– Как же ты его искал, этого зверька? Поделись опытом, – попросил хитрый вестфалец. – Может, и мне пригодится.

– О, соболь – большой путешественник – со знанием дела начал Хрусталев. – Бывало как чесанет по кочкам да валежнику. Выслеживать его надо поверху. Особенно на деревьях с обломившимися или усохшими верхушками, там он кормится. На остолопах… Там он то дупло беличье найдет, то гнездо птичье. И с такой жадностью набросится на поживу, что о нашем брате, охотнике, вовсе забудет.

– Любопытно, – оказал Шустер. – Очень даже любопытно… Остолопы… Придумают же!..

Разумеется, все это он давно знал. Ему важно было убедиться, знает ли Соболь. Действительно ли он охотник или только выдает себя за него?

«Рыжий как лиса, и такой же хитрый, – подумал Хрусталев о своем очередном экзаменаторе. – Издалека начал. С заездом. Но сколько же таких «заездов» еще будет?

Собственно, и «стажировка» преследовала те же цели. Шустеру ее поручили не случайно: кроме своих обширных профессиональных знаний, некоторого умения ставить психологические опыты, – пальма первенства здесь принадлежала шефу, – он обладал и необходимыми писарю абвера практическими навыками, к примеру в делопроизводстве. Знал, какие документы в Советской армии выдают солдатам и офицерам, их содержание и форму, мог собственноручно изготовить любой бланк. Из своего пухлого, довольно вместительного портфеля он вытряхнул на стол стажера целый ворох деловых бумаг: удостоверений личности, просто удостоверений, командировочных предписаний, вещевых и продовольственных аттестатов. И все они были украшены не только гербовыми печатями и штампами, но и подлинными подписями командиров воинских частей и начальников штабов. Их основное назначение теперь состояло в том, чтобы служить образцами при изготовлении фальшивок.

На железных полках громоздкого сейфа, занимавшего один жз углов «кабинета» писаря, хранились всевозможные бланки, предназначавшиеся для заполнения чистейшей липой. В картонных коробках навалом лежали искусно изготовленные штампы и печати, точно воспроизводившие подлинные. Образцы для них абвер добывал где только мог, но главным образом на поле боя. Его специальные команды довольно оперативно обшаривали трофейные машины, особенно штабные автобусы, выворачивали карманы убитых и тяжело раненых, охотились за простофилями и зеваками, если удавалось проникнуть в расположение советских воинских частей.

– Наше хозяйство, как видишь, большое, – подытожил Шустер, введя нового писаря в курс дела. – А главное – ему цены нет. Так что отвечать за его сохранность будешь головой. Запомни… Впрочем, запомнить я тебе помогу… Крепко… Вернее, не я, а вот эта бумажка, ее придется подписать.

Он порылся в своем теперь уже заметно отощавшем портфеле и извлек на свет лист плотной, слегка пожелтевшей бумаги, украшенной каким-то типографским текстом.

– Вот, изволь, – Шустер как нечто особо важное сначала подержал его перед глазами писаря, а затем бережно положил на стол. – Прочти, уясни и поставь свою подпись. Если что, пенять будешь на себя. Германская разведка умеет охранять свои тайны.

Павел неспеша набил трубку, прикурил и, сделав глубокую затяжку (разумеется, от волнения), принялся медленно читать. С первых же слов он постарался придать своему лицу выражение, вполне соответствовавшее моменту, – серьезное и сосредоточенное.

На листе в самом верху крупным шрифтом было набрано одно только слово: «Обязательство». Ниже шел следующий текст:

«Я обязуюсь честно и беспрекословно выполнять все приказы и распоряжения моих начальников, хранить в строжайшей тайне секреты, ставшие мне известными при исполнении служебных обязанностей.

Если же я нарушу это обязательство, буду готов понести самое суровое наказание по законам Германии военного времени».

– Надеюсь, тебе здесь все понятно? – спросил гаупт-ман, терпеливо дождавшись, когда писарь оторвет от листа глаза.

– Подписывать не страшно?

– А чего ж бояться? Без вины не будешь виноватым, – Павел отложил трубку и потянулся к ручке.

Минуту спустя «Обязатльство», скрепленное подписью Хрусталева, вернулось на свое прежнее место, в портфель гауптмана.

– А теперь приступим к делу, – сказал Шустер, довольный сообразительностью и послушанием писаря. – Заготовим документы двум агентам, отправляющимся в русский тыл. Одного из них, Пухова, беру на себя. Другим, Ромашовым, занимаешься ты. Под моим наблюдением, конечно.

Он раскрыл тетрадь с какими-то записями и двумя фотокарточками малого формата, придвинулся ближе к столу и велел писарю подать из сейфа чистые бланки.

– Начнем с этого парня, – он взял нужное фото и бланк удостоверения. – Командируется в части советской действующей армии, на Первый Белорусский фронт.

Шустер вооружился ножницами, канцелярским клеем и вскоре карточка, аккуратно обрезанная со всех сторон, уже красовалась в левом верхнем углу удостоверения. С нее угрюмо смотрели большие, недоверчивые глаза, подпираемые выпуклыми скулами. Тяжелый, отвисший подбородок был наискось перечеркнут глубоким зарубцевавшимся шрамом. На округлых широких плечах лежали старшинские погоны, а на мощной груди, туго обтянутой новенькой гимнастеркой со стоячим воротником, серебрилась медаль с надписью «За отвагу». Никто и не подумает, встретив и окинув взглядом этого детину, что он вовсе не старшина и что боевая медаль, отливающая серебром, сорвана с гимнастерки солдата, погибшего в одном из сражений.

Полистав тетрадь, гауптман отыскал в ней свои записи, сделанные под диктовку шефа, и принялся аккуратно переносить их в соответствующие графы фальшивых документов. Из командировочного предписания, оформленного надлежащим образом, следовало, что старшине Пухову Николаю Ивановичу, опытному мастеру-оружейнику, поручено проверить, в каком состоянии хранится на складах боепитания запасное стрелковое оружие, как-то пистолеты, автоматы и пулеметы. Командиры и штабы частей Первого Белорусского фронта обязаны оказывать Пухову Н.И. всяческое содействие при выполнении указанного задания.

Занятый своим щекотливым делом, Шустер ни на секунду не забывал о новичке-стажере, нет-нет да и напоминал ему, как важно постичь все эти премудрости. Павел действительно следил за каждым движением руки своего «наставника», в то время как цепкая память разведчика фиксировала и откладывала в особую, сверхсекретную копилку все, что вскоре должно было ему понадобиться. Как же иначе до мельчайших деталей воспроизведешь внешний портрет этого Пухова, полное и точное содержание заготовленных на него документов, сообщить в Центр «присвоенные» ему абвером воинское звание и агентурную кличку?

«Тип, в общем-то, подобран удачно, – отмечал про себя Хрусталев. – Такие старшины бывают. Характер, видать, крутой, за упущения хоть с кого спросит. Конечно, заглядывать в стволы автоматов и выискивать там следы ржавчины он не станет, этим займется лишь для отвода глаз. Интересовать его будет совсем другое, то, ради чего посылают».

– Ну, вот и все, – сказал Шустер, выписав «оружейнику» еще и продаттестат и пришлепнув к нему гербовую печать. – Пухов может теперь смело отправляться в путь. Тут, как говорится, и комар носа не подточит. Надеюсь, ты и для своего Ромашова постараешься. Чтоб чисто, аккуратно, без единой помарочки.

– Подчищает? – Шустер сделал неодобрительный жест рукой. – Нет, нет! Этого допускать нельзя. Ни в коем случае. Условимся раз и навсегда – никаких помарок. Ни малейших. Мы не подведем своих людей, – добавил он с такой обеспокоенностью, словно это непременно должно случиться. – Так что учти и приступай к делу. Вот тебе ножницы, клей и фото твоего подопечного. Парень он, как видишь, помоложе старшины, однако воинское звание у него будет повыше. Лейтенант! Потому что из школы прибыл к нам с отличной характеристикой, а шеф при личном знакомстве нашел его бойким и смекалистым. Скажешь – слишком молод! Не беда. Юнцов с офицерскими погонами в русской армии сейчас предостаточно. Пекут их там – как блины: полуторамесячные курсы – и в часть. Пиши, что командируется в распоряжение отдела кадров стрелковой дивизии (номер у меня есть). Должность ему предложат на месте.

«Сколько же ему лет? – со смешанным чувством возмущения и недоумения подумал Павел, взглянув на фото. – На вид нет и восемнадцати. Совсем мальчишка! Как же он сюда попал? Неужто по доброй воле? Изменил Родине, народу? Едва достиг своего совершеннолетия и на такое преступление пошел. Что может быть страшнее измены Родине? Или нашлась иная причина? Но можно ли вообще чем-то оправдать подобный проступок?

Мысли – одна за другой – теснились в голове, тщательно скрываемые от гауптмана, а тем временем руки делали свое дело. Надо было аккуратно обрезать и приклеить в определенном месте его фотографию, аккуратно вписать в соответствующие графы анкетные данные на некоего несуществующего в мире лейтенанта Ромашова. Все необходимые сведения содержались в той же рабочей тетради шефа. Создавалось впечатление, что они почерпнуты из чьего-то послужного списка. Липа должна в максимальной степени походить на правду.

Пододвинувшись ближе к писарю, гауптман внимательнейшим образом перечитывал каждую запись и сверял ее точность с тетрадью. Когда была заполнена последняя графа, он поставил необходимые печати и штампы, тиснул факсимиле подписей военачальников и, убедившись, что в «документах» на имя лейтенанта Ромашова не допущено ни малейшей ошибки, отправил их в свой портфель.

– Все оставшееся на столе спрячь в сейф, – сказал он, прежде чем удалиться. – Сейф опечатаешь, понял?

– Слушаюсь!

Шустер направился было к двери, но потом вернулся и с ног до головы осмотрел писаря.

– Ну и видок же у тебя! – он покачал головой! – И бензином от твоих рук разит, будто все еще в гараже работаешь. Фу! Позовут к шефу, как пойдешь? Запах бензина он терпеть не может.

– Ваши замечания учту, господин гауптман!

Шустер нахмурился.

– Ладно, – сказал он, смягчаясь. – Этот костюм не для штаба. Завтра же пойдешь в пошивочную. Я велю портному сшить для тебя что-нибудь более приличное. Френч, брюки… Трофейное сукно у него найдется… Да и в вещевой склад загляни. Сапоги тоже надо сменить. Писарь – это же фигура!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.