Александр Егоров. Я не буду скучать

Витюша сидит с гитарой на подоконнике. За окном темнеет, и Витюшино лицо в полумраке выглядит значительным.

Зачем в собственной квартире сидеть с гитарой на подоконнике? Это олдскул. Русский рок. Нам не понять.

Сумка с учебниками валяется на полу. Дома – никого, только телевизор бормочет в родительской комнате. Раскрытый ноутбук светится на столе. Это дешевый «acer», дрянной, медленный. На экране…

Витюша прислоняет гитару к батарее (гитара вздыхает вопросительно). Подходит к столу. Поправляет веб-камеру (круглую, на клипсе, с темным глазком). Возвращается.

Так. Теперь на экране – его силуэт и черный квадрат окна. Цепочки огней в доме напротив похожи на елочные гирлянды.

Витюша шмыгает носом. Тянется, включает икеевскую лампу на гибком кронштейне. Все в порядке, теперь его видно.

Глаза у Витюши – голубые, почти васильковые.

Волосы соломенного цвета.

Футболка с «Арией».

«Вот сочинить бы клевую песню», – думает он. Закачать на «трубу» [2], а потом проснуться знаменитым. Поклонницы в подъезде, стены исписаны граффити, тысяча друзей в Контакте.

И больше не надо будет дрочить на чье-то видео. Это станет уже неактуально. Один раз едва не уронил ноутбук в ванну. А если бы уронил? Тут бы ему и ппц пришел. Дрянь, конечно, дешевка, а все же подарок на ДР. И какие мысли возникли бы у родителей? Легко представить, какие.

Хотя всегда можно отмазаться – ну, скажем, готовил там реферат.

В ванной, ага.

«Вот зря я об этом вспомнил», – думает Витюша.

– Так они и будут сидеть тут и дрочить, – говорит Светка с уверенностью, – От школы до пенсии. Кому они там нужны? Они и здесь-то никому не нужны. Тебе вот нужны?

Маша смотрит на нее, улыбаясь.

– Мне – нет, – говорит она.

У Маши точеный носик и серебряная заколка в волосах. На холодильнике в ее кухне – магнитик: «Ялта».

Светка белыми зубками кусает пирожное.

– Нет, я даже не про секс, – начинает она снова, – Им же самим ничего от жизни не нужно. Им нужно пиво бухать каждый день. И чтобы жена сидела на кухне и обед готовила. Не, ну она еще и работать должна как лошадь, чтобы обед мужу было из чего готовить. Это понятно. Они уже сейчас такие, я что, не вижу?

Маша грустно кивает.

– И Витюша твой – он такой же. Надо же, песни он пишет. Русский рок! Да потому и русский, что он по-английски не понимает ни хрена. И учиться не хочет. Так что я тебе реально говорю – уезжай и оставайся, – Она гремит чашкой и смотрит на Машу из-под стриженой челки, – Нечего тут ловить. Английский у тебя как родной. Такой случай дается только один раз.

– Да не хочу я там оставаться.

– Ну и зря. А я бы на твоем месте точно осталась.

Маша смотрит на магнитик. На магнитике – пальма и фальшиво-лазурное море.

– Тебе хорошо, Светка, – говорит она задумчиво. – У вас с Даником – любовь. А у меня… даже не знаю.

– Лозинский не такой. Он с отцом в Англии был уже два раза. Если что, у него вообще проблем не будет там учиться. Или работать. Без гранта без всякого.

Тут Светка останавливается. Берет тирамису с тарелки. На ее лице гордость. Конечно, ведь у нее есть Дан (он просит, чтоб его Даном называли, а не Данилом и уж точно не Даней).

Маша улыбается. Губы у нее – как нарисованные, алые без всякой косметики.

– Ты меня тоже будешь этим грантом попрекать? – спрашивает она.

– И не подумаю.

– Какой смысл от этого гранта? У нас с матерью денег ни копейки. А кредит ей не дадут, я уже спрашивала.

– Не дадут?

– Мать, мне кажется, вообще против. Она так-то вслух не говорит, но…

Маша отводит взгляд. За окном кухни – мерцающие огнями высотки. Светка туда не смотрит, она осторожно берет чашку за ручку, пьет остывший чай.

– А что говорит? – интересуется она.

– Нет, будь она постарше… ну хотя бы года на два… а так – что это: пятнадцать? Вы же все не хуже меня понимаете, Лариса Васильевна.

Женщина лет сорока держит трубку возле уха двумя руками, будто та свинцовая. В кафе на четвертом этаже – приглушенный свет. Больше никто не придет, из офисов все разбежались.

– Неправда, неправда, – возражает она в трубку. – Там как раз все было честно. Маша отослала свои работы. Сочинение на английском. Вы же знаете, с этим у нее… Да. Нет. А зачем школу извещать? Это негосударственная программа… И потом, а если бы мы ничего не выиграли? Пошли бы только лишние разговоры…

Женщина умолкает. На том конце провода ей внушают что-то – громко и настойчиво, по-учительски.

– Да я с вами полностью согласна, Ларисочка Васильевна, – говорит женщина, перемещая трубку к другому уху, – Я как мать полностью себе отдаю отчет… Но мне кажется, не надо ставить вопрос так однозначно… безапелляционно… Вот вы бы свою дочку… Что?

Несколько минут она слушает. Ее лицо меняется.

– Ну да, конечно, – говорит она другим голосом, – Тут вы правы. Я тоже эту передачу смотрела… по НТВ, да… А вот в Турции мы как раз и не были. Мы этим летом отдыхали в Ялте…

Урчание в трубке сбавляет обороты.

– И не говорите, Ларисочка Васильевна. Кипарисы, акации… как в детстве… И Машеньке так понравилось. Она даже познакомилась с одним мальчиком… Ну, такой черномазенький, из армян, наверно… Нет, ничего серьезного. Что вы. Она у меня еще…

Разговор переходит в правильное русло. Женщина улыбается. Рассеянно оглядывается на аккуратные ряды столиков, смотрит в окно: там темнеет… Кассу сняли, теперь прибраться немножко – и можно закрывать.

Витя выходит из ванной. Ноутбук несет перед собой – на всякий случай. Замедляет шаг, прислушивается: никого. В родительской комнате о чем-то рассказывает телевизор.

«Acer» он кидает на диван. Берет в руки гитару, прижимает пальцами струны. Бррень! – звучит вялый аккорд. И гитара тоже летит на диван.

Скучно.

На стене – галерея русского рока. Здесь же висит кожаная куртка-косуха. Он в ней не ходит, но иметь нужно. Это же олдскул.

Из кармана куртки Витюша достает пачку сигарет. Со скрипом отворяет пластиковую раму. Морозный воздух заползает в комнату. Внизу мигают и перемещаются разноцветные огоньки. Так было всегда, так будет и завтра. Надо об этом песню написать.

Он чиркает зажигалкой.

Слова складываются в строчки. Нет, все не то. Не то.

У людей на плакатах (оглядывается он) как-то получалось. И телки их ждали и мерзли под окнами. А ведь тогда не было ни «трубы», ни Контакта.

В комнате пищит телефон: ему пришла СМС-ка. Он читает, самодовольно улыбается. Подумав, перезванивает.

– Спасибо, Машка, – говорит он в трубку. – Я помню. Нет, еще не записал… горло болит. Ага. Ты принеси мне завтра английский, ладно?

Трубка взрывается возмущением.

– А что? Ты уедешь, кто мне будет английский делать? – говорит Витюша, посмеиваясь. – Да ладно… шучу, шучу…

Трубка успокаивается.

– Окей, – говорит Витюша, – завтра увидимся.

Сигарета летит за окно. Теперь надо проветрить, а то в полвосьмого мать вернется.

Утром в школе Маша держится независимо. Ей кажется, что все смотрят на нее, включая мелких. На ее тонких губах – презрительная улыбка. А так она спокойна, даже очень спокойна. Легко догадаться, чего ей это стоит.

На перемене Витюша ее догоняет.

– Спасибо за английский, – говорит он, – Я на химии все переписал. Вот.

С этими словами он протягивает ей тетрадку.

– Ты прочитал? – спрашивает она, слегка краснея.

Витюша мнется.

– Ну, – начинает он, – ты же не думаешь, что… Короче, ты поезжай. Надо так надо. Потом же все равно вернешься, так?

– Will you miss me? [3] – спрашивает Маша тихо.

Пятиклассники несутся мимо с визгом. Один цепляет Машку за руку, успевает получить оплеуху.

– Чего ты говоришь? – хмурится Витя, – Прости, я не слышал.

– Так. Ничего. Учи английский.

Следующий урок – история. Лариса Васильевна – жуткая молодящаяся дама музейного вида, зато у нее правильно поставленный, педагогический, уверенный голос. История для нее – точная наука. А точнее любой истории – методичка, спущенная из отдела образования.

Она поблескивает очками и говорит, говорит, говорит.

– Ключевая роль Иоанна Грозного в становлении российской государственности еще недавно подвергалась сомнению, – вещает она, – К счастью, в последние годы все вернулось на свои места. Сегодня не так важно, за что именно Иоанна Четвертого прозвали Грозным; важно, что в его время государство было крепким, как никогда до тех пор, и Россию уважали на Западе… – Она переводит дыхание, впечатленная важностью момента. Окинув класс орлиным взором, продолжает: – И особенно печально видеть, как впоследствии это уважение разрушалось и разбазаривалось – как в давние смутные времена, так и в совсем недавние… Наше поколение все это видело… Очевидно, что России необходима сильная рука, какая была у царя Иоанна Грозного!

– Бред, – тихо говорит Дан (он сидит у окна и рисует что-то в тетрадке). – Полный бред.

Но Лариса Васильевна не слышит.

– Конечно, несогласные всегда будут, – говорит она, – Достаточно послушать западных псевдоисториков, которые специализируются на охаивании России… Случается, я по долгу службы просматриваю передачи на канале «Discovery». Там царя Ивана называют не иначе как патологической личностью. – Она оскорбленно блестит очками. – Выпячивают, что называется, не лучшие его черты и акцентируют внимание только на них. По-вашему, это научный подход? Вот вы, Парфенова, что думаете?

Машка вздрагивает.

– Не знаю, – говорит она. – Наверно, ненаучный.

– Где-то вы в облаках витаете, Парфенова. И я даже знаю, в каких облаках.

Машка бледнеет. Поднимает глаза на учительницу.

– Это здесь вообще ни при чем, – говорит она.

– Отчего же. Где вы там собираетесь учиться? В Лондоне? Представляю себе, чему они вас там научат.

– Я не знаю, что будет там, – звенящим голосом произносит Маша, – И вы не знаете. Вы там не были никогда. Зачем же говорите?

Лариса Васильевна картинно разводит руками.

– Ну, примерно этого я и ждала, – говорит она. – Вот они, эти западные благотворители. Они там только и рассчитывают на нашу молодежь. Думаете, вы там только английским будете заниматься? Не-ет, Мария. Там у вас будет совсем другая история. И в прямом, знаете ли, и в переносном смысле. Вы читали, как о России отзывался Уинстон Черчилль?

Но Маша не желает этого знать. Она поднимается с места, подхватывает сумку и идет вон из класса. Витюша недоуменно смотрит ей вслед, Светка качает головой.

Дверь захлопывается. Рослый Дан (тот, что сидит у окна) негромко, но отчетливо хлопает в ладоши.

– Лозинский, вы хотите следом? – Лариса Васильевна переводит прицел на него.

Дан смотрит на нее с усмешкой. Он абсолютно спокоен. «Он похож на юного Элвиса», – поневоле думает учительница. Да к тому же сын богатых родителей. Умница и отличник. И от этого досадно втройне.

– Вы совершенно напрасно думаете, Лариса Васильевна, что вся история замыкается на России, – говорит он (ее же языком, негодяй!). – За границей тоже есть кое-что интересное.

– То-то вас всех туда и тянет! Ну и давайте, уезжайте! Все уезжайте! Мало там проституток в борделях!

Тут Лариса Васильевна понимает, что сказала лишнее. Она даже напрягается слегка, заметив, как Лозинский отмечает что-то в своей тетрадке – но, прищурившись, видит: тот просто нарисовал ее портрет.

На пол-листа – уродливая драная ворона в нелепых очках.

Очень похоже.

– А ваш Иван Грозный был параноик и сексуальный маньяк, – говорит Дан, отложив ручку. – Может, поэтому он вам и нравится?

– Выйдите вон! – взвизгивает Лариса Васильевна, – Вслед за этой вашей… англичанкой…

– С удовольствием, – улыбается Даник.

Не спеша собирает вещи.

Светка смотрит на него и не понимает. Даже привстает, будто хочет бежать тоже. Он останавливает ее жестом:

– Я пойду. Не надо волноваться. Пока-пока.

Дверь за ним захлопывается. На столе остается лежать листок с нарисованной вороной.

Можно продолжать урок.

С черным портфелем под мышкой Дан выходит в пустой коридор. Оглядывается. Отсюда некуда идти, кроме как на лестницу.

– Машка, – говорит он мягко. – Что ты расстраиваешься? Было бы из-за кого.

Маша поднимает глаза. Алые губы слегка приоткрыты.

Он что же, вышел за ней?

– Со мной все в порядке, – отвечает она. – Но все равно спасибо.

Он поправляет ее локон. По-дружески.

– Как приедешь – сходи на «London Еуе», – говорит он, – Колесо обозрения. Довольно круто, особенно когда темнеть начинает. Фотки выложишь?

– Дан, – начинает она и останавливается.

– Что?

– Я, может быть, еще никуда и не поеду.

Ей трудно объяснить ему, почему это так. Его отец может вынуть две тысячи евро из жилетного кармана, как раньше говорили. А ей надо больше. У Машки не хватит денег даже на месяц проживания. Даже на самолет не хватит.

Вряд ли он должен знать об этом.

– Я хочу, конечно, – говорит она. – Хочу поехать. Только тут мама одна останется. А ее вот-вот с работы уволят. Из офисного центра все арендаторы разбежались, выручки нету…

– У нее кафе? – кивает Дан с пониманием.

Ага, конечно. У нее кафе. У нее, если честно, зарплата двадцать тысяч. И вынести из этого кафе особо нечего, разве только чай «Липтон» и колбасу полукопченую. Но об этом уже нет смысла рассказывать. Он не поймет, как можно так жить.

– Если я не уеду, я уйду из этой школы, – признается она вдруг. – Я не могу больше. Все будут смеяться.

– Я не стану, – отзывается он.

– За спиной все шепчутся. Надоело.

– Я не шепчусь.

Губы у него – красивые, и улыбается он красиво, хотя и насмешливо, как главный герой в фильме «Сумерки». Опасно улыбается.

И тут звенит звонок. Хлопают двери, и гул голосов выплескивается на лестницу. Но Маша не оборачивается.

– Все кончилось, – говорит Дан, – История кончилась.

Светка смотрит на них с верхней площадки. Даник видит ее, а Машка – нет. Лицо у Светки идет красными пятнами.

Такое же у нее лицо и вечером, после рюмки ворованного коньяка и двух пирожных. Они сидят вдвоем на Машкиной тесной кухне, где холодильник с Ялтой; часы на микроволновке подмигивают зелеными цифрами; в окне виден дом напротив, где живет Даник, и Светка нет-нет да и взглянет туда.

– Нет, ну правда, он у тебя симпатичный, – оправдывается Маша, тоже краснея. – Он мне просто сказал, чтобы я не расстраивалась.

Светка глядит на нее, подперев голову рукой.

– Дурочка ты. Я не ревную. Куда он денется. Давай-ка лучше…

Коньяк неумело разливают по рюмкам.

– А что, отец не заметит? – смеется Машка.

– Я туда заварки добавлю. Цвет тот же.

Подруги смеются. Это страшно весело. Только нужно закусывать пирожным. Светка не забывает: зубки у нее белые, острые.

– И потом, мы же подруги, – Светка берет Машу за руку, перебирает ее пальцы. Пальцы у Маши красивые. Правда, ногти она не красит. С ногтями у нее и так все в порядке.

– Коньяк лучше, чем пиво, – оценивает Машка чуть погодя.

– А то. Это тебе не с Витькиными друзьями в подъезде тусить. С семками и баллоном «жигуля».

– Ну, ты скажешь, – Машка смеется.

Что-то ей жарко. Можно снять через голову кофточку и остаться в одной маечке.

Светка смотрит на это с любопытством.

– Давай я тебя сфоткаю, – предлагает она, – Да не бойся. Шикарно выглядишь. So sexy. [4] Смотри сама.

Она протягивает Машке телефон: на экранчике – смеющаяся полуголая девчонка с алыми губами – взять бы да поцеловать без промедления.

– Офигенно, this is Madonna,[5] – объявляет Светка, – Давай еще.

Чудесно получается. Вообще все просто чудесно. Когда мать приходит с работы, Маша уже спит в своей комнате. Рюмочки чисто вымыты и спрятаны в сервант. Никаких следов. Только кусок пирожного остался в холодильнике – для мамы. Даже если кто что и заподозрил…

Стараясь не шуметь, мать наливает чай. Задумчиво трогает пирожное ложечкой. На дверце холодильника – магнитик с Ялтой.

Хорошо было в Крыму Как в детстве.

Машка спит. Пусть спит. Завтра спросить ее – может, передумала?

Утром в школе все идет как-то неправильно. Еще в гардеробе Машка уронила сумку Нагнулась поднять и заметила, как на нее смотрит охранник. Смотрит и только что не ржет, бритый даун.

Это довольно странно.

Маша глядится в зеркало. Ерунда, все с ней в порядке. Даже глаза не красные. Коньяку-то вчера хватило всего на две рюмки. Или на три?

На литературу можно особо не спешить. С литературой у нее тоже все неплохо.

Тут в сумке пиликает телефон. Машка ищет его в глубине, достает. Номер незнакомый.

Она подносит трубку к уху и вначале слушает на ходу. А потом почему-то останавливается.

Младшеклассники обгоняют ее, болтают о своем. А то, что слышит Маша в телефоне, заставляет ее побледнеть.

– Я не понимаю, – говорит она, – Вы кому звоните?

Она щелкает слайдером. Все еще моргает изумленно. Потом отключает телефон.

– Привет-привет, – говорит она всем.

Светки нету. Вот смешно. Позвонить ей, что ли? Как она после вчерашнего? Или дать выспаться? Однозначно, так будет гуманнее.

Девчонки целуют ее, как ни в чем не бывало. Как-то даже по-новому нежно. Загадочно.

Да ладно, ерунда. Показалось.

На литературе она ловит Витюшин взгляд. Глаза у Витюши голубые, прозрачные, как льдинки. Почему она раньше этого не замечала?

Вот и звонок. В коридоре к ней подходит Даник. Отчего-то он грустен. Оттого, что Светки нет?

– Она болеет, – оправдывает Маша подругу, – Мы вчера немножко много выпили.

Почему-то он не смеется.

– Маш, скажи… Тебе правда так деньги нужны? – спрашивает он.

– Если честно – да.

А что тут скрывать. Вчера он смотрел на нее так… что теперь она не хочет ему врать. Или не может. А чего она хочет – с этим трудно разобраться, и он это тоже понимает.

– Я понимаю, – говорит он. И делает самую неожиданную вещь из всех возможных: разворачивается и уходит.

Она глядит ему вслед в растерянности.

Может, позвонить Светке? Может, что-то произошло у них вчера, а она не в курсе?

Маша включает телефон. Валится с десяток непринятых звонков, все – от незнакомых. Вот это вообще чрезвычайно странно.

И Светка не откликается. Просто не берет трубку.

Еще два урока проходят тускло и бессмысленно. Наконец Маша понимает: что-то все равно не в порядке.

Собирает вещи и спускается в гардероб.

Охранник по-прежнему там. Сидит и лыбится.

– Что-то не так? – Маша глядит на него в упор. – Какие проблемы?

Ему и тридцати нет. Откормленный бездельник. Правильно Светка говорила про таких: будут сидеть до пенсии и хуи пинать. Противно даже подумать, для чего они в школу идут.

– Проблемы-то у вас, девушка, как я посмотрю, – цедит он. Губы у него – как две сосиски, мерзость какая, – Хотя что еще проблемами считать.

Маша чувствует неладное. Но охранник уже уткнулся в монитор. Там – картинки с видеокамер, знает Маша. А может, и еще на что-нибудь можно настроить.

На улице она поправляет шарфик и видит, как по ступенькам торопливо спускается Витюша.

– Погоди, Машка, – окликает он, – Я с тобой.

Без особой охоты она идет с ним рядом.

– Маш, – говорит он, – Тут такое дело.

Она смотрит на него искоса.

– Я же не знал ничего. Я не думал, что у тебя все так серьезно.

– Вить, – она берет его за руку, – Я давно хотела тебе сказать… Все и было серьезно. До вчерашнего дня. Ты такой классный, но…

Он слушает и не догоняет, как будто хотел услышать совсем другое. Маша хмурит брови. Определенно, что-то здесь не так.

– Не, я все понимаю, – уверяет Витюша, – Только… может, зайдем ко мне? Ну, просто посидим. Музыку послушаем.

Его дом уже рядом. Вон он виднеется. Длинная девятиэтажка. В подъезде пахнет мусоропроводом. Вечерами там собирается целая компания соседей. Без конца курят и пьют пиво. Как-то все это не очень заманчиво.

– Нет, Витька. Я не могу сегодня.

Он замедляет шаг. Его вдруг переклинивает не на шутку:

– А почему нет? Потому что надо иметь два косаря евро? За поцелуйчик, да? Ты теперь бесплатно не знакомишься?

– Ты охренел? – Машка уже заносит руку, чтобы влепить ему пощечину. Но удерживается. Слишком много новой информации.

– Я же видел, – бормочет Витька, а сам хватает ее за руки. – Там уже двести заявок на Лавпланет. Еще бы, такие фотки. Эротические. Не, я все понимаю. Тебе деньги нужны. А без денег никак, да? Без денег я типа сегодня не могу?

– Какой еще Лавпланет? – Машка вот-вот вцепится ему в морду.

– С фотками, да. И с телефоном. «Дорого продам первую ночь». Значит, ты ради своей Англии вообще на все согласна? Так сказала бы раньше… а то строила целку из себя…