Работа с заказчиком

Утром принимаю холодный душ, пью крепкий чай и, как тяжелораненый, на ватных ногах плетусь в контору. Рита глядит на меня и сочувственно кивает головой:

– Предупреждала же я тебя, Сергеич, не водись с большими нехорошими дядьками! Звонил твой заказчик и спрашивал адрес, куда машину подать. Так вон твое такси. Видишь красную кабину? Садись и дуй на объект, а то сейчас главный проверяльщик зайдет.

– Понял. Благодарю, – едва ворочаю шершавым языком, киваю тяжелой головой и удаляюсь.

«Камаз» с красной кабиной стоит в самом закутке двора. Машу водителю рукой, и он подгоняет машину ко мне. Рита выглядывает в открытое окно и хвалит меня за успехи в дрессировке. Пока я пытаюсь из каких-то лохмотьев, вихрем носящихся в голове, соорудить ответную фразу, в мой лоб ударяется мятная конфета, а створка окна захлопывается. Смотрю на конфету, лежащую у моих ног, и думаю, поднять или ну ее. Поднимаю, изо всех сил удерживая качающуюся землю. С трудом забираюсь в кабину. Только сел – в меня снова что-то летит. Оказывается, ладонь шофера.

– Вася, – говорит.

– Дима, – отвечаю. Потом добавляю: – Сергеевич. Слушай, Василий, давай сегодня говорить не будем – сложно мне это.

Из недавнего прошлого. Зал коллегии главка. Сижу справа от начальника управления снабжения. На моих коленях лежат карты комплектации вводных объектов – любимое детище моего отдела.

Целый год мы вводили карты, ломая сопротивление трестов. Настойчиво объясняли им, что комплектация объектов по графикам АСУС – Автоматизированной Системы Управления – даст четкий учет ресурсов, концентрацию их на важнейших объектах. Завоз материалов будет производиться строго по графику централизованным транспортом. Высвобожденные ресурсы мы направим на капитальный ремонт. По главку, материальный эффект от внедрения этой системы сулил миллионы рублей. Наконец, приказом начальника главка эту систему ввели. Обкатали ее на трех лучших трестах, и вот теперь пришло время работать по графикам АСУС всему главку.

– Да нам эти… снабженцы ваши… дом не комплектуют, гады… – запинаясь от возмущения, потрясает кулаком в нашу сторону управляющий трестом Жирин.

– Что у нас с материалами по дому три ЭМЗ? – спрашивает начальник главка.

Вот он – миг нашего триумфа. Я встаю и зачитываю данные по комплектации этого дома:

– Комплектуемая площадь 3600, укомплектовано в прошлом квартале 3400, сверх нормы получено по письмам материалов на 1160 метров квадратных. Материалы переброшены со снятого с ввода объекта треста.

– Слышишь, Жирин? Здесь вам не у Пронькиных. Комплектуем вас теперь по науке, как партия указывает. У нас тут перестройка, между прочим! А если кто не хочет перестраиваться… Вон какая смена выросла, – тычет он пальцем в мою сторону. – Есть кому ретроградов заменить. Итак, куда государственные ресурсы дел?

– Не знаю… может, снабженцы их на капремонт растащили? Сами знаете, мы уже лет десять на ремонт жилья метра линоля не получали… – нагло врет Жирин.

– Дом три комплектовался централизованно с доставкой на приобъектный склад, – бодро докладываю я. – А на капремонт трест получил материалы согласно плану, заявке и расчету в полном объеме. И переходящих материальных ресурсов у треста на 12 780 квадратных метров, что полностью закрывает все вводные объекты следующего квартала.

– Где ресурсы?!! – орет, вставая, начальник главка. Затем оборачивается к секретарю: – Назначить комиссию главка и проверить трест. На время работы комиссии Жирина отстранить от работы. А то он у нас, как непотопляемый авианосец, четырех генсеков пережил. – Садится, оборачивается к начальнику территориального управления и спрашивает: – Так что там у нас с третьим домом?

– Сергей Трофимыч, объект живой – его добивать надо! – сладкоголосо рапортует тот.

– Вот и протопай этот вопрос ножками, – удовлетворенно закрывает тему начальник главка своим специфическим говором, в котором, как в дырявой фисгармонии, можно различить и астматический свист и громыхание басов, и обязательное украинское «хэ» вместо «гэ», и люмпенское сквернословие – это, чтобы никто не обвинил в интеллигентности. И закуривает ленинградский «Беломор», модный в те времена среди высокого начальства. Курить на коллегии никому не дозволено, поэтому все курильщики, глотают слюнки. Но и это не все, что позволено начальнику главка. Рядом с татуированной кистью руки, обрамленной белоснежной манжетой с золотой запонкой, на зеленом сукне стоит стакан в серебряном подстаканнике, из которого хозяин, помешав ложечкой, смачно отхлебывает. Так вот все знают, что там не чай, а коньяк «Двин», столь уважаемый высоким начальством…

По окончании заседания коллегии, начальник снабжения Иван Семенович ведет меня под локоть в свой кабинет. В приемной собралось человек сорок столоначальников, зам-управляющих трестами – все с цветами и коробками. Сегодня Ивану Семеновичу исполнилось шестьдесят лет. Он сухо принимает подарки у опоздавших – все путевые отдарились еще с утра. Секретарша всю предыдущую неделю обзванивала тресты, чтобы не забыли поздравить и подарки – в натуральном и конвертированном виде – подвезли, как положено.

Цепляет начальник за рукав своего зама Фидера и нас двоих вталкивает в свой кабинет. Мы проходим мимо стола заседаний, заваленного подарками, и ныряем в потайную дверь, скрытую в одной из стеновых панелей. Здесь – комната отдыха, в отличие от аскетичного кабинета, отделанная в стиле Людовика Четырнадцатого. Стол сервирован в том же стиле. Иван Семенович садится в резное кресло, выпивает, закусывает и вещает:

– Не обо мне сейчас речь, ребятки. Я обеспечил себя, и всю родню на три поколения вперед. Да вы не жмитесь, закусывайте – уплачено! Так вот, молодежь, вы мне как сыновья, поэтому я перед уходом на пенсион должен вас запустить в номенклатуру. Да вы хоть знаете, что такое номенклатура? Туда трудно пролезть, но уж если попал – все, ты в дамках на всю оставшуюся жизнь. Это – квартира в лучшем районе, паек, которым можно накормить целый полк, это – закрытые санатории, больницы, поликлиники, это – персональная машина, дача…

Я слушаю своего начальника, испытывая головокружение от успехов и перспектив. В моем воображении сверкают лимузины, бриллианты, неоновые огни Парижа, Лондона, Нью-Йорка и богемных пригородов Моршанска…

– …А самое главное – уверенность в завтрашнем дне! Вы думаете, номенклатура боится перестроек? Как бы не так! Мы всегда были и будем при любой власти, потому что всем правителям нужны хозяйственники, нужны свои, проверенные в любых аферах люди. Мы – скелет нации, мы – соль земли! И вот я… слышите? Сделаю вас… этой солью.

Вася привозит меня на объект и тормозит как раз напротив входа в прорабскую. Я вхожу внутрь и вижу диво: всюду чистота, порядок и никаких следов вчерашнего погрома. И даже чайник при касании обнаруживает температуру, близкую к кипятку. Входит бригадир Петро и улыбается:

– Это наша Валентина постаралась. Говорит, что начальник у нас теперь из благородных, поэтому надо убирать справно.

– Благодарю. А теперь расскажи, как у нас идет подготовка к приемке крана.

– Да никак. Мы тут фундаменты пока чистим.

Дальше произвожу допрос о выданном бригаде задании. Оказывается, наряды не выписаны, все на усмотрении бригадира. Затем обходим объект, и я даю указания бригадиру, где и сколько людей поставить. Не хватает еще четверых. Нужен бульдозер. Вот и задачка для заказчика.

Иду к нему и разыскиваю в кабинете. После дежурного обмена жалобами на состояние здоровья «после вчерашнего», прошу его помочь людьми и техникой. Сразу, чтобы не расслаблялся, ставлю задачу на завтра: завезти щиты забора и полностью заменить старые, пришедшие в негодность. Обить их проволокой в три ряда. Александр все исправно записывает в блокнот. А по его дряблой щеке с нездоровым румянцем с широкого морщинистого лба течет струйка пота. Поднимает он на меня усталые глаза и спрашивает:

– Теперь все?

– На сегодня, да.

– Ну, ты и волчара!..

– …Я тоже тебя уважаю.

Возвращаюсь на объект, вижу – люди работают. Выходит, больше мне здесь делать нечего. Спрашиваю Петра, что нужно привезти с центрального склада. Он долго и нагло перечисляет. Дальше прошу ключ от приобъектного склада, открываю и заглядываю внутрь. Почти все, что он заказал, в наличии. Спрашиваю, зачем врал. Он, не смущаясь, признается, что часть для дома, а остальное на продажу, чтобы деньги были. Спрашиваю – для чего деньги? Он отвечает, когда приедет инспектор, то обязательно узнаю. Когда узнаю, говорю, тогда и получишь, а пока подождем. Он пожимает плечами, усмехается и спускается в котлован.

Иду к машине, шлепая по щиколотку в грязи. Сапоги я не надел: у Фомича обходился, надевая их только в крайнем случае, поэтому привычки такой пока не заимел. Надо срочно разобраться с планировкой и песочка подсыпать… В груди повисает тяжелая и липкая жалость к себе, любимому.

…Оживленная площадь в южном городе. По круговой дороге едут машины. На перекрестках важные регулировщики в белых форменных рубашках со свистками и полосатыми жезлами направляют движение машин. На самой площади в тени развесистых деревьев и на солнечных островках идет размеренная, веками сложившаяся жизнь. Даже магазины и лавки здесь такого вида, будто построены сотни лет назад из серовато-розового туфа в обязательном окружении красных цветов и кустарника с глянцевыми листьями. Площадь эта имеет центральное значение не только потому, что здесь расположены власть держащие – сюда прибывают автобусы и машины, местный народ разбирает пассажиров, сошедших с дальних поездов, запыленных тысячами километров звонких стальных дорог. Недалеко отсюда и порт, из которого тоже именно сюда стекаются люди. За поворотом направо – городской рынок, прилавки которого завалены всякой всячиной. В тени деревьев жарят шашлыки, варят кофе – и ароматы разливаются по всей площади, призывая отведать, подкрепиться, отдохнуть, на время забыв о дальнейших планах этого дня…

– Куда теперь? – слышу, как из другой жизни, голос Василия.

– Сейчас в контору… А, вообще-то, вопрос интересный.

Пират

Неделю мы с бригадой готовим объект к установке монтажного крана. Полностью заменяем забор новыми щитами, обиваем его проволокой. Бульдозер заказчика, выгребает из котлована грунт и складирует в отвал за территорией площадки. Ровняет также площадку до состояния столешницы конторского стола. В это время мы с Васей на самосвале завозим песок с набережной, где по заверению Василия Ивановича у нашей конторы имеется наряд на тысячу кубов песка. Каждый раз, когда я приезжаю на набережную, у нас с кладовщиком, по прозвищу Пират, происходит примерно один и тот же разговор:

– Ты из СМУ-14?

– Да. У нас должен быть наряд на тысячу кубов.

– Какой наряд? Кто его видел?

– А как бы мне песочка?

– Это можно.

– Сколько?

– Строго по таксе: стакан за «Камаз».

– А натурой можно?

– Лучше эквивалентом, а то разную тут натуру таскают… От иной так скрутит! Не разогнешься. Нет, лучше, браток, эквивалентом, а уж я сам… натурализую.

Достаю из бумажника деньги и вручаю Пирату. Собственные деньги. Из персональной зарплаты. А что поделаешь? Строить надо… Он выглядывает из бытовки и машет моему Васе рукой. Тот едет на погрузку, а я, как заложник, остаюсь при Пирате.

Характер этот пожилой мужчина имеет странный и неопределенный. Уж не знаю кому как, но мне в плену предлагается рюмка водки и увесистый кусок холодца с хреном под толстенную краюху бородинского хлеба. Отказываться в таких ситуациях неуместно, поэтому, мысленно читая молитву и крестя подношение, беру из комплекта только холодец и съедаю. Приметив мой аппетит, Пират добавляет еще. Повторяю процедуру.

Из недавнего прошлого. Время обеденное провожу в ресторане «Центральный» за нашим столиком. Стол этот у окна и еще кабинет зарезервированы для нашего управления главка. Чтобы сюда попасть, достаточно позвонить заму по общим вопросам, поставить его в известность – и иди себе, пьянствуй официально.

В настоящее время напротив меня сидит красный, как рак, мужчина с бегающими глазками. Зовут его Валерий Степанович. Он занимает должность зама управляющего трестом по снабжению. Одного из шестидесяти трестов нашего главка. Он выпил достаточно для того, чтобы его откровение достигло предельного уровня. Сейчас он вербует меня во внештатные сотрудники КГБ. Это уже третья попытка с его стороны, первые две не удались.

– Ты пойми, Димочка, твоя зарплата удвоится. Квартирный вопрос решится без очереди. У тебя будет даже явочная квартирка. Хочешь, девок туда води, а чё! Все мы люди… Далее. У тебя появляются связи такие, что… о-го-го! Генералы, зам-министры… И всего-то делов – информировать органы о проникновении в наши ряды буржуазной заразы. Ну, что от этих диссидентов России ждать, кроме вони и предательства? Согласен?

– Я, разумеется, как всякий порядочный человек, против неприличных запахов и предательства, – соглашаюсь я, старательно изображая пьяного недоумка.

– Ну вот! Вот ты и молодец, – разливает он по лицу радостную улыбку, а по рюмкам – коньяк. – Я тебя на той неделе с одним генералом познакомлю. Сам понимаешь, из каких структур… Так ты сам увидишь, что это за человек!

На его левый глаз наворачивается густая слеза и катится по бордовой щеке. Он размазывает ее кулаком и, всхлипывая, продолжает:

– Это не человек, Дима! Это одно сплошное золото. Ты увидишь его и заплачешь. От радости. И ты скажешь мне: Степаныч, какой человек! Какой человек!..

– Степаныч, а сколько этот человек народу в тюрьмах сгноил? – спрашиваю заплетающимся языком.

– А сколько надо! – чеканит внештатный чекист.

– А сколько? – шепчу я страшным шепотом. – Ну, сколько надо душ загубить, чтобы генералом… золотым сделаться?

Степаныч собирает глаза в одну точку и по синусоиде направляет этот красный луч лазерного прицела в мой правый глаз.

– А сам-то ты… не враг случайно? – с громадным усилием удерживая прицел своего бдительного взора на размытом пятне моего лица, вопрошает он.

– Валерий Степаныч, я думаю вам из моих анкетных данных известно, что если бы на мне было хоть пятнышко, – произношу я, поднимая палец к лепному потолку, – то мы сейчас не сидели бы здесь и не говорили… о любви к Отчизне.

– Это точно, – опускает он взор в тарелку с остывшим табачным цыпленком. – Нам всё известно! Всё про всех. Так что готовься встретиться с генералом. Зо-ло-тоооой… да.

Когда в конце недели Валерий Степаныч звонит насчет встречи, я говорю, что готовлю справку к заседанию коллегии главка. В следующий раз я делаю срочный доклад заму начальника главка. Потом начальнику… А потом – аж в ЦэКа КаПэ…, сами понимаете, где-то по большому счету, …эСэС. Эти слова на внештатника действуют парализующе, и он, проникаясь важностью момента, с трепетом отступает. А потом его увольняют за развал работы и раздачу квартир вне очереди…

…Печка в бытовке Пирата горит почти постоянно, потому как холодец варится долго, а поедается гостями помногу. Нигде такой печки видеть не приходилось. Соорудил ее умелец из бочки, бронзовой трубочки и старой сковородки. Заправляется печка соляром, который как в реанимации, каплями поступает в остывающее тело, где сгорает, рождая тепло. Пират круглый год одет одинаково – и в бытовке и снаружи – в старенькую телогрейку на грубый вязаный свитер. При его седой бороде и коренастой жилистой фигуре выглядит он импозантно. Взгляд у него пронизывающий и грустный. Пока я тщательно жую, он неторопливо рассказывает:

– Помереть я по всему должен был еще до войны. На первой посадке у меня обнаружился «тубик» – туберкулез, значит. Там на лесоповале нас ведь никто не щадил. Так вот был у нас один вольный поселенец – старый, как баобаб замшелый. По нации был он кореец. Так он меня и вылечил, сердешный. До сих пор ему благодарен, что аж до перестройки дожил. Была у него самая дальняя делянка. До нее от лагеря – часов пять по тайге. Потом нас там на всю неделю оставляли при одном едином вертухае. Да и тот за нами не смотрел. Куда уж там бежать? Кругом – волки, да чащоба на тыщи верст. Корейцу тому собак со всей округи таскали в обмен на белок и прочую пушнину. Приблудных шавок или старых сторожевых – ему было без разницы. Так он их без отходов употреблял в дело-то. А самое ценное для него были сало и мясо. Салом-то нутряным собачьим он меня и лечил. С тех пор я и жив благодаря собачьему салу. Ну, и мясцо собачье тоже в дело идет, и шкурка на одежку расходится. Да собачье мясо разве можно сравнить со свининой или курицей? Эти разную гадость жрут: и отходы свои, и падаль, и гнилье. Собачка – та из хозяйских рук все самое лучшее кушает. Вот и мясо у нее не в пример другому – лечебное. Да ты ешь, я еще добавки положу.

– Так этот студень – он из …собаки?! – спрашиваю, чувствуя спазмы желудка.

– А что, невкусно? – по-детски удивляется Пират.

– В том-то и дело, что вкусно. Но ведь – из псины!..

– Ну, а если вкусно – то кушай и нахваливай. И здоров будешь, как я. Мне ведь уже, браток, восьмой десяток. А приговорили меня вертухаи к смертыньке больше полвека назад. Вот тебе и псина…

В это самое время входит веселый Вася. Пират ставит перед ним холодец и тот смачно его поедает.

– Вась, а ты знаешь, из какого мяса это блюдо? – спрашиваю.

– А как же! Что я здесь первый раз? Да я этого урку еще мальчишкой знал. Он меня своим холодцом в детстве кормил. Все нормально! Зато в нашем районе ни одного собачьего укуса не было. А шубу моей жены не видел? Это ж горностай форменный!

– Вот что, мужики, – говорю я проникновенно, – кушайте сами хоть кого, но мне псины больше не предлагайте. Это окончательно и обсуждению не подлежит. Я очень тщательно вас прошу, слышите?

– Да, ладно, как хочешь, – примирительно говорит Пират. – Но ежели одумаешься и поумнеешь, то скажи. Люблю, знаешь, когда люди сытые. И здоровые.

Школа жизни

Заглядывает ко мне в гости Василий Иванович. Обходит площадку, поощрительно сопит, здоровается со всеми за руку, про жизнь спрашивает. Потом после обхода вместо приглашения к традиционному застолью ворчливо командует:

– Бери троих монтажников, я вас на школу отвезу на недельку. Зашивается там наш Тихон. А сдача на носу. Собирайтесь, короче.

Приезжаем на школу и, не успев как следует разместиться и опомниться, попадаем в круговорот событий. Тихон, от которого водкой разит за версту, ставит мое звено на монтаж теплотрассы, меня – на планировку территории. Он не говорит, а надсадно орет, а сама стройка напоминает поле боя. Пока он хрипло поясняет мне, что планировку производят вон те … нехорошие четыре бульдозера и вот эти …плохие два кубовых экскаватора, что высотные …ужасные колышки уже давно …вероломно сбиты ….подлыми врагами, а четвертый …новенький нивелир то ли украли …неожиданно, то ли закатали в …сырую землю. При этом он отхлебывает из бутылки левой рукой, правой энергично жестикулирует. А планировку нужно сдать …строгой комиссии уже завтра утром, так что …дерзай, мол.

Пока он все это орет мне на ухо, совершенно оглушив меня, к нему периодически подбегают возбужденные воины и требуют краску, гвозди, мастерки, бечевку, лопаты, бетон, асфальт и что-то еще, на что Тихон хрипло рыдает в ответ: «Ну нет у меня … этого предмета, или материала, или инструмента в настоящее время, ну нету! Ну нету…». И убегает зигзагами, припадая на одну ногу, прижимая рукой бутылку к левому бедру, как саблю кавалерист.

Для начала обозреваю поле боя, то есть вверенный мне участок работы. Бульдозеры сгрудились в одном месте, толкаясь, как школьники на переменке. Экскаваторы разгребают кучи спрессованного мусора. На только что выровненную площадку самосвалы завозят и сваливают как попало растительный грунт. Им наперерез копает траншею маленький «Беларус». Следом мои монтажники укладывают сборный бетонный лоток под теплотрассу. Стало быть, по линии трассы делать планировку бесполезно.

Подхожу к бульдозеристу, представляюсь и приказываю ему весь мусор из-под кубовиков тащить в яму с водой. Прошу объяснить задачу остальным машинистам. Но он говорит, что механизаторы – из разных контор, так что команду нужно давать каждому персонально. Подхожу к каждой машине и объясняю механизаторам задание. Четвертому бульдозеру достается растаскивать растительный грунт из-под теплотрассы.

Один экскаватор самовольно покидает кучу мусора и срывается в сторону монтажного крана. Я бросаюсь за ним вслед. Догоняю и спрашиваю, кто дал команду? Ко мне подлетает знакомый по другим объектам крановщик Саша и, обдавая меня густыми винными парами, трясясь всем телом и каждой его частью отдельно, объясняет, что ему под гусеницы нужно набросать щебня, а то кран тащит по жидкой глине в траншею и может перевернуться. Я кричу экскаваторщику, чтобы быстрей помог и тут же вернулся на прежнее место работы. Меня же самого уже за руку влекут в сторону болота, в котором по самую кабину сидит «Дэтэшка». Подхожу к машинисту черного, как паровоз, Т-100 и прошу помочь вытащить из болота коллегу. Тот мрачно отказывается. Я взываю к его совести и прошу прийти на выручку другу. Тот отказывается, но в выражениях более изощренных. Наша перебранка продолжалась бы еще дольше, если б не появление Тихона, он бросается на машиниста Т-100, хватает его за грудки и хрипит ему в лицо: «Еще один, …стало быть, отказ … – и я тебя …нерадивый работник… лично закопаю тут, как ты, …ящер, четыре моих …прекрасных нивелира!». Машинист упрямо отрицательно мотает головой – и получает от Тихона размашистый удар по левой скуле и встречную звонкую затрещину по правой. Тихон спрашивает, не приобрел ли тот понимание? Вроде приобрел, сообщает механизатор, умело вправляя челюсть, и плетется в кабину. Тихон свирепо оглядывает поле боя, машет кулаком и обещает в случае отказа побить любое лицо, не взирая на лица.

Т-100 пытается вытянуть из глинистого болота «Дэтэшку», долго буксует, застревает и сам по самую кабину утопает в жиже. Я заворачиваю сюда машину с гравием и заставляю высыпать под гусеницы остальных двух бульдозеров. Тогда мы спариваем их тросом. По колено в грязи вчетвером растаскиваем толстенный трос и закрепляем на крюках спасаемой и спасающей пары бульдозеров. Разом взрыкивают дизели, выбрасывая в небо черные струи дыма. По очереди, одна за другой, машины дергаются, перекатывая траками гусениц тонны грязи. Сначала один, потом другой – утопленники выбираются на берег. Ну, слава Богу!

И тут я замираю. «Господи, прости меня, забывшего о Тебе. Помоги мне в этой суете. Здесь творится что-то ужасное. Люди обезумели. Техника обезумела. Помоги мне, Господи мой, Иисусе Христе!»

После краткой молитвы на мгновение устанавливается тишина. Серая пелена облаков разрывается, и яркий луч солнца изливает на меня поток мягкого света. Что-то происходит… Всё также работают и двигаются люди, тарахтят машины… Но изменяется всё, в первую очередь, я сам. В мое сердце снизходит покой. Я двигаюсь, даю команды машинистам, сигналю им, даю направление движения, задаю скорость, глубину погружения отвала в грунт – но при этом уже не впадаю в панику. Да и люди вокруг стали работать по-другому: дружно и слаженно. В первую очередь мы засыпаем болото глыбами схваченного цементом мусора. С сухого пригорка сгребаем сюда смесь щебня с песком, а сверху весь этот «бутерброд» закатываем растительным грунтом.

Откуда ни возьмись, передо мной появляется Тихон и орет мне в ухо:

– Нет, но ты видел, пацан, как дашь им в морду – сразу работать начинают. Ты вот что. Иди теперь к своим работягам на монтаж теплотрассы. А я здесь сам продолжу. Они у меня не забалуют! – потрясает он кулаком механизаторам.

Утопая в полужидкой глине, прыгаю с кочки на кочку. Только все мои ухищрения бесполезны, так как мои брюки по самые колени покрыты грязью, а в ботинках хлюпает глинистая жижа.

…Северный город на берегу реки. С теплоходов сходят туристы и просто приезжие. Все сразу направляются к древним соборам. Не всегда по желанию, но по велению древнего архитектурного строя, который ставит Дом Творца в центр всего жизнеустройства. Соборная площадь сияет золотом куполов, белым камнем, синим небом, объемлющим сверху все и всех. Отсюда, ветвями от ствола, расходятся мощеные улочки с каменными домами. Отсюда льется колокольный звон, утверждающий радость и восторг перед величием Творца всего тварного. Сюда устремляются люди на встречу с чудом единения детей с предвечным Отцом своим. Отсюда люди возвращаются в дома свои, неся в сердцах дары Духа Святого…