Света

Вечером Андрей снова готовил свой ужин на скорую руку и во время технологических перерывов читал книгу. Дверь кухни распахнулась, и со свертками в руках шумно вошла Света.

– Вот! – весело вывалила он на стол поклажу. – Сегодня получила аванс.

– Откуда это такое богатство? – спросил Андрей, оторвавшись от книги.

– Так ты мне сам советовал попросить у Пресвятой Богородицы работу. Так я вчера весь вечер на коленях простояла. Потом приложилась к иконке Богородицы и заснула. А сегодня звонок по телефону. Я уж и думать о ней забыла… Короче, звонит мне одна подруга и предлагает работу гувернанткой в один богатый дом. Я снова помолилась и сходила туда. Прихожу, знакомлюсь с родителями, то да се, говорим. А потом проснулась девочка, мы с ней познакомились и она – представляешь – сразу в меня влюбилась, даже отпускать не хотела. Вот так все и решилось. Они меня взяли. Сразу аванс дали, чтобы я приоделась поприличней. Так что гуляем!

Андрей смотрел на соседку и думал, как же это так получается просто? Даже сразу и не верится. Попросила – и вот на тебе! И вспомнил он слова старца: «Господь Своих людей всегда блюдет». Значит, Света своей простотой и чистыми помыслами достучалась… страшно подумать, до Кого. Но ведь получила же… Вот так живет рядом человек, а ты видишь в нем только взбалмошную бабенку, а она, оказывается, у Господа своя. Без всяких там премудростей и высоких слов.

Света взглянула на притихшего Андрея и спросила:

– Я что-нибудь сделала не так? Нет, я не забыла – ты не думай, что я такая неблагодарная, – зашла, зашла я в храм-то. И свечку поставила самую красивую и на коленках у иконки поплакала, и благодарственный молебен Заступнице моей заказала.

– Молодец, ты Светка, сама не знаешь, какая ты молодец! – негромко сказал он.

– Правда! А я уж испугалась, что ругать меня будешь за что-нибудь?

– Да за что же? И разве ругал я тебя когда?

– Нет, конечно, но мало ли? Я тебя почему-то боюсь больше, чем своего хулигана-мужа. Как посмотришь иногда… будто в самую душу.

– Обещаю: отныне глаз от пола не подниму.

– Да, ладно тебе, не слушай ты меня, глупую. Давай отметим это дело. Мне так радостно, а больше никак тебя отблагодарить не могу.

– Да ты и так уж и отблагодарила, и порадовала…

Ближе к церкви

Часто загудел телефон. Андрей поднял трубку и услышал голос из далекого города:

– Я очень благодарен тебе.

– За что?

– Ты мне как-то посоветовал держаться поближе к церкви. Я так и сделал. Обошел несколько храмов и нашел братство. Меня там хорошо приняли и предложили работу. Сейчас пишу иконы, стал зарабатывать деньги. Вышел на очень серьезный уровень. Первые две иконы продал каждую за две тысячи долларов. Так что очень серьезный уровень. Сейчас хочу выставиться на ярмарке.

– На службы ходишь?

– Конечно… Правда, не каждый месяц удается.

– Месяц?.. Исповедовался?

– Конечно. Меня с собой батюшка в свою деревню возил. Там настоящие староверы, такие исконные, корневые!

– А как все проходило?

– Так, как и надо бы везде. В каждом храме. Все по-простому, без этой золотой мишуры и бижутерии. Зашли мы в храм с батюшкой и с дьяконом, я в алтаре зажег семисвечник. Ну, что – говорю на исповеди – грешен во всех смертных грехах, все мои… Положил он на меня эту ленту с крестами, перекрестил, что-то пошептал. Все, говорит, безгрешен, аки ангел. И мне так хорошо стало! Батюшки запели молитвы, а я стал перед иконостасом. Так светло, легко! Представляешь! Смотрю на икону Спаса и вижу, как он отделяется от иконы и ко мне, грешному, спускается… И слышу внутренний голос: «Вот ты ко мне и пришел. Ты мой избранник, я тебя люблю и теперь я поведу тебя в царство небесное!» Так что вот удостоился видения от самого…

– …беса!

– Типун тебе на язык. Что ты такое говоришь?

– А ты что, не замечаешь последовательности? Пришел в храм деньги зарабатывать, продал иконы бандитам за бешеные деньги, выигранные в казино; ходишь в церковь, как в театр, – за наслаждением; дальше – исповедь у каких-то раскольников на скорую руку; вот уж и наслаждение получил; а тут и сам податель ядовитой сладости авансы тебе раздает.

– Ну, конечно, ты же у нас самый умный! Только ты один все знаешь.

– И еще подумай вот о чем: святые!.. Десятилетиями в подвигах поста, бессонных ночах, покаянных молитвах… Проливая горячие слезы за свои грехи… Ежесекундно в строжайшем соблюдении себя от самых ничтожных прилогов греха… Под покровом постоянного послушания… Под ежедневным наблюдением духовника… В постоянном чтении Святого Писания… Достигают высочайших высот духовного совершенства в смирении… Но далеко не все удостаиваются видений небесных сил. А тут пришел любитель денег и удовольствий, пару телодвижений сделал – и вот ему за его заслуги, заметьте: ни много ни мало, а Сам Господь является… Ты сам понимаешь, что говоришь и творишь-то?

– Нет, мне это нравится! Ходит парень в столичные церкви, облепленные золотом; на эти спектакли, где роль Христа исполняет толстый поп, увешанный золотыми крестами с бриллиантами; бьет поклоны на каждое «Господи, помилуй!», читает книжечки и всех учит жить. У тебя там крылышки еще не прорезались? А, херувимчик?

– Хожу я в храм Божий молиться о спасении душ: своей и моих ближних. В Церковь, основанную Самим Иисусом Христом. Каждый день моя душа горит в адском пламени моих грехов. Я – «свиния, в калу лежащая»!.. И единственная моя надежда – на милость Господа, потому что я сам ничего хорошего из себя не представляю. Все мои достоинства – от Бога, а мое личное – это бесконечные грехи и… простите, выделения… И если я тебе когда-нибудь скажу, что Православная Церковь мне не мать, то Бог мне не отец, и потому гнать меня нужно подальше от святых церковных стен… Или тащить к любому батюшке – отчитывать меня от одержимости бесовской и прелести сатанинской.

– Слушай, почему, когда я тебе звоню поделиться, ты меня каждый раз ругаешь?

– Давай вспомним, чем ты делился. Сначала своим увлечением медитацией. Тогда для тебя все равно было: что молитва Богу – что медитация сатане. Потом ты меня убеждал, что на свете нет ни добра, ни зла, а есть некая энергия наподобие электрической.

– Я же просил тебя забыть об этом!

– Когда мы с тобой разобрались и с этой ложью, ты стал искать тайные изотерические знания у Даниила Андреева в «Розе мира», у Сведенборга и у Рерихов в агни-йоге. Вроде бы я смог тебя убедить на своем печальном опыте, что в основе этих мистических учений – гордыня и отрицание Церкви.

– Ну, не совсем… Я и сейчас уверен, что ты перегибаешь…

– Теперь ты, как говоришь, пришел в Церковь, а служишь мамоне, и здесь ты ищешь духовных наслаждений, тебя занесло в раскольничество… Почему у тебя сохраняется такая стойкая потребность из одной лужи с грязью торжественно садиться в другую? Почему ты так упорно не слышишь призыва к покаянию и смирению?

– Слушай, жизнь так коротка… Если мы только и будем, что бить себя ушами по щекам и плакать о грехах, то совсем превратим жизнь в кромешный ад.

– Вот именно потому, что жизнь не просто коротка, а совершенно мимолетна, мы и должны в первую очередь подготовиться к вечности. Потому что в вечности или адское пламя – или Царствие Небесное, другого не дано. Мне очень жаль, но!.. Не дано. И нет ни агни-йоговских реинкарнаций, ни мирно соседствующих якобы на небесах храмов разных религий, как у Даниила Андреева. Потому что нет религий. Есть одна религия – Православие, потому что только здесь истина. Потому что Сам Господь воплотился на земле и сказал: никто иначе не придет к Отцу Небесному, как только через Меня. Сам Господь показал нам путь спасения: это смирение, покаяние, крестный путь скорби и мучений.

– Ну, вот опять – скорби, мучения… А когда жить?

– А вот это и есть жизнь, возлюбленный брат. Есть два пути: путь удовольствий и наслаждений – это в преисподнюю, на мусорную свалку (ты знаешь, что прообраз евангельской геенны огненной – это мусорная свалка за иерусалимскими стенами?); и второй, путь покаяния и смирения, через так не уважаемые тобой скорби – это домой, в Царство нашего Отца Небесного.

– Вся моя душа возмущается от такого расклада! Я молод и хочу жить! В старости покаюсь и наскроблюсь вдоволь!

– Снова обман! С чего ты взял, что через минуту не умрешь? Откуда тебе знать, сколько тебе отпущено? И потом, грех – это, как вино. Сначала веселит и пьянит, потом появляется похмелье, потом втягивает в запои, а потом уже и бросить невозможно. Сколько алкоголиков каждый день бросают пить, каждый день в последний раз, а потом уже – зависимость, пленение, одержимость! Все! Связан врагом… И за каждый грех, как за выпитый стакан, – страшные мучения.

– Что же без мучений-то никак нельзя?

– Можно, наверное, но для этого нужно быть праведником, а таких – один на миллиард. Всем остальным во искупление грехов дано мучиться – увы! Только делать это можно по-разному. Вот, например, прививка – это ведь тоже болезнь, только в облегченной форме. Зато после ты этой болезнью не страдаешь и от нее не умираешь. Так и покаяние – «держишь ум во аде», чтобы не гореть вечно в аду настоящем. Ну, а чтобы меньше страдать, нужно меньше грешить. Здесь и начнется та невидимая брань, о которой пишет Никодим Святогорец в своей настольной книге для монахов.

– «Невидимая брань»? Знаю, видел на лотке.

– Почитай, там много практических советов, как избежать грехов, как с ними бороться, как сохранять свою чистоту. Вот, смотри! Ты с помощью молитв и покаяния входишь в состояние души, когда «ум во аде». Ты буквально окружен гудящим пламенем. Ты плачешь о спасении. Ты видишь как бы со стороны все свои грехи. Они жгут тебя и кажутся тебе мерзкими, грязными твоими порождениями. Ты их все до одного именуешь и записываешь на листок. Все, которые тебе дано увидеть в себе! Если хотя бы один утаишь или постыдишься записать, чтобы потом вслух произнести священнику – а ведь это действительно стыдно! – вся твоя исповедь насмарку. Можно обмануть священника, но не Бога, властью Которого батюшка грехи отпускает. Но вот ты со стыдом и болью, с плачем и мучением приносишь свое покаяние… Батюшка тебе отпускает грехи. И ты чист, как ангел. Чувствуешь разницу с твоим «Все смертные грехи – мои?»

– Чувствую…

– И теперь тебе во что бы то ни стало надо сохранить чистоту в душе. Но ты ощущаешь, что бесы один за другим пускают в твою душу стрелы греховных мыслей. И здесь ты волен или принять их в свою душу и увлечься ими – или отразить эти стрелы, как щитом, крестным знамением и призыванием Бога Иисусовой молитвой. Вот в этом и заключается наша постоянная война, в которой ты или победитель, или раненый, или убитый. В этой битве у человека есть помощники, защитники. Ты будешь постоянно чувствовать их благое воздействие. И по мере покаянного очищения и навыков в битве к тебе будет приходить то радостное состояние, когда ты почувствуешь близость Бога. Пусть это будет длиться всего секунду. Но эту секунду ты запомнишь на всю жизнь! После этого у тебя пропадут страх и все сомнения от маловерия. По этой мизерной искорке смиренной Божьей любви ты поймешь, каков ее безбрежный океан в Царствии Небесном. Но еще ты увидишь и греховность мира, тебя окружающего, и захочешь его покинуть.

– Монашество?

– Но мир тебя не будет отпускать… Тогда ты его возненавидишь: его ложь и злобу, гнилые соблазны и тленную смертельную красоту. Но в мире живут люди. И их всех – именно всех и каждого! – любит Господь. И ты станешь учиться их любить. Вот это самое трудное! Ты их любишь, отдаешь им последнюю рубашку, по ночам в рыданиях вопиешь к Богу о их прощении и спасении. А они тебя грабят, избивают, а могут и убить! И чем больше они тебя истязают, тем сильней ты будешь их любить и громче вопить к Богу о их спасении.

– Н-да… Ну и перспективка…

– Святого спросил послушник, почему у него бывают периоды охлаждения к Богу. Святой сказал, что это все оттого, что он не знает настоящего ужаса мучений в аду и блаженства на Небесах. А если бы узнал, то согласился бы в келье с червями всю жизнь прожить в молитвах к Богу, чтобы только быть спасенным.

«Бесполезно…» – печально вздохнул Андрей, когда положил трубку. И встал на молитву о здравии и просвещении ума раба Божиего.

Владимир Иванович

Со встречи ехали по Каширскому шоссе, затем свернули на кольцевую и только тогда услышали спокойную команду шефа: «На стройку». Бригаду эскорта он отпустил на базу, и дальше они ехали в джипе втроем, все время молча.

По узкой асфальтовой дороге въехали в просторный сосновый лес. Среди мачтового частокола там и тут выглядывали старые бревенчатые дачки и дома шикарного новостроя.

У тягача с панелями Андрей оформлял документы. Строители, как всегда без пауз и традиционных перекуров, деловито занимались монтажом. Оранжевый двадцатитонный кран «Като» опускал в кассету очередную матово-белую панель. Только Пал Трепалыч отреагировал на приезд хозяина и, сверкая загорелой лысиной, уже бежал к джипу.

Владимир Иванович попросил сонарника позвать Андрея. Тот закончил с документами, передал их водителю и подошел к заказчику.

– Судя по всему, сегодня у вас, Владимир Иванович, был удачный день, – снова скорей констатировал, чем спросил Андрей.

– Ты знаешь, я до сих пор ничего не могу понять. Они прислали каких-то мальчишек, и те передали, что их шеф в реанимации, вручили чемодан с отступными, извинились и уехали. Нет, ну ты понял? – пропел экс-уголовник, теперь президент международного концерна.

– Вы все сделали? – глядя на кроны мачтовых сосен поверх седого бобрика, спросил Андрей.

– Конечно, братишка, какой разговор?

– Все? – еле слышно спросил еще раз Андрей, глядя на пухлую в оспинах переносицу.

– Все, Андрюш, правда! На исповеди мне даже поклоны земные прописали – до сих пор от них спина болит… Вломили мне в церкви по первое число, но ехал на встречу как никогда спокойно. Даже удивился: нервы-то уж не свежие…

– Тогда все так и должно было случиться.

– Нет… Это что, оттуда!? – он ткнул толстым пальцем в синее небо.

– А теперь, Владимир Иванович, надо отблагодарить.

– Да говори, что тебе надо, Андрюх, сделаю все, что хочешь.

– Там же закажите благодарственные молебны. Обязательно.

– Это сделаю. Хорошо! А тебе? Тебе что я могу сделать?

– Я же сказал. Лично мне ничего, – со вздохом сказал Андрей и, кивнув на прощанье, пошел к «гвардейцам».

– Он че, ненормальный? – спросил охранник, устраивая свое мясистое двухметровое тело на кожаное сиденье.

– Не-а, нам его не понять, Петруша. Он не здешний… Домой.

Андрей подошел к работающим, подозвал Бугра.

– Сработало? – поинтересовался тот, отирая кепкой загорелое лицо в шрамах и глубоких морщинах.

– Который уже раз, а все никак не привыкну, – признался Андрей.

– А разве к этому можно привыкнуть? Это же все-таки чудо…

– Сейчас я в храм. Завтра, если буду нужен – звони. Спаси тебя Господь, Бугор.

– Во славу Божию… Слушай, я отпущу Гену с тобой? Пусть дочь навестит.

Геннадий Иванович, герой афганской войны, доброволец-ликвидатор Чернобыля, по пути на платформу затащил Андрея в пивнушку. Взял там порцию коньяку, коробку конфет для дочери и кофе Андрею. Они присели за столик.

– Я тебе сейчас историю одну расскажу, – неспешно начал Гена, отпив жидкость из пластмассового стаканчика. – Росли два мальчика в одном дворе. Папы у них работали на дипломатическом поприще, крепко связанном с разведкой. О родителях они никогда не говорили. Это было не принято.

Один мальчик отличался от всех остальных смуглой кожей и еще кое-чем, о чем все узнали несколько позже. Тогда в моде в их среде был некий священный кодекс чести. Не принято как-то было ни предавать, ни выдавать. Если кому нужна помощь – хоть ночью приди, отказу не будет. За друга на нож шли, без рассуждений и колебаний.

Это потом уже выяснилось, что оба воспитывались родителями в вере. Тайно, конечно. Один ходил в православный храм, другой – в мечеть. После школы их разбросало кого куда. Мусульманин выехал с родителями на родину в Афганистан.

Православного призвали в армию, и попал он на войну, тоже в Афганистан. И случилось ему попасть в засаду. Весь экипаж «духи» расстреляли из пулемета. Он в одиночку держал оборону.

Молился и стрелял, слезами обливался, молился и снова стрелял. Взял тогда он на себя зарок перед Всевышним, если выживет, никогда ни при каких обстоятельствах ни в кого не будет стрелять.

Сутки держал оборону, пока не подоспела наша «вертушка» и не накрыла сверху «духов». Перед отлетом пошел на гору, где засели «духи», и среди трупов нашел он своего школьного дружка. Видно, перед смертью он молился своему Аллаху, да так его и прошила пулеметная очередь. Полумесяцем по спине. Закрыл он глаза друга и всю дорогу молился о прощении и упокоении его души.

Так получилось, что дали ему за оборону высотки Звезду Героя, и он больше не стрелял. Никогда и ни в кого.

Самое интересное, что оба эти мальчика стреляли друг в друга, защищая свою веру, своего Бога.

– Но спас Господь только одного – тебя, – заключил Андрей.

Маша

На вокзале Андрей посадил Гену в такси и присел на скамью. В его душе нарастало молитвенное настроение, столкновение с чудом снова окрылило его. Сейчас нужно «отшелушить» суетность, успокоиться…

– Дядь, помоги!

Перед Андреем стоял оборванец лет восьми и протягивал грязную ручонку. На его чумазой щеке светлела полоска от недавних слез.

– Садись. Не бойся, не обижу.

– А я и не боюсь, – улыбнулся мальчик. Присел рядом на скамью, но протянутой руки не убрал.

– Родители есть? – Андрей достал из сумки шоколадку из «эн-зэ», разломил пополам и поделился с соседом.

– Ага. Мама, – выдохнул он и откусил шоколад.

– И где же она?

– Здесь работает. По мужикам она у меня, – гордо ответил мальчик.

– Позвать можешь?

– А у тебя деньги есть? А то ведь она просто так ни с кем не ходит.

– Есть. Зови.

Через пару минут мальчик подвел молодую женщину в ярком шелковом костюме. Лицо ее, совершенно без косметики, выражало настороженный интерес.

– Желаешь развлечься? – дежурно спросила она, оценивающе разглядывая его джинсовую одежду и кроссовки, остановив взгляд на японских часах. Потом подняла глаза и наткнулась на его зрачки. Улыбка растаяла.

– Садись.

Андрей, увидев ее, внутренне вздрогнул. Перед ним стояла красивая, стройная молодая женщина. Сразу понятно, что ее ремесло еще не въелось ни в душу, ни в поведение. А самое удивительное, что она очень напоминала его первую любовь по имени Оля. Только глубоко скрытый страх занозой сидел в ней. И усталость. Но и надежда на лучшее не покинула, судя по ясным карим глазам.

Женщина послушно села, поправив юбку. Так дамы ее профессии поступают крайне редко. Рядом пристроился и мальчик. С минуту они молчали.

– Как вас зовут?

– Я Маша, а он – Серега, – кивнула она в сторону сына.

– Меня звать Андрей. Сколько ты зарабатываешь за вечер?

– Хочешь снять до утра? Дорого это, Андрюш.

Он достал бумажник, вынул все деньги, оставил себе одну купюру, остальное протянул ей. Женщина сразу спрятала деньги.

– Пошли…

– Пошли, – Андрей оглянулся и протянул руку Сереге.

– А его зачем? – испуганно дернулась она.

– А мы пойдем не на твою работу, – улыбнулся ей Андрей. – Сначала немного прогуляемся, зайдем в храм, а потом я вас домой отпущу.

– Ничего себе! А меня туда пустят? Ну, в храм?

– Придумаем что-нибудь. Ну, а теперь рассказывай. Почему работу такую… странную выбрала?

– Не я выбрала ее, а она меня. Мужа у меня убили. Потом с меня долг стали требовать. Сначала отобрали квартиру, ну а потом и меня захомутали. При муже-то друзей было – море. Чуть ли не каждый день застолья, клятвы верности… А как мне помощь понадобилась – всех как ветром сдуло. Остались мы с сыном совсем одни. Обычная история.

– Кто у них главный? Кличку знаешь?

– А как же! Мамед его зовут.

– Завтра позвонишь мне вечером, вот тебе телефон, – Андрей протянул ей визитную карточку.

Они подошли к храму, Андрей перекрестился и вошел. Следом за ним гуськом робко вошли и Маша с сыном. Андрей подошел к свечному ящику:

– У вас есть платки для женщин?

– Есть. Тут у нас одна прихожанка нарезала из своей шали, чтобы случайным раздавать, – охотно пояснила улыбчивая женщина и протянула Марии платочек. – Заходи, милая, не бойся.

– Спаси Господи, матушка. Мне еще пять свечей больших.

Машу с сыном он отправил к иконе Богородицы, дал свечей. Сам же отошел в сторону, открыл маленький походный молитвослов и встал на колени перед образом Иоанна Предтечи.

(«Ей, Крестителю Христов, честный Предтече, крайний пророче, первый во благодати мучениче, постников и пустынников наставниче, чистоты учителю и ближний друже Христов, тя молю, к тебе прибегаю, не отрини рабу Божию Марию со чадом Сергием от твоего заступления, но возстави ея падшуюся многими грехи, обнови душу ея покаянием, яко вторым крещением омываяй грех, покаяние же проповедуяй во очищение коегождо от дел скверных; очисти убо ея, грехми оскверненную, и понуди внити, аможе ничтоже скверно входит в Царствие Небесное. Аминь.»)

Мария стояла у образа Богородицы и сначала бездумно глядела на неземную красоту лика. Потом от иконы, как из распахнутого окна, повеяло свежим порывом теплого ветерка, вот она увидела себя как бы со стороны: она стояла и… плакала. Слезы сами вдруг закапали из глаз. Вся ее жизнь день за днем проходила перед ее сознанием. И поняла она, что была лишь череда ошибок и тупиков, боли и страха. И вот Маша уже стоит на коленях, и простая, но горячая молитва сама изливается из ее души. Вместе со слезами раскаяния.

Ей показалось, что лик Богородицы ожил, и теплая материнская улыбка озарила его. И так стало хорошо и спокойно, будто она снова оказалась маленькой Машенькой на коленях мамы, и ее теплая рука гладит ее по головке. «Иди и больше не греши. Ты прощена!» – услышала Маша неземной доброты голос, нежно прозвучавший в ее сердце. Она поднялась с колен, и почувствовала, как твердая решимость наполнила ее. Прошлая грязная жизнь осталась за невидимой чертой, которую она переступила, входя в эту церковь. Она еще не знала, что будет делать в жизни новой, только знала точно, что теперь все будет хорошо. Так, как надо.

Через какое-то время Маша осознала себя сидящей под синим зонтом на террасе летнего кафе. Рядом негромко разговаривали Андрей и Сережа. Сын доедал мороженое и исподлобья бросал на нее удивленные взгляды.

– Я подумал, что возвращаться вам домой не стоит, – обратился к ней Андрей. – Вряд ли вас там ждут хорошие новости. Вот тебе записка и адрес. Идите туда и пока поживете у Елены. У нее пустует комната, и она готова ее недорого сдать. Очень недорого. Ей одиноко одной, потому и сдает. Я сегодня же кое-что сделаю, чтобы Мамед от вас отстал, а завтра попробую договориться насчет работы для тебя. Как насчет того, чтобы поработать на церковном лотке? Я знаю, там нужны надежные, честные продавцы.

– За что… ты так к нам… относишься? Я так не привыкла… – снова слезы выступили из-под длинных ресниц ее опущенных глаз.

– За то, что вы этого заслуживаете. Ты уже достаточно настрадалась. У тебя хороший сынишка, – Андрей взъерошил нечесаные волосы мальчика. – Как только я его увидел, уже примерно знал, что будет дальше. Знал, что будет. Так ты на церковном лотке готова поработать? Не подведешь меня?

– Я для тебя… Хоть где, хоть кем…

– Да что же ты все сырость разводишь? – Андрей, улыбаясь, протянул ей платок. – Ну-ну… теперь все будет хорошо!

Гость из прошлого

Дозвониться до Владимира Ивановича удалось только поздно вечером.

– А я собаку свою выгуливал, – объяснил он свое отсутствие.

– Владимир Иванович, вы Мамеда знаете?

– С вокзала, что ли? Отморозок он. Но кормит кого-то из больших начальников, потому и держится пока. А что он натворил?

– Убил за долги человека, а теперь заставляет его вдову отрабатывать долг проституцией. Из квартиры ее выгнал, за долги отобрал.

– Я ж сказал, отморозок! Как девчонку-то зовут?

– Мария.

– Через полчаса перезвоню.

Андрей взял молитвослов и стал читать молитвы перед иконой Богородицы. Снова звякнул телефон. Из трубки раздался хрипловатый басок:

– Ты знаешь, Андрей, не хочет он с ней расставаться. Влюбился, говорит, жениться на ней собрался. Говорит, что она спрятала деньги мужа в кубышку, потому он и заставил ее отрабатывать. Я ему предложил выкуп, так он такую сумму назвал, что много пудов потянет. Вот что я понял. Этот душегуб и деньги возьмет, и от девчонки не отстанет. Так что ты ее пока припрячь надежно. Мне нужно пару деньков, чтобы его уговорить. Есть кое-какие завязки. Так что будь пока.

Андрей позвонил Елене, узнал, как там устроились его протеже. Елена не скрывала, что она им обрадовалась. Уже отмыла их в ванной и сейчас кормит. Андрей подозвал к телефону Машу и предупредил ее, чтобы из дома два дня не выходила. Та все поняла и обещала сидеть, как мышка.