Сколько уже говорено-переговорено о том, что менталитет народа определяют природные условия! Оно и неудивительно, кто ж не знает, что бытие определяет сознание. Каковы климатические и географические условия нашей уникальной страны, вы можете прочитать в моей «Истории отмороженных», там все это достаточно подробно изложено и разжевано. А здесь я хочу немного сместиться от природы к человеку, от «отмороженных» к «истории».

Глава 1

Проклятье Русской равнины

Мы чужие на этом празднике жизни. Который и праздником-то назвать – большое преувеличение… Мы чужие на этой земле. Она никогда не была нам матерью, а лишь мачехой – суровой и несправедливой.

Наши предки пришли в эти края с запада, из Центральной Европы примерно в VI веке нашей эры, выдавленные нашествием азиатских орд с юга. Не выдержав напора этой азиатской саранчи, славяне пошли на восток, где им почти никто не противостоял. На великой равнине, которая позже получила название Русской, жили совсем дикие финно-угорские племена, еще даже не сменившие охоту и собирательство на земледелие. Поскольку охота и собирательство менее эффективный и более примитивный способ эксплуатации среды, один квадратный километр территории может прокормить меньше охотников, нежели земледельцев. Соответственно, аборигенов было гораздо меньше, чем оккупантов, поэтому первые были легко элиминированы вторыми.

Сбежавшие от сильного противника и победившие слабого, наши предки вошли в это молчаливое бескрайнее пространство и огляделись. Что же они увидели?..

Они увидели бесконечные, тянущиеся на тысячи и тысячи километров леса. На севере этот зеленый океан тайги сменялся редколесьем и тундрой. Туда соваться со своими земледельческими навыками было вовсе бессмысленно. Южнее хвойные леса сменялись смешанными, а затем резко обрывались в степь. Степь – это то, что надо. Степь – мечта земледельца. Тут чернозем – жирный, плодородный слой почвы толщиной до двух метров! Но, увы, степь была уже заселена кочевниками – дикими, агрессивными, мобильными. Пришлось осваивать леса, расчищая их.

Теоретически это терпимо. Европа ведь тоже когда-то была сплошным лесом. А потом стала сплошной равниной. Европейские леса были вырублены людьми и превратились в поля, плодородные сельскохозяйственные угодья. Увы, Русской равнине повторить путь Европы не удалось. Почему?

Потому что здесь был совсем другой климат и совсем другие почвы. Про климат я распинаться не буду. Я уже сделал это в упомянутой выше книге. Напомню лишь в двух словах, что, в отличие от Западной Европы, на новой родине славян среднегодовая температура падала не только по мере продвижения на север, но и по мере удаления на восток. В результате после завоевания огромной евразийской империи русские констатировали, что их родина на две трети состоит из вечной мерзлоты. Это, как вы понимаете, не особо способствует земледелию.

И распределение осадков на Русской равнине ему также не способствовало. Дело в том, что в Западной Европе дожди идут в течение лета равномерно. А в средней полосе России основная масса осадков выпадает во второй половине лета. То есть небольшое естественное колебание погоды может привести к тому, что в начале лета, когда растущим злакам особенно нужна вода, случится засуха, а осенью урожай может быть просто залит дождями. Зона рискованного земледелия во всей своей красе!

Третьим фактором, мешающим земледелию, были русские почвы. Подзол! Дрянь. Бедная земля. Никудышная.

Скудость природы вылилась в вековое отставание России. И демографическое, и экономическое, и политическое. Механизм понятен. Сельское хозяйство – базис тогдашней цивилизации. Фундамент. Дурной фундамент общества – дурное общество. Из одного зерна русским в их суровых условиях удавалось вырастить три, в то время как западноевропейцы выращивали четыре-пять. Треть пашни русским приходилось выделять для выращивания семян, в то время как в Европе на это уходила одна четвертая или одна пятая часть земли.

Поначалу, когда аграрные технологии были достаточно примитивными, разрыв между Европой и Россией не был столь катастрофическим. Но по мере прогресса и совершенствования технологий европейцам удалось резко повысить урожайность. Природа и мягкий климат этому способствовали. Российские же климат и почвы были менее отзывчивыми, здесь урожаи росли медленнее. И разрыв начал увеличиваться.

В XVI–XVII веках в Европе на одно посеянное зерно выращивали уже 6–7, а в Англии даже 10 зерен. А что означает повышение урожайности до 10 зерен на одно посеянное? Во-первых, сам по себе рост продукта за счет повышения урожайности, во-вторых, рост продукта за счет «экономии земли». Там, где раньше приходилось четверть пашни выделять на посев семян, теперь можно было на семена выделять одну десятую земли. А разница между четвертью и одной десятой шла в «чистый плюс» и тоже давала урожай 1:10.

Возьмем для удобства расчета нормальный европейский урожай 1:8. И сравним его с хорошим русским урожаем 1:4. Разница вовсе не в два раза, как может показаться! Русский имеет 3 зерна, которые может потребить (одно нужно выделить на семена), а европеец имеет 7 зерен плюс дополнительное зерно с экономии в пахотной площади. То есть разница почти в три раза. Но в России урожай 1:4 считался хорошим, а 1:5 – рекордным; средний же держался на уровне 1:3, в то время как в Европе 1:8 было обыденностью, а урожаи 1:10 в той же Англии не только не были рекордными, они даже не были редкими, их добивались регулярно.

Что это все означает?

Это означает, что русский крестьянин, имеющий ничтожный прибавочный продукт, может прокормить меньшее количество «нахлебников» – управляющих, ученых, солдат, художников, поэтов, писателей… То есть Россия менее эффективна в цивилизационном смысле. Американский профессор Ричард Пайпс по этому поводу писал: «Цивилизация начинается лишь тогда, когда посеянное зерно воспроизводит себя по меньшей мере пятикратно». То есть Россия, где урожай 1:5 был редкостью, дотягивалась до цивилизации только кончиком носа, привстав на цыпочки и задрав подбородок.

Пайпсу вторит голландский историк Слихер ван Бах: «В стране с низкой урожайностью невозможны высокоразвитая промышленность, торговля и транспорт».

Поднимая урожаи, Европа ускоренным темпом производила людей, не занятых в тупом производстве продовольствия, а занимающихся более интересными вещами – наукой, торговлей, мореходством, ремеслами, написанием и печатанием книг, производством бумаги для книг, строительством трансатлантических кораблей и высоких каменных сооружений и, соответственно, инженерными расчетами…

Тот же Слихер ван Бах отмечает: «Уже до 1800 года были регионы, где значительная часть населения находила свои ресурсы вне агрокультуры: в промышленности, торговле, мореплавании или рыболовстве. Голландия и Фландрия довольно рано должны были обрести неаграрную структуру… Согласно переписи 1795 года, такая провинция, как Оверейссел, уже не была аграрным регионом: только 45 % населения было сельскохозяйственным».

В Англии, где благодаря теплому Гольфстриму урожаи достигали 1:10, уже с середины XVIII века доля аграрного сектора в национальном продукте страны начала стремительно сокращаться – «на 20, затем на 30, затем на 40 %», – пишет Пьер Шоню в книге «Цивилизация Европы»:

«Если труда восьми человек… едва достаточно для пропитания десятерых, не может быть никакой индустриальной революции: всякая индустриальная или коммерческая революция при таких условиях неизбежно обречена на провал…»

Для сравнения: в России XVIII века горожане составляли не 40 и не 20, а всего 3 % населения.

Где живут «нахлебники» – все эти художники, ремесленники, ученые, которые могут позволить себе не работать в поле, а покупать продукцию у крестьян? В городах, естественно. Город – производитель цивилизации. В то время как село – производитель еды.

На западе Европы города становились центрами ремесел, культуры, науки, торговли. В России же городское население росло медленнее, а сами города имели не столько торговое, сколько военное значение. Крепость или острог на рубеже державы для защиты от кочевников – вот зачем строился город в России. Для военного гарнизона и проживания чиновничества, собирающего налоги, а не для торговли и уж тем более науки.

Короче говоря, развитие городов в России, во-первых, отставало от их развития в Европе, а во-вторых, носило искаженный характер. Страна попала в своего рода замкнутый круг – низкие урожаи делали предложение прибавочного продукта слишком малым, а небольшое количество «нахлебников», потребляющих этот продукт, в свою очередь, представляло собой слишком узкий рынок, чтобы стимулировать огромную массу крестьян применять новейшие агротехнологии. А если крестьянин не имеет денег (деньги можно получить только в городе, обменивая на них свою продукцию), значит, он не стимулирует развитие городских ремесел: ремесленникам некому продавать свой товар – нет рынка! В результате крестьянин вынужден вести натуральное хозяйство, тратя время не на свое основное дело – производство продуктов питания, а производя для себя одежду, обувь, предметы быта и труда. Таким образом, нищета потребителя оборачивалась нищетой производителя.

В средневековой Европе рост городов самым естественным образом стимулировал повышение урожайности (заставлял крестьян применять новые агротехнологии), а рост урожайности, в свою очередь, давал дополнительный продукт, с помощью которого могло прокормиться больше «нахлебников», что еще сильнее стимулировало рост городов, то есть развитие рынка и науки. Образовалась положительная обратная связь, вызвавшая взрывной рост городов в Европе. То есть взрывной рост цивилизации. Города изобретали новенькое и закидывали изобретения в село, которое на них поднимало урожайность. Чем больше было изобретений, тем быстрее росла урожайность. Чем быстрее росла урожайность, тем больше было горожан и, соответственно, изобретений.

«И российский помещик, и российский крестьянин смотрели на землю как на источник скудного пропитания, а не обогащения, – пишет Ричард Пайпс. – Да и в самом деле, ни одно из крупных состояний России не вышло из земледелия… В России вся идея была в том, чтобы выжать из земли как можно больше, вложив в нее как можно меньше времени, труда и средств… Общеизвестная "безродность" русских, отсутствие у них корней, их "бродяжьи" наклонности, столь часто отмечаемые западными путешественниками… в основном проистекают из скверного состояния русского земледелия, то есть неспособности главного источника национального богатства – земли – обеспечить приличное существование».

Землю русский крестьянин ненавидел. Главной его мечтой было сорваться и уйти. Но куда? Городская площадка узка, а сорваться мешало крепостное право. Так и жили – без перспектив, скрипя зубами, в тоске, нищете и беспросветности.

Любопытно, что эта неукорененность, эта готовность сорваться с места и уйти в сторону сказочного штампа – «за тридевять земель», где «кисельные берега и молочные реки», – сохранялись в русском характере аж до самого излета крестьянской эпохи – до середины XX века. В сплошь обмундированном, насквозь милитаризованном Советском Союзе сталинской поры один из советских писателей с гордостью отмечает родовую черту советско-русских: «У нас умеют садиться на поезда и уезжать за тысячу верст, не заглянув домой».

Европа – дом. Россия – пространство.

В Европе отказались от сохи, заменив ее плугом, еще в Средние века, а русский крестьянин до середины позапрошлого века пахал сохой. Почему? Ведь плуг дает лучшее качество обработки земли и, соответственно, лучший урожай? А потому что плуг требует большей тягловой силы и большего времени обработки. А у русского крестьянина нет ни того, ни другого. У него и вегетативный период короче, а потому надо успеть вспахать хоть как-нибудь; и скот полудохлый, потому что полгода стоит в зимнем стойле, к весне питаясь уже соломой с крыши… Все попытки помещиков завезти в Россию породистый европейский скот заканчивались одинаково – породистые голландские буренки быстро вырождались в тутошних условиях. Ну и какое мироощущение может быть при таком раскладе? И какая власть?

Интересно проследить за тем, как эволюционировала эта самая власть, как она развивалась от самых ее «одноклеточных» форм. Причем проследить, попутно разрушая мифы, по сию пору сидящие в русских головах.

Характерная особенность исторического процесса в России заключается в том, что, в отличие от Запада, где власть, идеология и собственность оказались разделенными, у нас они срослись в единый уродливый нарост. Благоприятные для земледелия условия Западной Европы быстро размножили население, которое вступило между собой в конкурентную борьбу на ограниченной площадке. Конкуренция социальных образований в виде герцогств, княжеств, феодов, королевств и прочей евромелочи сыграла самую благоприятную прогрессорскую роль. А неплохие урожаи позволяли прокормить и ученых, и скульпторов, и воинство, и правителей, и торговцев. Тесные торговые связи породили многочисленный класс людей, ни к жрецам, ни к воинам, ни к правителям, ни к крестьянам не относящийся, – людей, разбогатевших на торговле. Они – не власть, не потомственная аристократия. Но они имеют силу. Силу денег! А сила денег требует и политической силы, политического влияния. Усложняющееся общество порождает все более сложные механизмы взаимодействия – в виде юридического права. Деньги ограничивают власть силы… Наконец, появляется класс людей, не имеющих ни земли, ни товаров, но живущих исключительно головой, – адвокаты, журналисты, писатели, инженеры… Им тоже нужно представительство во власти, чтобы защищать свои экономические интересы! Так западный мир через буржуазные революции постепенно вкатывался в современность.

Таким образом, власть и собственность в Европе были разделены, конкуренция обеспечивалась, а вот миропонимание, напротив, было общим, поскольку общей была идеология – христианство. И при этом идеология была независимой от национального правителя. Идеологический глава сидел в Ватикане и никакой властью, кроме моральной, не обладал. Зато мог отлучить от церкви особо зарвавшегося барона. Это создавало некое общее смысловое пространство, которое и послужило зачатком грядущего объединения Европы.

А что же в России?

У нас все было не так. В России торговцев – кот наплакал: в условиях малого прибавочного продукта нечего и некому продавать. Зато пространства – до хрена! Крестьяне – потомки славян-переселенцев – ведут свою неспешную жизнь в глухой деревне, а где-то там, далеко, в укрепленных острогах и кремлях живут грабители, которые приезжают за данью. Но можно не платить. Можно сняться и уйти. Воля! Леса бесконечны. Тем более что поначалу славянские колонисты, которых еще и русскими назвать было нельзя, вели примитивное подсечно-огневое земледелие. Вы, конечно, помните, что это такое. Расчищается от леса пространство, из бревен делаются избы, а кустарник, пеньки и прочий валежник поджигаются. Затем на этом черном, выгоревшем пространстве сеют. Никакой особой обработки земля не требует: не знавшая зерна и насыщенная золой, она дает достаточный для прокорма урожай. Подпитаться можно грибами и ягодами, рыбой и диким медом. Правда, из-за бедности почв надолго этой земли не хватает – через несколько лет урожаи резко падают, и нужно сниматься с места и уходить на новое. Не проблема – тайга бесконечна! Так и расползалась будущая Россия на север и на восток. Нужда гнала.

Однако если с краю ойкумены можно было уходить все дальше в леса, к Тихому океану, то что было делать тем, кто «в серединке»? Там уже начинало окукливаться государство. Там уже приходилось окончательно оседать и менять технологии эксплуатации природы на более щадящие – переходить на трехполье. А что такое оседлость? Это уязвимость. Тебе уже некуда бежать от грабежа, от дани, от налогов. А с грабежа начинается государство. Бандитское «крышевание» – иллюстрация государства в миниатюре. Бандит отнимает у тебя часть тобой заработанного, а взамен берет на себя обязательства по защите от других бандитов.

Откуда же взялись на Руси бандиты, положившие начало государству? Они были пришлыми. В океан бесструктурного и первобытного крестьянства вторглись скандинавские дружины и начали его постепенно покорять, сами того не особо желая. Мы все в школе проходили «Слово о полку Игореве», у нас в памяти остались полузабытые древнерусские князья – Олег, Игорь, княгиня Ольга какая-то… Мы уже не помним, чем они знамениты и что делали, зато твердо знаем, что они занимались междоусобицей и были вполне русскими. Это верно лишь отчасти. Они не были русскими в том смысле слова, который мы в него вкладываем сегодня. Они были шведами. Да-да, первые русские – это шведы. А мы – те, кого в современном мире называют русскими, – потомки покоренной шведами туземной народности. При этом в силу бедности земли и, соответственно, народа, ее населявшего, норманнские захватчики первое время даже не испытывали особого желания покорять здешние места. Они пришли сюда с другой целью…

Дело в том, что ухудшение климата, начавшееся в VIII веке, повыдавило со Скандинавского полуострова, как пасту из тюбика, местное население, обильно расплодившееся в теплую эпоху конца VII – начала VIII века. Викинги добрались аж до Гренландии и Америки в поисках новой жизни, а уж Европу буквально затерроризировали. Они осаждали Рим, высаживались на юге Франции и на Балеарах, брали Лиссабон и Севилью. Викинги доходили до Константинополя и Арабского халифата. Пришли они и на Русскую равнину.

Варяги были народом разбойным и судоходным, а потому сначала обосновались по озерным северам – в первую очередь на Ладоге, а потом начали перемещаться на своих драк-карах по рекам на юг. Они освоили водные артерии и начали торговлю с осколком Римской империи – Византией. Варяжские купцы вели эту торговлю, опираясь на ряд крепостей, сооруженных по рекам. Вот такая была точечная колонизация: острог, где сидел иностранный оккупант скандинавского происхождения, то есть, по сути, командир гарнизона, а вокруг – океан леса с проплешинами, на которых копошились какие-то невзрачные славянские варвары. Варягов не интересовала скудная местная земля, едва дававшая прокорм аборигенам, они ограничились сбором дани с ближайшего населения – для содержания гарнизона крепости. Это были две совершенно разные культуры, что видно по характеру захоронений: варяжские сильно отличаются от славянских того же периода.

Одним из городов, основанных северными разбойниками, был Киев. Иными словами «отец городов русских» был на самом деле городом шведским. А человек, известный нам как князь Олег, который стянул в одно плечо торговый перегон Новгород – Киев, на самом деле носил скандинавское имя Хельг. Много позже, когда завоеватели постепенно «ославянились», в летописях скандинавские имена были заменены славянскими. Именно поэтому Хельг стал Олегом, Хельга – Ольгой, Ингвар – Игорем, а Вальдмар – Владимиром. Было это сделано из идеологических соображений или имена изменились сами, ославянившись по созвучию, сейчас сказать сложно. Но тот факт, что колыбель русской цивилизации принадлежит вовсе не русским, российских патриотов и прочих славянофилов всегда очень напрягал. Это вылилось в длительные и нервные дискуссии «норманистов» с «антинорманистами»: последние силились доказать, будто взлету русской цивилизации русские вовсе не обязаны западным пришельцам. Однако знаменитый историк Георгий Вернадский (сын всем известного академика Вернадского, введшего понятие ноосферы) уверен: «Не может быть сомнения, что в девятом и десятом веках под именем "русские" (русь, рось) чаще всего подразумевались скандинавы». В подтверждение он приводит несколько любопытных фактов.

В 839 году к императору Людовику в составе византийской делегации прибыло несколько «русских», как их называли византийцы. Однако сами эти «русские» упорно называли себя шведами.

В византийском договоре 911 года, который империя заключила с «русскими» (в лице князя Олега), перечислялись имена «русских» послов – все сплошь скандинавские.

В 945 году византийский император Константин Багрянородный написал книгу «Управление империей», в которой названия днепровских порогов южнее Киева даны на славянском и «русском» языках. Так вот, как отмечает Вернадский, «большинство "русских" названий обнаруживают скандинавское происхождение. Следовательно, неоспоримым является то, что в девятом и десятом веках название "русь" употреблялось по отношению к скандинавам. А если так, то вся полемика между норманистами и антинорманистами основана на недоразумении со стороны части последних, и все их усилия в лучшем случае можно назвать донкихотством».

Иными словами, имя этой земле и проживающему на ней народу было дано «оккупантами». Точно так же, как завоеватели франки, вторгнувшиеся в Галлию, дали ей новое название – Франкия, или Франция. Варяги не только основали главные русские города, но и были вместе со своими дружинами совершенно отдельным социальным слоем, или, как называет этот слой Пайпс, «обособленной кастой», которая просто собирала дань с туземного населения.

С тех пор вся история России похожа на матрешку: это история «вложенных» народов, или «народа в народе», – серой крестьянской массы и узкой пленки правящей элиты, которая и говорила на другом языке, отличном от языка массы, – сначала на шведском, потом на французском. Они существовали, практически не пересекаясь. Вернее, пересекались не больше, чем человек и обслуживающие его микроорганизмы в желудочно-кишечном тракте. У меня и моих микробов нет общего смыслового пространства. Я хочу, чтобы мои микробы, которые питают меня, перерабатывая куски пищи в усваиваемые молекулярные соединения, жили хорошо. Но лишь потому, что они – мои рабы и кормильцы. Иногда я не прочь приглушить их водкой – в порядке развлечения.

Итак, норманнские завоеватели, выдавленные климатической невезухой с родного полуострова, понастроили городов-укреплений на водных артериях и занялись торговлей, ибо земля сия была скудна и использовалась в основном как транзитное пространство. Через какое-то время, однако, торговая лафа начала заканчиваться. Расплодившиеся по югам кочевники стали мешать торговле, а европейские христиане постепенно начали теснить арабов, освобождая от них Средиземное море. А поскольку морская перевозка со времен Адама дешевле сухопутной, центр тяжести постепенно вновь сместился туда. И норманнским оккупантам пришлось переходить на подножный корм, все больше обращая внимание на ту скудную землю, где стояли их города и которой раньше они мало интересовались. Вот тогда-то и началось постепенное ославянивание варягов, которые начали растворяться в местном этническом океане и дали ему свое имя – «русские».

Способ управления территорией, сложившийся при этом, историки называют вотчинным или деспотическим. Это означает, что и территория, и люди на ней воспринимаются князем как неотчуждаемая личная собственность, доставшаяся от отца. Такой способ управления начался с норманнских дружин и их «блок-постов» на торговых путях. Начался как военно-оккупационный, да таким и остался на протяжении веков, несмотря на этническое растворение оккупантов. Слившись с местным населением этнически, власть не слилась с ним граждански.

Как отмечает уже упомянутый исследователь, в России «государство не выросло из общества… Оно росло рядом с обществом и постепенно заглатывало его по кусочку». Он имел в виду, что безграничная власть норманнского «пахана» распространялась только на захваченную им территорию и его рабов. А вокруг был безграничный лес с вольным населением, платящим дань или не платящим ее вовсе. То есть сначала природа была покорена земледельцами, не объединенными в государство, а живущими родами, племенами и семьями. А затем состоялось вторичное покорение этой «оживленной» природы чужеродной властью. И те привычки, которые князья-паханы выработали, безраздельно управляя своими поместьями, уделами, вотчинами и рабами, они переносили на покоряемую дикую вольницу. А прибавочный продукт, производимый землей, был слишком скуден, чтобы заявить о себе политически, как это случилось в Европе, где крестьянство разживалось городскими деньгами, и множились на деревенских харчах самостоятельные городские граждане вольных профессий…

Российский самодержец искренне считал, что страна принадлежит ему на правах собственности – вместе с населением. И даже богатый вельможа называл себя при обращении к государю «царским холопом» – точно так же, как, обращаясь к богу, называл себя «рабом божиим», искренне полагая бога своим всевластным господином, а себя – его вещью.

(Строго говоря, политические процессы, аналогичные западноевропейским, шли и в России, но, в силу климата, более «замороженно». В результате этого Россия всегда отставала от Европы на шаг-другой, и об этом мы еще поговорим. А пока, забегая вперед, скажу лишь, что последним рецидивом «русской болезни» по имени деспотизм был сталинизм, проявившийся в острой тиранической форме. Все снова было сосредоточено в одних руках – власть, закон, имущество, идеология.)

Очередной гирькой на ту же рабскую чашу легло и татаро-монгольское нашествие, включившее в среде русских властителей отбор «на худших» – на самых подлых, самых жестоких по отношению к собственному населению, самых беспринципных.

Татаро-монголы действовали на Русской равнине так же и по тем же причинам, что и прежние завоеватели – викинги. Если плодородный Китай, например, был ими оккупирован, поделен и заселен, то скудные русские почвы и русские леса в этом смысле никакого интереса для степняков не представляли. И потому монголы ограничивались здесь «командировками» с перманентным сбором дани. Даже крупных гарнизонов в русских городах они не держали, доверяя проводить оккупационную политику по отношению к своему народу самим русским: дань они поручили собирать тем, где лучше знал сии бедные пределы и потому мог выжать с населения максимум, – местным князьям. При этом ярлык на княжение получал тот, кто больше обещал ограбить своих соотечественников, а недовольным, не стесняясь, грозил татарской плеткой. И не раз бывало, что приходили на Русь татары, ведомые русским князем, – усмирять русских сепаратистов.

Наиболее ярким примером такого отбора на худших стал князь Александр Невский – еще один миф отечественной истории, раздутый церковью, патриотической историографией и лично товарищем Сталиным.

Глава 2

Настоящий татарин

Церковь назначила этого предателя и палача святым; Сталин велел снять про Невского кино и нашлепал орденов его имени. Гвоздь мифа был так плотно вбит в народную голову, что и по сию пору имя Александра Невского развевается, как знамя русского патриотизма. Многие Невского ценят не меньше, чем Сталина, и в 2008 на телеканале «Россия» его даже назвали символом нации. Весьма символичный символ! Любит русский человек ярмо и того, кто это ярмо ему надевает, благоговейно называет «Хозяин». Так и говорят: «Хозяина нам нужно… Хозяина не хватает…» Напомню, что тогда, в 2008 году, Сталин едва не выиграл титул «Имя России» у Невского. Два Хозяина…

Однако более объективные и менее ангажированные патриотической тусовкой ученые (и западные, и российские), считают Невского предателем своего народа. Историк Алексей Волович отмечает: «Практически вся европейская историческая мысль сводится к тому, что "именно коллаборационизм Александра по отношению к татаро-монголам, предательство им братьев Андрея и Ярослава в 1252 году стало причиной установления на Руси ига Золотой Орды". Мало кто может отрицать, что именно Александр Невский способствовал 240-летнему рабству великороссов. Именно он повелел народу покориться Золотой Орде без борьбы».

Аналогичного мнения придерживается и английский историк Джон Феннел, подробно аргументируя его в своей книге «Кризис средневековой Руси: 1200–1304». О том же пишут историки Данилевский, Белинский, Афанасьев… Любопытно, что даже в советской историографии Александр Невский считался предателем до 40-х годов XX века. Но потом товарищ Сталин решил иначе: ему нужен был хоть какой-нибудь русский полководец, разбивший немцев, и на эту историческую должность был назначен Александр Невский. Так предатель отечества стал спасителем отечества. Для сталинской эпохи такие пируэты, такие превращения черного в белое – не редкость.

А ведь изображаемый отечественной мифологией как защитник Руси, Невский фактически был не просто предателем и капитулянтом, не просто «власовцем» той эпохи, а еще и изувером, не единожды заливавшим русские города кровью соотечественников, осмелившихся поднять голову против татарского ига. Пообещавший ободрать Русь как липку и заслуживший тем самым у Батыя одобрение и ярлык на великое княжение, князь Александр с восторгом принялся за дело. И начал свою деятельность с предательства родного брата. Это у них в роду, видимо…

Дело в том, что Александр был сыном князя Ярослава Всеволодовича, который княжил в суздальской земле. Когда Батый пришел на Русь, папа Александра сопротивления захватчикам не оказал, а с готовностью сдался и начал с оккупантами активно сотрудничать, выполняя полицейские функции и собирая дань для татар с русских земель.

В знак того, что он будет честно выполнять свою работу и никогда не изменит любимому Батыю, Ярослав Всеволодович даже отправил своего родного сына Александра, который в будущем получит кличку «Невский», аманатом (заложником) в Батыев стан. Так что воспитывался Александр не в русском, а в татарском духе, проведя в Орде часть детства и всю юность. Если обратиться не к канонизированной церковью и подправленной советскими историками биографии Невского, то окажется, что Александр попал в Орду совсем мальчишкой и прожил там, воспитываясь в семье Батыя, одиннадцать или тринадцать лет. Мало кто знает, но Александр так проникся татарщиной, что стал даже приемным сыном Батыя и названным братом батыева сына Сартака.

Для того чтобы подогнать биографию Невского под Невскую битву, официальные биографы состарили князя на десяток лет, записав годом его рождения 1220-й. Однако исторический анализ показывает, что в реальности сын Ярослава Всеволодовича Александр родился в 1230 году (плюс-минус год) и, соответственно, ни в какой Невской битве участвовать не мог просто по малолетству. А уже в 1238 году он отправился жить в Орду. И просидел там аж до 1249 (по другим данным – до 1252) года, о чем сохранились исторические свидетельства очевидцев.

Если бы, как того хотелось официально-церковной историографии, Александр действительно родился в 1220 году и уехал в Орду восемнадцатилетним юношей, он никак не мог бы стать названым братом Сартака. Дело в том, что монгольский обряд братания с надрезанием рук, смешиванием крови с кумысом и питьем этого розового пойла в знак вечного братства проводился только в детском или подростковом возрасте. А с шестнадцати лет человек там уже считался взрослым мужчиной.

Кроме того, сын Батыя Сартак должен был быть примерно одного возраста с побратимом. Когда же родился Сартак? Точно это неизвестно, в энциклопедиях указана только дата его смерти, но попробовать вычислить можно, что и сделал историк Владимир Белинский путем нехитрых рассуждений. Отец Сартака Батый появился на свет в 1208 году, значит, его старший сын мог родиться лет через двадцать, то есть в 1229–1231 годах. Все сходится…

Иными словами, в Невской битве, которая состоялась в 1240 году, Александр Невский не мог принимать участие по двум причинам: во-первых, ему тогда было всего 10 лет, а во-вторых, он в это время пил розовый кумыс с Сартаком. По тем же причинам не участвовал он и в битве на Чудском озере в 1242 году. Впрочем, сожалеть об этом не стоит, поскольку ни та, ни другая битва не были не только судьбоносными для России, но и вообще сколь-нибудь заметными. Битва на Неве была мелкой стычкой с пришлыми шведами, высадившимися на берегу. И участвовало в ней менее трехсот человек с обеих сторон. Сколько погибло шведских «туристов» неизвестно, а с нашей стороны потери составили двадцать человек.

Битва на льду Чудского озера с немцами также прошла незаметно для русских летописей и была упомянута лишь немецкими источниками, которые отмечают потерю двадцати рыцарей – то ли убитыми, то ли провалившимися в этой «битве» под лед. Причем, что интересно, эти немцы вовсе не «напали на Русь», а просто преследовали отряд русских, вторгшихся в их владения слегка пограбить, и догнали грабителей на Чудском озере, где и произошла стычка…

Таким образом, участие Александра Невского в этих раздутых для важности сражениях было придумано в более поздние времена, по всей видимости, при Екатерине II. Тем не менее справедливости ради нужно отметить, что впоследствии Александр, выросший и сформировавшийся в степи, впитавший все обычаи степняков, их державный дух и всю свою жизнь татарам беззаветно преданный, не только собирал для Орды дань и подавлял антитатарские выступления русских, но и защищал окраины огромной татаро-монгольской империи от западных соседей. Именно этот факт – защиту Северного улуса ордынской империи (чем фактически являлась тогда Русь) историки-патриоты и ставят Невскому в заслугу!

Надо сказать, институт заложничества был широко распространен с самых древних времен. Одним из самых известных заложников был греческий историк Полибий, который еще с юности был отправлен в Рим вместе с сотней других знатных отпрысков греческих семейств – в знак смирения покоренной Греции. Тому, что Полибий, выросший в знатной римской семье, стал римлянином, удивляться не следует: ребенок, проведший детство в некоей среде, этой средой неизбежно пропитывается, что естественно, – это обычная биология, нормальный приспособительный механизм, выработанный эволюцией для адаптации потомства. Дети всех теплокровных легко обучаемы, потому что в их поведении заложено подражание. Эффект Маугли… Именно поэтому выросший с детства в Орде Александр Невский стал ордынцем. А кем еще он там мог стать? Не волком же…

А его папенька тем временем вовсю работал на Орду. Работой Ярослава Всеволодовича по обиранию Руси Батый остался весьма доволен, и в 1242 году даже повысил его, посадив на киевский престол, то есть назначив главным князем всех русских князей. Правда, до Киева папа Александра Невского так и не доехал, скончавшись в дороге.

Опуская незначительные подробности, скажу, что через несколько лет часть русских князей, сговорившись, решила выступить против татар единым фронтом. В этот тайный союз вошли брат Невского Андрей, правивший в Ростове, князь Даниил Галицкий и Ярослав Тверской. Они предложили вступить в их антитатарский союз и Невскому, позабыв, что тот давно перестал быть русским по духу и отатарился в Орде по самое дальше некуда. Невский кивнул и тут же сдал всех с потрохами, включая родного брата.

За это предательство хан назначил Александра князем Владимирским и дал ему войско – по сути, карательный отряд во главе с мирзой Неврюем, который пришел на Русь и навел там огненного шороху. Было угнано в рабство множество людей и сожжена уйма деревень; каратели полностью уничтожили Переяславль… Это был первый раз, когда Александр Невский пришел на Русь с карательными отрядами неприятеля. Но не последний. Любые проявления русского сепаратизма Невский карал самым жесточайшим образом, устраивая в покоренных татарскими руками городах массовые казни и зверские пытки – сажал на кол, выдирал людям глаза, отрезал носы («оному носа урезаша, а иному очи выимаша»).

И этот человек стал у нас святым и защитником отечества!

Не раз со своей дружиной, усиленной татарскими войсками, Невский ходил усмирять Московию и Новгородчину. Он провел не менее пяти карательных экспедиций, в которых «федеральные» войска подавляли русский сепаратизм в Ростове, Ярославле, Суздале, Владимире. Невский буквально заливал кровью свое отечество. Любопытно, что антитатарское восстание в Новгороде возглавил сын Александра Невского Василий, назвавший отца предателем. Новгородское восстание Невский подавил, а собственного сына пленил.

Удивительно, что советские коммунисты, почитавшие Карла Маркса как одного из главных столпов своей религии, предпочитали не замечать слов основоположника об Александре Невском. А Маркс как раз охарактеризовал его как «смесь татарского заплечных дел мастера, лизоблюда и верховного холопа». Сей «спаситель земли русской», как его именуют уже официальная историография и церковь, настолько «любил» русскую землю, что из одиннадцати лет своего правления почти половину времени провел в Орде, а не в своем улусе, ибо степная жизнь и степные обычаи были ему намного ближе.

Для того чтобы русские исправнее выплачивали Орде дань, татары руками Невского провели в Суздале и на Новгородчине перепись населения, обложив каждого переписанного подушным налогом и запретив покидать «место прописки» без разрешения оккупационных властей. По сути, закрепостили население. Это вызвало в Новгороде возмущение, поскольку Новгород татарами покорен не был. Батый этот город не взял. Новгород был покорен для татар Александром Невским.

Итальянский путешественник Иоанн де Плано Карпини, посетивший Русь в 1246 году, в своей книге «История монголов» так характеризует перепись, проведенную Невским: «Пересчитал, приказывая, чтобы каждый, как малый, так и большой, даже однодневный младенец, или бедный, или богатый, платил такую дань… Шкуру медведя, одного черного бобра, одного черного соболя, одну черную шкуру… И всякий, кто не даст этого, должен быть отведен к монголам и обращен в их раба». Книга Карпини была издана у нас в 1911 году, когда русские историки относились к Невскому довольно прохладно, не зная, что почти через сто лет этот паразит станет «лицом России»…

А за что же церковь назначила его святым? По двум причинам…

Вольные дети степей были язычниками и потому спокойно относились к разным богам. Ум язычника, в отличие от ума монотеиста, привычен к множеству богов и легко может принять еще одного – жалко, что ли? К тому же мудрые ханы Орды понимали: ничто лучше религии не сможет удержать покоренные народы в повиновении. И по этим причинам были весьма веротерпимыми. Больше того, они сами, как губка, впитывали в себя чужие религии. Так, например, сын Батыя и названый брат Александра Невского Сартак стал христианином.

После первых неприятных эксцессов, сопровождавших завоевание, татары освободили русскую церковь от налогов, объявили о неприкосновенности церковного имущества и в ярлыке от 1279 года запретили критиковать православие под страхом смерти: «Кто веру их похулит, то ничем не извинится, а умрет злой смертью». Исследователь православия Е. Шацкий пишет по этому поводу: «Если действовавшие ранее в русских землях законы не особо развязывали церкви руки для террора против своих идейных противников, то теперь положение изменилось». Церковь сполна воспользовалась татарским ярлыком для окончательного искоренения язычества и ересей на Руси. Скажем, владимирский епископ Серапион громогласно объявил, что божьи законы допускают сжигать языческих волхвов, тогда как до татарского нашествия подобных случаев практически не было.

Фактически период татаро-монгольское ига, которое ярмом легло на простой народ, для церкви был периодом расцвета. Монастыри росли, как на дрожжах: если в домонгольский период их на Руси было построено около ста, то в период ига – более четырехсот! И практически во всех процветало повальное пьянство, обжорство и разврат.

А церковь – в обмен на такие любезности со стороны татар – проповедовала покорность татарскому игу и творила молебны за здравие ордынского владыки в полном соответствии с ханским ярлыком, который гласил: «Мы пожаловали попов и чернецов… Да правым сердцем молят за нас Бога и за наше племя без печали благословляют нас…» И они благословляли, объясняя народу, что всякая власть – от бога, в том числе и власть басурманских нехристей. Церковь не погнушалась даже провозгласить святыми правнука Чингисхана Дайра Кайдагула под именем «святого Петра, царевича Ордынского», а также правнука владимирского баскака Амырхана. В Архангельском соборе Кремля справа от алтаря вы увидите изображение этого святого татарина…

Второй причиной, по которой Невский удостоился стать святым, была та роль, которую он сыграл в разрушении наметившегося единения Европы и Руси. Это очень важный момент! Дело в том, что в ту пору раскол, приключившийся между православием и католичеством, мог «зарасти». Блиставший тогда в Юго-Западной Руси князь Даниил Галицкий, в отличие от Александра Невского, не покорившийся татарам, а продолжавший с ними сражаться без помощи своего северного соседа, начал политику сближения с Европой. Он склонял к «европейскому выбору», то есть к принятию католичества, и Невского, что в перспективе могло благоприятно сказаться на истории России, сблизив ее с Европой. В самом деле, какая разница, какую веру исповедовать – католичество или православие, учитывая, что Русь все равно крестили насильно – огнем и мечом, а здесь насилие было бы стократ меньшим, поскольку переход к другому подвиду христианства не есть коренная смена веры, а лишь мелкая ее корректировка. Но эта мелкая корректировка могла коренным образом и в лучшую сторону повлиять на судьбу страны. Увы, Орде и примкнувшему к ней Невскому (не говоря уж о самой православной церкви) было выгоднее держаться православной традиции, а не шагать в Европу…

Как тут не согласиться с одним из героев романа Солженицина «В круге первом», который говорит, что, не допустив на Русь католичество, Невский обрек Россию на многовековое рабство…

И все равно Невский у нас – святой и спаситель отечества! А все попытки его разоблачения наталкиваются на хор оголтелых патриотов, которые, брызгая слюной, зачитывают какие-то церковные святцы с описанием многочисленных подвигов этого «героя». Прав был историк Ю. Афанасьев, заявивший: «Сегодняшнее мифологическое сознание воспримет известие о том, что князь фактически являлся "первым коллаборационистом", совершенно однозначно – как антипатриотическое очернительство»… Афанасьеву буквально вторит английский историк Джон Феннел: «Какие выводы можно сделать из всего, что мы знаем об Александре, его жизни и правлении? Был ли он великим героем, защитником русских границ от западной агрессии? Спас ли он Русь от тевтонских рыцарей и шведских завоевателей? Диктовалось ли его самоуничижение, даже унижение перед татарами в Золотой Орде самоотверженным стремлением к спасению Отчизны? Те факты, которые можно выжать из имеющихся источников, заставляют серьезно подумать, прежде чем ответить на любой из этих вопросов утвердительно».

…Если вы полагаете религиозный фактор несущественным для экономического и политического развития страны – ну, в самом деле, какая разница, католичество или православие, если и то и другое – христианство, а отличия лишь в мелкой догматике, – я вам советую просто пересечь границу Черногории и Хорватии. Или в любом другом месте перешагнуть православно-католическую границу. Вы сразу увидите, как разительно меняется местность. Как разительно меняется психология. Экономика. Быт… Ленивая, расхлябанная, бедная, грязная, семейственная, теплая, сентиментальная православная Черногория. А сделал шаг – и попал в собранную, прилизанную, преуспевающую, вежливую, но холодную католическую Хорватию. В Черногории вас примут на рынке как брата, улыбнутся, похлопают по плечу, сердечно поговорят и подсунут среди десятка свежих яиц пару тухлых. А если вы старичку-продавцу потом выскажете претензии, он вас искренне не поймет: «Что ж тут такого, у меня внуки, и свежие яйца я своим внукам в первую очередь даю, разумеется. А поплоше – на продажу. А как иначе? Не обманешь – не продашь…» А в Хорватии с вами брататься на рынке не будут, могут даже не улыбнуться. Но и гнилой товар не продадут. Деловые отношения. А не сердечные.

Еще шаг севернее, и мы попадем в протестантизм. Там еще четче, еще холоднее, и еще богаче. Самые развитые страны мира – протестантские. Потом – католические. Потом – православные. Потом – мусульманские. Жаль, что Россия не протестантская страна, правда?..

Ну, и раз уж речь у нас зашла о татарском иге, русских князьях, православии и святых, нельзя не вспомнить и еще одного святого князя, боровшегося с татарами, – Дмитрия Донского.

Глава 3

Второй шанс

В детстве я очень любил читать толстую художественную книжку «Зори над Русью». В ней рассказывалось о героической борьбе благородного московского князя Дмитрия Донского против татаро-монгольского ига. Книжка мне тогда казалась написанной прямо по историческим событиям, ведь то же самое мы и в школе проходили!

Каждый грамотный русский человек знает, что для истории нашей страны означает Куликовская битва. Большой патриотический праздник! Первая победная битва объединенных Москвой русских земель и русских ратей против «злых татаровей». Дмитрий Донской побил хана Мамая, положив конец игу!

Кое-кто, у кого память получше, вспомнит и подробности: засадный полк, бой Пересвета с татарским богатырем Челубеем. Можно еще чуть-чуть напрячься и выудить из памяти святого Сергия Радонежского, который перед битвой благословил Дмитрия на ратный подвиг, а также тот факт, что Куликовской битвой Дмитрий не руководил. Перед боем он снял с себя княжеские доспехи, переодевшись простым ратником. Последнее толкуется патриотической историографией как великая скромность князя. Историки без квасного угара в голове задаются, однако, трезвым вопросом: вообще-то офицер или политрук, сорвавший с себя погоны и переодевшийся солдатом, поступает, мягко говоря, некрасиво, а грубо говоря, совершает воинское преступление, за которое одна дорога – под трибунал. Так неужели князь Дмитрий настолько не верил в победу и боялся попасть в руки Мамая? Вопрошающие отчасти правы: боярин Михаил Бренок, с которым князь поменялся своими приметными доспехами и который стоял под княжеским штандартом, был татарами замечен и изрублен насмерть. Выходит, Дмитрий просто дезертировал таким образом?

Но вопрос о странном переодевании князя – мелочь, если присмотреться ко всем другим странностям этой битвы. Ну, например. Можно ли считать победу на Куликовом поле избавлением Руси от ига, если еще сотню лет после этого русские продолжали платить татарам дань? Если нельзя, в чем тогда пафосный «прикол» этой битвы? Если можно, что тогда такое «избавление от ига»?

Известно, что на стороне Донского бились татарские полки. Как они оказались в составе русского войска? И почему в «объединенную русскую рать» Донского не прислал войска ни один из тех князей, которые не были в непосредственном подчинении Дмитрия, а привели свои дружины только его «подвассальные» мелкие князьки типа князя Владимира Серпуховского? На помощь Москве не пришли ни Смоленск, ни Новгород, ни Тверь… Даже собственный тесть Дмитрия, князь Нижегородский, и то не пришел на помощь зятю. Более того! Князь Рязанский пошел воевать против князя Дмитрия, то есть за Мамая, правда, на один день опоздав к месту стычки. И русские войска с запада тоже не успели к битве. Вот только спешили они не на помощь Дмитрию Донскому, а на помощь Мамаю…

Далее… Если вы откроете изданную в 1834 году книгу русского историка, действительного члена Петербургской академии наук Александра Черткова под названием «Описание древних русских монет», то в главе «Монеты Великого княжества Московского» увидите монеты той поры. Вот как их описывает Чертков: «На монетах Вел. Кн. Василия Димитриевича и отца его (Димитрия Донского) Г. Френом прочтено: "Султан Токтамыш Хан, да продлится его жизнь!" Ученый ориенталист полагает, что [изображения]… на русских монетах были выставляемы для облегчения им хода в землях, подвластных Монголам». Для того была напечатана надпись или для другого, неясно, но ясно другое: на сталинских деньгах не могло быть Гитлера – врагов на собственных монетах не печатают. Почему же тогда «боровшийся с Ордой» московский князь нашлепал на своих монетах здравицы ордынскому хану?

И почему после победы над Мамаем князь Дмитрий тут же поспешил доложить об этом татарскому хану Тохтамышу? Тохтамыш и Дмитрий Донской обменялись поздравлениями, посольствами и подарками, о чем свидетельствуют Симеоновская и Рогожская летописи. Чуть позже Тохтамыш продолжил дело Донского и окончательно добил Мамая в битве на реке Калке… Так почему ордынский хан Тохтамыш поздравил русского князя с победой «над Ордой», и кто вообще такой этот Тохтамыш? В Орде что – два хана было? И почему Тохтамыш, который поздравил Дмитрия с победой над Мамаем, через два года пришел и сжег Москву? Отчего историк Афанасьев в одном из интервью сгоряча бросил: «Если бы самому Дмитрию Донскому сказали эти слова – "освобождение от татар", – он бы с ума сошел… Ничего даже близкого к "освобождению от татар" у него в голове не было»?

Словам историка можно поверить, учитывая, что своим взлетом Московское княжество было обязано как раз татарам: именно они выдавали московским князьям – потомкам коллаборациониста Александра Невского – ярлык на великое княжение, то есть назначали их ответственными за сбор дани со всех русских земель. Естественно, к вороватым рукам Москвы при этом кое-что прилипало. Москва богатела и прибирала под себя окрестные земли, действуя где лаской, а где кнутом.

Далее… Отчего Дмитрий Донской был канонизирован, то есть произведен в святые, только совсем недавно – в 1988 году? Не оттого ли, что в свое время он был проклят патриархом и отлучен от церкви?

Наконец, порывшись в литературе, можно отыскать и вовсе удивительные сведения – что в войсках Мамая татар вообще не было! А были фряги (генуэзцы, то есть итальянцы), ясы и аланы, черкасы и половцы, печенеги… Да и сам Мамай татарином не был. А был он самым натуральным половцем и христианином, причем, по некоторым сведениям, католического образца. Более того, ханом он тоже не был. Он был обычным темником, то есть военачальником Орды в ранге примерно генерала. Темник – русское название татарского туменбаши. «Тьма» на старорусском означает «десять тысяч», то есть темник, или туменбаши, командовал туменом – десятью тысячами всадников. Кроме того, помимо воинского звания темник, Мамай имел еще и гражданскую должность – беклярбек.

Беклярбек – это управляющий улусом, то есть областью или владением Золотой Орды. Половец Мамай был наместником Орды в Крыму и Северном Причерноморье, на территории современной южной Украины – там, где всегда жили половцы. И князь Московский тоже был наместником Орды, только на территории Руси, где жили русские. Оба татарских прислужника – выходцы из местной администрации. Дмитрий имел ярлык на великое княжение от имперской канцелярии и, стало быть, являлся беклярбеком Северного улуса.

Чувствуете, как изменилась ситуация? На Куликовом поле, оказывается, столкнулись не Русь с Ордой, а два татарских беклярбека, причем оба христиане. Такое бывало и раньше. Христианину Дмитрию, князю Московскому, уже доводилось воевать со своими собратьями по вере – рязанским князем Олегом, тверским князем Михайлой. Русские князья, стараясь подмять под себя соседа, часто мочалили друг друга, причем порой при поддержке татарских войск, что мы уже видели на примере благородного Александра Невского. Вот и на Куликовом поле на стороне Донского были татары. А на стороне Мамая никаких татар не было.

Так что же там на самом деле произошло? Вопрос требует прояснения.

О ту пору среди размножившихся наследников Чингисхана началась грызня и усобица, как это ранее случилось на Руси среди без меры расплодившихся русско-варяжских князей. Между наследниками шла подковерная и открытая борьба за трон, и в этой мутной воде всплыл наверх усилившийся воевода Мамай. Он был инородцем в Орде, в его жилах не текла кровь Чингисхана, поэтому с точки зрения ордынцев никакой легитимностью он не обладал и сесть на ханский трон не мог. Но ему очень хотелось! Поэтому Мамай посадил на ордынский трон свою марионетку – Абдуллу, одного из наследников Чингисхана.

Мамай, играя подставной фигурой Абдуллы, чья несамостоятельность ни для кого не была секретом, объявил своим врагам войну. Ничего иного ему не оставалось: ханы Большой Орды притязаний Абдуллы (читай Мамая) не признали, и началась многолетняя гражданская война внутри великой империи. Узурпатору Мамаю пришлось воевать аж с девятью ханами Большой Орды. Военная удача была переменчивой; Мамаю удалось продвинуться до Волги, и он даже несколько раз брал ордынскую столицу – Сарай, но потом оставлял ее.

Понимая, что в империи его никогда не признают ханом, Мамай в поисках союзников обратил свой взор на запад, к родным христианам, и задружился с Европой – с Великим княжеством Литовским, Генуей, Венецианской республикой (имея в своем улусе Крым, где издавна были греческие и римские колонии, ему было нетрудно наладить торговые и политические связи с Апеннинским полуостровом).

За всей этой бучей внимательно смотрели из святой Руси соперничающие князья, каждому из которых хотелось урвать ярлык начальника Северного улуса и право собирать с русских дань для татар, чтобы часть потока, как водится, прилипала к ладоням.

На Москве о ту пору сидел князь Дмитрий – потомок Александра Невского. Он сел на московский трон будучи подростком, и потому Московской Русью правили совсем другие люди – бояре и опекун Дмитрия митрополит Алексий. Последний, как яркий представитель своего сословия, являлся твердым сторонником Золотой Орды. Он был лично дружен с ордынским ханом Джанибеком, а когда последний отправился пить кумыс в небесные степи и в Орде началась дележка наследства, перед митрополитом встала нелегкая задача – кого поддержать, кому продаться повыгоднее…

Решал именно он. Он и бояре. Потому что, по свидетельству современников, князь Дмитрий, которого наша официально-школьная история для младших и старших классов рисует решительным и отважным богатырем, был парнем робким, богобоязненным, стыдливым, к тому же весьма грузным, трусоватым да еще и весьма некрепкого здоровья (он отдал богу душу в 39 лет).

Поначалу Москва пыталась одной задницей усидеть на двух стульях, приняв ярлык на великое княжение и от Мамая, и от его главного соперника – хана Мюрида. Но подобного двойного крышевания ни одна банда не потерпит! Не потерпел и Мюрид. Кто такой Мамай? Самозванец, прикрывшийся отроком чингизовой крови! Огорченный донельзя такой неэтичностью со стороны Москвы, Мюрид взял и выдал тогда ярлык на великое княжение другому русскому князю – Дмитрию Суздальскому. Однако тот долго на великокняжеском престоле не просидел: Москва не собиралась отдавать свои привилегии. Московский Дмитрий явился во Владимирский край, где сидел его тезка с мюридовым ярлыком, и опустошил земли русские не хуже татарина.

Затем последовала серия жестоких войн между Москвой и Рязанью, Москвой и Тверью, Москвой и Великим княжеством Литовским. Параллельно в Орде шли свои разборки – до тех пор, пока там не усилился хан Синей Орды Тохтамыш, который решил положить конец распрям и наказать вконец оборзевшего самозванца Мамая.

Москва, увидев, что в Орду наконец пришел настоящий Хозяин, делает окончательный выбор – решает порвать с Мамаем и поставить на сильного. На Руси официально провозглашают Тохтамыша «ордынским царем». И автоматически становятся врагами Мамая.

Так что, разбив ордынского самозванца Мамая на Куликовом поле, Дмитрий Донской на самом деле выступил на стороне Орды. А вот Мамай, как ни парадоксально это звучит, выступил против Орды на стороне Запада. В его рядах воевали не только католики-фряги; на помощь к Мамаю вышли войска Великого княжества Литовского, однако к битве, к сожалению, тоже не поспели… Пара необходимых слов об этом княжестве. Пусть вас не пугает слово «литовское». Литовцы, в отличие от эстонцев, принадлежащих к финно-угорской группе народностей, – балтославяне, издавна поселившиеся, как видно из названия, на берегах Балтики. И, начавшись с территории современной Литвы, упомянутое выше славянское государство – Великое княжество Литовское – постепенно разрослось до огромных размеров. Оно раскинулось на территории современных Белоруссии, Литвы, Латвии, части Польши, Украины, Эстонии и России.

В Великое княжество Литовское входили Брянск, Киев, Курск, да и Смоленск был, по сути, его подвассальной территорией. На большей части Великого княжества Литовского жили православные и говорили по-русски. Более того, делопроизводство в Великом княжестве тоже велось не на литовском, а на западно-русском языке. Великое княжество претендовало на объединение русских земель точно так же, как и княжество Московское. Только Москва при этом опиралась на Орду, а Великое княжество ориентировалось на Европу (один из первых князей Великого княжества, принявший католичество, был провозглашен папой римским литовским королем и влился таким образом в семью европейских народов).

В описываемое время Московское княжество воевало с Великим княжеством Литовским из-за Твери: каждый желал включить Тверское княжество в свою орбиту. И если сказать по-честному, Тверь «принадлежала» Западу, поскольку литовский князь Ольгерд был женат на сестре тверского князя Михаилы. Тверь тянулась на Запад, а не к Москве. Но разве Москва может упустить такой лакомый кусок?..

Трудно сказать, как сложилась бы судьба России, если бы тогда победили не ставленники Орды (московские князья), а ориентированное на Запад Великое княжество, которое с Ордой вело успешную войну (например, задолго до Куликовской битвы войска Ольгерда разбили трех враждебных Мамаю ордынских ханов в так называемой битве на Синей воде). Мы жили бы сейчас совсем в другом мире. Менее «татарском». Ведь, по сути, ориентация Москвы не на Европу, а на Азию и победа Орды на Куликовом поле над «западником» Мамаем уничтожили для Руси второй шанс сделать шаг в Европу (первый, как мы знаем, загасил ордынец Александр Невский). Что было бы, победи тогда Мамай с Ольгердом и подгреби они под себя Московские земли? Мамай был врагом Орды и союзником прозападного Великого княжества Литовского, включавшего в себя уйму русских земель. Справился бы с объединенными силами Мамая, Москвы и Великого княжества Литовского хан Тохтамыш, если бы победивший Мамай сел на московский трон[3]? Да и Новгородская республика, к тому времени еще не разоренная Москвой и в силу своей «торговой специализации» всегда тяготевшая к Западу, не осталась бы в стороне от этого союза, о несбыточности которого нам теперь остается только жалеть. А ведь могли бы шагнуть в Европу, расплатившись в конечном счете малым – православием.

Но, увы! Татарский деспотизм, который степняки насаждали везде, где появлялись, отлично прижился в русских землях «московского розлива» и был взят русскими правителями за основу, что отмечается многими историками. Тут самое время вспомнить о ненадолго забытом нами специалисте по русской истории Ричарде Пайпсе, который, говоря о вотчинном характере власти в России, отмечает: русских очень обижают ссылки на то, что многое в их стране до сих пор остается как при татаро-монгольском иге. Но факт остается фактом: «Какой образец для подражания избрали московские князья, добивавшиеся самодержавной, имперской власти? Они были знакомы с двумя образцами – византийским василевсом и монгольским ханом… [Но] византийский образец сделался известным на Руси почти исключительно через посредство духовенства и церковной литературы. У Москвы не было прямых дипломатических или торговых связей с Константинополем и потому не было возможностей узнать, что представляет собой тамошний монарх и что он делает… Если мы хотим узнать, где Москва обучилась науке царствования (не как некоего идеала, а как реально действующего института), нам следует обратиться к Золотой Орде».

О том же сообщали не только современные историки, но и простые европейские путешественники, которым довелось посетить Русь. Вот, например, какие заметки оставил прусский дипломат Иоганн-Готхильф Фоккеродт: «То была их беда, что правила они должны были взять у старинных своих победителей и владык, татар Золотой Орды, у коих заимствовали и все прочие учреждения… Естественно, вышло не что другое, а только усвоение русскими такого образа жизни у татар, какой для иностранцев, приезжавших в Москву, необходимо должен был казаться варварским и зверским…»

Не секретом это было и для царских историков. Князь Н. Трубецкой писал о том, что после свержения ига произошла «замена ордынского хана московским царем с перенесением ханской ставки в Москву».

Что именно взяли русские власти от татарских институтов и как это происходило, мы проанализируем позже, а сейчас вернемся к мифу о Куликовской битве, якобы положившей конец татарскому игу на Руси, а на самом деле, как мы видим, это самое иго только укрепившей.

Мы уже достаточно погромили миф о Куликовской битве. Теперь давайте размонтируем его вообще до винтика. Чтоб духу не осталось! Вот, скажем, благословение одного святого другим – Дмитрия Донского Сергием Радонежским – было оно? Или его не было?

Не было!

Не было никакого благословения. Никаких исторических данных, подтверждающих эту легенду, не существует. Это позднейшая сказка, придуманная только для того, чтобы покрепче связать церковь с историей государства российского, дабы легче было приписать РПЦ некую «государствообразующую» роль, хотя фактически все наоборот – государство у нас всю жизнь играло «церквообразующую» роль, как иронично заметил один историк. Оно никогда не стеснялось командовать попами, выстраивая их во фрунт. При Сталине попы были под пятой КГБ, а многие и откровенно служили в тайной полиции, нося под рясами погоны. При царях Синод тоже был, по сути, обычным министерством при правительстве – все постановления по религиозным вопросам получали силу только после их высочайшего утверждения. Да и при Дмитрии Донском отношения между ним и церковью были вовсе не столь благостными, как описывают канонические тексты.

После того как умер митрополит Алексий, Дмитрий Донской вознамерился усадить на освободившееся место своего ставленника – попа Митяя, которого, в ожидании кончины престарелого Алексия, быстро протащил наверх по всей служебно-церковной лестнице. Князю нужен был свой человек на идеологии. «Мигай» – именно в таком уничижительном варианте имя княжьего избранника донесла до нас история, что, согласитесь, о многом говорит…

В то время митрополита должны были утверждать в центре православия – Константинополе. И там решили иначе – назначили на Русь митрополитом некоего Киприана. Но тот до Москвы не доехал. Посланные Дмитрием люди встретили Киприана на границе, ограбили и хорошенько отделали. После чего ограбленный и обиженный Киприан поехал в Великое княжество Литовское, где с ним поступили не в пример порядочнее – признали главным митрополитом Руси и поселили в матери городов русских – Киеве. А Киприан в отместку проклял Дмитрия и отлучил от церкви. Но князю это было до фонаря. Он ничтоже сумняшеся взял и послал своего Митяя в Константинополь, чтобы его там «проштамповали» на митрополичий трон. Должна же быть в Московии идеологическая власть, оформленная по всем правилам! Однако Митяй, в свою очередь, до Константинополя не доехал: его отравили по пути. Существует гипотеза, что это было сделано по приказу Сергия Радонежского, который откровенно и прилюдно заявлял, что Митяй до Царьграда не доедет. Дело в том, что перед смертью митрополит Алексий прочил на свое место именно Радонежского. Но светская власть в лице князя Дмитрия выбрала «ручного» попа Митяя, с которым было удобнее договариваться. Вот отец Сергий и нанес свой подлый удар.

Так что отношения между этими двумя святыми (Донским и Радонежским) были накаленными. Они усугублялись еще одним неприятным эпизодом, приключившимся незадолго до этого. Напомню, чтобы протащить Митяя в митрополиты всея Руси, Дмитрию Донскому нужно было по-быстрому провести никому прежде не известного попика по всем ступеням церковной иерархии. Что он и сделал, преодолевая глухое недовольство духовенства. Но вот на последнем этапе его пробивной силы чуть-чуть не хватило. Перед отправкой в Царьград Митяю нужно было присвоить последнее «звание» – епископа. Архиерейский собор рекомендацию князя Дмитрия утвердил практически единогласно. Воспротивился только один член собора – суздальский епископ Дионисий. Он выразил решительный протест! С чего это вдруг, возмущался он, светская власть начала командовать духовной, рекомендуя в епископы всякий сброд?

Дмитрий Донской, святой, как мы теперь знаем, человек, уважающий церковь божию, взял и арестовал Дионисия. Своенравного старика кинули в темницу. Это было круто! Бояре и челядь хмуро молчали, глядя на такой чудовищный произвол, но Дима только ходил и посвистывал. Он совершенно не собирался сдаваться, хотя ситуация была патовой. Так низко церковь еще никто не пригибал. И это могло вызвать и в народе, и элитах недоумение, переходящее в недовольство.

Отец Дионисий, сидя в тесной подклети, тем временем лихорадочно размышлял, как ему срулить из темницы с головой на плечах. А то ведь князь может и удавить по-тихому. А там скажут, что отец Дионисий «волей божию помре», и иди доказывай, что ты удавленник и практически святой мученик. Надо что-то предпринять! И Дионисий пишет покаянную записку, обещая и Христом богом клянясь, что не будет он более иттить супротив воли княжьей, что желает отбыть домой и не отсвечивать. А за его хорошее поведение пусть поручится Сергий Радонежский.

Для князя Дмитрия это было выходом. Совсем уж обострять ситуацию он не желал, поскольку и так ходил по грани, а тут его противник изволил выказать смирение, крест на том целовал. Да и Сергий за него поручился. В случае чего, есть кому ответить…

Дионисий был выпущен на свободу, но вместо того чтобы прикинуться ветошью у себя в Суздале, он дернул в Константинополь жаловаться, причем с такой поспешностью, что догнать его могли только ангелы на небесных колесницах. Это еще больше обострило отношения между Донским и Радонежским: «Твой-то в Царьград утек! А ты за него ручался! Одни проблемы с вами…»

Но несмотря на то что к Константинополю, изо всех сил шевеля поршнями, по пунктирной линии бодро приближался хитрый комбинатор и продавец опиума для народа беглый поп Дионисий, в том же направлении вскоре отправилась и московская делегация во главе с Митяем – для представления оного Митяя константинопольскому владыке в качестве избранника Москвы на должность митрополита. Причем, что интересно, Дионисий шустрил в обход, его маршрут проходил мимо мамаевых владений, через Дербент и Кавказ. А Митяй двинулся прямиком через Крым, где встретился с Мамаем и получил от него ярлык на митрополичью должность. (Это все происходило за несколько лет до Куликовской битвы, когда Москва еще крутила шашни с Мамаем, и к Тохтамышу пока не переметнулась.)

Сей момент – получение без пяти минут главой Русской православной церкви ярлыка на занятие митрополичьей должности от татарского владыки – лучше всего опровергает ложь современных церковников о том, что церковь якобы выступала за освобождение Руси от басурманского ига и чуть ли не возглавляла ее в духовном смысле.

Однако по дороге случилась неприятность, о которой мы уже знаем: по пути в Константинополь то ли лазутчик, то ли член собственной свиты отравил Митяя. Едва похоронив тело несостоявшегося главы русской церкви, члены делегации начали обсуждать, кому теперь представляться в Константинополе кандидатом в митрополиты. Делегация разделилась на две партии: попов и светских. И победила, конечно же, светская власть. Церковная часть делегации выступала за некоего архимандрита Иоанна, а служивый люд и бояре – за архимандрита Пимена. В результате Иоанн был закован в цепи, а Пимен подделал княжью грамоту, вымарав оттуда имя Митяя и вставив свое.

В Константинополе от всей этой московской неразберихи чуть с ума не сошли. Какой-такой еще кандидат в митрополиты на Русь, если они давно уже послали туда митрополитом Киприана? Но его москвичи ограбили и выгнали. Вообще бардак у вас там какой-то творится! Дионисий опять же жалуется… Однако взятки сыграли свою конструктивно-примиренческую роль, и отцы церкви благословили на митрополичью кафедру Пимена. При этом и с Киприана звания не сняли, рассудив, что пусть, мол, и дальше сидит в своем Киеве.

И чем же закончилась эта история, как вы полагаете? Дмитрий Донской смиренно преклонил свои православные колена перед назначенным высшей духовной властью митрополитом? Фигушки вашей Дунюшке! Узнав, что московская делегация проявила своеволие, выдвинув кандидатом в митрополиты вместо покойного Митяя Пимена и с ним даже не посоветовавшись, Дмитрий… разжаловал Пимена из митрополитов! После чего арестовал и заточил в темницу вместе со всеми делегатами.

Но церковь-то без главы оставлять нельзя! Что же делать? Еще раз посылать делегацию за тридевять земель – в Константинополь? Дмитрий крякнул, огляделся, плюнул и позвал в Москву отвергнутого ранее Киприана, сидевшего в Киеве. Тот, мгновенно позабыв о своих обидах и своем проклятии, которое воздушно-капельным путем послал своему обидчику, тут же засобирался в богатую Москву, рассуждая, видимо, что милые бранятся – только тешатся.

Киприан прибыл в Москву в 1381 году. Но недолго музыка играла: Киприан просидел в своем кресле примерно год. После чего с Дмитрием рассорился, был изгнан и вновь заменен Пименом, которого достали из темного чулана, отряхнули пыль и усадили на должность. Ссора произошла после нашествия хана Тохтамыша на Москву, во время которого Киприан на пару с Радонежским дернули из осажденной Москвы, да не куда-нибудь, а в Тверь, к врагу московского князя. Поступок трусливый, но понятный, и за него Дмитрий Киприана не осуждал. Его недовольство касалось иного: уже после того, как Тохтамыш убрался восвояси, Киприан не спешил вернуться в Москву. Карамзин по этому поводу пишет: «В то время как надлежало дать церкви новых иереев вместо убиенных монголами, святить оскверненные злодействами храмы, утешать, ободрять народ пастырскими наставлениями, митрополит Киприан спокойно жил в Твери». Вот этого Дмитрий ему и не простил.

У вас, конечно же, возник вопрос: а чего вдруг Тохтамыш пошел на Москву, ведь Дмитрий – верный беклярбек хана, он даже разбил его врага Мамая? Правильный вопрос! И ответить на него необходимо. Но, для того чтобы костер понимания разгорелся поярче, сначала я накидаю в него хворосту фактов.

В 1382 году к Москве подошел хан Тохтамыш и взял ее, жестоко пограбив, – это факт. В том же году, перед осадой Москвы, в городе вспыхнул мятеж, – и это факт. Дмитрий Донской обороной города не руководил. Он незадолго до осады спешно уехал в Кострому. Еще факт… Ну, и последнее, – обороной Москвы от татар руководил литовский князь Остей, внук Ольгерда – князя Великого княжества Литовского.

Что все это значит?

А вот что… После смерти митрополита Алексия, который был опекуном юного князя Дмитрия и фактическим руководителем Московии, Дмитрий стал самостоятелен. А после победы на поле Куликовом он окреп политически. За его спиной стояла Орда, и он, опираясь на эту незыблемую и привычную силу, не собирался оставлять своей прежней политики стягивания под себя пока еще независимых от него русских князей. Почувствовав головокружение от успехов, Дмитрий начал распоряжаться круто, ни в грош не ставя даже церковь; это все видели, и это было даже для тогдашних нравов диковатым. О диктаторских замашках князя говорит еще и тот факт, что он упразднил на Москве должность тысяцкого – по сути, мэра города, под которым были суды и торговое регулирование, – должность традиционную и потому народу привычную. Функции тысяцкого Дмитрий решил исполнять сам.

Это закручивание гаек не всем нравилось. И тем, кому это не нравилось – а врагов у князя было предостаточно, – было на кого опереться: на Западе восходила звезда мошной русской православной (в большей своей части) страны – Великого княжества Литовского. У которого была своя разведка в Московском княжестве и свои агенты влияния. Двигателем заговора могли быть генуэзские купцы, поскольку Дмитрий, возможно, памятуя, что в войске Мамая были генуэзцы, дал некоторые торговые привилегии их конкурентам – купцам-сурожанам[4], то есть венецианцам (точнее, людям, интересы которых завязаны на торговлю с Венецией).

И злым языкам было что транслировать простому народу, подбивая на бунт! Дмитрий-то бога позабыл, возгордился, святых отцов ни во что не ставит! Али он господь, чтобы такое творить? На Мамая пошел, под Тохтамыша лег! А ведь могли бы объединиться не с татарским басурманом, а вступить в союз с Мамаем и русскими западными княжествами, входившими в Великое княжество Литовское. Под Литвой-то жизнь уж дюже сладка!..

Не знаю, так ли эти злые языки говорили или иначе, но летом 1382 года в Москве вспыхнул мятеж, направленный против князя, причем именно с целью его свержения. Князь утек из Москвы с такой поспешностью, что оставил там беременную жену, и только успел на ходу сообщить Тохтамышу: беда, начальник, созрел в Москве антиордынский заговор, к Литве хотят переметнуться, выручай, а я бегу в Кострому преданные войска собирать для усмирения.

Тохтамыш не заставил себя ждать. История донесла до нас ту поспешность, с которой татары понеслись к Москве. Памятник древнерусской литературы, написанный по Новгородской и Софийской летописям, «Повесть о приходе Тохтамыша-царя» свидетельствует: «В тот год царь Тохтамыш… собрал много воинов и направился к Волге со всеми силами своими, со всеми своими князьями, с безбожными воинами, с татарскими полками, переправился на эту сторону Волги и пошел изгоном на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю Русь. Вел же войско стремительно и тайно, с такой коварной хитростью – не давал вестям обгонять себя, чтоб не услышали на Руси о походе его»[5].

Сразу хочу обратить ваше внимание на следующее обстоятельство, чтобы не было непоняток: текст гласит, что царь пошел на Дмитрия Ивановича. Принимать это за чистую монету и понимать так, как понял бы современный человек, не знающий исторического контекста, нельзя. Поскольку Москва – вотчина Дмитрия Ивановича, то есть нечто неотъемлемое, автор вместо «на Москву» синонимически пишет «на Дмитрия Ивановича». Точно так же он пишет «на Русь», хотя Русь вовсе не сводилась к княжеству Московскому. Тверь, находящаяся в 150 километрах от Москвы (это расстояние поезд «Сапсан» теперь преодолевает за час), – враг Москвы, но при этом тоже Русь… Брянск – безусловная Русь, но принадлежит врагам Москвы – Великому княжеству Литовскому, которое само давно уже стало русским – и по вере, и по культуре, и по языку… Рязань, через земли которой прошел Тохтамыш, тоже Русь. И тоже враг Москвы. А уж если учесть, что в составе татарского войска Тохтамыша были и русские отряды, положение совсем запутывается. Так на какую же из «Русей» шел Тохтамыш?

Ему нужна была только Москва! И сразу касательно русских частей в войске Тохтамыша. Что это за русские отряды в войске татарском? А это сыновья Дмитрия Константиновича, княжившего в Нижнем Новгороде, – Василий и Семен со своими отрядами. Дмитрий Константинович сам отправил их в войско хана. Ведь Нижегородский князь – тесть Дмитрия Донского. Дмитрий Донской женат на дочери нижегородского князя Евдокии. И значит, Василий и Семен ее братья. Они спешат в Москву на выручку к сестре: «Дмитрий Константинович… послал к царю Тохтамышу двух сынов своих, Василия да Семена. Они же, придя, не нашли его, так как он шел быстро на христиан, и гнались вслед за ним несколько дней, и… настигли его близ пределов Рязанской земли».

Прошу снова обратить внимание на поспешность, с которой шел к Москве Тохтамыш. В тексте сказано, что татары шли «изгоном», то есть очень быстро. Шли длинными перегонами, одвуконь, то есть на каждого воина приходилось минимум по два коня – устал один, всадник пересаживается на другого. Это старинное русское слово – «одвуконь» – я впервые встретил в романе писателя Рапова «Зори над Русью», о котором уже упоминал в начале главы. Красивое слово… Так в Древней Руси обычно передвигались гонцы, чтобы не задерживаться, давая коню отдых. На ходу отдохнет, налегке.

У Тохтамыша таким темпом шло целое войско. Для татар, вообще говоря, иметь два-три коня на бойца – норма, поскольку всю военную поклажу и всю воинскую добычу татарин вьючил на своих лошадей. Но обладание несколькими лошадьми не всегда означало стремительности перемещения. Куда спешить? Но вот сейчас спешили. Значит, время было важнее. Значит, была особая причина, особая срочность. Что-то нужно было предотвратить, к чему-то успеть. А еще шли так быстро, чтобы обогнать весть о себе. Чтобы противник не знал о приближении войска.

А кто противник? Князь Дмитрий? Но князь Дмитрий прекрасно знал о приближении татарских войск! Он стремглав несется в Кострому, где еще есть надежда собрать преданные войска взамен предавших московских. А в Москве в это время…

«А в Москве было замешательство великое и сильное волнение… И созвали вече – позвонили во все колокола. И решил вечем народ мятежный, люди недобрые и крамольники: хотящих выйти из города не только не пускали, но и грабили, не устыдившись ни самого митрополита, ни бояр лучших не устыдившись, ни глубоких старцев. И всем угрожали, встав на всех вратах градских, и с сулицами[6], и с обнаженным оружием стояли, не давая выйти тем из города, и, лишь насилу упрошенные, позже выпустили их, да и то ограбив…

Город же все так же охвачен был смятением и мятежом, подобно морю, волнующемуся в бурю великую, – продолжают летописцы, – и ниоткуда утешения не получал, но еще больших и сильнейших бед ожидал. И вот, когда все так происходило, приехал в город некий князь литовский, по имени Остей, внук Ольгерда. И тот ободрил людей, и мятеж в городе усмирил, и затворился с ними в осажденном граде со множеством народа, с теми горожанами, которые остались…»

Итак, в покинутую своим князем Москву пришел внук Ольгерда и возглавил сопротивление, затворил ворота, расставил людей по стенам. Тохтамыш не успел, как ни спешил. Но он этого еще не знал. Поэтому первое, что сделал передовой разъезд татар, в поту и мыле подскакавший к стенам города еще до подхода основных войск хана, это уточнил обстановку: «Татары, подойдя к городу в небольшом числе, начали крича выспрашивать, говоря: "Есть ли здесь князь Дмитрий?" Они же из города с заборол отвечали: "Нет". Тогда татары, отступив немного, поехали вокруг города, разглядывая и рассматривая подступы, и рвы, и ворота, и заборола, и стрельницы. И потом остановились, взирая на город».

Что мы видим? В оставленную, брошенную всеми Москву с двух сторон изо всех сил спешили два человека – Тохтамыш и Остей. Первым успел Остей. Татары опоздали. Психологическое состояние татар, проглядывающее в их действиях, понятно как день. Князя Дмитрия в городе нет. Значит, там восставшие. И, значит, город придется брать. Черт возьми! Татары, получив ответ со стен, отъезжают и начинают озабоченно осматривать фронт предстоящих работ. Люди они опытные, и проводить подобные рекогносцировки им не впервой. Осмотрев укрепления и поняв, что орешек крепок, они, вздохнув (или прошептав проклятья), «остановились, взирая на город».

Профессионалы свое дело сделали – осмотрели рвы и ворота, стены и башни. Оценили. И дальше, когда профессионал внутри воина свою работу закончил, – простая человеческая реакция: остановились и молча стали смотреть на этот город. Который нужно брать, потому что чуть-чуть не успели. А осадных орудий нет: обозами пожертвовали ради скорости. И брать надо быстро, потому что к Москве может подойти подкрепление. Восставшие действительно ждали подмоги: «Бахвалились, говоря: "Не страшимся прихода поганых татар, в таком крепком граде находясь, стены его каменные и ворота железные. Не смогут ведь они долго стоять под городом нашим, двойным страхом одержимые: из города – воинов, и извне – соединившихся князей наших нападения убоятся"».

В Москве, надо сказать, была самая настоящая революционная ситуация. Поведение многих мятежников напоминало поведение революционных матросиков в 1918 году: наглые, пьяные, нанюхавшиеся кокаина, они грабили, садистски вымещали свои старые обиды на прежних «хозяевах жизни» – барышнях, институтках, гимназистах, профессорах, попах. Кто был ничем, тот станет всем!.. Вот и в 1382 году мятежники, как отмечала Никоновская летопись, издевались над митрополитом, «великую княгиню Евдокею преобидели», то есть нехорошо обошлись с беременной женой Дмитрия Донского, хотя все же выпустили обоих из города.

«Дурные люди начали ходить по дворам, вынося из погребов меды хозяйские и сосуды серебряные и стеклянные, дорогие, и напивались допьяна… шатаясь… И потом влезали на городские стены, бродили пьяные, насмехаясь над татарами, видом бесстыдным оскорбляли их, и слова разные выкрикивали, исполненные поношения и хулы…»

Надо отметить, что подобным образом «революционное войско» вело себя, видя перед собой передовой отряд Тохтамыша. Но когда менее чем через сутки подошли основные силы царя, пьяную наглость сменил страх: «Со стен городских увидев силы великие, немало устрашились».

Первые несколько дней восставшие во главе с Остеем довольно успешно отбивали натиск татар. Описывая штурм, «Повесть…» между делом упоминает некоего купца Адама, который метким выстрелом из лука снял с коня «князя ордынского». Причем называет этого Адама «москвичом». Судя по явно неславянскому имени данного «москвича», можно предположить, что католические купцы в Белокаменной того времени обосновались уже довольно прочно. Это я к вопросу о запале заговора…

Как же Тохтамыш без осадных орудий, с одними лестницами взял каменную крепость? Хитростью.

Три дня прошло в бесплодных попытках взять город с налету, что называется, на арапа. Тохтамыш не строит осадных орудий, не ведет подкопов, не насыпает осадных валов, не готовится уморить город голодом. Он не делает ничего из того, что обычно делают осаждающие. Татаро-монголы – большие мастера брать города. Они знакомы с осадным делом еще со времен покорения Китая.

Обычно для переброски десанта на городские стены монголы использовали классические деревянные башни на колесах с перекидным мостом. Для разрушения стен – тараны и катапульты, стреляющие как обычными каменными ядрами, так и пороховыми фугасами. А также особыми зажигательными снарядами – глиняными сосудами с «греческим огнем» (в качестве горючей смеси использовали свиной или человеческий жир, который вытапливали из трупов). Стрелометы, заменявшие в ту пору пулеметы, имели дальность выстрела до полукилометра, а камнеметные установки «калибром» до 100 кг могли метнуть такой снаряд на расстояние до 200 м и обрушить зубец стены или проломить стену башенной надстройки. При этом артиллерийский парк монгольского войска мог колебаться от 20 до 200 единиц – в зависимости от величины города.

Конечно, осадные башни не возили с собой даже в разобранном виде. Это касалось и катапульт. Все строилось на месте имперскими инженерами, а в обозах везли только то, что нельзя добыть на месте, – толстые конопляные или кунжутные канаты, металлические детали сложной формы, гвозди, порох, инструмент… Осадив город, начинали строить осадную технику из местного дерева и тесать камни для катапульт. Однажды при осаде Хорезма монголы обнаружили, что в окрестности нет подходящих по размерам камней для катапульт. И тут же нашли выход из положения – начали рубить толстые деревья, вырезали из стволов огромные шары, пропитывали водой, отчего те тяжелели, и этими импровизированными снарядами стреляли.

А тут ни о каких осадных орудиях хронисты не упоминают – только лестницы и лобовой штурм каждый день. Тохтамыш спешил. Возможно, он и отдал бы приказ начать сооружать баллисты, но решил сначала попробовать и другой вариант. Который сработал.

К стенам города опасливо приблизилась ханская делегация. Возглавляли которую русские князья Василий и Семен. Они сообщили горожанам следующее: «Царь вам, своим людям, хочет оказать милость, потому что неповинны вы и не заслуживаете смерти, ибо не на вас он войной пришел, но на Дмитрия, враждуя, ополчился. Вы же достойны помилования. Ничего иного от вас царь не требует, только выйдите к нему навстречу с почестями и дарами, вместе со своим князем, так как хочет он увидеть город этот, и в него войти, и в нем побывать, а вам дарует мир и любовь свою, а вы ему ворота городские отворите».

После чего оба князя крест целовали за то, что туристический вояж хана в Москву пройдет без эксцессов. И ворота были открыты.

Почему хан устами русских князей говорит горожанам, что имеет зуб только на Дмитрия, ведь он же знает, что Дмитрия на Москве нет? И горожане знают, что он знает, – сами же ему на этот вопрос отвечали! Это было первое, что спросили осаждающие, – в Москве ли Дмитрий? Им со стен крикнули: нету его! Зачем же хан декларирует, что не имеет претензий к москвичам, а лишь к Дмитрию? А просто таким нехитрым образом хан решает ввести восставших в смятение и посеять в их рядах неразбериху и сумятицу: у меня, мол, с Дмитрием свои счеты, как и у вас, давайте договоримся…

Осажденные задумались. А вдруг действительно хан хочет всего лишь сместить беклярбека Дмитрия и договориться с их новым князем Остеем? Ведь он же прямо просит горожан «вместе со своим князем» выйти к нему навстречу с дарами? С каким другим «своим князем» они могут выйти из города, если Дмитрия нет в городе?

Политика – хитрая штука! Немудрено, что москвичи были сбиты с толку. Дело в том, что внук Ольгерда Остей несколько лет назад переметнулся от литовцев к Москве, когда в Великом княжестве Литовском началась борьба за власть после смерти Ольгерда. Потом снова переметнулся и возглавил мятеж против Дмитрия. Мятеж прозападный и антиордынский. Но теперь татарская сила тучей стоит под стенами города; ожидаемого подкрепления с запада все нет, и взятие города – лишь вопрос времени. Так зачем тянуть и дразнить хана, если можно еще разок переметнуться? Может быть, Тохтамыш действительно решил договориться, отодвинув Дмитрия, который допустил в городе мятеж, то есть не справился с управлением? Тем паче, что русские князья Василий и Семен крест на том кладут. В общем, так и случилось: «Люди городские, поверив словам их, согласились и тем дали себя обмануть, ибо ослепило их зло татарское и помрачило разум их коварство бесерменское…»

Ворота города открылись, и встречать царя выдвинулась целая делегация лучших людей столицы во главе с новым князем Остеем. Однако вместе плюшек обманутые москвичи получили розги. Татары начали массовое избиение. Поскольку в мятеже участвовал весь город, секли всех. Первым был убит военный глава повстанцев князь Остей, а также сопровождавшие его лица – бояре, архимандриты, «попы с крестами» и «черные люди».

Сказание особо отмечает избиение работников идеологического фронта: «Начали сечь попов, игуменов, хотя и были они в ризах и с крестами… Можно было тут видеть святые иконы, поверженные и на земле лежащие, и кресты святые валялись поруганные, ногами попираемые, обобранные и ободранные… Церкви соборные грабили, и алтарные святые места топтали, и кресты святые и чудотворные иконы обдирали, украшенные золотом и серебром, и жемчугом, и бисером, и драгоценными камнями; и пелены, золотом шитые и жемчугом саженные, срывали, и со святых икон оклад содрав, те святые иконы топтали, и сосуды церковные, служебные, священные, златокованые и серебряные, драгоценные позабирали, и ризы поповские многоценные расхитили… Тут убит был Семен, архимандрит Спасский, и другой архимандрит, Иаков, и иные многие игумены, попы, дьяконы, клирошане, чтецы церковные и певцы, чернецы и миряне, от юного и до старца…»

Почему же татары секут попов нещадно, ведь выше мы видели, что еще со времен Батыя православная церковь была обласкана оккупантами? Вот именно поэтому! Мы столько для вас, чернорясников, сделали, и какова ваша благодарность? Мятеж! Плохо вам было под нами? Воли захотелось? Ну, так получайте!..

Был перебит весь московский гарнизон, как перешедший на сторону восставших, а также в процессе грабежа погублено великое множество гражданских жителей. Город взят и опустошен.

Что же произошло дальше? Войско Тохтамыша рассыпалось окрест, грабя мелкие городки. Надо же вознаградить солдат за ратный труд. Татарские отряды, как отмечает летопись, «ходили к Звенигороду и к Юрьеву, а иные к Волоку и к Можайску, а другие к Дмитрову». Ходить ходили, но взяли ли и пограбили ли, неизвестно. А вот про Переяславль хронист особо сообщает: туда Тохтамыш отправил «иную рать», город был взят, разграблен и сожжен. Почему? Не потому ли, что на переяславском столе сидел отец Остея?

Теперь посмотрим на тот отряд татар, который пошел на восток от Москвы, к Волоку Дамскому. Этому отряду не повезло. Он неожиданно наталкивается на немалое русское войско, во главе которого стоит двоюродный брат Дмитрия Донского князь Владимир Андреевич. Он вместе с Донским бился на Куликовом поле против Мамая, братья вместе принимали поздравления Тохтамыша с победой. Что же он делает в здешних лесах с войском? И что происходит дальше, после столкновения татарского отряда с русскими? Летопись описывает произошедшее весьма характерно: «Князь же Владимир Андреевич стоял с полками близ Волока, собрав силы около себя. И некие из татар, не ведая о нем и не зная, наехали на него».

Вот тот самый случай, когда впору воскликнуть: «Ты на кого наехал!?» Ибо наехали татары, как говорят уголовники, рамсы попутав, абсолютно без понятия: «не ведая о нем и не зная». Произошла короткая стычка, в которой татары были отброшены и бегом кинулись обратно к Тохтамышу с докладом. Что же сделал хан? Велел собраться и отомстить наглому войску, которое осмелилось напасть на имперских воинов? Нет. Узнав, чье это было войско, и, поняв из доклада, что стычка произошла по незнанию, случайно, Тохтамыш разворачивается и спокойно уходит обратно в Орду. Он не идет биться с Владимиром Андреевичем. Он сделал в Москве все, что должен был, и он уходит. Потому что Владимир Андреевич – союзник Дмитрия Донского, а значит, и его, Тохтамыша.

И тут возникает сразу несколько вопросов:

– Что делает Владимир Андреевич с войском под Волоком, если его вотчина – Серпухов? Почему он не дома?

– Отчего Тохтамыш, идя на Москву, взял штурмом и разорил Серпухов? Зачем он разорил город своего союзника?

Попробуем ответить. У Тохтамыша в его противостоянии против Мамая два союзника – Дмитрий Донской и Владимир Серпуховской. Теперь обоих в их родных городах нет. Они покинули свои пенаты. И оба города Тохтамыш разрушил. А когда бойцы Владимира Серпуховского случайно посекли его воинов, хан не стал мстить, проглотил. На какие мысли это наводит?

Заговор против Дмитрия Донского не мог, естественно, не касаться и его преданных подвассальных, придерживающихся той же проордынской идеологии. Значит, восстание было не только в Москве, но и в Серпухове. Москва охвачена восстанием, князя Дмитрия в городе нет, он собирает войска. Серпухов, как мы только что допустили, также охвачен восстанием, князя серпуховского в городе тоже нет. Только он не собирает войска. Он во главе войска стоит под Волоком. Просто «стоит», как пишут летописцы. Никуда не идет. Зачем стоит? И почему именно там?

А давайте вспомним, что восставшие москвичи ждали прихода какого-то войска. Восстание было пролитовским, значит, войско могло прийти только с запада. Вот его-то и караулил серпуховской князь Владимир Андреевич, стоя к западу от Москвы. По сути, он прикрывал Тохтамыша, пока тот разбирался с Москвой.

Разобравшись с Москвой и подавив мятеж самым жестоким образом, хан развернулся и пошел домой. Через рязанские земли. Нещадно грабя при этом: «Захватил землю Рязанскую и огнем пожег». Удивляться этому не стоит, если вспомнить, что рязанский князь Олег был врагом и Тохтамыша, и Дмитрия Донского – к Куликову полю он спешил, чтобы биться на стороне Мамая, но, как известно, опоздал. Тохтамыш расправился бы с Рязанью еще по пути в Москву, если бы не так торопился. Но вот после сделанного дела он уже не был связан временем и вовсю оттянулся на Рязанщине.

А что сделал Дмитрий Донской, вернувшийся к Москве с войском и увидевший великое опустошение? Официально-парадная версия истории говорит нам, что нашествие Тохтамыша было обычным татарским нашествием на Русь. Тогда прибывший из Костромы с войсками Дмитрий вместе с братом Владимиром и его ратью, наверное, объединились и погнались за Тохтамышем, чтобы свернуть негодяю башку? Нет! Дмитрий идет воевать Рязань! И довершает разгром, который не закончил Тохтамыш: «Князь Дмитрий послал свою рать на князя Олега Рязанского. Олег же со своей дружиной едва убежал, а землю Рязанскую всю захватили и пусту сотворили – пуще ему было, чем от татарских ратей». Дмитрий Донской, как видим, вместе с Тохтамышем громит Рязань! Одно дело ребята делают. Причем Донской еще пошибче Тохтамыша: пуще Олегу Рязанскому было от Дмитрия, чем от татарских ратей!

Вот такая история. Или, точнее говоря, версия. Слово «версия» смущать не должно, поскольку любой взгляд на историю, тем более такую давнюю, есть не что иное, как трактовка событий. И приведенная мною трактовка объясняет все или почти все странности и непонятки произошедшего не в пример лучше официально-парадной версии, в которой Дмитрий Донской значится спасителем Руси от Орды на поле Куликовом. Правда, после своего «спасения» Русь продолжала исправно платить Орде дань; Тохтамыш, поздравивший Донского с победой над Мамаем, вскоре зачем-то пришел разорять Москву, из которой отважный спаситель отечества трусливо сбежал в Кострому, а защищал столицу пришлый князь-литвин, незнамо как в ней оказавшийся (я лично читал предположение одного традиционного историка о том, что Остей, возможно, приехал в Москву… просто в гости к родственникам); затем Дмитрий громит рязанского князя, которого только что погромил Тохтамыш… Вы вольны выбирать любую версию, важно только, чтобы вы знали: у вас есть выбор. И этот выбор у вас никто не вправе отнять.

Глава 4

В жмых

Теперь, развалив или, по меньшей мере, подорвав фундамент пары основополагающих державных мифов русского сознания, самое время взять в руки лупу и внимательно рассмотреть, как же власть в России порабощала народ, формируя то, что за границей часто называют «загадочной русской душой».

Во время вышеупомянутого мятежа на Москве не раз звенел вечевой колокол. Тверская летопись говорит об этом прямо: «Люди сташа вечем, митрополита и великую княгиню ограбили и едва вон из города отпустили». Вече было в Древней Руси вполне распространенным и привычным политическим инструментом народной демократии. Потом оно было задавлено властной вертикалью.

Мы помним, что в начале становления нашего отечества было две Руси. Городская Русь пришлых скандинавских оккупантов и постепенно покоряемый океан лесной деревни. Князь имел полную власть внутри своего двора над своим имуществом и рабами, но не имел таковой над диким деревенским океаном, где жили люди вольные. Это были два полюса. Воля и рабство. И соприкоснувшись, они начали взаимодействовать, как два вещества в пробирке.

…Известно, что наша европейская цивилизация является прямым наследником и потомком Древнего Рима. Многое из того, к чему мы привыкли, на что падает наш взор, что является краеугольным камнем нашей цивилизации, есть наследие и изобретение античности. Вот и давайте плясать от Рима.

В республиканском Риме было две формы власти. Отеческая и общественная. Или, если хотите, внутрисемейная и внесемейная. Глава семейства, отец пользовался внутри семьи абсолютной властью. Это обозначалось латинским словом dominium, то есть буквально «хозяин дома». Поскольку частная собственность в Риме была священной, от этого проистекало и всевластие господина. Он мог выдать замуж или женить, а также продать своих детей в рабство или даже убить своего собственного сына или дочь, и никто бы слова не сказал, – это же его сын! А вот обратная ситуация – отцеубийство – в головах римлян не укладывалась. В строгом правовом обществе Рима практически не было смертной казни. Высшей мерой социальной защиты и наказания преступника считалось изгнание. Но отцеубийство было тем редким и исключительным видом преступления, за которое следовала смертная казнь. Покусившегося на отца убивали, как собаку, – настолько чудовищным представлялось это преступление. В то время как, повторюсь, сыноубийство не считалось даже проступком. Отец, глава семьи, хозяин дома был абсолютным деспотом. В своем доме он мог все.

А вот общественная власть была сильно ограничена законами. Консула избирали на год. При этом консулов было два, и один мог наложить вето на решение другого. Был аристократический парламент, и были депутаты от народа – плебейские трибуны. Гражданин Рима обладал неотъемлемыми правами, и никто был не вправе ничего сделать римлянину без приговора суда, на котором непременно присутствовали обвинитель и защитник. Когда арестовали апостола Павла и хотели его хорошенько высечь, он заявил, что никто не вправе его ударить, потому что он римский гражданин. И его бить не стали: римских граждан и пальцем тронуть нельзя!..

Все это логично: абсолютная деспотия не страшна в рамках семьи, потому что в семье наличествует естественная животная любовь родителей к детям. А в общественной жизни, где царит равнодушие к чужим людям, где homo homini lupus est, нужны ограничители насилия. Это важный момент, который многими не замечается. Те странные граждане, которые ратуют за государственный патернализм, вожделеют твердой руки Хозяина, Вождя, Бога, на самом деле – психологически незрелые люди, инфанты. Им нужен заботливый любящий Отец. Хозяин дома, который не оставит в беде, поможет, пригреет, приголубит. Но у него тяжелая рука. И он имеет право в любой момент убить – по праву Отца. Именно так ведет себя Господь в глаза христиан – он нас бесконечно любит, и он же нас убивает.

Ратуя за сверхопеку государства, политические инфанты автоматически соглашаются на абсолютную деспотию. Тот, кто кормит тебя с руки, имеет на тебя право. Избыток получаемой в этом случае отеческой любви – обратная сторона той медали, на противоположной стороне которой полнейшее бесправие перед лицом Pater familias – Отца семейства. То, что мы любим, к чему привязаны, мы склонны считать своим, неотъемлемым, находящимся в нашем полновластном распоряжении. А вот равнодушие, давая нулевую любовь, предполагает максимальную свободу. В пределах которой никто вас пальцем не тронет…

Это две разные идеологии власти – равнодушная свобода и смертельная любовь. Религиозные люди и коллективисты склоняются, как правило, ко второй, атеистичные и индивидуалистичные – к первой. Более того, сама форма власти воспитывает людей: недаром торжество буржуазной демократии и в Европе последних веков, и в Древнем Риме, который безусловно был буржуазной республикой со всеми ее атрибутами, привело к бурному взлету фактического атеизма. И напротив, авторитарные страны с Отцом во главе проецируют Отца и на небо, что заметно, например, и в авторитарной путинской России.

Вернемся, однако, в Древнюю Русь. Там какое-то время параллельно сосуществовали дикая вольница лесного океана и семейная деспотия князей и князьков, распространявшаяся на то, что они считали отчим домом, – свою семью, своих рабов, свои владения, доставшиеся от отца. Откусывая от этого бескрайнего пирога кусок за куском, а также конкурируя друг с другом, князья, а попросту говоря, главари вооруженных банд рэкетиров, старались распространить на захваченные территории свои представления о власти и собственности. Дело в том, что разделение понятий власти как таковой и собственности как таковой произошло в России довольно поздно. И вообще это разделение нетривиально для наивного сознания. Я властвую над своими вещами, потому что они мои! А поскольку вещами считались и рабы, я абсолютно властвую и над своими людьми тоже. Власть есть собственность, полновластное владение, не так ли?..

Но это не всегда так.

В Древнем Риме раб мог выкупиться из рабства, если заработал достаточно денег. Его деньги не принадлежали его хозяину. В средневековой Европе гуляла поговорка «вассал моего вассала – не мой вассал». На Руси же самодержец был полновластным хозяином не только своих подданных (даже формально свободных), которых он мог казнить и миловать без суда, но и их имущества, которое мог отнять в любой момент. На Западе после крушения Римской империи понимание разделения власти и собственности тоже на какое-то время было утрачено. Пол Виноградофф в книге «Римское право в средневековой Европе» приводит сохранившийся эпизод беседы Фридриха II с правоведами. Фридрих спрашивает их, не является ли император полновластным «хозяином дома» (в римском понимании) для всей своей империи, в том числе хозяином имущества своих подданных. На что правоведы отвечают ему: нет, он повелитель «только в политическом смысле, но не в смысле собственника». Это первый шаг к понимаю того, что власть – просто слуга народа. Даже власть монархическая, наследственная.

Европа началась с Римской империи. С единого культурно разлинованного пространства. На излете империи в эту уже готовую изложницу влилось христианство и свободно растеклось по ней. Потом настала эпоха безвременья, но семена были посеяны, рукописные источники античности хранились в монастырях, а идеологическая площадка была подготовлена христианским бульдозером под фундамент будущего здания. Память о великом огне, горящем над миром, еще долго светила европейцам, вызывая перманентные попытки восстановить великую империю.

Первая такая попытка была предпринята Карлом Великим, который значительно расширил государство франков, и в 800 году был коронован папой римским на императорство. Этот символический акт как бы подтверждал стремление восстановить Западную Римскую империю. Затем случился второй акт этого великого исторического спектакля: в 962 году возникла Священная Римская империя германской нации, которая объединила земли германцев, франков и Италию. Первый император Священной Римской империи также был коронован папой римским, причем со званием «Император и Август».

Все эти императоры, хоть и не жили в Риме, но короновались именно в нем, поскольку пытались восстановить именно Римскую империю; считалось, что святость их власти проистекает из священного рода Рима. (В Византии, кстати, сильно ревновали, считая, что титул римского императора может носить только константинопольский император. И их можно понять.)

Власть императора в восстановленной империи была ненаследственной, а его должность – выборной. Правда, избирало не все население, а так называемые курфюрсты, то есть владетельные князья, но тем не менее. Вот эта ненаследственная «внешность» власти, которая требует стороннего благословения, и помогла пониманию того, что власть политическая не есть власть над имуществом. Власть политическая – отдельно, в нее избирают и на нее утверждают, а сундуки с добром, доставшиеся по наследству от папеньки, – отдельно.

Затем Европа прошла трудный период феодальной раздробленности, когда фактическую власть и земли разобрали на заплатки европейские феодалы и феодальчики – герцоги, бароны, графы. А болтающийся где-то высоко император или король власть имел только священную, номинальную, юридическую. Фактически же на местах хозяевами были феодалы. Которые вполне довольствовались сложившимся статус-кво: они реально рулят на земле, а король типа формальный хозяин.

То есть Европа двигалась от идеи империи и понимания того, что власть едина и центральна, но не всеобъемлюща.

На Русской же равнине все было наоборот: среди океана крестьянской вольницы сначала возникли торговые крепости викингов, потом началось их расширение до княжеств, потом дробление княжеств на уделы, раздаваемые многочисленным сыновьям. Но все эти князья, князьки и князёчки никогда не имели «царя в голове», то есть идеи центральной власти, – она появилась только с татарами. И после падения татаро-монгольского ига, когда Москва стянула русских, натянув на себя одеяло царя ордынского, над всей Русью воцарился один Пахан с мышлением мелкопоместного князька, а точнее, «хозяина дома», в коем все принадлежит ему и только ему – по праву наследования, вместе с чадами и домочадцами. Раздулся огромный головастик – размером со слона, но устроенный так же примитивно, как и все головастики.

В Европе мелкий феодал мог пойти на службу к крупному, то есть стать его вассалом; при этом стороны брали на себя взаимные обязательства – один нанимается и служит, другой опекает и платит за услуги. Распространенность таких отношений плюс рост городов, обусловленный урожайностью и породивший свободное и экономически самостоятельное население, плюс историческая память о правовом римском обществе возродили в Европе институт права.

В восточной Руси ничего этого не было. Но только в восточной! Любопытно, что в западной Руси, то есть в Великом княжестве Литовском, географически примыкающем к Европе, договорной вассалитет западного типа существовал. Договоры между отдельными русскими князьями и великим князем Литовским сохранились. Но их никогда не существовало на востоке Руси. Здесь боярин, то есть микродворянин, не был обязан служить князю. Но поскольку сохранить независимость мелкому в окружении крупных сложно, ему приходилось все-таки искать себе «крышу». Однако никаких взаимных обязательств это за собой не влекло. У подвассального боярина не было никаких прав, кроме права ухода от одного князя к другому, зато он мог сделать это в любой момент. Это была его единственная свобода. Но, как верно замечает Пайпс, «свобода, которая не зиждется на праве, не способна к эволюции и имеет склонность обращаться против самой себя». В результате, когда всё было стянуто под одного Хозяина всея Руси и переходить стало просто некуда, внезапно оказалось, что у дворян уже не осталось вообще никакой свободы.

Но первым русским царем стал все-таки монгол. И именно этот покоритель (уже второй по счету оккупант – после викингов) наложил азиатский отпечаток на управление в покоренном улусе. Как уже было сказано, монголы не рассматривали скудный русский лес как пригодную для колонизации территорию. Они просто выжимали все возможные соки из своего приобретения, доверив сам процесс выжимания местной полицейской власти, которая, по сути, ничем не отличалась от оккупационной, поскольку работала на нее, а в случае плохой работы лишалась последней путем аннулирования ярлыка на княжение или попросту усекновения головы. Это был естественный отбор на худших, в котором выиграли московские князья. Едва где вспыхивало антитатарское восстание, они тут же бросались его подавлять, как это сделал, например, Иван Калита, который, прознав про антиордынское восстание в Твери, тут же бросился в Орду и вернулся оттуда с татарским войском. Усилив басурманских карателей своими отрядами, московский князь буквально опустошил Тверскую землю. За что и получил от монголов звание гауляйтера всея Руси с правом сбора дани для оккупантов. Достойный продолжатель дела своего предка – Александра Невского!..

«Русская жизнь неимоверно ожесточилась, – пишет тот же историк, – о чем свидетельствует монгольское или тюркско-татарское происхождение столь великого числа русских слов, относящихся к подавлению, таких как "кандалы", "нагайка", "кабала"… В те годы основная масса населения впервые усвоила, что такое государство: оно забирает все, до чего может дотянуться, и ничего не дает взамен, и что ему надобно подчиняться, потому что за ним сила. Все это подготовило почву для политической власти весьма своеобразного сорта, соединяющей в себе туземные и монгольские элементы и появившейся в Москве, когда Золотая Орда начала отпускать узду, в которой она держала Россию».

Так велик был авторитет татар, так велико было почтение русских князей перед царем ордынским и его великой империей, что и столетия спустя, уже после ослабления ордынской хватки, русские правители считали ордынцев законными наследниками Руси. Русь относилась к Орде примерно так же, как римская провинция к Риму или современная Тверь к Москве, – она ощущала себя частью огромного единого целого. Наверное, этот тезис не будет воспринят читателем с должным вниманием, если не рассказать одну странную историю. Расскажу, нам спешить некуда…

Этот эпизод из нашей отечественной истории покрыт мраком и полон загадок. Историки знают только фактуру, канву событий – что именно случилось, но не знают почему. А случилось следующее.

Жил-был на Руси царь Иван IV, он же Иван Грозный. Который, кстати говоря, стал «царем» только после того, как завоевал Казань и Астрахань. Факт сам за себя говорящий – одолел царя татарского, сел на его трон, взял себе его титул. А до этого Иван был скромным «князем всея Руси». Так вот, однажды Иван Грозный по какой-то загадочной причине отрекся от престола. И посадил на свой трон некоего Симеона Бекбулатовича. Так Симеон стал царем и повелителем Руси, а Иван IV превратился в удельного Московского князька под ним. Он не только слез с трона, но и съехал из Кремля.

Все было «по-взрослому». Симеон был венчан на царство, а князь Иван писал царю Руси Симеону униженные челобитные: «Государю Великому князю всея Руси Симеону Бекбулатовичу Иванец Васильев… челом бьют, чтоб еси, государь, милость показал…»

Правда, царем Руси Симеон Бекбулатович пробыл недолго, всего около года. Потом безумный Грозный его сместил и, по некоторым данным, ослепил. Историки спорят, зачем это было сделано. Версии высказываются разные, порой самые экзотические. Например, такая. Гадалки предсказали, что царь помрет скоро, вот Грозный и решил обмануть судьбу, посадив царем куклу. Есть идея, что он решил бежать в Англию, вот и отрекся. Правда, идея эта довольно странная. Но есть и другая – «уйдя с работы», Грозный решил выдвинуть свою кандидатуру на польский трон, поскольку аккурат тогда в Польше проходили выборы короля местной аристократией. Однако и эта версия довольно смешна и также никакими историческими данными не подтверждается. Прочие версии перечислять не стану, поскольку дело не в причинах, которые заставили Ивана поменяться местами с Симеоном. А в том, почему именно с ним.

Дело в том, что Грозный считал Симеона законным претендентом на свой престол.

Обратите внимание: после того как Иван Васильевич и Симеон Бекбулатович поссорились и Грозный вернулся на царский трон, он своего ставленника ослепил. Не голову отрубил, и не четвертовал, и не содрал кожу живьем, не расстрелял из луков, хотя на подобного рода штуки Иван был горазд. Ослепил!.. Данная неприятная процедура обычно применялась к особам царских кровей, которых по каким-либо причинам не поднимается рука убить. Это первый примечательный факт.

А вот второй. Когда Иван Грозный умер, на трон воссел Борис Годунов. И все бояре целовали крест, клятвенно обещая Борису, что «царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское царство не хотети видети…» Ни самого Симеона, заметьте, ни его детей. Дети, понятное дело, наследники Симеона. А «царь» Симеон кто? Почему к нему такое серьезное отношение – и со стороны Ивана, и со стороны Бориса?

В те времена в делах престолонаследия люди были крайне щепетильны. Поэтому давайте посмотрим, кем же был этот Бекбулатович. А был он правнуком золотоордынского царя Ахмата. То есть прямым потомком Чингисхана. А поскольку Русь принадлежала Орде, была, если хотите, вотчиной царей ордынских, стало быть, претензии Симеона на престол были неубиенными. Он был законный наследник империи! В его жилах текла кровь самого Чингисхана! И столь серьезное отношение московских правителей к этому вопросу, а также тот факт, что Грозный стал царем только после завоевания Казани, говорит о том, что политически Москва рассматривала себя как наследницу империи, то есть Орды. У империи и калькировались методы организации жизни – как наиболее привычные. А какие у азиатов методы?

«Русский словарь, – продолжает Пайпс свои этимологические изыскания, – хранит отчетливые следы этого влияния. Слово "казна" есть прямое заимствование из языка татаро-монголов, равно как и понятие "деньги" и "таможня"… Связывавшая Москву с провинцией "ямская служба" была тем самым монгольским "ямом", но под другим начальством… Возможно, самым важным, чему научились русские у монголов, была политическая философия, сводившая функции государства к взиманию дани (или налогов), поддержанию порядка и безопасности и начисто лишенная сознания ответственности за общественное благосостояние».

И никакой самостоятельности на местах! Присоединение какой-либо области к центру сопровождалось механическим переносом двора местного князя в столицу и его преобразование в приказ или, иначе говоря, «министерство» по управлению вновь присоединенной областью из центра. Властная вертикаль!.. Так формировалась знаменитая русская бюрократия. Формировалась, разрушая властные структуры внутри присоединенных к Москве земель, поскольку все нити управления вытягивала на себя, обрывая горизонтальные связи на местах. Все решалось только через центр.

В результате на Руси сложилась репрессивная власть на манер привычной князьям ордынской, основной задачей которой было давить народ, прессуя его в жмых. А основной психологией и управленческим стилем московских князей и царей, прошедших долгий селекционный отбор Орды, на долгое время стала психология деспота. Освободившись от господства Орды, русские князья сами стали Ордой для собственного народа. Они умели осуществлять оккупационную политику и после падения власти Орды продолжали ее уже в своих интересах.

Москве очень хотелось быть Третьим Римом; цари даже начали рисовать свои родословные от самого Августа и считали, что Рим передал эстафету Византии, а та – Москве. Но духовно ближе московским царям был не Рим, а Сарай. Уже упомянутый Иван Грозный, который мог по первой прихоти лишить жизни любого холопа и дворянина, а также запросто отнять у любого все его имущество, и представить себе не мог, что может быть иначе. Более того, правителя, который был не в состоянии отнять у дворянина поместье или у купца товары, Грозный за правителя, равного себе, не считал. В 1570 году он написал английской королеве Елизавете довольно надменное письмо, в котором брезгливо укорял разочаровавшую его правительницу Англии: «Мы чаяли, что на своем государстве государыня и сама владеешь… И мы потому такие дела и хотели с тобой делать. А у тебя мимо тебя люди владеют и не токмо люди, но и мужики торговые… ищут своих торговых прибытков». Разве можно такое терпеть?!.

Политолог XVI века Жан Бодин писал, что есть два типа монархий. Монархия европейского типа, в которой «корона» есть не что иное, как страна, а вовсе не король, и король тут лишь наследственный правитель. И есть монархии восточного типа, где «король является хозяином имущества и личности своих подданных» и владеет ими, как хозяин дома рабами. Бодин приводил примеры таких стран – Османская империя и Московия. При этом он добавлял, что европейцы подобных режимов не потерпели бы.

Первые идеи о том, что властитель страны не есть ее собственник, появились у нас только в XVII веке – на тыщу лет позже, чем в постримской Европе. Но всходы из этих семян-идей на холодной русской почве взросли весьма чахлые. Их по сию пору затмевает уже подсохший, но все еще крепкий сорняк властной вертикали.

Академик Пивоваров рассказывал, что, прочитав впервые ельцинскую конституцию, которую принимали взамен отжившей свое советской, он поразился ее схожести с первой конституцией 1809 года, проект которой написал Михаил Сперанский. Конституция Сперанского принята не была, но на ее основе была разработана и принята в 1906 году первая российская конституция, дарованная народам России Николаем II. А после революции и отречения царя начали спешно готовить для утверждения Учредительным собранием другую конституцию – демократическую, но очень похожую на монархическую.

– Та конституция была такой же, как у Сперанского, – говорил Пивоваров, – только вместо монарха туда был вписан президент. О ельцинской же конституции 1993 года по какому-то ослепительному незнанию своей истории многие юристы говорят, что она якобы списана с американской или с французской. Полная ерунда, ельцинская конституция – практически тот же самый документ, который готовили к Учредительному собранию 1918 года. И там прописано, что вместо «наследственного» царя мы получаем президента. То есть получается «выборное самодержавие» – мы с вами идем и выбираем царя… Так и вышло. Борис Ельцин 31 декабря 1999 года отрекся от власти. А перед этим сказал, что передает власть преемнику. Тогда Владимира Владимировича Путина никто не знал, таких, как он, было много. Но 20 марта были выборы, и на них Путин получил 67 % голосов. Вновь сработал принцип «центричности власти», вновь стало понятно, что Россия не может без одного вождя… А что сделал Владимир Путин? В августе 2004 года он встречался в здании МГУ со своими доверенными лицами. И сказал: «Я обязуюсь вырастить обществу наследника». Любая европейская конституция предполагает разделение власти на три ветви: исполнительную, законодательную и судебную, согласно идее Монтескье. И в России тоже есть разделение власти. Но «изюминкой» конституции Сперанского стало то, что одна власть не вписывается в систему разделения. Она над ней – это царская власть. Несмотря на то, что существует разделение властей, царская власть ничем не ограничена. Так было в Конституции 1906 года, так было и в Конституции, подготовленной юристами Временного правительства к Учредительному собранию. И так же Сергей Алексеев, член-корреспондент РАН из Екатеринбурга, и Сергей Шахрай (он был вице-премьером в правительстве Ельцина) – два юриста, два доктора юридических наук – написали «Конституцию Ельцина». Я спросил потом у Шахрая, читал ли он конституцию Сперанского. Он ответил, что нет. Все получилось само собой. Как продолжение русской традиции… Даже партийная система у нас имеет иное наполнение, нежели на Западе. Идея создания партии нового типа, которая сосредоточит в своих руках всю власть, принадлежит Ленину, он писал об этом в работе начала XX века «Что делать?». Но одновременно с созданием первой Государственной Думы генерал Трепов выдвигает идею создания партии власти, которая включала бы элиту, богатых людей и владельцев средств массовой информации, – чтобы Дума была управляемой. И сейчас мы снова имеем в Думе партию власти. Ничего подобного нет ни в одной стране мира…

Отдав должное наблюдательности академика Пивоварова, приведу небольшой отрывочек из воспоминаний Анатолия Черняева, помощника М. С. Горбачева. Думаю, он будет к месту:

«Вчера в 10.00, будучи на работе, смотрел по ТВ коронацию Ельцина. Это не просто новая власть, даже не только новая государственная структура. Это смена системы… В речи актера и депутата Басилашвили, написанной "лейтенантами" Ельцина, есть Владимир Святой-Креститель, есть Сергий Радонежский, есть Петр Великий и Екатерина II – создатели Российского государства… М. С. решил выступить после гимна ("Славься, наш русский царь"), колокольного звона и заключительной речи Ельцина».

Ну, а теперь, после этого небольшого, но полезного экскурса в новейшую историю, вернемся снова в Древнюю Русь. Сложившийся еще при татарах бюрократический аппарат для взимания дани, который теперь действовал в интересах собственной верхушки, продолжил линию на закрепощение населения – и не только крестьян, но и дворян. Какое-то время у них еще сохранялась практика менять господина. Но эта практика все более и более становилась теорией. Московские князья стали препятствовать свободному переходу служилого люда еще до Куликовской битвы. Их потомки еще больше закрутили гайки, начав выстраивать систему круговой поруки, когда при поступлении на княжескую службу дворянин не просто присягал новому хозяину, но и целовал крест, обещая не покидать его. А окружающие его служивые люди подписывали поручение за нового члена «семьи», причем, как отмечают историки, «число поручителей иногда заходило за сотню». Таким образом, при «предательстве» одного страдали все. Формально право уйти со службы у боярина было, в договоре оно прописывалось, но поскольку издревле на Руси жили не по писаным договорам, а «по понятиям», де-факто дворянин тоже оказывался «крепостным».

Расширение Московии совершенно выхолостило даже теоретическую возможность для дворян покинуть Главного. Какое-то время еще можно было утечь в Новгород или в Литву. Но потом и Новгород был испепелен, а переход на Запад стал считаться изменой, поскольку в 1386 году Литва приняла католичество. Кроме того, был установлен принцип обязательности государевой службы. Хочешь иметь «бизнес» в Московии – работай на государство, то есть на государя. Не хочешь – пеняй на себя…

Глава 5

Дутый всадник

Говорят, в кабинете у Путина висит портрет Петра I. Не удивлюсь, если так. Они чем-то похожи. Ну хотя бы тем, что оба из Санкт-Петербурга. Правда, один там родился, а другой этот город родил… Возможно, если бы Путин знал о Петре больше, он, разочаровавшись, снял бы его портрет со стены. В конце концов, чем Путин хуже Пушкина или, на худой конец, Льва Толстого? А те прошли именно такой путь – от обожания до резкого неприятия. Оба светила русской словесности безудержно славословили Петра, поддавшись настроениям школьной программы. Но когда они сами начали изучать документы той эпохи, чтобы написать книгу о великом реформаторе, настроение у обоих резко изменилось. Пушкин писал потом, что указы Петра писаны кнутом, а Толстой и вовсе называл его «осатанелым зверем» и «великим мерзавцем».

Петр I – один из главных мифов нашей истории. О нем снимают патриотические фильмы, его медный всадник гордо вздымает лошадь над Северной Пальмирой, а школьники заученно бубнят про «окно в Европу». Миф о великом реформаторе нам вбивают со школьной скамьи, и он так крепок, что выбить его оттуда – непростая задача. Но благородная…

Царь Петр из фильмов и учебников столь велик и прекрасен, что порой вместо номера к его имени приставляют «Великий». За пару дней до написания этих строк мне довелось побывать в одной военной академии, которая носит имя Петра. Полное название этого учреждения выглядит совершенно сюрреалистично: «Военная Орденов Ленина, Суворова и Октябрьской революции академия Ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого». Тут тебе и революция, и враг царизма Ленин, и царский сатрап Суворов, и царь по кличке Великий. В этом названии, как в маленьком осколке зеркала, отражается вся историческая шизофрения, царящая в голове современного россиянина. Впрочем, быть может, это никакая и не шизофрения, а норма для России, поскольку при всей внешней противоположности царей и революционеров, в них было нечто общее – самодержавность. Все они делали одно дело – толкали Россию подальше от цивилизации и свободы.

С детства мы приучены, что Петр I был очень прогрессивным царем. Он завел в отсталой Руси европейские порядки – иноземные одежды, курительные трубки, металлургические заводы, флот. Он реформировал армию, перестроив ее на иностранный лад. Он разбил шведов, взял Азов, сбрил боярам бороды, основал Петербург и вообще дал тормозной России мощный пинок под зад в сторону Европы. При этом сам Петр однажды признался: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом». То есть отношение к Европе у него было как у современных диковатых мусульман, – они всеми силами стремятся эмигрировать в Европу, поскольку телесным естеством понимают: жить в Европе хорошо. Но умом они Европу ненавидят, стремясь превратить ее в привычный кишлак. Когнитивный диссонанс разрывает дикарей – установки, вбитые с детства, противоречат реальности, разрушая личность.

Однако по факту никакого толчка вперед Петр России не придал, и практически все его успехи и достижения – дутые. А итоги его правления – отрицательные. Петр Великий пинками своих ботфортов отбросил Россию в прошлое. А ведь она только-только начинала поднимать голову…

Россия шла по той же неизбежной цивилизационной траектории, что и Европа, но с опозданием. Это отставание русской элитой замечалось и было предметом перманентной рефлексии. Однако все попытки догнать Европу ускоренным темпом раз за разом проваливались, поскольку осуществлялись теми же методами, которые и обуславливали российское отставание. Кнутом нельзя освободить… Невозможно заставить ребенка расти быстрее, таская его за уши. Зато можно уши оторвать.

С чего же начать рассказ о великой трагедии, в которую впихнул нашу страну царь «Великий»? При монархическом правлении, тем более таком полновластном, как в России, личность правителя накладывает неизбежный отпечаток на всю страну. Поэтому начнем именно с личности Петра.

Высокий, худой, очень сильный физически, агрессивный, запойный алкоголик с маленькой головкой. Крайне жестокий, сифилитик, склонный к педерастии. Пучеглазый. Припадочный… Это если вкратце. А теперь в подробностях.

Образован Петр был крайне плохо. Собственно, его и не учили толком ничему, поскольку все внимание было отдано наследникам престола – Федору и Софье. Но волею судеб на троне оказался именно он – недоучившийся переросток, сбегавший от своего вечно пьяного воспитателя Никиты Зотова, который был мелким служащим в одном из царских приказов. Никитку двинули на воспитательную ниву исключительно за хорошее знание Священного Писания. Вот этому Никитка и учил Петра. При этом сам Петр учиться не желал, ему больше нравилось бегать с потешными солдатами. Да и в дальнейшем он мог здорово выточить на станке какую-нибудь деревяшку или славно помахать топором. А вот писал всю жизнь с ошибками. Работяга, но не профессор. «Казалось, природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем великого государя», – писал историк позапрошлого века Ключевский. И добавлял: «С детства плохо направленный нравственно и рано испорченный физически, невероятно грубый по воспитанию и образу жизни, бесчеловечный…»

Порой на Петра накатывала какая-то дьявольская ярость, которую он не мог контролировать. Тогда он набрасывался на людей и бил их кулаками и ногами. Кроме того, ему, по всей видимости, нравился запах крови. Петр сажал на кол и наблюдал за мучениями, заботливо надев на посаженного шапку и шубу – чтобы не замерз раньше времени. Он лично принимал участие в допросах с пристрастием и пытал людей, показывая палачу, как правильно рвать ноздри щипцами или выдирать клещами зубы. Если Петру во время пирушки казалось, что кто-то из его гостей плохо ест или мало пьет, он мог силой влить ему в глотку уксус или кубок вина. Нажравшись, Петр вскакивал на стол и начинал плясать вприсядку среди посуды, громыхая ботфортами.

Однажды в Голландии, за что-то осерчав на двоих людей из своей свиты, Петр стал требовать у голландцев топор и плаху, чтобы тут же собственноручно казнить провинившихся. Шокированные голландцы еле-еле отговорили его от этой дикой затеи. В той же Европе, посетив вместе со свитой анатомический театр, Петр с удовольствием смотрел, как препарируют труп. Некоторым из его свиты стало дурно, что вполне естественно для неподготовленных людей. Увидев это, Петр рассвирепел, схватил своими железными ручищами бледных спутников за шею, нагнул к трупу и заставил зубами рвать мышечную ткань.

Легкие эпилептические припадки, которые порой накатывали на самодержца, разные специалисты объясняют по-разному: кто детскими психологическими травмами, кто – алкогольной эпилепсией. А на мой взгляд, этиология его психического нездоровья не важна. Важно то, что на троне российском в очередной раз сидел ненормальный. Не в первый раз и не в последний…

Что же натворил этот больной с Россией? Начнем по порядку…

Действительно ли Петр реформировал армию, заведя полки по иноземному образцу? Обывателю это представляется так. Раньше было дворянское ополчение (рыцарская конница в русском варианте) и стрельцы в красных длиннополых кафтанах, с секирами, в смешных шапочках, напоминающих колпаки. А потом пришел Петр и заменил устаревших стрельцов на модных солдат в треуголках.

Стрельцов у нас обычно рисуют с бердышами (секира на длинном древке), хотя из самого названия ясно, что они были вооружены еще и огнестрельным оружием – сначала фитильным, потом кремневым. Но главное, стрелецкое войско было войском наемным, добровольческим. Стрельцы по способу существования напоминали казаков, то есть в мирное время они занимались мирным трудом – в основном ремеслами или мелкой торговлей. В стрельцы поначалу набирали людей, как тогда говорили, «гулящих», то есть свободных. В дальнейшем служба стала почти полностью наследственной – стрельцами становились сыновья стрельцов. Таким образом, сложилось целое сословие, или каста военных.

Стрельцы получали жалованье из казны – аж по пять рублёв в год! – и жили в стрелецких слободах. У них были свои огороды; кроме того, стрельцы имели определенные льготы в виде освобождения от судебных и налоговых пошлин, а также получали хлебное и вещевое довольствие. Помимо зерна и сукна им выдавалась еще и соль. (Что, кстати, весьма немаловажно! Соль тогда была «белой валютой». Между прочим, при Петре налог на соль подскочил на 100 %, и в результате многие просто не могли себе позволить подобной роскоши. А к чему приводит дефицит натрия в организме, можете узнать из учебника физиологии.)

В мирное время, чтобы служивый люд не простаивал, стрельцы занимались также охраной правопорядка и пожарной охраной. Во время войны, правда, проводились дополнительные наборы, когда в ополчение забирали крестьян – по одному на определенное количество крестьянских дворов. Но костяк войска был профессиональным. Командовали стрельцами десятники, пятидесятники и сотники. Они получали уже по пятнадцать рублей. Любопытно, что примерно с середины XVII века на должность сотников, то бишь на «офицерские» должности, стали назначать не только боярских детей, но и талантливых рядовых, отличившихся по службе.

Конечно, сама организация и тактика ведения военных действий по мере совершенствования вооружений меняется, и начиная с какого-то момента русское войско тоже потребовало реорганизации. Только началось это не с Петра, а гораздо раньше. Во время Русско-польской войны Смутного времени воевода Василия IV Михаил Шуйский увидел, как лихо действуют шведская и немецкая пехота, приметил новинки в организации их войска и решил переформатировать русское войско по европейскому образцу. Он набрал крестьян и отдал их в обучение бельгийскому офицеру, который учил мужиков держать строй и обращаться с оружием. Не буду вдаваться в технические детали обучения и описывать различия в тактике боя стрельцов и новых соединений, скажу лишь, что европейская военная наука пошла на пользу, позволив русским войскам «нового образца» одержать ряд побед над поляками.

Чуть позже глава Пушкарского приказа Анисим Радишевский написал первый в истории нашей страны воинский устав – «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки». Сей замечательный документ вводил новые рода войск – части «иноземного строя», а именно солдатские полки, драгун, гусар, – а также новые воинские звания. Теперь в русской армии были не только десятники и сотники, которые командовали «старыми» соединениями, но и поручики, майоры, генералы, командовавшие реформированными на евроманер частями.

Иными словами, к моменту воцарения Петра русская пехота уже на две трети состояла из «иноземных полков», обученных иностранцами (полки нового строя насчитывали 78 тысяч человек, а стрельцов было всего 17 тысяч). И повзрослевший Петр вовсе не ликвидировал, как полагают многие, стрелецкие части. Да, у него была такая попытка после стрелецкого бунта. Но столкнувшись с неприятелем и увидев стрельцов в деле под Нарвой и Азовом, он затею о расформировании стрелецких частей оставил. И стрелецкие части были в армии почти до самой смерти Петра, лишь постепенно вытесняясь солдатскими полками.

Настоящая «заслуга» царя-реформатора состоит не в заведении полков «иноземного строя» в русской армии. И не в том, что Петр переодел солдат в европлатье и ввел в армии новые звания. А в том, что он постепенно сменил наемную армию на рекрутируемую. Стрельцы в армию нанимались сами. Солдат же в нее забривали. У прежних государей в армии служили свободные люди – за зарплату и привилегии. У Петра в армии служили рабы – за пайку. Солдат в петровской армии клеймили, как скот. Да они и были скотом, человеческим стадом, без прав и надежды.

За малейшее ослушание там могли убить: более ста видов проступков со стороны солдата карались смертной казнью, которая производилась «застрелением, мечом, виселицею, колесом, четвертованием и огнем».

Самих рекрутов не только клеймили, их заковывали в цепи и гнали к месту сбора, чтобы не разбежались. Кормежка и условия содержания заключенных (а как их еще назвать?) были столь ужасными, что армия стала буквально пугалом для российских крестьян. Она немногим отличалась от концлагеря. Солдаты от гнилой кормежки и холода мерли, как мухи. На одного погибшего в бою в петровской армии приходилось двое умерших от болезней.

Об этом писал и сам Петр в письме чиновнику, ведающему набором рекрутов: «Как, ваша милость, сие получишь, изволь не помедля еще солдат, сверх кои отпущены, тысячи три или больше прислать в добавку, понеже при сей школе много учеников умирает».

Не зря секретарь австрийского посла в России Иоганн Корб, написавший в конце XVII века книгу «Дневник путешествия в Московию», назвал петровские полки «сбродом самых дрянных солдат». Все, кто мог и хоть на копейку ценил себя, из такой армии бежали. Но вместо каждого беглого или умершего от нечеловеческих условий содержания та же деревня обязана была поставить еще одного рекрута. Солдат Петр не ценил, относясь к ним как к расходному материалу. Товар бесплатный, чего его ценить?

Надо сказать, современная российская армия, которой солдаты тоже достаются бесплатно, их точно так же совершенно не ценит. И условия содержания в российской армии начала XXI века не сильно отличаются от века XVII-го, если газеты с завидной периодичностью сообщают, как в N-ской части целая рота солдат слегла с пневмонией или из-за отсутствия отопления в казарме, или по причине того, что офицерам зимней ночью вздумалось выгнать солдат в одних трусах на плац в воспитательных целях. То, что достается даром, никогда не ценится.

«Иные с охотой хотели бы идти на службу, но, видя сначала над братией своей такой непорядок, в великий страх приходят», – это сказано о петровской армии.

«Я бы пошел в армию, поскольку, в принципе, там интересно, оружия много, но только не в такую, как у нас, которая больше на концлагерь похожа», – а это сказал мне мой племянник Антон.

История повторяется…

Кстати, слова о том, что «иные с охотой хотели бы идти на службу…», написал не какой-нибудь недружественный, но внимательный иностранец петровской эпохи. Это фраза из инспекционного доклада Военной коллегии. Коллегия проинспектировала обстановку в армии, после того как в 1718 году наконец-то решили разобраться, отчего в армии 45 тысяч рекрутов недобрано, а 20 тысяч припустили в бега… Вот абзац из этого любопытного документа целиком:

«Когда в губерниях рекрутов сберут, то сначала из домов их ведут скованных и, приведши в города, держат в великой тесноте, по тюрьмам и острогам немалое время и, таким образом еще на месте изнурив, отправят, не рассуждая по числу людей и далекости пути с одним и то негодным офицером или дворянином, при недостаточном пропитании, к тому же поведут, упустив удобное время, жестокою распутицей, отчего в дороге приключаются многие болезни и помирают безвременно, а всего хуже, что многие и без покаяния; другие же бегут и пристают к воровским компаниям – ни крестьяне, ни солдаты, но разорители государства становятся. Иные с охотой хотели бы идти на службу, но, видя сначала над братией своей такой непорядок, в великий страх приходят».

Не хотел бы я больше переключаться с рабской петровской армии на рабскую современную, но не могу, поскольку параллели с современностью, черт бы их драл, лезут сами!

Всем известно, что в 1941 году товарищ Сталин учредил в РККА так называемые заградотряды, которые располагались в тылу наших войск и открывали огонь из пулеметов по своим отступающим войскам, карая их таким образом «за трусость». Но это не было изобретением Сталина. Отряды, стреляющие в собственные отступающие войска, ввел в русской армии Петр I.

История повторяется…

А взять расходы на оборону! Аграрные государства львиную долю бюджета тратят на армию и ведение боевых действий. Так, например, Византия, идеологическим продолжателем которой считала себя Русь-Россия, тратила на войну от 80 % (ок. 300 г.) до 65 % бюджета (842 г.) По мере развития технологий эта цифра, как видите, имеет тенденцию к снижению. Предшественник Петра I на русском троне царь Федор Алексеевич тратил на армию 46 % казны. Но в эпоху петровского милитаризма траты государства на армию выросли и стабильно превышали 70 % ВВП, в отдельные годы пиково взлетая до 96 %.

Один из отечественных историков поделился следующим наблюдением: если из любимого детища Петра I – Санкт-Петербурга – изъять все здания и памятники, связанные с армией и чиновничеством, от города практически ничего не останется. В эпоху Петра и далее, писал он, «не армия была при государстве, а государство при армии». Петр перевел на военные рельсы всю страну. Специалист по петровской эпохе Николай Павленко писал, что даже «учебные заведения, созданные при Петре, напоминали казарму, а учащиеся – рекрутов».

И сразу же скажем об СССР, милитаризация в котором достигала уровней, феноменальных для современного мира. Там тоже все стояло на военных рельсах. Своего рода Табель о рангах, то бишь государственные звания были введены даже для артистов! И по сию пору наши служители Мельпомены гордятся ими – «народный артист», «заслуженный артист». Смешно… Но совершенно не смешно то, что советский ВПК потреблял 95 % алюминия, 95 % всей вычислительной техники, 90 % выпускаемых в стране дизельных двигателей. На его долю приходилось 80 % всего научного потенциала страны, 80 % продукции машиностроения, 60 % всей стали и чугуна… СССР выпускал танков в 2,3 раза больше, чем США, в полтора раза больше истребителей, в три раза больше подлодок, в 12 раз больше пушек, в 15 раз больше баллистических ракет… На войну работала вся экономика, а выпуск гражданской продукции осуществлялся по остаточному принципу. Выпуск вооружения составлял до 80 % ВВП страны.

История повторяется…

Но, может быть, Петр, раздувая армию, руководствовался принципом «не хочешь кормить свою армию, будешь кормить чужую»? Этим принципом у нас вообще любят оправдывать милитаризацию. Однако возникает резонный вопрос: а при таких тратах на оборону, достигающих порой 96 % от всего бюджета, может быть, как раз выгоднее было бы кормить чужую армию? Вряд ли с чужой будет хуже. Хуже уже просто некуда! Какая разница между оккупационной армией и петровской, если Петр I, по сути, оккупировал свою собственную страну? Это не шутка и не публицистическое преувеличение. Это постыдный факт нашей истории. Петровские полки, которыми он заполонил империю, вели себя в местах расквартирования в точности так же, как ведут себя оккупанты в чужой стране.

Так как хваленая петровская армия обладала крайне низкой боеспособностью (о чем мы еще скажем пару слов), Петр, компенсируя ее ужасающее качество количеством, развел столько полков, что они легли тяжким бременем на страну. А поскольку гражданский бюрократический аппарат петровской власти был так же неэффективен, царь использовал для управления страной армию. Армейцы заменили даже судейских, вовсю отправляя на местах суд скорый, но не всегда справедливый. Кроме того, командирам полков было поручено осуществлять «присмотр» за гражданской властью, то есть за губернаторами.

Армия собирала налоги, выписывала крестьянам паспорта, если тех вдруг нужда припирала уйти на заработки в город. (Кстати, при Сталине, как вы помните, крестьяне тоже были закрепощены, паспортов точно так же не имели и должны были испрашивать их для перемещения по собственной стране. История, мать ее, повторяется!..)

Ну, суд и выписывание бумаг еще ладно, но как же армия справлялась со сбором налогов? Да по-армейски! С помощью карательных экспедиций. Ключевский писал об этом так:

«Полковые команды, руководившие сбором подати, были разорительнее самой подати. Она собиралась по третям года, и каждая экспедиция длилась два месяца. Шесть месяцев в году села и деревни жили в паническом ужасе от вооруженных сборщиков, содержавшихся при этом на счет обывателей, среди взысканий и экзекуций. Не ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России баскаки времен Батыя».

Пьяная солдатня, которую насильно вселяли на постой к гражданским лицам, превращая дома обывателей в нечто среднее между казармами и коммуналками, вела себя с населением собственной страны абсолютно по-хамски. Да и офицеры были не лучше: «При квартирах солдаты и драгуны так несмирно стоят и обиды страшные чинят, что и исчислить их немож-но. А где офицеры их стоят, то еще горше чинят… И того ради многие и домам своим не рады, а в обидах их никакого суда сыскать негде».

Один из провинциальных начальников строчит жалобу в столицу: «Офицеры обычно знать не хотят местное начальство, грубят и дерзят воеводе, а когда воевода пожалуется полковнику, то это хорошо, если полковник грубо ответит, что это не дело воеводы судить поведение господ офицеров; а то пошлет команду, отберет у воеводы шпагу, посадит его под арест, яко сущего злодея…»

Историк А. Буровский так описывает поведение петровской армии на собственной территории:

«В Костроме полковник Татаринов выгнал за город членов городского магистрата.

В Коломне генерал Салтыков бил бургомистра смертным боем.

Другого коломенского бургомистра некий драгунский офицер велел высечь, и его солдаты ревностно выполнили приказ.

В Пскове солдаты застрелили члена ратуши, а бургомистра били так, что он от побоев помер.

Впрочем, продолжать можно долго, едва ли не до бесконечности».

Буровский закончил, а я продолжу…

Петр на деле установил в России военно-полицейский режим. Это была самая настоящая хунта. Беспредел. Всевластье погон, неподконтрольных судебной системе. Несчастные жители города Вятка писали жалобу на действия офицера, присланного Петром для догляду: «Приходит в канцелярию пьяный не в указанные часы… А нам не объявляя вины и без всякой причины, держит под арестом почасту, а другим временем и скованных, и, забрав вятских обывателей, как посадских, так и уездных лучших людей… держит под земскою конторой за караулом и скованных, где прежде сего держаны были разбойники, и берет взятки». Не правда ли, напоминает наши времена, когда государевы люди в погонах крышуют бизнес, отправляют бизнесменов в тюрьму по надуманным обвинениям и вымогают взятки?

История повторяется…

Вывод: армия Петра I, призванная защищать отечество, превратилась в оккупационную армию, которая это отечество разоряла и всячески притесняла. Результат был плачевным. Миряне от такой армии бежали, как от огня, покидая насиженные места. Буровский приводит такой факт: в Казанской губернии ушли в бега 13 тысяч гражданских лиц, на коих было возложено содержание полка. И это произошло всего за два года расквартирования. А документы Сената бесстрастно сообщали: «…российские крестьяне разоряются и бегают не только от хлебного недорода и подушной подати, но и от несогласия офицеров с земскими правителями, а солдат с мужиками».

Может быть, новая петровская армия хотя бы неплохо показала себя на поле боя, ведь не зря же Петр проводил армейскую реформу, постепенно заменяя старинную дворянскую конницу и стрельцов полками «иноземного строя»? Снова нет.

Как писал видный историк и специалист по русской армии Иван Солоневич, в 1708 году под Могилевом, где русские войска разбили неприятельский корпус под командованием шведского генерала Адама Левенгаупта, «дело решила старомосковская (дворянская) конница, а вовсе не полки нового строя». Другой автор, Борис Башилов также отмечал, что в кампании 1701–1703 гг. главные победы были одержаны не «полками нового строя», а дворянской конницей. Ну, а про то, что, увидев стрельцов в деле под Нарвой и Азовом, Петр оставил идею ускоренного расформирования стрелецких полков, мы уже говорили…

Созданная Петром постоянная армия больше напоминала ОМОН. Она была плохо приспособлена к войне с внешним захватчиком, но зато здорово могла давить возможные недовольства населения. Она была слишком велика для мирного времени, что изнуряло экономику, а в случае каких-либо катастроф не была «заменяемой», то есть не предполагала призыва резервистов в ополчение. Именно поэтому уже в XIX веке России, столкнувшейся с сильными соперниками, пришлось отказываться от петровского принципа и возвращаться к более гибкой «полупрофессиональной» армии, допускавшей возможность призыва ополчения в военное время. Тот же Солоневич писал, что вместе с сутью петровской армии пришлось отказаться и от ее формы – «голландских башмаков с пряжками и чулками». Они и вправду плохо подходили для нашего климата, чего Петр по своему обыкновению не учел.

Да один только тот факт, что петровской армии потребовалось два десятилетия, чтобы в составе международной коалиции, состоящей из Дании, Польши, Саксонии и России, одолеть Карла XII, который в лучшие годы обладал армией, не превышавшей 45 тысяч человек, говорит о многом. Для сравнения: в армии Петра было 200 тысяч рекрутов.

Зачем же нужна была Петру такая огромная армия? С кем он воевал? И за что?

Первое, что приходит в голову из усвоенного в школе: Петр хотел получить выходы к морю. Он за них и воевал – и на Черном море, и на Балтике. Вопрос о том, зачем нужны были Петру выходы к морю, пока отложим, он требует отдельного рассмотрения. А сейчас разберемся в том, насколько успешно воевал этот победоносный император.

Он отвоевал Прибалтику, обеспечив себе выход к морю. Он взял Азов, также обеспечив выход России к морю. Но как взял Азов, так и отдал. И Прибалтику готов был отдать. Ведь вояка из Петра был как из кота балерина… Вот вам прекрасная иллюстрация того, как Петр начинал войны.

Под турецким султаном о ту пору сидело множество завоеванных турками православных народов – болгары, греки, сербы… И они отчаянно взывали к Большому Брату с просьбами освободить их из-под ига мусульман. Письма к Петру от братушек изобиловали обещаниями легкого похода: трудностей не предвидится, порабощенные народы восстанут, а турки при виде славного воинства Петрова сами разбегутся.

Надо полагать, политической разведки как таковой у Петра не было. В политической обстановке он ориентировался только по письмам трудящихся, и потому принял решение идти воевать турок. В 1711 году войско московитов вошло в Молдавию. Трудности со снабжением начались сразу же, никакого восстания угнетенных братушек не случилось, а единственная помощь Петру с их стороны исчислялась отрядом в 5000 штыков.

В результате турецкая армия блокировала Петрово войско, и через три дня Петр подписал капитуляцию. Перепуганный царь был готов в обмен на мир отдать шведам (союзниками которых были турки) не только всю завоеванную ранее Прибалтику, но и Псков. Этого турки не потребовали, но отобрали у Петра завоеванный им Азов и заставили физически уничтожить свои причерноморские крепости – Таганрог и Каменный Затон. Кроме того, Петр обязался не вмешиваться в польские дела, не держать на Черном море флота, а все наличные корабли там сжечь. Вот такой успешный вояка был царь Петр.

Целый ряд историков отмечали низкую боеспособность петровской армии. Петр умудрялся проигрывать даже те сражения, в которых у него было многократное превосходство в силах. Так, например, в сражении при Головчине у Петра было двукратное преимущество, и он проиграл. При Нарве у Петра было пятикратное превосходство в силах, и он тоже проиграл. Историк Н. Павленко по этому поводу заметил, что под Нарвой солдаты Петра «не обнаружили ни мужества, ни выучки».

– Позвольте! – скажут мне возмущенные читатели. – Но знаменитое сражение под Полтавой было выиграно! И Прибалтику Петр все-таки отвоевал!

Верно. Но что было под Полтавой? И как вообще шведы там оказались? Где Швеция, а где Украина!.. И почему Ключевский писал: «Стыдно было проиграть Полтаву… Отощавших, обносившихся, деморализованных шведов, которых затащил сюда 27-летний скандинавский бродяга»?

Скандинавский бродяга, о котором говорит Ключевский, – это шведский король Карл XII. Его судьба напоминает судьбу Ганнибала, который двадцать лет провоевал в Италии, не получая из Карфагена никакой помощи, и в конце концов был закономерно разбит. Карл был прирожденным полководцем. Война, а не мирный труд, была его стихией. Вовлеченный историческим водоворотом в войну, он 15 лет мотался по Европе, одерживая блистательные победы. Но скучные стокгольмские торговцы и парламентарии не желали материально поддерживать его славу, постепенно отказывая Карлу в финансировании войны. Они справедливо полагали, что бесконечная война лишь изнуряет экономику Швеции и что лучше торговать, чем воевать.

Карл был с этим не согласен. Его психотип не предполагал понимания подобных сентенций. Он был рыцарь! Он был воспитан отвратительно, то есть на понятиях чести. А это означает бескомпромиссность и неумение ставить на первое место как интересы других, так и собственное телесное благополучие. Карл таким и был – он мерз и голодал вместе со своими солдатами и офицерами, вместе с ними терпел нужду и побеждал.

Талантливый и дерзновенный, он был из того типа людей-покорителей, который любили описывать советские фантасты шестидесятых. Им все равно, что покорять, лишь бы покорять, – тайны мироздания или другие планеты и страны. Такие люди для прогресса нужны. Но их не может быть слишком много: кто-то должен и работать – торговать, сеять, производить, потреблять произведенное…

Ключевский, сравнивая военные дарования Карла и Петра, писал: «Петр редко становился во главе своих полков, чтобы водить их в огонь, подобно своему противнику Карлу XII». А Евгений Тарле так характеризовал шведского короля: «Карл был одарен от природы некоторыми очень важными качествами, дающими военный успех. Он был очень силен, если не как стратег, то, безусловно, как тактик, находчив в бою, быстр, необычайно решителен, когда требовалось внезапно, тут же, под бомбами и пулями менять планы атаки… Человек одаренный и всепоглощающей страстью к войне, и бесспорным, хоть и изменившим ему в конце умением ее вести». И добавлял, что к закату Карловой славы «в Европе его уже перестали величать Александром Великим и начали чаще называть Дон-Кихотом».

Карл XII и вправду был страшный авантюрист и рисковый малый. Он полтора десятка лет вел совершенно ненужную шведской короне войну, которая была необходима только ему одному и велась лишь ради его личной славы. Немудрено, что такая война, в силу ее ненужности Швеции, постепенно затухла. В результате чего Петр овладел брегами Балтики и победил под Полтавой, куда Карл попал в надежде повернуть против России Украину.

В Полтавской битве участвовали измученные, изголодавшиеся после тяжелой зимы шведы с малым количеством пушек. У Петра орудий было в несколько раз больше. Такую битву и в самом деле сложно было проиграть: петровские пушки, почти не боясь ответных залпов, косили шведов, как траву.

Впрочем, главным итогом войны со шведами и петровских свершений считают все же завоевание выхода к морю, а не проходную Полтаву, строительство Петербурга и флота. Правда, отдельные историки всю славу победителя шведов отдают не Петру, а Шереметеву, но мы мелочиться не будем. Оставим также в стороне жестокости, которыми сопровождался захват прибалтийских земель и о которых историки пишут: «Шереметев вошел беспрепятственно в Вещенберг, знаменитый в древней русской истории город Раковор, и кучи пепла остались на месте красивого города. Та же участь постигла Вейсенштейн, Феллин, Обер-Пален, Руин; довершено было и опустошение Ливонии».

Вернемся к главному вопросу – зачем Петру был нужен выход к морю? Говорят: для торговли. Не может сильная держава не иметь развитой торговли, а главный торговый путь всегда морской. Это верно. Но тут возникают два возражения.

Первое. А кто сказал, что у России не было выхода к морю? Был! На протяжении сотен лет был и успешно использовался. Это порт Архангельск.

Здесь варили соль, томили деготь и курили смолу, отсюда шла торговля пенькой, медом, рыбой, пушниной, клыком моржа, вологодским маслом. Тут была развитая лесная промышленность и строились железоделательные заводы. Край в самом буквальном смысле переживал расцвет. Его не коснулось запустение, связанное с объединительными процессами, то есть с военным объединением Руси под рукой Москвы, что сопровождалось опустошением и обнищанием как самой Московии, так и присоединенных к Москве земель – Новгородчины, Псковщины… Сюда не докатилось разрушительное эхо Ливонской войны (первая война за Прибалтику времен Ивана Грозного) и опричнины. Даже наоборот, население, во все стороны бежавшее от ужасов Ивана Грозного, добегало и до этих вольных краев, внося своим свободным трудом вклад в развитие экономики региона.

В сферу экономического притяжения славного города Архангельска попали все Заонежье, бассейны Двины и Печоры, Карельский полуостров, Великий Устюг с окрестностями, а после похода Ермака в Сибирь – и сибирские земли, откуда через Сольвычегодск в порт Архангельск потянулись сибирские меха и камни.

До разорения Новгородчины бесноватым Иваном Грозным сюда проникали и новгородские товары – кожи и лен. А из Москвы шли зерно, булат, кованое оружие и все, что притекало в Москву с востока.

Как мы уже знаем, скудная на урожаи русская земля давала не слишком большой прибавочный продукт, но все, что давала, растущие города успешно продавали, используя свое «транзитное» положение между Западом и Востоком. Жаль только, что этому естественному развитию все время мешала центральная (читай, московская) власть, перманентно затягивавшая гайки централизации.

Весной, летом и осенью Архангельск представлял собой настоящий Карфаген времен расцвета: здесь жались бортами все флаги мира – англичане и шведы, датчане и французы, немцы и голландцы… Город сверкал. Гостиные дворы и кабаки для заморских гостей, огромные рынки и склады, театральные представления и иноземная речь. Пряности и сахар. Фарфор и средиземноморские вина. Солонина и ром. Инжир и жемчуг. Английская шерсть и лимоны. Китайский шелк и голландская бумага. Ювелирные изделия и краска для тканей.

Привозные товары по рекам отправлялись через Вологду «вниз», в континентальную Россию. С XVI по XVII век через Архангельск торговали с миром все главные русские города. Одного порта вполне хватало. Свиную щетину сюда поставляли 9 городов, льняное масло – 5, топленое свиное сало – 13, пеньку – 18, выделанную кожу – 25 городов…

Правда, Иван Грозный в лучших традициях централизма начал мешать торговле, установив государственную монополию на торговлю поташом (зольный продукт, применяемый для изготовления мыла и стекла), ревенем и зерном. Впоследствии эту эстафету у него перехватил Петр I, а у Петра – Сталин, введший абсолютную монополию трона на всю внешнюю торговлю.

История повторяется. И усугубляется…

Порт Архангельск вовсе не был тесен. Всего за полвека с 1600 по 1650 годы он увеличил прием иностранных судов втрое! Правда, потом наступил резкий спад, но произошло это только благодаря мудрому руководству из Москвы, где решили в очередной раз порулить экономикой, отменив некоторые льготы для иноземных купцов. Предлог был смешным и чисто идеологическим, как это всегда у нас бывает: царь Алексей Михайлович мотивировал воздвижение препон перед торговыми гостями из Англии тем, что в Англии… произошла революция. А на возражения купцов заявил, что не желает иметь дело с народом, который «недоброе дело сделал и доброго короля своего Карлуса до смерти убил». Это называется «назло маме отморожу уши»: если до ущемления англичан в порт Архангельск прибывало английских кораблей больше, чем голландских, то после доля английских судов стала составлять лишь одну двадцатую часть от голландских.

Экономический спад был вызван, кроме прочего, еще и желанием Кремля оградить русских от иностранной конкуренции (сразу вспоминается история с АвтоВАЗом, который ограждают, ограждают, а ему все хуже и хуже делается: в стерильной обстановке «ограждения» иммунитет и вовсе перестал работать). Москва повысила пошлины для ввозимых иностранных товаров, что и привело к падению.

Однако, по счастью, экономика обладает свойством прорастать даже сквозь уродливые чугунные заграждения. Мировая торговля ширилась, поэтому, несмотря на регулировочные меры Москвы, Архангельск с ними справился, и после падения снова потихоньку начался рост.

О значимости допетровской морской торговли России говорит тот факт, что две трети таможенных сборов в казну давал порт Архангельск, а остальное поступало от приграничных сухопутных городов.

Итак, на две трети казна пополнялась таможенными сборами от морской торговли. И после этого нам будут говорить, что Россия не имела выхода к морю?

Второе. А так ли необходим морской порт для торговли? Город Новгород, как известно, выхода к морю не имеет. Однако в допетровской Руси Новгород входил в крупнейшую международную торговую организацию того времени – Ганзейский союз, тогдашний аналог ВТО. Человечество, как видите, всегда тяготело к свободной торговле. Именно свобода торговли, свобода обмена плодами своего труда является базой для экономической и личной свободы.

История взлета и падения Ганзы настолько показательна, что не рассказать ее я не могу, тем паче, что этого прямо требует «антимосковская» идея книги. Ведь именно московский централизм не дал тогда Европе в очередной раз включить Русь в европейскую орбиту.

Чем примечателен Ганзейский союз? А тем, что это было первое столь мощное негосударственное, а правильнее сказать, надгосударственное интеграционное образование, созданное не для того, чтобы политически покорять территории, а для того, чтобы расширять зону свободной торговли в мире.

Ганзейский торговый союз родился в XII веке и просуществовал более четырехсот лет. Вокруг него возникали и исчезали государства, а это не властно-вертикальное, а сетевое образование жило и процветало. Оно было действительно сетевым – без единого центра, без конституции, без бюрократии…

Возник этот союз из купеческих нужд. И до Ганзы купцы веками плавали по Северному морю и Балтике. Но плавание это было сопряжено с риском – на море промышляли норманнские пираты, а торговле мешали разнокалиберные стандарты, существовавшие в средневековых городах. Нарушение какого-нибудь бюрократического пункта, например, несоблюдение стандарта по ширине продаваемого полотна могло привести к крупному денежному штрафу и даже разорению.

И постепенно, с центром в немецком городе Любеке, начал формироваться «всемирный» купеческий союз, вступая в который, купцы обязались следовать определенным правилам, совместно действовать против разбойников, скидываясь и нанимая вооруженную охрану или карательные отряды, целью которых был поиск и уничтожение пиратских баз. Основное и главное правило союза – свободная торговля без препон и ограничений. В обязанность городских властей, зависимых теперь от купцов, входила оборона города от пиратов и охрана торговых путей.

В XIII веке Любек открывает при английском дворе свое торговое представительство, влияет на европейскую политику и городские стандарты.

В XIV веке Ганзейский союз становится столь влиятельной организацией, что города валят в него валом: число городов – членов союза подбирается к сотне. Постепенно-постепенно в Ганзейский союз вошли все значимые города тогдашней ойкумены – Любек, Гамбург, Лондон, Брюгге, Берген, Кёльн, Псков, Новгород и многие другие. Торговое представительство Ганзы открывается в Венеции, а ганзейские купцы свободно плавают и по Средиземному морю. Количество городов в союзе перевалило за полторы сотни и приближалось к двум.

Денежный оборот Ганзейского союза, явившего собой чудесный пример самоорганизации, превышал бюджеты крупных европейских стран. Совокупный торговый флот (исключая военные корабли конвоя) превышал полторы тысячи судов. Тысячи складов по всей Северной Европе ждали их прихода.

Купцы Ганзы имеют привилегии везде, а Ганзейский союз принимает меры международной экономической блокады. Однажды в Норвегии, в чудесном городе Бергене, который сейчас называют воротами в норвежские фьорды и одновременно туристической столицей Норвегии, местные власти решили ущемить свободу торговли – то ли пошлины повысить, чтобы наполнить местную казну, то ли еще как-то ущемить интересы Ганзы. В ответ союз объявил мораторий на поставку в Берген зерна, и властям пришлось отыграть свои решения назад.

Сложился даже особый надгосударственный и наднациональный ганзейский менталитет – общественный стереотип, отражающий реальность, который рисовал ганзейца как неверующего в бога, но придерживающегося твердых этических принципов сурового человека, который, однако, ценит жизнь во всех ее проявлениях. Что касаемо атеизма ганзейских купцов, он был им присущ в полной мере. При этом купцы были достаточно консервативными, чтобы не выставлять напоказ и не шокировать обывателей своим свободомыслием. Они могли исправно посещать церковь, но признавались, что религия их волнует мало, если волнует вообще. Она – для крестьян… Надо отметить, что развитие городов и торговли, то есть цивилизованной жизни, закономерно выводит человеческий психотип за рамки религии. Этот феномен отмечался во все времена и у всех народов, начиная с римлян.

Место божьих запретов в психике ганзейцев занимала светская этика, точнее, этика деловая, купеческая, которая работает в общем случае лучше «потусторонней» мифологической, поскольку зиждется на конкретных делах и выгодах. Ганзейцы не одобряли вызывающего и разгульного поведения своих коллег, злоупотребления алкоголем.

Воистину воздух свободы творит с людьми чудеса. А ганзейцы были свободными, то есть горожанами. Им было с чем сравнивать свое состояние, ибо вокруг кишело Средневековье – миллионы полунищих крестьян, зависимых от своих неграмотных баронов. И они ценили свободу, как одно из главнейших достояний города. «Воздух города – воздух свободы», – гласила средневековая поговорка. Именно в средневековых городах начал складываться тот класс свободных работающих людей, который в XX веке получил название среднего и который является основой современной цивилизации.

Вы только представьте себе это: кругом навоз Средневековья, а венчает сию кучу жемчужная сеть общеевропейского союза – предтеча современного Евросоюза, – где все решают города и их свободное население, которое и является «сувереном» союза. В этом союзе единые правила. Один язык общения (немецкий с примесью латинского). Одно миропонимание. Единая система мер и весов. Одна расчетная валюта – гульден.

Возникают страховые компании, которые возмещают застраховавшим свое имущество купцам все риски – военные, пиратские… Страховые компании, например, возместили европейским купцам потери, которые они понесли во время взятия Новгорода русским сатрапом Иваном III. Возместили, но надорвались.

Закат Ганзы начался именно тогда, когда деспотическая Москва в своем неистовом собирании русских земель, решила «собрать» и демократический Новгород. Тяжкий удар по Новгородской республике нанес Иван III. Результатом присоединения стало резкое сокращение международной торговли. Сократились и импорт, и экспорт. Для Ивана III это было неважно, ему важнее было подавить вольности, нежели получить с них дополнительные дивиденды. Вотчинный менталитет! Важнее быть абсолютным хозяином, чем терпеть рядом с собой хозяйчиков помельче, делясь, таким образом, властью и унижая себя неполновластием. Московские правители уважали только силу.

Иосиф Грозный (Сталин) пренебрежительно спрашивал, сколько у папы римского дивизий, раз он считает себя моральным авторитетом в делах европейской политики…

Василий III, когда ему предложил дружбу император Бабур из недавно основанной в Индии Могольской династии, эту дружбу высокомерно отверг – на том основании, что не может считать Бабура равным себе, поскольку не знает, является ли он полновластным хозяином, то есть абсолютным деспотом, или он «государству тому урядник», то есть обладает всего лишь политической властью…

Иван IV называл братом наследственного польского короля Сигизмунда, но отказался называть так преемника Сигизмунда Стефана, потому что тот был избран на должность… Ну, а как ответил Иван Грозный английской королеве Елизавете, мы уже знаем…

Пахан считает равным себе только пахана. Его авторитет – это авторитет силы.

Уничтожение и унижение Новгорода Иван III начал с того, что снял и увез символ Новгородской республики – вечевой колокол, с помощью которого народ собирался на площади, как когда-то он собирался на площадях древних греческих полисов, чтобы принимать решения и выбирать исполнительную власть. Этот колокол столетиями звучал над «вечным» городом. Новгородская республика представляла собой не только колыбель русской демократии, она была лучшим, что случилось в Руси-России, быть может, за всю ее историю. Это было огромное самостоятельное русское государство, богатое и свободное, простирающееся на восток почти до Урала а на север аж до Белого моря и Кольского полуострова. О масштабах этого государства говорит тот факт, что после завоевания Новгорода Московское княжество выросло по площади сразу в пять раз.

Новгород не был захвачен Батыем, а, как мы знаем, был «притянут» к Орде батыевым холуем Александром Невским. После смерти Невского и постепенного заката Орды Новгород понемногу раздышался и снова стал полноценной парламентской республикой с двумя палатами. Верхней был так называемый совет господ, в котором заседала местная аристократия, а нижней как раз и было народное вече. Князя же в Новгороде выбирали, он исполнял роль военачальника и жил даже не в самом городе, а поодаль.

Новгород был огромным перевалочным пунктом оптовой торговли. Здесь товар даже не проверялся покупателем, поскольку запечатывался специальными пломбами, гарантировавшими качество. Соль тут продавали мешками, мед, сельдь, вино – бочками. Иголки – сотнями. Воск, из которого в Европе делали свечи и который экспортировался туда из России бортниками, поставлялся ими в огромных, похожих на сыр кругляшах весом в десятки килограммов, их катили, а не таскали. А импортировал Новгород вина французские и испанские, специи, цветные металлы, сукно. Одного только немецкого сукна в Новгороде ежегодно продавали десятки тысяч погонных метров.

Господин Великий Новгород поражал приезжих вольностью нравов, незабитостью и достатком жителей, видимым невооруженным глазом богатством. Здесь, как и в древнем республиканском Риме, все были грамотными, поскольку дети учились в школах. Люди не носили лаптей, а носили сафьян – обувь из тонкой и ярко выкрашенной козьей или овечьей кожи. И они не боялись испачкать нарядную обувь в традиционной русской грязи, поскольку грязи на улицах Новгорода не было: городские службы работали не покладая рук, выстилая улицы и набережные бревенчатыми тротуарами. По сути, это была Европа.

Именно эту европейскую весну раз за разом и приходила душить Москва. После Невского сюда совался татарский беклярбек Дмитрий Донской, который силой заставил новгородцев формально признать свою зависимость от Москвы. Дело Донского продолжил Иван III, а завершил Иван Грозный.

Поскольку экономически Новгородское государство тяготело к Европе, а от московской династии только зло терпело, там периодически возникали идеи перейти под власть Великого княжества Литовского, отчего в Москве сильно напрягались. К концу XV века идеи перейти под власть Литвы воплотились в политические настроения масс, олицетворяла которые некая Марфа Борецкая; к ее двору стекались свободные граждане антимосковской партии.

Представители этой партии объявили на вече, что Новгород – сам себе господин, его жители всегда были свободными и холопства московского не хотят. В ответ Иван III и предпринял поход на Новгород против «изменников христианству». В сражении на реке Шелони Русь республиканская проиграла Руси деспотической. Вечевой колокол был снят и под плач новгородцев увезен в Москву.

Действия Ивана III в Новгороде наилучшим образом иллюстрируют вотчинную ментальность как полную противоположность ментальности европейской, основанной на римском праве и разделении власти политической и власти собственнической, вещной. Иван III действовал в абсолютно сталинском духе. Точнее, наоборот, Сталин, который учился царствовать у наиболее одиозных русских царей, действовал, как Иван III. В покоренных после Второй мировой войны странах – в Венгрии, например, – Сталин пласт за пластом срезал местные элиты, которые могли иметь в глазах народа хоть какой-то авторитет. Так он упрочивал собственную власть, основанную только на насилии и ни на чем больше. Генсек компартии Венгрии Матьяш Ракоши назовет это позже тактикой салями. Кусок за куском…

Иван III делал то же самое – он арестовывал и вывозил из Новгорода все наиболее авторитетные аристократические семьи. Часть арестованных была ликвидирована без суда и следствия, а часть расселена, правда, не в ГУЛАГе, а в Подмосковье. Их новгородские земли, дома и имущество были опять-таки без суда и следствия отняты московским деспотом, который считал все завоеванное своим личным имуществом, включая людей. Процедура «чистки» проводилась Иваном III не один, а целых пять раз с промежутками в два-три года. «Мы снимали слоями», – так подобную политику через полтыщи лет охарактеризует сталинский нарком Каганович, вспоминая репрессии.

Марфа Борецкая, ставшая свидетельницей покорения Новгорода, говорила, что это – начало конца. Что площади великого города зарастут травой, угаснет блеск его лучших семей, останется лишь изустная слава и сказки – о Садко, о былом величии города. И будущий путник уже не найдет на его месте ничего, кроме печальных развалин, только снимет шапку и скажет: «Здесь был Новгород».

«Будет день, и погибнет великая Троя…»

Однако Новгород еще дышал. И помнил. И жил. И торговал. Окончательную точку в новгородском величии поставил Иван Грозный – богобоязненный собиратель русских земель, как его хотела представить нам сталинская пропаганда. Таковым он до сих пор и остается в глазах многих недалеких россиян. Никто даже и не задумывается, а зачем вообще нужно было «собирать» русские земли, если они и так русские? И что значит «собирать»? Вот есть несколько русских государств – и что в этом плохого? Почему их непременно нужно «собирать», то есть объединять под одним самодурствующим начальником? Однако «собиратели» у нас в чести! Почему? Просто так. У всех русских должен быть один начальник. А не два. И не три… Кровавый зверь Иван Грозный только оттого и числится великим государственным деятелем, что сгонял русских и нерусских под свое ярмо. Сие у нас считается вельми отменным занятием. Властная вертикаль…

Этот «собиратель», на дух не переносивший никакой свободы, зимой 1570 года обложил Новгород, желая окончательно задушить город. Для начала его передовой отряд захватил все окрестные монастыри. Пять сотен монахов по приказу богобоязненного царя были насмерть забиты палками. Кровавый снег лежал вокруг осажденного Новгорода. А вскоре он стал красным и в самом городе.

Геноцид, который учинил безумный царь со своими садистами в Новгороде, глубоким шрамом остался на истории России. Головорезы московского деспота устроили в вольном граде какой-то кровавый праздник пыток. Горожан и горожанок, детей и стариков раздевали, обливали горючей жидкостью и поджигали, расстреливали из луков, сажали на кол, вырезали из кожи ремни… Царь лично наблюдал за пытками, поскольку уж очень он это дело любил, не меньше, чем Петр.

Людей подвозили к прорубленным в Волхове полыньям целыми улицами, ставили перед прорубью на колени, срывали шапку, били окровавленной дубиной по голове и сталкивали в черную воду. Пытавшихся выплыть били баграми по головам. В день успевали убивать от пятисот до полутора тысяч человек. И вся эта кровавая потеха продолжалась шесть недель! А потом безумный царь переключился на новгородские окрестности. И начал истреблять людей целыми селами – убивали скот, у беременных женщин вырезали младенцев из живота, насиловали детей, загоняли в избы семьями и сжигали. На 250 верст вокруг Новгорода местность была опустошена. Царю нужно было убить вольницу вместе с теми, кто ее помнил. И он это сделал.

Так собиралась Россия под Москву. И уж лучше бы она не собиралась… Уж лучше бы Новгород бы передан, как того опасался Иван Грозный, «иноплеменникам, королю польскому Жигимонту Аугусту».

Кстати, по пути в Новгород Иван Грозный разорил и Тверь, где был устроен страшный погром – убили несколько тысяч человек. Просто так. А поскольку царю хотелось обеспечить внезапность нападения, он выслал впереди войска передовой отряд под командованием опричника первой тысячи Василия Зюзина и отдал приказ убивать всех свидетелей перемещения его войска. Кстати, Новгород не сопротивлялся. Официально он находился под властью Москвы (как и Тверь), поэтому ворот перед царем не замыкал, напротив, Ивана Грозного встретила у ворот целая делегация лучших людей города во главе с архиепископом Пименом. Иван Грозный отобедал, выпил вина, затем издал свой знаменитый опричный клич «Гойда!», после которого его палачи бросились сеять вокруг смерть и ужас.

В то же самое время и с тем же криком «Гойда!» опричники царя резали население Нарвы, обвиняемое в том же – в государевой измене, то есть в желании перейти под крыло польского царя. Ивану везде чудились заговоры… В маленькой Нарве была вырезана десятая часть населения, включая младенцев и женщин, и уничтожено огромное количество купеческих товаров. Со складов и из лавок каратели выносили меха и ткани, пеньку и лен, поджигали все это, а то, что не горело, просто сбрасывали под лед в речку Нарву. Зачем?.. Иностранные купцы были в шоке от подобного варварства. А английский представитель торговой компании Джером Герсей писал, что это была самая жестокая резня, о которой он когда-либо слыхал. Это он еще в Новгороде не был!..

Причем, что интересно, каратели Грозного не трогали иностранцев, а убивали только русских; иностранным купцам под страхом смерти было запрещено прятать в своих домах подданных царя Ивана, ибо свои на Руси всегда считались большими врагами, чем чужие. Чужие люди – это чужое имущество. А русские люди – это свое имущество, с которым можно поступать как угодно.

Еще один момент. «Собиратель земель русских» Иван Грозный в ту самую пору, когда казнил русский народ в Новгороде и Нарве, параллельно вел так называемую Ливонскую войну. Это была затяжная война за Прибалтику. Если вы посмотрите в какую-нибудь энциклопедию, то увидите, что война эта, по мнению историков, «велась Россией за выход к Балтийскому морю». А выход этот был нужен ей, разумеется, для торговли с Европой. И никто, прочтя такое, не задумывается над сутью написанного.

Потому что вот так совершенно незаметно слово «Россия» у нас уже стало синонимом «Московского царства». Мы смотрим на историю из будущего, в котором мы – представители той самой победившей Московии. И потому безальтернативно отождествляем Московию и ее правящую династию с Россией. А ведь была и другая Россия, получше. Которая уже торговала с Европой! Без всякого выхода к морю – через озерно-речную систему Новгородской республики и Пскова. Через порт Архангельска. Она была частью Европы. А потом быть ею перестала, задавленная московитами, набравшимися от азиатской Орды спеси и навыков террора как метода управления.

В 1494 году Иван III закрыл в Новгороде огромные склады Ганзы. Это был удар, после которого Ганза, по мнению историков, так и не смогла оправиться. И Новгород тоже. Бывший когда-то столицей государства и крупнейшим европейским торговым центром, после покорения двумя Иванами он превратился в маленький тихий провинциальный городок, да так и не вылез из этого состояния по сию пору.