ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Даже интересно, что после темы судьбоносной – детство писателя, мы говорим о пижонстве Аксенова.

АЛЕКСАНДР КАБАКОВ: А это тоже судьбоносное…

Е.П.: Да, я полагаю, что его стиль, одежда, и не только одежда, много могут сказать о нем. Я здесь очень надеюсь на тебя, потому что, извини, ты тоже пижон, тряпичник. Потому что у тебя…

А.К.: Хорошо, я тряпичник. Какой я тебе тряпичник?! Я вообще моду не признаю.

Е.П.: Извините, пожалуйста, Александр Абрамович.

А.К.: И прошу впредь…

Е.П.: Все, все, я признаю, полностью разоружился. Я только хочу сказать, что у тебя тоже, как и у Аксенова, цепкая память на детали, на названия, одежды в том числе. То есть внимание к вещному миру вообще.

А.К.: Да, это есть. Но что касается Васи – он был при этом странным образом невнимательным к вещам, я бы так сказал, меньше определенного масштаба.

Е.П.: Интересное наблюдение. Ведь его, наоборот, упрекали многие за внимание именно к мелочам.

А.К.: У меня есть этому, настаиваю, невниманию к мелочам объяснение. Когда Вася перестал быть сыном советского начальника, у которого было много всяких вещей, игрушек например, он стал сиротой, у которого не было ничего. Бедные люди не помнят деталей, потому что у них ничего нет, нечего помнить…

Е.П.: Ну как это у них ничего нет?

А.К.: А что, у Васи игрушек было много? Тряпичный львенок – он его на всю жизнь запомнил.

Е.П.: Вот именно! У бедных вещей мало, вот они их и запоминают. Я не могу сказать, что жил в богатой семье, но я, например, помню прекрасно с шестилетнего возраста свои вельветовые штаны, которые застегивались на…

А.К.:…пуговичку под коленкой?

Е.П.: Совершенно верно, на пуговичку под коленкой. Вельветовые, и цвет их помню, такие коричневатые. Что ж мне еще помнить, если не их? Именно потому, что небогатые, все запоминалось. Так что твое объяснение твоему же наблюдению, что Вася был невнимательным к особо мелким вещам, не проходит.

А.К.: Ты был небогатый, а он был нищий. Надо отдавать себе отчет: когда он по родственникам скитался, он нищий был, у него не было ничего. У него не было игрушек или почти не было игрушек.

Е.П.: По-моему, если прочитают это родственники Аксенова, они обидятся. Его дядя был не разнорабочим, он был все-таки преподаватель чего-то там, какого-то марксизма-ленинизма.

А.К.: Его, когда взяли Павла Васильевича, погнали с работы.

Е.П.: Но все-таки, если у мальчишки была крыша над головой, то были и игрушки, хоть какие-то. Львенка, правда, у него в детдоме в первую ночь украли.

А.К.: Вот я и говорю… А игрушки развивают в человеке внимание к мелким вещам, они мелкие сами, они соразмерны мелкому человеку. И Васе в детстве было не на чем развивать такую память. А возникла и развилась эта память на вещи, в том числе и мелкие, у Васи, когда он стал подростком и юношей. Когда он стал стилягой. Потому что из этого и возникали стиляги – из неприятия окружающего мира и его мелких, даже мельчайших вещей. И потом Васино это стиляжество стало знаменитым. Спроси у среднего читателя: Василий Аксенов – кто такой? Это знаменитый человек, писатель и стиляга. Это просто вторым идет после писательства.

Е.П.: Чтобы все понять, достаточно посмотреть на фотографии Василия Павловича за многие годы. И на них видно, что он, конечно, стиляга. Но мне кажется, что вообще-то он не был типичный стиляга…

А.К.: Вот это правильно и довольно тонко. А был типичный – знаешь кто?

Е.П.: Кто?

А.К.: «Комсомолец примодненный» – это оголтелых стиляг выражение. И это было определение не нравственное, тем более не политическое, а чисто стилистическое, эстетическое, внешнее. В моей молодости было, и до меня было. «Комсомолец примодненный» – это что такое? Так, на вид не придерешься, комсомолец: костюмчик, галстучек, причесочка… А посмотришь внимательно – а причесочка-то с коком!

Е.П.: Во-о как…

А.К.: С небольшим, но коком. А небольшой кок – это, между прочим, куда круче, как теперь говорят, чем большой, потому что большой носили только сумасшедшие, оголтелые, которые по Броду, по Пешков-стрит, то есть по улице Горького в Москве ходили взад-вперед и больше ничем не занимались, ничего собой не представляли. И вкус у них был так себе, не вкус, а только протест – вот, не хочу быть как все вокруг. А небольшой кок носили студенты Гарварда. И костюмчик – вроде наш он, костюмчик, да не наш, а съездили его сшить в город Таллин, который теперь пишется с двумя «н» вопреки правилам не только русской, но и всякой человеческой орфографии, да, в Таллин съездили, и он весь совершенно не наш костюмчик. А то это и вообще чудом долетевший из самого города Нью-Йорка костюмчик от Brooks Brothers – чудом, через двадцатые руки – и осевший на таком счастливчике… А такой скромный, вроде бы и наш костюмчик, понимаешь?..

Е.П.: Совершенно верно, и ботиночки соответствующие. Гэдээровские ботиночки или чешские.

А.К.: Вот и видно по тебе, что ты маленький мальчик сорок, значит, шестого года рождения, и сиди, когда старшие говорят. Не было в конце сороковых в нашем обращении ни гэдээровских, ни чешских ботинок «Цебо»… А было две вероятности. Либо это были ботиночки «на тракторах», иначе говоря, «на манной каше», то есть знакомый сапожник наклеивал пластину сантиметра в три из белого каучука на подошву обычных ботинок. Но это был дурной вкус, был свой дурной вкус у стиляг. Либо надо было пойти в магазин «Военторг» и использовать совершенно противозаконные методы, а именно: уговорить старшего лейтенанта, который там что-то себе покупал. Милый такой молодой человек, красивый, прилично одетый, как я сказал, примодненный комсомолец, подходит и говорит: «Товарищ старший лейтенант, мне же не продадут, у меня же офицерского билета еще нет, я вот пока только в медицинском институте учусь в Ленинграде, возможно, попаду врачом на военно-морской флот, вы мне не купите, вот денежки, на ваш офицерский билет форменные морские ботинки?»

Е.П.: Что за ботинки?!

А.К.: Сейчас узнаешь… Ну, старший лейтенант покупает ботинки, а ботиночки-то эти хоть советского изготовления, а почти ничем не отличаются от хороших американских, которые теперь малосведущие люди называют стиль инспектор, и которые на самом деле называются “wings type”, то есть «типа крыльев», и которые в те времена назывались «шузы с разговорами». Ну, с узором таким на носах… Конечно, кто побогаче или у кого родители ездили за границу бороться за мир, те могли и настоящие американские заполучить. Можно было в случае удачи и фарцануть у иностранца, изловив его возле гостиницы… Но мы говорим не о профессорском сынке и не о бездельнике уличном, а о сыне «врага народа», студенте-медике с литературными интересами, да? Какие у него были возможности? С помощью подручных материалов создавать неброский, университетский гарвардский стиль… Я этого ничего точно не знаю, я это, так сказать, реконструирую, насколько вообще знаю такую среду и то время… А Вася-то как в воду глядел! Готовился – и попал-таки в американский университет…

Е.П.: Ну, я же говорю, ты тряпичник. Я вот этого не знаю ничего.

А.К.: Правильно, премного вам благодарны. За хорошую работу всегда получаешь по роже.

Е.П.: Ты же сам себя называл барахольщиком. И вот какие детали замечаешь, я вполне верю в эту сцену.

А.К.: То есть я ее, конечно, придумал, но она реально могла быть. Итак, что получается? Вася стал пижоном, стилягой, и вот с того времени он начинает запоминать вещи. В детстве этой памяти не было, поэтому мелкие вещи детства он не помнит и ошибается часто, в сочинениях ошибается. А вещи, соразмерные взрослому человеку, он хорошо помнит и никогда в них не ошибается.

Е.П.: Ты, наверное, прав, потому что он сам об этом пишет. О том, что он стыдился джинсов, которые из американской посылки во времена ленд-лиза получил, он смотрел на джинсы с отвращением потому, что это была рабочая спецодежда, вместо шевиотовых нормальных штанов ему дали джинсы. То есть понятно, что он тогда ничего такого, что отличало бы его от других ребят, никаких вещей, полных мелких интересных деталей, не хотел. Интересно, как он выглядел до пижонства?