1

1953

В июне 1942 меня вывезли из блокадного Ленинграда через неспокойную Ладогу. Мне повезло — я был еще жив. Почти вся моя родня осталась лежать в братской могиле на Васильевском острове, а батя погиб на Свири, где финны перли навстречу немцам, чтобы замкнуть второе кольцо блокады. Мне повезло во второй раз на переправе. Итальянский быстроходный катер MAS-526, вышедший из занятой финнами Лахденпохьи, собрался утопить наш плашкоут — его еле-еле тащил ветхий буксир не столько своей паровой тягой, сколько лихим матом капитана. Очередь из 20-мм пулемета разорвала воздух в нескольких сантиметрах около моей впалой дистрофичной грудки и убила бабушку, что жевала хлебные крошки, скрючившись на чемодане. Но под тяжело набрякшим облаком промелькнули два характерных «горбатых» силуэта — это были родные штурмовики Ил-2 — и итальянцы принялись удирать на всех своих 47-и узлах к ближайшей шхере…

Сперва нас эвакуировали в уральский рабочий поселок, где я прекратил умирать, а затем в Ташкент, где я наконец отъелся. Но третье везение состояло вовсе не в этом. Мама устроилась работать на завод, который производил авиационный бензин, а дядя Сема — её тогдашний ухажер и по совместительству отставной летчик без ноги — привил мне любовь к авиации. В четырнадцать лет я знал, насколько мне казалось, о самолетах всё — как выходить из штопора и какова взлетная мощность у Ла-5, сколько цилиндров на двигателях Me-Bf.110 и что такое «соколиный удар» Покрышкина.

В 1944 мать завербовалась на Дальний Восток, точнее, в нефтепромысловый городок на северном Сахалине. Перед отъездом я пытался удрать на фронт, но милиционеры-узбеки поймали меня, отхлестали камчой и вернули матери. Второй раз я попытался попасть на войну, в августе 1945 — сумел добраться до места посадки нашего десанта, который отправлялся на Курилы, но какой-то морячок вывел меня за ухо с причала.

Всё ж на войну я попал, только на другую, уже после окончания Первого Чкаловского военно-авиационного училища. С аэродрома в сахалинской Охе, где я немного скучал, хотя мама жила неподалеку и меня взяли в футбольную команду ВВС «Сокол» — её капитаном был Сандлер, отличный летчик и неплохой футболист — меня перебросили в китайский Аньдун. Вот там стало совсем здорово.

У американцев была разветвленная система базирования — вся западная часть Тихого океана, соответственно мощная сеть локаторов и неплохие средства постановки радиопомех, но мы нередко задавали им крепкую трепку. Прорезали на большой скорости истребительное прикрытие и били «форты» B-29, как свиней. Выискивали выходящие на патрулирование «Тандержеты» «Сейбры», и, быстро набрав высоту, набрасывались на них «по-соколиному», отсекая им пути отступления к морю, где мы уже не имели права преследовать их.

Я сбивал американских стервятников, которые охотились на корейских крестьян и жгли напалмом убогие фанзы. Я мстил этим натренированным, откормленным бугаям не только за корейских старух и детей, но и за ленинградских. А еще я познакомился с русской девушкой Марией из Мукдена, она брала меня за руку своими тонкими нежными пальцами и читала мне Михаила Кузмина, а я ей — Ольгу Берггольц. После войны она собиралась вернуться вместе со мной в СССР. Я был счастлив. А потом я погиб…

Но я жив. Значит, это всё было не со мной. Я из штата Оклахома, мой отец помер с голода, когда банк отнял у него ферму в период Великой депрессии и он сдуру отправился искать заработок в Нью-Йорк. Потом еще дядя скапустился — от хренового алкоголя. Мы считали себя полным говном и мы им были. Но во время мировой войны оказалось, что многое изменилось. В Европе и Азии плохо, а у нас хорошо. Мы — сыты и веселы, мы — герои в ладной униформе, которые побеждают всех плохих парней. Мы так здорово вдели Германии, засунув ей по самую матку. Некоторые, правда, говорят, что она была уже несколько обессилевшей и лежала перед нами, раздвинув ляжки. Но ведь злодейку и добивать приятно. Пока я лопал бананы, которыми нас заваливали латиноамериканские плантации «Юнайтед Фрут», мой двоюродный брат старательно бомбил немецкие города. Он говорил, что когда немцы брызнули из Дрездена, превращенного в огромный крематорий, наши охотились на них, пикируя на автомашины и паля на бреющем по толпе; ну, как наши предки лупили из винчестеров по стадам бизонов.

Потом объявилось еще много плохих парней, которые хотели отнять у нас нашу собственность, наших жен и нашу веру в Господа. Однако я вовсе не торопился в Корею, зачем это надо, если русские МиГи щелкают наши F-80 и F-84 как семечки. Мне неплохо служилось в Германии, на авиабазе в Бюхеле. Брунгильды уже не отдавались нам за пару капроновых чулок, но несколько подарков — бикини там, нижнее белье с намеком, косметика — и она уже закидывает тебе ножку на плечо на заднем сидении даже самого ржавого «бьюика». Но потом какая-то пергидролевая фея из Пентагона, да заболеет она навеки триппером, переложила мои документы из одной стопки в другую, и понеслось. Сперва переподготовка на «Сейбрах» в Калифорнии, база «Эдвардс», там я еще и «залетел» — женился на образованной шатенке из Беркли, затем тренировочные полеты на Окинаве, авиабаза «Кадена», и вот уже на меня с надеждой смотрит дядюшка Ли Сын Ман…

В тот день, перед вылетом с базы Кимпо, у меня было нехорошее предчувствие. Мы вроде защищаем наших жен от косоглазых комми, а я сутки провел в тесной компании двух похоже несовершеннолетних кореянок. Мы защищаем нашу собственность, а они вынуждены были продавать мне единственное, что у них имеется, свое худосочное тело, за цену чашки риса. И вместо правильных мыслей о том, как четко исполнить задание, меня одолевают похотливые мыслишки, как бы сберечь свою шкуру и сегодняшней ночью повторить забег по кровати с двумя новыми «лошадками».

Тот «фагот»,[1] что атаковал, вынырнув из-за верхушки горы, сразу завалил парня из моего звена, Фила Пикерса. МиГ шел с с крутым переменным профилем пикирования, со стороны солнца, так что Фил испекся, даже не заметив его. Русский, сев мне на хвост, не дал ни одного шанса оторваться. Он метко палил из 37-мм пушки, уже было попадание, но потом вдруг прекратил огонь. Он отпустил меня и я кое-как дотянул до базы. Пилот из второго звена вечером сказал мне, что видел разбившийся самолет того русского. Поначалу я таял от счастья — надо, ж выкарабкался из такой задницы, но через пару дней я понял, что летчик «МиГа» заразил меня во время боя. Меня — собой. (Понимание ко мне пришло, когда на мне сидела и вращала цыплячьими бедрами очередная худосочная кореяночка, а я вдруг осознал, что это мерзко.) Русский переселился в меня и, стало быть, его самолет, оставшийся без управления, упал на землю.

Был 1953 год. Мы все считали, что Америка лучшая в мире, и я тоже; и если нам где-то как-то всыпали парни Ким Ир Сена, Мао или Сталина, то это лишь временные трудности, преодолев которые мы станем только сильнее. У меня была хорошо оплачиваемая, почетная, хотя и опасная работа в ВВС. Дом, двое бутузов-близняшек; девушка, «сработанная по науке», стала моей супругой. Я презирал копошащихся в грязи северных корейцев; этих вредных насекомых надо время от времени прижигать напалмом, и плевать на горящее мясо. Сжигаем же мы колорадских жуков, которых невозможно раздавить ботинком. А русские — вообще какие-то монголы, что хотят завоевать весь мир, как им завещал Чингисхан. Ничего, кроме ненависти, не вызвали у меня и сталинские соколы. Но в марте 1953 я изменился навсегда. Враг поселился внутри меня.

2

1983

Мы с Джейком стояли на смотровой площадке замка Марксбург, а Шейла и остальные уже пошли к киоску у выхода. Под нами стена цитадели, потом кольцевая дорожка, на ее месте была когда — то еще одна стена, ниже обрыв, крутой известняковый склон, уходящий к Мозелю. Воздух казался таким упругим, что шагни и пойдешь по нему. Да прямо через речную долину, к противоположному берегу, высокому, залитому солнцем и обсаженному виноградом.

— Красота, — сказал шурин, — везет же немцам.

Ему недавно стукнуло пятьдесят, но он был крепким мужчиной — рука в запястье шире моей раза в полтора, отбарабанил двадцать лет в специальных войсках, сейчас дослуживал в военной полиции.

— И чего они только в Россию поперлись от такой красоты? — лениво заметил я; так, для звука, надо ж как-то отозваться.

Вообще-то Джейк выглядел всегда покладистым, собственно потому я и согласился с предложением моей жены вместе поехать в Европу, но на этот раз он ожесточенно продолжил:

— Может, ты себя еще и к сталинским соколам причисляешь?

А я сказал с ответной резкостью:

— К кому на той войне вы бы себя причислили, шурин дорогой, может, к славным бойцам Ваффен СС? Вас так радует, что они убивали русских?

Он посмотрел на меня внимательно и недобро:

— Да, меня радует, когда врагов становится меньше. Ваффен СС делали работу за нас. А ты мне никогда не нравился, Нейл. Или ты уже не Нейл, а Иван? Не зря ж тебя уволили из ВВС из подозрения, что ты перелетишь на сторону противника. И ничего, кроме катания заезжих шейхов с проститутками над Лас-Вегасом, тебе не доверили.