Он ищет читателя, ищет

Сквозь толщу столетий, и вот -

Один сумасшедший – напишет,

Другой сумасшедший – прочтет.

Сквозь сотни веков, через тыщи,

А может, всего через год -

Один сумасшедший – напишет,

Другой сумасшедший – прочтет.

Ты скажешь: «Он нужен народу…»

Помилуй, какой там народ?

Всего одному лишь уроду

Он нужен, который прочтет.

И сразу окажется лишним -

Овация, слава, почет…

Один сумасшедший – напишет,

Другой сумасшедший – прочтет.

Хочу хоть раз постигнуть мир,

А там весь век лежать в падучей,

Хочу уверовать на миг

В единственность своих созвучий.

Но кисть не передаст мечты,

Быть может, смысл в напрасном тщенье.

Чем тоньше схвачены черты,

Тем отдаленней воплощенье.

Я был в Зазеркалье,

Я видел его —

Холодная плоскость,

Где нет ничего.

И я это понял,

И стал я нищей,

Ведь мир – это поле,

Где нету вещей.

Лишь поле, лишь плато,

Лишь плоскость скольженья,

Где время есть плата

За воображенье.

Проклятье богу Эдисону

За то, что он в избытке сил

Свет животворный, свет зеленый

В холодный мертвый превратил.

Тот факт, что сплошь по белу свету,

На каждые полета шагов

Мы ставим виселицу свету,

Лежит на совести богов.

И богу Врубелю проклятье

За то что, давши жизнь холсту,

В восторге поиска он спятил

И уничтожил красоту.

Но трижды проклят Иегова.

И если на земле суровой

Живут Изольда и Тристан, —

Распните на Голгофе снова

За вивисекцию Христа.

Конечно, наш Господь безбожник,

Поскольку Бога нет над Ним.

Он беспощаден как художник

К произведениям своим.

И, одержимый, словно Врубель,

Он сам не знает, что творит:

Нечаянно шедевр погубит

И вновь уже не повторит.

Не повторяются мгновенья,

И не научена рука

Запоминать прикосновенья,

Куда уносит нас река —

Недолговечных, как растенья,

Бесформенных, как облака.

Любовью мы ослеплены,

Но если мыслить без пристрастья,

Нет времени и нет пространства,

И нечто и ничто равны.

И танец бабочки живой,

Ребенка смех, людская бойня,

И сжатие объектов Хойла

Пустой покажутся игрой.

Вот жизнь тебе, бери, люби ее.

Но если нет в душе Христа,

Ученый скажет – энтропия.

Екклесиаст сказал – тщета.

Прости меня, прости меня, прости меня, прости!

Мне б жить – как речке литься, как дереву расти.

Прости меня, о Боже, забудь про всё на миг!

О, как же я ничтожен, о, как же ты велик!

Дни мои измерены, а ноченьки долги.

Снятся мне измены, предательства, долги.

О, как же это надо, чтоб небосвод – разверст,

Чтоб пасть ничком под градом в меня летящих звезд,

Назвать тебя по имени и волю дать слезам.

Прости меня, прости меня, за что – ты знаешь сам.

Я изменил любимой,

Я изменил себе,

И желтым одуванчикам на склоне

Горы лиловой,

Где даже в полдень

Со дна глубокой шахты

Виднелась звездочка.

Которая измена горше,

И сам не знаю.

Прости мне, Господи!

Прости меня, о Боже,

Забудь про всё на миг!

О, как же я ничтожен,

О, как же ты велик!

Ты был со мною рядом

И подавал мне знак.

Я знал всегда, что надо,

Но делал всё не так.

И вот ночною темью

Окутан шар земной,

И звезды, как каменья,

Повисли надо мной.

Луна кругла, как плаха.

И я кричу во тьму:

– О, дай мне хоть поплакать

Как сыну Твоему.

Но глухо эхо ночи,

В ответ лишь тьма да тишь.

И ты простить не хочешь,

А плакать не велишь.

И чудо не случится,

Придет тот самый миг,

И гроб мой сослуживцы

Поставят в грузовик.

Ну а пока есть время,

Пока не вышел срок —

Я распрощусь со всеми

И выйду за порог.

Увижу лес осенний

Под желтою луной.

И звезды как каменья

Повиснут надо мной.

И в листья неживые

Я упаду лицом:

– Заступница Мария,

Вступись перед Отцом!

Каким угодно адом

Пускай меня казнят,

Пускай казнят как надо,

Но возвратят назад.

Пусть вечность длится вечность,

Но вечность – коротка,

Коль вновь вернут мне внешность,

И ребра, и бока!

Чтоб снова день осенний,

И листьев перегной,

И звезды, как каменья,

Сияли надо мной.

Последнее мгновенье

Ты взвесил на весах.

И звезды как каменья

Нависли в небесах.

Я чувствую всем телом

Их тяжесть над собой,

Как будто озверелой

Толпе Ты крикнул: – Стой!

Пусть звездный рой несчислим,

Его легко отвесть,

Когда б я был замыслен

Таким, каков я есть.

Но небосвод, мне мнится,

Натянут, как праща,

И поздно мне – молиться,

Тебе – меня прощать.

Я не служил сексотом,

Доносов не строчил,

Блажной, из пулемета

По людям не строчил.

Пылающим напалмом

Не обливал детей,

Изгнанникам опальным

Не расставлял сетей.

Но был я человеком,

Узнавшим стыд и страх.

Виновным вместе с веком

Во всех его грехах…