В половине первого в ведомстве приемов поставок, закупок и транспортов полагается перерыв для завтрака. Бакулин, делопроизводитель, издавна привык закусывать в «Торжке», среднем из первоклассных ресторанов, где, однако, кормят хорошо, кабинеты светлы и удобны, а прислуга расторопна и почтительна. Как и всегда, швейцары угодливо устремляются к Бакулину, притворяясь страшно обрадованными его приходу, величая его по имени-отчеству и с благоговением принимая его шляпу, палку и пальто. А в коридоре низко склоняет перед ним стриженую голову всегдашний слуга, высокий, худой, длинноусый Яков, и, перебрасывая салфетку из правой руки под мышку, вполголоса сообщает:

– Тут вас спрашивает господин Рафаловский…

– Знаю… Мы условились.

– Так что я осмелился пригласить их в ваш кабинет.

– Ладно. Ты у меня, Яков, золото.

– Рад служить, Сергей Ардальоныч…

Далеко вытянув перед собой руку, открывает лакей дверь кабинета и, пятясь в сторону, пропускает Бакулина. Рафаловский, толстый большой помещик с обрюзглыми бритыми щеками, изборожденными красными жилками, и с седой щетиной на жирном подбородке, неуклюже валится сначала боком на диван, а потом тяжело встает из-за стола.

– Вы точны, как часы на Пулковской обсерватории, – говорит он, протягивая огромную мохнатую руку, украшенную бриллиантом величиной в каленый орех.

– Это у меня еще от военной службы осталось. Привычка, – улыбается Бакулин. Помещик опять валится на диван и вытирает мокрое лицо платком.

– И жарко же сегодня, просто наказание. Точно Сахара какая-то!

– Да, печет… Дай бог урожая. Я рад… Как у меня в парничках канталупы растут, – один восторг… Аромат какой неподражаемый!