дело, эти ученые ни бельмеса не смыслят в практической жизни. Идеалисты хреновы. Если бы они хоть изредка оглядывались по сторонам, вместо того чтоб таращиться на свои звезды, то, пожалуй, заметили бы: вокруг них наблюдается очень немного таких же придурков-идеалистов, как они. А остальные люди кто? Не хищники ли? Не причесанные ли троглодиты с внешним лоском и пещерным мышлением? То-то же. Вот и в космосе, надо полагать, то же самое. Теперь держись – скоро начнется…

Началось не сразу. Прошло целых полгода, состоялись какие-то саммиты, население мало-помалу успокоилось, и почти выровнялись котировки на биржах, прежде чем на Землю свалился седьмой астероид. Досталось пустыне Руб-эль-Хали в Саудовской Аравии, вслед за чем было получено сообщение на той же волне и в той же кодировке: «Констатируем отсутствие прогресса».

Больше ничего. Чуткие уши радиотелескопов зря прослушивали Вселенную. В ней тихо шумел нейтральный водород, излучали космические мазеры, мигали проблесковые маячки пульсаров, кричали на всех радиочастотах облака материи, засасываемые в черные дыры, в ней излучала любая материальная дрянь, только не иная цивилизация. «Братья по разуму» напомнили землянам о своем ультиматуме и дали понять, что шутить не станут. Легонько напомнили, щадяще. Опять в пустыню.

Восьмой астероид вонзился в гренландские льды – вот и до Гренландии дошла очередь. Девятый небесный гостинец свалился в долине реки Укукит в Якутии, истребив в тундре невесть сколько северных оленей и выбив в почве отличную чашу для будущего озера. Теперь удары следовали с интервалом в десять дней.

Десятый удар поразил Джакарту.

Прицельно. В яблочко.

От десятимиллионного города не осталось практически ничего. В густонаселенных пригородах не уцелело ни одного дома. Несмотря на международную помощь, выживших косили эпидемии. Общее число жертв импакта превысило пятнадцать миллионов человек.

Только теперь и поднялся настоящий вой, вздыбился валом и пошел по миру. Уничтожен мегаполис с мусульманским населением! То, что в Джакарте не все жители поклонялись Аллаху, никого не волновало. Кто виноват? Ну ясно – неверные. Бей свиноедов, убей их! Аллах акбар!

На улицах бесновались толпы. Сколько невзначай подвернувшихся неверных было разорвано, сколько правоверных нечаянно задавлено и затоптано – неизвестно. Лагеря террористов ломились от притока добровольцев. Католический Сан-Паулу, стертый с лица Земли десятью днями позднее Джакарты, не произвел никакого впечатления на аллахакбаровцев. Однажды Фрол спросил: раздавались ли в те дни более разумные голоса? Лысый историк не знал. Но даже если и раздавались, то кто услышит шепот за грохотом штормового прибоя?

После Сан-Паулу неизвестные любители швыряться астероидами взяли тайм-аут на сто дней, о чем и сообщили прежним способом. Нет, за сто дней на планете не произошло никаких кардинальных изменений – они при любом раскладе не успели бы произойти.

Но было положено начало.

Астрономы «успокаивали»: только в Главном поясе астероидов, то есть между орбитами Марса и Юпитера, вероятно, находится несколько миллионов космических тел поперечником от ста метров до километра, так что недостатка в «снарядах» у чужих не будет. Вопрос в другом: каким образом они направляют эти небесные глыбы к Земле и наводят их со столь изумительной точностью?

Ответа не было. Госдепартамент США объявил о намерении раздробить или отклонить ядерным взрывом любую космическую глыбу-бродягу, угрожающую падением на Северную Америку. Сейчас же выяснилось, что не все приближающиеся к Земле астероиды могут быть обнаружены существующими средствами. Одновременно в мире поднялась волна возмущения и, пенясь, пошла на Штаты. Характерно, что сами по себе ядерные взрывы в космосе смущали меньше, чем соображение: а ну как отклоненный астероид все-таки врежется в Землю, причинив ущерб отнюдь не Америке, давно привыкшей жить за чужой счет, а иным материкам и странам? Или, что не лучше, свалится в океан? Китай, Россия, Индия и еще десяток стран дали понять: такой шаг со стороны США будет расценен как начало войны – с соответствующими последствиями.

Блеф, он и есть блеф. Последствия в виде войны не наступили. Были совсем другие последствия.

У Фрола ум за разум заходил – столько событий утрамбовал какой-то враг в крошечный отрезок времени! Лысый историк смеялся: ничего, это ты, парень, забежал вперед, тебе сейчас надо империю Траяна изучать, а не вникать глубоко в историю Ста дней… Рановато тебе еще. А может, и вовсе не нужно, это ты потом сам решишь. Главное – что? С тех Ста дней берет начало Экипаж, понял? Не всякие там разобщенные и вечно грызущиеся между собой страны-народы-правители-корпорации, а единый Экипаж космического корабля «Земля». И это главное. Это, если хочешь знать, вообще главное событие с тех пор, как обезьяна слезла с дерева. Понял?

– Понял.

4. Японский энцефалит

Первый год обучения в средней школе оказался самым унылым и тягостным. Зубрежка, муштра, наказания, серые будни – и никакого просвета, ни малейшей искорки впереди. Теоретически, конечно, существовал свет в конце тоннеля, да кто ж разглядит его издалека без мощной оптики? Текли дни, одинаковые, как патроны в обойме или кирпичи в кладке. Лишь однажды младший учебный отряд свозили на экскурсию в Москву – посмотреть кратер. Фрол был впечатлен – противоположный берег круглого озера, возникшего в самом центре бывшей столицы Северо-Евразийского отсека, еле-еле проступал сквозь осеннюю морось. Если бы не вал кратера, опоясавший озеро дохлым удавом, водная рябь казалась бы уходящей в бесконечность. Не верилось, что такую ямищу в земле мог выбить камень (ну ладно, пусть скала) всего-навсего трехсотметрового размера. Окрестности вала на огромном протяжении были усеяны обомшелыми остатками строительных конструкций и поросли молодым березняком.

– После двенадцатого астероида чужие всегда предупреждали за несколько суток о месте очередного удара, – говорил отрядный наставник. – Так было и здесь двадцать три года назад. Московский астероид оказался двадцатым и предпоследним. Личному составу нашего отсека удалось организовать эвакуацию людей и – отчасти – материальных и культурных ценностей, так что ущерб оказался хоть и громадным, но меньшим, чем мог быть. Тэк-с… Кто мне назовет последнюю цель чужих?

Шеренга учеников зашумела и задвигалась.

– Мельбурн!

– Восемь лет назад!

– Не восемь, а уже девять! В две тысячи пятьдесят седьмом…

– Смирно! – гаркнул наставник. – Вы что, Устава не читали? Почему галдите, а не докладываете? Ты, ты и вот ты – вам по наряду вне очереди. По возвращении доложите дежурному.

– Есть… – выдохнули трое.

Остальные скашивали на несчастливцев глаза и прятали усмешки. Фрол тоже. Он уже умел вовремя ловить себя за язык и молчать, когда слова так и рвутся наружу. А нечего им там делать – пусть внутри побудут! Вон в прошлом веке люди прокричали на всю Вселенную о своем существовании – и что вышло? Радио, телевидение, послания «братьям по разуму», ура-ура, а в ответ от чужих прилетел астероид – бамс! Да не один, а двадцать один! И еще неизвестно, будет ли мельбурнский кратер последним. Вряд ли.

Чэнду, Лас-Вегас, Мехико, Бангалор, Исфахан… Фрол хлопал глазами, не в силах понять: как люди могли быть настолько глупы, чтобы изо всех сил держаться за прежнюю жизнь. Она же была плоха! Скверное здравоохранение, голод там и сям, грызня между блоками, странами и корпорациями, поощрение бездельников, извращенцев и пустых крикунов, уничтожение природы, религиозные распри, неустойчивый мир, основанный на балансе сил… Встань на шар и побалансируй – долго ли удержишься, если ты не циркач?

– Людям вообще свойственно цепляться за старое, – вещал лысый историк, когда находил для Фрола время. – Поэтому довольно часто путь к пользе человека лежит через насилие над ним. Ты ведь и сам это видишь и, надеюсь, понимаешь. С толпой труднее, чем с отдельным человеком, ибо она не есть сумма интеллектов составляющих ее людей. С человечеством – еще труднее. Попробуй управлять им, а я посмотрю, как долго ты сможешь сдерживать рвотный рефлекс и как скоро превратишься в мизантропа и подонка. Не всем это дано – разумно управлять Кораблем. Даже лучшие – и те сами не взялись бы, а худших, сам понимаешь, нам не надобно. Чужим пришлось действовать насилием – для нашей же пользы. Теперь человечество – это Экипаж… ну, и еще отщепенцы, которых мало, а со временем совсем не станет. Отклонения они от нормы. В худшую сторону. Потому что всякий, кто отклоняется в лучшую сторону, используется Экипажем к обоюдной пользе… Между прочим, до вечерней поверки пять минут, а у тебя ботинки не чищены. Марш!

И Фрол бежал наводить глянец на ботинки, а в стриженой его голове, теснясь, толкались сотни вопросов. Кто они – чужие? Этого никто не знал. Чего им надо вообще и чего они хотят от человечества? Тут, по крайней мере, имелись гипотезы. Целое поле гипотез. Фрол с презрением отвергал мысль о том, что чужие плеточкой загоняют человечество в райскую жизнь, мешая ему самоубиться по собственной глупости. Нужна им для людей райская жизнь, как же! Небось не дураки. В школе официально проповедовалась иная гипотеза: вероятнее всего, чужие собираются вести войну с другими чужими, а может, уже ведут ее, так что человечество – разумеется, единое, сплоченное и достаточно сильное – со временем пригодится им как союзник. В пользу этой гипотезы говорило, например, то, что никаких ограничений на развитие технологий чужие не накладывали и космические аппараты не уничтожали. Полным успехом завершились первая и вторая экспедиции на Марс, достраивалась циклопическая лунная база «Аристотель», разрабатывались проекты планетолетов дальнего действия, стартовала экспедиция в пояс астероидов, на очереди были спутники Юпитера… Чужие не вмешивались. Играйтесь, мол, в своей песочнице, в Солнечной системе, авось со временем доиграетесь до того, что малость повзрослеете, и вот тогда…

А что тогда? Фрол не был исключением, он тоже не знал, что будет.

Но ведь для чего-то чужие обратили внимание на Землю!

Почему бы просто не спросить их об этом? На какой там радиочастоте?..

Нормальный детский вопрос. Всякий его задавал. И всякий слышал ответ: чужие не ответят. Они вообще никогда не отвечают. Не было случая, чтобы они вступили в диалог. Они лишь сообщают, чем недовольны. И, как правило, наказывают.

Девятилетнее отсутствие наказания в виде прицельно несущейся к Земле космической горы означало: Экипаж несет службу достойно, чужие если и не удовлетворены полностью, то по крайней мере терпят. А если найдут полезным вмешаться, то результаты этого вмешательства отметят все сейсмографы и барографы Земли.

Любое наказание – на пользу, на пользу, на пользу! Это не уставали твердить школьные наставники, и Фрол не спорил – дурак он, что ли? Австрало-Новозеландский отсек захотел себе поблажек и даже почти получил их – но в итоге-то понес наказание. Наверное, за дело. Эвакуированных из Мельбурна людей, знамо дело, где-то расселили, но всему личному составу отсека пришлось потуже затянуть пояса. И поделом – не выпрашивай себе особых условий, не поощряй сепаратизм и расхлябанность!

И все-таки было обидно. Фрол мечтал вырасти и показать чужим, где раки зимуют. Вряд ли в его учебном отряде нашелся бы хоть один шкет, не мечтавший о том же.

А как?

А никак. Пока. Великое слово – «пока»! Оно позволяет надеяться.

Вокруг Фрола все текло своим чередом. Окончился первый учебный год, стремительно пролетели каникулы, и вновь началась однообразная череда занятий. Строевая, физподготовка, эсперанто, естествознание, математика, история, Устав, география, физика, астрономия, школа выживания… Фрол не блистал, но и не числился в отстающих. Обыкновенный середнячок, каких большинство. Лишь лысый историк хвалил его за любознательность.

Никто в отряде не считал Фрола Пяткина ничем, кроме заурядности, а Терентий Содомейко, стихийный лидер, кулаками доказавший свое право быть вожаком, неоднократно лупил Фрола – то ли от скуки, то ли ради интереса: даст ли этот тюфяк сдачи?

Фрол попытался. В тот раз ему досталось больше обыкновенного. Терентий был сильнее, вот и все. И совсем не имел страха. Терпел наказания, сидел в карцере, но не унимался. Правда, однажды он – единственный из отряда – был по приказу свыше взят старшими в испытание на выживание где-то на Севере и спустя две недели вернулся в школу значительно посерьезневшим и притихшим. Лидером он остался, но рук без острой нужды уже не распускал. Казалось, что за две недели он повзрослел по меньшей мере на два года.

В последних числах апреля учебный отряд разделили на три группы, и ту группу, где оказались Терентий и Фрол, высадили с вертолета на какой-то поляне посреди необозримых лесов. Там и бросили, оставив немного еды, чуть-чуть снаряжения, один компас на всех и дав задание: выйти к людям и сообщить о себе. Наставник напутствовал шкетов словами «ну, разбирайтесь тут», пилот помахал ручкой, и геликоптер с надтреснутым ревом ввинтился в небо. А группа осталась. Десять мальчишек – и никого вокруг. Возможно – на километры никого. Возможно – на сотни километров.

Первый час все валяли дурака, даже Терентий. Нахлынула свобода. А-а-а! – вот она. Сколько угодно. От пуза. Один сплошной пряник и никаких кнутов. Счастье в неограниченных дозах. Что хочешь, то и делай. Ну разве не благодать?

Терентий опомнился первым – видать, сказался опыт северного выживания. А ну, вали все сюда! Что делать будем, а? Сколько у нас еды? Та-ак… Понятно. Хорошо бы добраться до людей сегодня, но лучше готовьтесь к ночевке. До вечера еды не будет. Увижу, что кто-то жрет втихаря, – буду бить морду. Пойдем быстро. Кто отстанет – пожалеет, ясно?

– Куда пойдем? – спросил кто-то.

– Туда. – Сверившись с компасом, Терентий указал на юг. – В общем, нам все равно куда, но мы летели на север…

– На запад, – неожиданно для самого себя перебил Фрол.

Словно какой-то бесенок, очень хорошо маскировавшийся в нем до сих пор, высунул мордочку и подал голос. И Терентий, разумеется, отреагировал:

– Заткнись. Пойдешь замыкающим. Возьмешь половину продуктов и топор.

– А почему я?!

– Потому что я так сказал. Будешь спорить?

Фрол ловил на себе взгляды товарищей – все как один насмешливые. Довыпендривался, мол. Тащи теперь тяжести. Поделом дураку.

Фролу хотелось разреветься. Никто не встанет на его защиту. Хватило бы даже одного храбреца – вдвоем можно было навалять Терентию по ушам. Трусы! Каждый ведь получал от Содомейко в глаз – так неужто каждый хочет получать и дальше? Наверное, да. Вон как радуются: не их унизили… Тьфу!

Только и оставалось, что не показать, как обидно. Помогла злость. Фрол шмыгнул носом и поднял на плечо рюкзачок с припасами. Топорик сунул за пояс.

– Ну, скоро вы там?

– Слушать сюда, – веско сказал Терентий, вешая на широкое плечо второй рюкзачок. На Фрола он и не посмотрел. – Идем гуськом. То есть колонной по одному. Не отставать, не теряться. Кому приспичит по нужде – терпеть. Найдем тропинку – пойдем по ней, она выведет к дороге. Найдем сразу дорогу – еще лучше. Где дороги, там и люди. Пошли.

Конечно, он повел группу на юг, как и собирался. Фрол понуро плелся последним. Топали часа два и успели устать, прежде чем Терентий распорядился насчет привала. По пути нашли было одну тропку и, радостно галдя, двинулись по ней, но она затерялась в подлеске. Терентий стал мрачен, поглядывал на часы, торопил. Пять минут привала – и снова марш-марш! Шли по-прежнему на юг. Чем дальше, тем чаще блуждали в сырых буреломах. Роскошный хвойный лес сменился корявым лиственным убожеством. Попадались овраги с пятнами снега на дне. Солнце уползло за лес и, поскольку чудес не бывает, продолжало падать к горизонту. Вымотавшийся личный состав не роптал лишь потому, что Терентий объявил: на сегодня хватит, ищем место для бивака и ночуем.

И ведь нашел! Унылые осины сменились мрачными елями, а ели – веселыми соснами. Очередной пригорок кончился песчаным обрывом – снизу его глодала речка. Черт знает, что это была за речка, но вода казалась чистой, а место – подходящим для ночлега.

Терентий умел делать эрзац-нодью из трех бревен. Шестерых он отправил на поиск и валку сухих сосен, остальным велел рубить и таскать лапник. Подгонял, ругался, рассыпал подзатыльники, кое-кого подбодрил хорошим пинком. Шевелись, сачки! Замерзнуть решили? Ночь будет холодная. Что, сил нет? Врешь, есть силы! Всем работать, пока еще светло!

И сам работал так, что с носа капал пот, а на закате еще успел слазать на верхушку большой сосны и обозреть окрестности. Слез с вестью: кругом одни леса, не видно ни деревень, ни дорог, вообще ничего.

У него уже и решение было:

– Завтра будем строить плот. Скатим вниз десяток стволов и свяжем, веревка у нас есть. Река – это даже лучше тропинки. Где река, там и деревни. Не встретим деревню – встретим мост, а значит, дорогу. Ясно?

– Рыбаков еще можно встретить, – подобострастно добавил кто-то из подхалимов.

– Точно.

Ночь и правда выдалась такая, что не замерзли насмерть только благодаря нодье. Туман над рекой выпал толстым инеем. Крупные, как фонари, немигающие звезды таращились с неба равнодушно и страшно. В лесу кто-то хрустел валежником и временами взрыкивал – не то медведь, не то кабан. Но жарко горели смолистые стволы в нодье, и блаженное тепло согревало и убаюкивало. Правда, спалось все равно плохо: мерзли то ноги, то голова, смотря как лечь на колючий лапник. Тоскливо урчало в желудках: Терентий распорядился пустить на съедение лишь четверть и без того невеликих запасов. Ворочались. Мычали и вскрикивали во сне. Терентий не выставил дежурного и вообще притих – спал, наверное.

Утром Фрол обнаружил: Терентий не спит, а тихо мается, держась обеими руками за живот. Терентию было худо. Он попытался встать, и его вырвало.

Целую минуту Фрол хлопал глазами, пока не сообразил разбудить остальных. Еще целый час понадобился, чтобы понять: Терентию не станет лучше. Это не отравление вчерашними консервами. Это «острый живот» – Фрол краем уха слыхал о таком термине. Слыхал и о том, что хуже нет, когда эта напасть прихватывает человека, обретающегося вдали от врачей и больниц.

Двое-трое были озабочены, как и Фрол. Остальные радовались: тому, что на остатках нодьи можно быстро разжечь дымный костер из лапника и погреться, что скоро взойдет солнце, что в рюкзаках еще осталась провизия, а главное, что «пахан» бессилен и никто не погонит работать натощак, награждая обидными словами, если не пинками…

В этом они ошибались. Свободы вам? Дудки. Наверное, впервые в жизни Фрол по-настоящему «завелся». Наорал. Пригрозил. Смазал по уху нытика, отвесил хорошего пинка лентяю. Заставил шевелиться.

– Строим два плота, понятно? Первый – маленький, из трех бревен. Это для меня и Терентия. Надо его в больницу. Потом стройте для себя второй плот. Старший в команде… ну вот ты. Дело серьезное. Кто будет отлынивать, потом пожалеет, ясно? Не слышу!

– Ясно…

– За мной!

Свалить толстую сосну ленточной пилой само по себе не так-то просто, а надо было еще распилить ствол на три бревна, дотащить их до реки, спустить на воду так, чтобы не уплыли, связать… Солнце уже стояло высоко, когда Фрол отчалил. Он сидел на плоту верхом, свесив в воду босые ноги, и правил длинным шестом. Посередине плота, закатив глаза, тихо стонал Терентий.

Он не умер, несмотря на перитонит. Часа через три осатаневший от борьбы с неповоротливым плавсредством на крутых речных меандрах Фрол увидел впереди заводь, а за ней деревню. Терентия немедленно и без возражений увезли на первой же частной машине, потому что какому же члену Экипажа охота сполна ощутить на себе действие наименее приятных параграфов Устава? Фрол остался. К вечеру подгребли и остальные.

В школе Фрола сдержанно похвалили. «Типичная особь бета, – было записано в его личном деле. – Хорош на подхвате. В случае необходимости может взять на себя роль лидера и успешно справиться с ней, но лидерства избегает».

Если бы Фрол увидел эту запись, он, наверное, вознегодовал бы: какая еще особь бета? Почему бета? И тогда ему, возможно, объяснили бы на доступном уровне, что он хорошо устроился. Во-первых – не омега и даже не гамма. Во-вторых, на альфу он не тянет, альфа – это Терентий Содомейко. А в-третьих, быть бетой выгодно. Особь бета лишь чуть ниже альфы по рангу, а успевает в жизни куда больше, ибо не особенно борется за лидерство и не ответственна за безопасность стаи. Альфам больше позволено, но зато и достается им по полной программе. Альфу-бабуина съедает леопард. Радуйся, парень, что ты не альфа!

Примерно так могли бы – чисто в теории, конечно, – объяснить Фролу, кто он такой. Но он и в глаза не видел своего личного дела, а потому никто ничего ему не объяснил. Просто-напросто продолжилась школьная жизнь, иначе именуемая обучением перспективных резервистов, а чаще просто службой.

В сентябре курс выживания в лесах повторили, усложнив задание: не просто выбрести к каким угодно людям, а выйти в указанную точку, пройдя более ста километров. Дали командира из старшеотрядников, который тут же назначил своим заместителем Терентия, естественно. Ну и пусть. Фрол не был в претензии, да и отношения со стихийным лидером у него наладились. В целом прогулка вышла что надо: в меру устали, в меру померзли и поголодали, зато вышли куда надо в срок и даже с песней. Замечательная получилась прогулка. А что подвернул ногу и слегка охромел – пустяки. Дотерпел ведь и группу не задержал.

Так думалось семь дней. А на восьмой Фрол слег с жутким ознобом и адской головной болью. Ртуть прыгнула вверх так резво, будто хотела выскочить из градусника на волю. Удивленная медицина диагностировала энцефалит летне-осенний, он же комариный, он же японский. Удивляться было чему: прежде эта зараза никогда не покидала Дальнего Востока, а вот поди ж ты – объявилась на Русской равнине. Что тут сказать? Только то, что чудеса иногда случаются, и не всегда приятные. Впрочем, кому как. На медицинский нонсенс радостно набросились инфекционисты, настрочив в итоге кучу статей и инструкций. Единственный, кому было решительно наплевать на то, что его случай войдет в анналы, был сам Фрол.

Но энцефалит – он и в Африке энцефалит, и лечить его известно как. Трижды в день злодей в белом халате колол Фрола толстой иглой, вводя за раз полный шприц. Приготовившийся было помирать и не очень жалевший о том, Фрол с удивлением понял: он выздоравливает. Жар спадал, боль в голове рассосалась, только мысли путались.

Странные то были мысли, если они вообще попадали под определение «мысли». Сны наяву? Видения? Может быть. Фрол не знал, что с ним происходит и к добру ли это. Он просто болел, точнее, выздоравливал. Это ведь лучшее, чем может заняться больной, не так ли?

Но внутри него что-то происходило.

5. Реинкарнация

В тот год среднерусское бабье лето оборвалось, как отсеченное бритвой. Три дня валил снег и превратил Тверь в подобие Чукотки. К югу не тянулись – суматошно мчались косяки перелетных птиц, ошалевших от такого свинства со стороны природы. На полуголом тополе каркала, протестуя, растрепанная ворона и уже час не могла успокоиться. Внизу под окном снегоуборочная машина жевала сугроб. Мухи в домах и те сдохли.

Фрол смотрел в окно и видел совсем другой снег – ровное белое поле на месте широкой замерзшей реки, впадающей, как он точно знал, в недалекое замерзшее море, заснеженные речные острова, шапки снега на торчащих тут и там гранитных валунах, на дощатых крышах крепких поморских изб, на лапах столетних елей. Виделись лодки, вытащенные на берег, и очень широкие в бортах деревянные суда, вмерзшие в лед. Фрол откуда-то знал, как они называются: кочи. Он понятия не имел, из каких глубин памяти внезапно всплыло это слово. Да и хранилось ли оно там?

Фрол не удивлялся. Мерещится всякая ерунда – ну и ладно. На то и температура за сорок, чтобы снились сны наяву. Энцефалит – гадость. Он поражает мозг, причем головной, что особенно досадно. Ну и чего же ждать от мозга, пораженного воспалением, кроме галлюцинаций? Это пройдет.

Но температура упала, а галлюцинации не проходили. Иногда Фрол видел себя крепким дылдой в идиотском кургузом кафтане и белом, как мучной червь, парике, а иногда – грузным толстомордым дядькой с гусиным пером в мясистых пальцах. Он тоже носил парик и кургузый кафтан, а главное, разговаривал на ужасно архаичном диалекте. Хуже того, он сочинял на нем стихи – тоже ужасные, но почему-то всем нравящиеся. Вообще это был деятельный мужик, интересующийся, кажется, всем на свете, исключительно упертый в достижении цели, крутой нравом, силач и выпить не дурак. Его глазами Фрол смотрел на удивительный мир готических крыш маленьких немецких городков, пышных столичных дворцов и регулярных французских парков, тесных штолен, змеящихся по рудным жилам, убогих академических кабинетов с тяжелой мебелью и лабораторий, больше похожих на подвалы и сараи, каковыми они чаще всего и являлись. Он смотрел на пламя в горнах и огненное стекло, льющееся из громоздкой печи, на реторты с неизвестными порошками внутри и искрящие при грозе проволоки. В своих видениях Фрол боялся дождя, поскольку знал, что сидящий на его крупной голове парик с глупыми буклями обсыпан не дорогой пудрой, а обыкновенной пшеничной мукой, купленной в бакалейной лавке, и, намокнув, явит собой жалкое и смешное зрелище. Смеяться над ним было опасно, но Фрол все равно не желал, чтобы над ним смеялись.

Его окружало необъятное море дураков. Были дураки безвредные, они могли лишь отнять толику времени, но в общем не стоили специального внимания, и были дураки умные, если природную хитрость можно назвать умом. Произрастая во всех сословиях и нациях, они встречались повсеместно. У них не было иной цели, кроме захвата новых территорий и укоренения на них. Ими, как колючкой, зарастала тропинка к Истине. Как правило, они были респектабельны и выглядели, да и говорили гораздо убедительнее, нежели он, ученый мужик в прожженном кислотой кафтане, с толстомясым лицом и ясным смыслом в глазах. Не раз он отвечал им кулаками, о чем впоследствии жалел, но проходило время, и чешущийся кулак вновь сам собой прикидывал: в каком месте ему лучше соприкоснуться с физиономией очередного умного дурака?

Встречались и умные подлецы, их следовало особливо опасаться, не давая им спуску при малейшем промахе с их стороны. Не подмял такого – он тебя подомнет, уж в этом-то он талант отменный. Посему при первой возможности – бить насмерть!

Получалось и так, и сяк. Чаще – так себе.

Во сне Фрол бредил попеременно то на латыни, то на архаичном немецком восемнадцатого столетия, то на таком же допотопном русском. К счастью, бред был негромким и прошел мимо ушей медперсонала, но все же приходил тихий улыбчивый психиатр, задавал больному вопросы. Фрол каким-то образом понял: этому дяденьке лучше не говорить лишнего. Яркие и подробные повторяющиеся сны? Да, бывают. И только. Кстати, они случаются все реже. Я выздоравливаю, да? Когда меня выпустят?