И всё же один подбор разрозненных элементов не создаёт ещё «стиля». Подобно тому как можно говорить французские слова и не владеть французской речью, характером строения фразы, оборотов речи и произношения, так и стилем можно овладеть только при проникновении во всю целокупность, в самый дух подлинника. Самое главное, прежде всего, изучать подлинники: идти не от отвлечённого рецепта стиля к памятнику, а наоборот – от памятника к определению черт стиля.

Стиль есть, прежде всего, общее восприятие данного памятника или данной группы памятников. Стиль, это – язык эпохи и мастеров, его выражающих. Изучение же развития стиля будет поставлено на научную почву тогда, когда будет выяснена вся механика социальной обусловленности творчества, согласованная с такой же социальной обусловленностью его восприятия.

В эпоху строительства окрестностей Санкт-Петербурга можно заметить в развитии стилей три основных этапа или линий:

1. Барокко с его подразделениями: а) раннее петербургское или петровское барокко, пришедшее, в свою очередь на смену барокко украино-московскому; б) барокко середины XVIII века, «елизаветинское», или «рококо»; в) к последнему можно причислить «рококо» позднее – шестидесятые годы XVIII века, начала царствования Екатерины, – ораниенбаумский Китайский Дворец (Ринальди, Бароцци).

2. Классицизм с его подразделениями: а) классицизм XVIII века, или екатерининский – ранний (Фельтен) и эпохи расцвета (главные мастера – Камерон и Гваренги), и павловский (Бренна); б) классицизм начала XIX века, «александровский», или в обычном наименовании «ампир» – стиль империи (Воронихин, Томон, Стасов, Росси и тот же Гваренги); в) классицизм поздний, николаевский, значительно менее выраженный в архитектуре окрестностей Санкт-Петербурга, более заметный в мебели, вазах, статуях, убранстве, и совсем уже пропадающий к сороковым годам XIX века.

3. Так называемые ложные или подражательные стили, особенно ярко заметные с концом «классики». Эти стили ставили задачею использование архитектурных форм другой эпохи для создания нового здания или памятника. В них самая установка цели иная, чем в первых двух направлениях. Здесь уже кроется некоторая несвобода, связанность, фальшь. Памятник должен был осуществляться не сам по себе, а производить готическое, мавританское, византийское, русское и т. д. впечатление. Всё внимание поэтому сосредотачивается на характерных подробностях, а не на переживании самого существа стиля или эпохи в целом. К этим стилям можно отнести: а) ложную готику, б) ложное «рококо», особенно начинающее господствовать с сороковых годов XIX века и дожившее почти до нашего времени, в) ложно-египетский, г) ложно-русский, д) ложно-мавританский и т. д. стили. Самое их обилие во вторую половину XIX века показывает отсутствие единого коренного, органического стиля. В свою очередь, каждый из этих «ложных стилей» (или «стилизаций») имеет свою историю, и теперь уже можно, например, проследить линию развития у нас в России ложной готики, эволюция которой имеет свои этапы: ложная готика XVIII века (время Екатерины – отец и сын Нееловы) и ложная готика конца царствования Александра I и времени Николая I (Адам Менелас, Шинкель, отчасти Штакеншнейдер, Н.Л. Бенуа и отчасти А. Брюллов).

Каждое из этих подражательных течений как бы вкрапливалось в общий стиль эпохи: ложная «китайщина» Китайского Дворца в Ораниенбауме (Ринальди, Бароцци) является ответвлением стиля «рококо» в такой же мере, как ложно-русские постройки К.А. Тона – явлением вымирающего, вырождающегося классицизма и т. д.

Общая последовательность архитектурных стилей и их мастеров может быть намечена следующим образом.

В начале XVIII века, при Петре I, на новых местах надо было строить в новом, не московском, духе. Соответственно этому вводятся преобладавшие тогда в Европе «барочные» формы, получающие различные оттенки в зависимости от работы мастеров различных национальностей (немец Шедель в Ораниенбауме, француз Леблон в Петергофе). Господствующими, пожалуй, всё же остаются французы с их духом Версаля, в особенности в последнюю пору царствования Петра (архитектор Леблон, резчик Н. Пино, живописцы Каравакк и Пильман), как, впрочем, они задавали тон и всей остальной Европе. Работают также итальянцы (Микетти, закончивший за смертью Леблона его работы, позже живописец Тарси) и русские ученики иностранцев (архитектор М. Земцов, живописец И. Вишняков и др.).

Весь этот сложный агломерат образует стиль так называемого «петровского барокко». Создания его очень разнохарактерны и, к сожалению, дошли до нас большей частью в Переделанном или подновлённом виде (Марли в Петергофе, дворец в Стрельне и др.) Из скульптуры многое исчезло без следа: все свинцовые статуи – Самсон, Нептун и другие, фонтаны «Фаворитка», «Драк» (дракон) Пино на Шахматной горе и пр. – в Петергофе.

Петровское барокко в архитектуре производит сравнительно сдержанное впечатление. Здания не перегружены украшениями. Характерно выделение небольшого центрального здания с растянутыми низкими галереями при высоких крутых крышах. Из внешних украшений особенно излюблены пилястры во всю стену. Рамы окон – с переплётами из небольших стёкол. Отдельные фрагменты скульптурного и живописного убранства не лишены некоторого «провинциализма». Мебель этой эпохи большею частью так называемого стиля «чиппендель» (английского происхождения).

Высшего своего расцвета искусство «барокко» в России достигло в творчестве Растрелли Младшего, сына скульптора гр. Варфоломея Растрелли, выписанного Петром. Гр. В.В. Растрелли, обучавшийся в Париже, в Росси является создателем стиля «русского рококо» (Большой дворец в Царском Селе, Эрмитаж, Грот, не сохранившиеся Китайская Горка и Манбижу там же, собор в Сергиеве, перестройка леблоновского дворца в Петергофе с церковью и корпусом под гербом и др.). Его создания производят сказочное впечатление необычайным богатством, пышностью и живостью форм, игрой света и тени многочисленных колонн, полуколонн, выступов, разорванных фронтонов, многослойных карнизов, атлантов и кариатид, пухлых амуров, статуй, ваз, обилием и неистощимой фантазией позолоченной деревянной резьбы, светом огромных окон, прорезающих стены. Он иногда совсем уничтожает впечатление стены, сплошь прорезая её окнами, закрывая зеркалами и золочёной орнаментацией (Большая зала Царскосельского дворца).

Надо ещё помнить, что его создания сильно потускнели, потеряв наружную позолоту, лишившись резных ваз и статуй, стоявших на фоне блестящих металлических крыш, и изменив свою лазоревую и зелёную расцветку.

Эта безумно роскошная и неприспособленная к нашему климату игра утомила вкус уже к началу царствования Екатерины II, и следующие мастера хотя и продолжают работать в стиле «рококо», или «рокайль» (от французского названия раковины, – излюбленного в этом стиле декоративного мотива), но уже более сдержанно: дают иную, более сдержанную ритмику (например, в широко закругляющихся, вьющихся линиях орнаментики полов, потолков и фризов). Таковы: Антонио Ринальди (Китайский Дворец и Катальная Горка в Ораниенбауме, 1760–1768 годов, Гатчинский дворец, 1766–1772 годов) – мастер, заканчивающий движение стиля «рококо», и Ю.М. Фельтен, провозвестник нового стиля – классицизма (ему принадлежат переделки перестройки елизаветинских дворцов: Царскосельского – флигели Разумовского и Зубова, и Петергофского – Чесменский и Белый залы). Одновременно идут поиски нового стиля. Отец и сын Нееловы, работающие в Царском Селе, привезли туда из Англии готические образцы и стиль, которые сочетают с не совсем ещё выветрившимся духом «рококо» (Эрмитажная кухня, Адмиралтейство, Баболовский дворец).

Важно отметить, что некоторые мастера работают только в окрестностях столицы, и только здесь можно увидеть и изучить их работы; таковы, кроме Нееловых, Камерон в восьмидесятых годах XVIII века и Ад. Менелас в двадцатых годах XIX века. Поэтому некоторые формы стиля обнаруживаются именно здесь; быть может, стилистические нововведения легче было применять на усадебных, не столь ответственных постройках.

В конце семидесятых годов XVIII века начинают работу два великих архитектора: шотландец Чарльз Камерон и итальянец Дж. Гваренги, и с этого же времени (в Петербурге несколько раньше – с семидесятых годов) начинается то могучее движение «классицизма», которое овладевает русской архитектурой больше чем на целое полустолетие.

Работы Камерона: Холодная баня, Висячий сад с «Камероновой» галереей, пологим спуском, собственные комнаты Екатерины и Царскосельском дворце, собор в Софии около Царского Села (ныне предместье Детского); Дворец, Павильон трёх граций. «Храм дружбы», Колоннада Аполлона и другие постройки в Павловске. Работы Гваренги: Александровский дворец, лицей, где воспитывался впоследствии Пушкин (возобновлён Стасовым в 1811 году), два концертных зала – один на острове, законченный Стасовым, другой – в Собственном садике, кухня там же, церковь на Казанском кладбище, – всё это в Детском Селе; церкви Кузьмина и Пулкова, Английский дворец в Петергофе, отделка нижнего этажа во дворце в Павловске и др.

Классическим традициям следуют Винченцо Бренна (флигеля Павловского дворца, отделка верхнего его этажа и тронный зал, внутренняя отделка Гатчинского дворца), В.И. Стасов, А.Н. Воронихин, Тома де Томон и, наконец, последний из этой блестящей плеяды, ученик и помощник Бренны, Карл Росси. К ним присоединяется ещё ряд талантливых мастеров менее самостоятельного значения, как Смарагд Шустов, Доменико Адамини, помощники Стасова – Гесте и Горностаев и др.

С двадцатых годов XIX века намечается новый поворот к ложной готике (работы Адама Менеласа: Белая башня, Арсенал, Шапель – в Царском Селе, Коттедж – в Петергофе), продолжающийся и в последующее время и идущий параллельно с отмиранием классических традиций (церковь Александры в Александрии по проекту Шинкеля, готические дома Шарлеманя, Конюшни, Вокзал Н.Л. Бенуа в Петергофе, там же ряд частных домов и построек, готическая галерея Гатчинского дворца А. Брюллова).

В эту же эпоху, то есть со времени Николая I начинается то смешение стилей, то стремление подражать самым различным образцам, которое приводит к ужасающей бессильности и упадку вкуса конца века (время Александра II и Александра III). Один и тот же мастер умеет строить в самых разнообразных стилях, подчиняясь вкусам заказчика, но почти не имеет своего собственного. Наиболее типичным и талантливым «закройщиком» на все вкусы такого рода является излюбленный архитектор Николая I – А.И. Штакеншнейдер. Он возводит постройки в самых разнообразных стилях: то классическом (Бельведер на Бибигоне), то ложно-русском (сельский Никольский домик, приказный дом и церковь царицы Александры на Бибигоне), то римско-помпеянском, то есть подражающем характеру римских домов, уяснённому тогда на раскопках в Помпее (Павильон на Царицыном острове и павильон «Озерки», заключающий одновременно элементы итальянской виллы нового времени), то полуренессансном, полу-«рококо» (Собственная дача около Петергофа). К этому же эклектизму примыкают Н.Л. Бенуа, А.И. Брюллов. Многое у них хорошо выполнено и не лишено импозантности (конюшни Бенуа, фрейлинский дом его же), держится ещё старое архитектурное ощущение целого, но постепенно это «учёное» рационалистическое творчество мельчает, становится сухим, мёртвым, гаснет фантазия, размах, оно лишается органичности и убеждённости (таков ученик А. Брюллова – И.А. Монигетти). К концу века воцаряется такая неразбериха, что появляется попытка «выдумать» совершенно новый стиль, и появляется «стиль модерн», или «декаданс» (упадок), с его причудливо изогнутыми линиями и совершенно произвольно взятыми соотношениями. В окрестностях столицы этот стиль, окончательно опошленный в фойе кинематографов и «шикарных» гостиниц, выпукло представлен в личных апартаментах последней царской четы Александровского дворца в Детском Селе (работы Мельцера) и отчасти в Нижнем дворце – в петергофской Александрии.

Наконец, стремление вспять – к истокам старо-московского самодержавия – власти, судорожно цеплявшейся за старо-русские традиции, в связи с открытиями и более детальным изучением старо-русского художественного прошлого и увлечением древне-русской иконописью и монументальной живописью, – привело к созданию любопытного ансамбля древне-русских стилизаций (Московской, Новгородской, Псковской) – Федоровского Городка и собора, работы в которых продолжались вплоть до самой революции и не были закончены.

Особую страницу в художественной истории представляет парковое искусство в окрестностях больших городов. Именно здесь были условия для развития этого нового в России искусства, так как в городской черте паркам негде было раскинуться, а те, которые создавались, гибли потом, разрушаемые и подавляемые стихийным ростом города (Летний сад, парки и сады вельможных дворцов Шереметева, К. Разумовского, М. Воронцова, Юсупова и др., отчасти Таврический сад и т. д.).

Три типа парка являются главнейшими в истории паркового строительства Европы: итальянский, французский и английский. Развитию у нас первого типа (парк, расположенный террасами) не благоприятствует рельеф местности, большею частью низменной и ровной, хотя отдельные элементы его можно усмотреть в парках Петергофском и Павловском. Два же последних типа представлены у нас в отличных образцах, несмотря на то, что утрачены многие характерные парковые затеи (стриженые шпалеры, боскеты, беседки, павильоны, скамейки и прочее), самые деревья разрослись и закрыли перспективы или относятся к уже позднейшим посадкам второй половины XIX века.

Французский тип парка – с его прямыми аллеями или дорожками, сходящимися под углом или расходящимися по радиусу, с площадками, со статуями, фонтанами и павильонами посредине, чинный, строгий, торжественный и более «искусственный» – можно видеть в нижнем и верхнем садах Петергофского Большого Дворца, в Стрельнинском парке и в Екатерининском – в Детском Селе.

Английский – со свободно вьющимися дорожками, по которым никак не пройдёшь кратчайшим путём, свободно стоящими группами деревьев и полянками, приближающимися к «естественности» и, однако, глубоко продуманными и рассчитанными на красивые перспективы видов, – в парке Английского дворца Петергофа, в Александровском парке Царского Села, в Гатчине, в петергофской Александрии и особенно – в чуде искусства этого рода – в Павловском парке.

Поразительно умение группировать деревья, создавать целый пейзаж, творить самую «архитектуру» органической природы, заставляет с особенным вниманием отнестись к этому, ныне совсем почти утраченному, искусству. Время неизбежно и органически меняет эти создания: сохнут, падают от старости и бурь старые гиганты, меняя ландшафт, вырастает новая поросль. Огромных усилий и денег стоило в недавнее время поддерживать, подсаживать, подчищать эти колоссальные площади с прудами и дорожками. Парки эти могут теперь только изменяться, погибать, уничтожаться, и вряд ли скоро могут создаться общие экономические условия для возрождения паркового созидательства. Тем внимательнее необходимо беречь сохранившееся.

Печатается по изданию: Окрестности Ленинграда. Путеводитель. М-Л, 1927.