– Вовсе нет. Исключительно потому, что вы дурак. Невозможный, косноязычный дурак. Водоросль, насыщенная питательным белком… Это ваша голова насыщена вместо мозгов питательным белком!

Таггерт побагровел. Пусть выглядел он довольно неказисто, его род уходил корнями во времена Свободной Торговой Колонии, и по древности ничуть не уступал лучшим аристократическим родам старой знати. Все же его поневоле подкупила столь зубодробительная прямота.

– Ты, должно быть, частенько получаешь по своей аристократической шее, сынок.

– Случается, – не стал скрывать Кит.

– И что? Дело того стоит?

– Иногда.

– Допустим. Что ты хочешь, сосунок?

– Все просто, проще некуда. Вы молчите, улыбаетесь и даете герру Джерсею деньги. Гордон произносит речи, улыбается и тратит ваши деньги по своему усмотрению. И тогда…

– И тогда?… – протянул Таггерт настороженно.

– И тогда – о, чудо! – проговорил Кит воодушевленно, – вы побеждаете на выборах и меняете жизнь простых людей к лучшему. Таких простых людей, собственно… как вы, я и герр Джерсей. Вы следите за моей мыслью?

– А-а… понятно. Я, вы и он.

– Прекрасно. Рад, что мы уладили вопрос.

Дружески побеседовав с Таггертом, Кит покинул штаб ПНДП, заехал еще в пару мест, а потом отправился к зятю. Гордон все еще снимал стресс, охотясь на оленей, о чем прелестная Виктория и сообщила старшему брату. Сестренка возлежала на диване в гостиной, очаровательная, как одалиска, и томно притворялась, что у нее чудовищная истерика. Кит отнес сестренке чашку ромашкового чая, зашел проведать Макса, пробыл у племянника около часа и вернулся к Виктории.

– Оленей, значит, убивает? – спросил Кит, передергиваясь. На стенах комнаты висели оленьи головы и смотрели темными глазами.

– А ты бы предпочел, чтобы мой муж убивал людей? – заинтересовалась Виктория, свежая и лучезарная, как вешнее солнышко.

– Нет. Просто чучела… глаза у этих тварей…

– Да, я тоже заметила. Как у твоей жены. Карие и стеклянные.

Кит расхохотался, потом посерьезнел.

– Значит, Гордон уволился.

– Не просто уволился, а устроил жуткий скандал и хлопнул дверью. Бургомистр умолял его остаться едва ли не на коленях, просил не ввязываться в эту авантюру. Все его просили. Когда же Гордон ушел из Мэрии, его попытались переманить консерваторы. Ему предложили возглавить предвыборный штаб Консервативной Партии и пообещали кучу денег и пост в администрации губернатора. Гордон отказался.

Он сказал, ему плевать на деньги, а еще он состоит в Партии Новых Демократических Преобразований и не собирается менять мировоззрение ради наживы. До сих пор я не подозревала, что у него вообще есть какое-то мировоззрение! Думаю, он свихнулся. Потом мы поссорились, он свихнулся окончательно, взял ружье и ушел. Все.

– А что было до того? – хладнокровно спросил Кит.

– До чего, милый? – не менее хладнокровно уточнила Виктория.

– Почему наш пупсик вдруг взял, да и свихнулся? – переиначил вопрос Кит.

– Все очень просто. Гордон – болван, тупица и жалкий неудачник.

– А если еще немножко подумать?

– Потому что прорица…

– Зайка. Пожалуйста, подумай хорошенько и скажи, что случилось.

– Ну… я пару раз намекнула пупсику, что мне надоело влачить жалкое существование в этой грязной лачуге…

Кит огляделся. Лачуга представляла собой роскошную трехэтажную квартиру в центре города с четырьмя спальнями, бассейном и зимним садом; а еще у Виктории была гардеробная, битком набитая шубками, шляпками и перчатками, обширная коллекция бриллиантов, картин и антиквариата, горничные, повар, портниха, охрана и загородная вилла с садом. Чего тут у нее только не было! Гордону приходилось крутиться, как белка в колесе, чтобы поддерживать непомерно высокие жизненные стандарты, к которым Виктория привыкла с детства и которые принимала, как должное. Поделом ему… и все же.

– Да. Ты намекнула. И еще его оракул намекнул… а я теперь должен достать из кармана пару-другую миллиардов империалов и вышвырнуть на ветер… впридачу к денежкам этого недоумка Таггерта. А ведь глава нашего салемского филиала уже официально объявил, что на будущих выборах мы поддержим кандидата от консерваторов… который с подавляющим перевесом лидирует согласно всем опросам. Если я сейчас переменю решение и возьмусь поддерживать Гордона, меня не просто обвинят в кумовстве. У меня не просто будут большие проблемы с местными чиновниками и будущим губернатором, и нашим филиалом здесь. Все решат, что я сошел с ума, как Калигула, назначивший сенатором коня. Но в том была язвительность хотя бы… и назидание грядущим поколениям, а здесь – сплошное идиотство.

Виктория чрезвычайно скверно училась в школе, не представляла, кто такой Калигула и тем более не знала, что у древнеримского Императора Гая Цезаря, по прозвищу Сапожок, тоже, между прочим, имелась обожаемая младшая сестра, по имени Юлия Друзилла. Виктория поняла только, что старший брат страшно зол. Губы ее задрожали, прекрасные серые глаза наполнились слезами.

– Почему ты сердишься? Почему на меня? А не на Гордона? И не на Бенцони? Или на Таггерта? Или не на прорица… ясновидя… Чамберса? Это потому, что они мужчины?

– Я сержусь на них тоже! Только пойми, нельзя безнаказанно пилить мужа…

– Я не пилила!

– Прости, но пилила. Как пила. Не переставая. Выпила из Гордона пинту крови, а то и две. Нет, он мне не жаловался, Виктория, но неужели я тебя первый день знаю? Нет. И его я тоже знаю не первый день. Да, он жутко амбициозный. И вечно порет горячку. Сделает… а только потом подумает. Но он отличный парень. Ведь он в лепешку расшибется, лишь бы ты была довольна и счастлива, лишь бы обеспечить тебя и малыша. Ты могла бы ценить это, милая. Хоть немножко. Неужели не понимаешь, что он и ради тебя встрял в это безумие?

Виктория взмахнула длинными ресницами.

– Причем тут я? Я тут абсолютно не при чем. Отговори его. Тебя он послушает, милый.

– Твой муж уволился с работы и ушел, хлопнув дверью. Учинил жуткий переполох. Он суеверный деревенский олух. И, к тому же, у него есть ружье. А теперь я должен его отговорить? Да он и слушать не станет, а пристрелит меня в упор. Кстати, что ты собираешься делать, когда твой муж с треском провалится на выборах?

Викторию совершенно не тревожила столь печальная и грустная перспектива.

– А, ерунда. Брошу этого олуха и найду кого-то получше.

– Что?!

– А что? Все так поступают, разве нет? Не сердись.

– Я не сержусь.

– Но ты сердишься, я вижу.

– Да, я сержусь, но…

– Вот видишь, сердишься.

– Да, если честно, я очень-очень сержусь, но…

– Терпеть не могу, когда ты на меня сердишься. Это меня убивает. Просто убивает.

– Виктория!

– Бедный сердитый котеночек. Какая жалость, что мы с тобой теперь так редко видимся. Не представляешь, как я соскучилась. Ты устал, прямо с дороги. Прими ванну и приляг.

Для их милости как раз успели подготовить комнату, так что Кит пошел, принял ванну и прилег. Виктория принесла брату рюмочку. И еще две. Угостила необычайно вкусными сэндвичами. Пообещала вечером приготовить сногсшибательный ужин. Прикурила ему сигарету. Раз триста или четыреста попросила не сердиться на нее и, наконец, получила прощение. Бедный котеночек был обнят, поцелован и разнежился в лучах беззаветного сестринского обожания.

– Поверишь ли, Виктория, – горько пожаловался он сестренке, – этот зажиточный крестьянин, Таггерт или как его там, обозвал меня монархическим прихвостнем. Как мне было больно и обидно – ты не представляешь.

– Бедный обиженный котеночек, – посочувствовала старшему брату Виктория, – раньше за такую непочтительность крестьян отводили на конюшню и пороли плетьми.

– Пороли… а то и вешали прямо на ближайшем дереве, – протянул Кит мечтательно.

– Вот-вот! А почему сейчас не порют и не вешают, милый?

– Говорят, настали другие времена, гуманные и просвещенные.

– Не нравятся мне эти дурацкие времена, милый. Совсем не нравятся.

Кит чмокнул сестренку в уголок розового, как цветочный бутончик, рта.

– Когда твой муж вернется?

– Должен вечером.

– Хорошо. Я пока вздремну.

Вечером Гордон вернулся с охоты. Он выглядел до жути симпатичным в камуфляже. Он смущенно протянул жене скромный букетик белых полевых цветов. Его сапоги были до голенищ забрызганы грязью. От него пахло кровью, потом, бешеной скачкой и адреналином.

– Где твои мертвые животные? – опасливо спросила Виктория.

– Я завез их к таксидермисту.

Виктория украдкой перевела дух. Раньше Гордон приходил домой с охоты и сваливал трофеи прямо в гостиной на пол, пока она не объяснила мужу, что окровавленные туши мертвых животных не настолько украшают их со вкусом обставленную антиквариатом гостиную, как ему почему-то кажется.

– Мой брат приехал.

Гордон покивал и поднялся наверх, оставляя потеки мокрой грязи на безумно дорогих коврах. Против обыкновения, Виктория не сделала мужу ни единого замечания по этому поводу. Наверное, потому, что за спиной у него было охотничье ружье. Гордон вошел в комнату и сел, положив ружье на колени. Кит проснулся от грохота тяжелых сапог, сел и посмотрел на зятя.

– Гордон, ну, что случилось.

– Ты ведь уже сам со всеми переговорил и все выяснил, как я понимаю.

– Да. Я заехал в Мэрию и побеседовал с бургомистром. Он согласен взять тебя обратно. Он сказал мне, что считает ужасной ошибкой лишаться столь толкового и компетентного сотрудника вроде тебя оттого, что ты малость увлекся астрологией и в результате капельку вспылил.

Гордон опустил голову и заворчал, как медведь, случайно забредший в заросли крапивы и чертополоха. Непохоже, чтобы мысль о возвращении на свою прекрасную высокооплачиваемую должность в Мэрии прельщала его. Он уже три года посвятил этой работе, был сыт по горло рутиной и, вдобавок, искренне считал, что достоин гораздо большего.

– Не надо было тебе приезжать, – сказал он Киту.

– Давай я сам буду решать, что мне надо и что не надо.

– Я в том смысле, что если ты приехал отговаривать меня…

– Это нас к чему-нибудь приведет?

– Нет.

– Я так и думал. Поэтому решил помочь. Я буду спонсировать твою предвыборную кампанию.

Гордон непритворно растерялся.

– Что? Нет. Так дело не пойдет. Я твоих денег не возьму. Минимум, это поставит тебя в неловкое положение…

Кит махнул рукой, заставив Гордона замолчать.

– Опомнись! Вот ты олух деревенский! Я уже поставлен в невыносимо идиотское и неловкое положение. Все, кому надо о том знать, прекрасно знают, что ты мой зять и, в отличие от тебя, не забывают о том ни на секунду. Теперь все считают, что я был в курсе твоей затеи, более того – санкционировал ее. Интересуются: то ли я с ума сошел, то ли затеял ловкую политическую аферу. Что я могу ответить? Как так получилось, что я лег спать опорой священного Престола, а проснулся – о Господи, прости и помилуй! – монархическим прихвостнем?

Гордон расстроился.

– Да. Это неправильно. Хорошо. Я откажусь от этой…

– Нет. Не откажешься. Ты пойдешь и выиграешь выборы. Тем более я уже упросил старину Монтеррея оказать тебе всю возможную поддержку на самом высоком уровне, – прибавил Кит, очень довольный собой.

– Старину… кого?

– Верховного Канцлера Милбэнка, твоего, если позволишь, однопартийца. Милбэнк будет несказанно счастлив свалить на Салеме консерваторов и наконец заполучить тут своего губернатора.

После трехдневных блужданий в темном глухом лесу Гордон малость одичал и соображал довольно туго.

– Но… Милбэнк? Я думал, ты на дух не переносишь этого… прохвоста. Зачем тебе вздумалось ему помогать?

– Ты ведь учился в школе и, наверное, слыхал историю о троянском коне?

– Да, слыхал. И в чем суть.

– О, Боже, Гордон, не хочу тебя обидеть, но иногда тебе действительно стоит собраться и пользоваться своими мозгами по их прямому назначению.

В дверях тихонечко появилась Виктория и поглядела на них обоих, кусая губы.

– Допустим. Старина Монтеррей? Деньги? Только… а если я не выиграю выборы? – промямлил Гордон, с трудом собравшись с мыслями.

Кит расцвел от счастья, заулыбался и от избытка теплых чувств так крепко обнял зятя, что слегка придушил.

– Что ж, тогда с твоей карьерой будет покончено. А моя сестра… она, конечно, не захочет провести остаток жизни в компании жалкого неудачника. Мы оба знаем, Виктория – женщина далеко не такого самоотверженного сорта. Не правда ли, милая? С какой стороны ни глянь, у тебя просто нет выбора. Полагаю на этом вопрос решенным. Детали обсудим позже, когда моя сестра не будет слоняться поблизости, глядя на нас обоих удивленными, прекрасными, невинными глазами.

– Я не…

– Прежде чем ты что-нибудь скажешь, глупышка, вспомни: твой муж отлично стреляет, – промолвил Кит, – пристрелит тебя, отвезет к таксидермисту, сделает чучело и украсит им вашу гостиную.

Виктория ужасно побледнела.

– К-как? – пролепетала она.

– А вот так, – отрезал Кит.

Гордон посмотрел на жену и растрогался.

– Ах, ты мой птенчик, моя красавица.

– Пупсик, – сказала она и немножечко всплакнула.

– Прекратите, – взмолился Кит, – ваши соловьиные трели… у меня от них в ушах звенит, и вот-вот кровь пойдет из носа!

– Прости, милый, – спохватилась Виктория, и щечки ее порозовели, – мы постараемся больше не звенеть в твоих ушах своими трелями. Иди, Гордон, умойся, переоденься и сядем ужинать.

Кит до последнего мгновения не верил, что эта политическая авантюра увенчается успехом. И все же, с тех пор, как Таггерт захлопнулся, дела у демократов на Салеме здорово пошли на лад. Гордон говорил, много и вдохновенно, а Таггерт стоял рядом, держа в руках широкополую шляпу, и молчал. Когда Таггерту все же приходилось говорить, он читал по бумажке заранее написанные Гордоном вдохновенные речи. Читал Таггерт мямля и запинаясь, по складам, но избирателям это импонировало. Остальное доделали крупные финансовые вливания и поддержка самого Верховного Канцлера.

Победу свою Гордон и Таггерт встретили в предвыборном штабе. После полуночи, наконец, объявили, что они выиграли – пятьдесят один процент против сорока у консерваторов. Остальные проценты голосов рассредоточились по прочим кандидатам, в том числе, и от Народного Трудового Альянса, который получил чуть больше четырех процентов голосов. Вроде бы очень скромный результат, но и не такой уж плохой, учитывая, что НТА в качестве общеимперской существовала меньше трех лет, а кандидат от нее был зарегистрирован за две недели до начала выборов и, в отличие от двух главных претендентов, не затратил на свою предвыборную кампанию и гроша ломаного.

Но это уже были частности… пускай и настораживающие. В штабе царило ликование, усталые сотрудники поздравляли друг друга, обнимались и пили шампанское.

Кит тоже приехал, тоже вкусил общего триумфа и тоже принимал поздравления. То, что он сам считал самой опасной и безнадежной финансовой авантюрой, когда-либо им предпринятой, остальные расценили как блестящий образчик его исключительного делового и политического предвидения. Теперь Кит и вправду мог выдвинуть в сенат коня. Да хоть троянского.

Размышляя о троянских конях, Кит неспешно дегустировал местные виноградные и пшеничные напитки, когда к их милости подошел Бенцони. За свои старания он тоже получил по заслугам и был назначен главой администрации новоизбранного губернатора. Тот, кстати, занимался любимым делом – ломал питьевой фонтанчик.

– Не знаете ли, в чем тут дело, господин Бенцони, – спросил Кит после того, как они обменялись приветствиями, – отчего господин Таггерт так неравнодушен к питьевым фонтанчикам.

– Может, тайный фетиш? Право, не знаю.

– Неужели? Все равно. Поздравляю. Не могу поверить, но вам это удалось.

– И вам, милорд, – почтительно проговорил Бенцони.

– Благодарю, но вы сильно преувеличиваете мои заслуги в этом деле. К тому же, вы забыли упомянуть ясновидящего. Смотрите-ка, астролог предсказал Гордону победу на выборах, и Гордон выиграл выборы. Занятная штука – ясновидение… не находите, мистер Бенцони?

– Я бы сказал, что это не занятная штука, если позволите, сэр, а целая наука.

– Гадания на кофейной гуще и внутренностях животных? О, да. Серьезная и точная наука. И, главное, работает… как ее там?

– Астролябия. Да. Астролябия работает безупречно, сэр.

– Еще бы. Это ведь целая серьезная наука – облапошение…

– И закабаление, – закончил Бенцони.

– За ваше здоровье, – сказал Кит, и они выпили на брудершафт.

Чуть позже подошла младшая сестренка. Виктория выглядела весьма довольной, хотя капельку смущенной.

– Спасибо, милый.

– За что?

– Ты поддержал пупсика в очень тяжелый для него момент. Дал ему деньги. И главное – верил в него до конца. Никто не верил, а ты верил. Это так много значит для Гордона. И для меня.

– Кстати, о деньгах, милая. Возьми. Десять сотен. Ровно столько, сколько ты заплатила провидцу, чтобы он предсказал Гордону невозможную победу на этих ужасных, провальных выборах.

Прекрасные глаза Виктории широко распахнулись, она лихорадочно огляделась по сторонам, будто выискивая лазейку, куда можно удрать и спрятаться, но Кит остановил сестренку, одной рукой нежно, но крепко ухватив за запястье, а второй, оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не смотрит на них, ловко, будто факир, затолкал банкноты в лиф ее вечернего платья.

– К-как ты узнал?

– Да заехал к этому Чамберсу в тот же день после посещения предвыборного штаба, поболтал с ним чуточку по душам, стукнул разок по мерзкой роже, и он мне все выложил, как на духу.

– Ой-ой, Никита, – пробормотала Виктория.

Кит приобнял сестренку и шепнул ей на ушко:

– Это абсолютно против всех представлений о мужской дружбе, а также здравом смысле и морали, но я иногда по-настоящему восхищаюсь тобой, милая.

Виктория нежно порозовела ушками. Его восхищение дорогого стоило.

– Надеюсь, ты теперь довольна? Все-таки притормози немножко, а не то Гордон и впрямь устроит нам контрреставрацию, – Кит подозвал официанта, угостил себя и сестренку тартинками и закончил, прожевав: – Что бы он ни понимал под этим на самом деле.

– Так ты не сердишься? – на всякий случай уточнила Виктория.

– Ни капельки, – искренне сказал Кит.

– Никита.

– Да, солнышко.

– Может быть, все-таки стоит сказать пупсику, что прорицатель – шарлатан? – спросила Виктория, наблюдая, как муж, усталый и небритый, но очень симпатичный, греется в лучах заслуженной славы, принимая сердечные поздравления, объятия и кружечки пива.

– Потому что предсказал, что Гордон выиграет выборы, и Гордон их выиграл?

– Да… ерунда получается, – пробормотала Виктория.

– Верно, получается. Знаешь, почему? А просто потому, что до некоторых вещей человек должен доходить исключительно своим умом. Своим. А не твоим и не моим. Ничего тут не поделаешь. Давай просто обо всем забудем, милая.

– Давай, – с облегчением согласилась Виктория.

– Хочешь потанцевать?

– Ты меня приглашаешь, милый?

– Да. Докажем всяким деревенским олухам, что можно танцевать, не отдавливая партнеру ноги.

В конце концов, именно Гордон – не по должности, но по сути – стал губернатором Салема. Именно в его руках сосредоточилась реальная власть. Таггерт существовал в качестве довеска к своему вроде бы заместителю. Дело доходило до того, что губернатора далеко не все граждане Салема знали в лицо и по имени, зато вице-губернатора на Салеме (и далеко за его пределами) знали, как раз напротив – все и каждый – и в лицо, и по имени. И, обращаясь к нему, люди частенько, кто намеренно, из желания польстить, кто совершенно непреднамеренно, забывали о приставке «вице».

Гордон сперва старательно поправлял их, потом ему надоело. К черту. Заслужил.

Таггерт злился, ломал питьевые фонтанчики и бранился, но потом и ему надоело. Гордон всегда вел себя с патроном деликатно и любезно, водил по шикарным ресторанам и на канкан, почтительно внимал бредням о питательной водоросли, угощал сигарами и киршвассером. Что еще надо для счастья немолодому уже человеку? Да и дело свое вице-губернатор делал неплохо. Инвестиции на Салем хлынули широкой рекой. Лендлордов утешали разговоры Гордона о контрреставрации, пусть они и понимали, что это всего лишь пустая болтовня. Простой же народ был благодарен вице-губернатору за его рьяную борьбу с коррупцией, мздоимством и преступностью. Гордон также сумел провести несколько толковых и долгожданных реформ в области налогообложения, торговли и промышленности, и социальной сфере.

В общем, все были счастливы и довольны.

Все, кроме самого Гордона.

Ему по-прежнему было мало. Он по-прежнему жаждал куда большего.

И наступали времена, когда его надеждам было суждено осуществиться.