Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сокровища Валькирии (№5) - Сокровища Валькирии. Хранитель Силы

ModernLib.Net / Фэнтези / Алексеев Сергей Трофимович / Сокровища Валькирии. Хранитель Силы - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Алексеев Сергей Трофимович
Жанр: Фэнтези
Серия: Сокровища Валькирии

 

 


— Что-то слышал…

— А я видела, видела! — вновь взорвалась Мира. — Дедушка умирал на моих глазах!

— Ничего вы не видели! — и этот выпад был пресечен. — Прекратите истерику! Вы мне мешаете!

— Я видела, что обои оторваны! Только не знала, что там тайник!

— Да, это она видела, — согласился адвокат. — Случайно заметила, когда «скорая» пыталась реанимировать Льва Марковича.

— Но за два часа до того специальной почтой доставили пакет из посольства, со злополучным отказом, — заметил Хортов. — Он получил, расписался и запер дверь. Взлома не было, есть соответствующий акт.

Адвокат помедлил, отсекая паузой одну тему от другой, сказал с горечью:

— Точно так же и прокуратура будет оспаривать все мои доводы. Я уверен, что смерть была насильственной, но не смогу доказать, что под обоями у Льва Марковича лежало целое состояние в ценных бумагах. Нет, скорее, даже не одно состояние. И все исчезло!.. Я знал об этом один. Он был очень осторожен и не показывал своих сокровищ даже самым близким.

— На месте прокуратуры я бы сразу же вас арестовал, господин адвокат.

— Я бы тоже. На ее месте. Потому мы вас и позвали.

— Какой толк вывозить эти бумаги из России? Он же хотел взять их с собой?

— Разумеется. И толк-то как раз в том, чтобы вывезти и реализовать за пределами России. Не подумайте, в этом нет ничего противозаконного.

— Это что? Векселя графа Монте-Кристо? Компромат на Билла Гейца?

— Не смейтесь, молодой человек, — адвокат неожиданно улыбнулся сам. — Это немецкие акции двадцатых годов. Некоторых предприятий и фирм… Да, вы же служили в Германии, учились там на факультете журналистики… И, кажется, до сих пор состоите в браке с немецкой гражданкой?

— Было дело, — увернулся от прямого ответа Хортов и про себя изумился: информация у адвоката была на уровне. — Извините за любопытство… Как немецкие акции попали к советскому гражданину? Старому коммунисту?

— Он же работал в Коминтерне! Пока Сталин не разогнал…

— Там что, продавали акции?

— Напрасно вы ерничаете, господин Хортов… Когда-то они были собственностью Коминтерна, но стали неликвидными. Просто бумагой! Мой клиент принимал участие в ликвидационной комиссии… И подобрал то, что выбросили на свалку.

— А теперь оказалось, это целое состояние?

— Гримасы судьбы! Счастливые гримасы!

— Повезло, — согласился Хортов. — Но чем я могу помочь?

— Можете помочь! Можете!.. В этой стране нормально действует пока что один закон — гласность. На прессу реагируют все виды власти, и прокуратура тоже. Насколько мне известно, вы написали уже одну статью?

— Она еще не опубликована…

— Опубликуют, — просто заявил адвокат. — И сразу будет нужна вторая, в продолжение первой.

— На вашем месте я бы не рассчитывал только на прессу. Вы ее переоцениваете.

— Статью вам оплатят. И это будут приличные деньги, совершенно не такие, что вы получаете в редакции.

— То есть вы делаете заказ?

— Помимо того, что улучшите свое материальное положение, еще спасете и нас. Они боятся огласки!

— Кто — они?

— Как бы вам объяснить… Темные силы! Вы же понимаете, мир делится на день и ночь, есть силы добра и силы зла…

— Это вы рассказываете детскую сказку? — съязвил Хортов.

— Хорошо, скажу иначе, — не сдавался адвокат. — Это рабы, получившие власть. Самое страшное существо на свете — раб, облеченный властью, и особенно, финансовой властью. Он стремится управлять миром, исподволь, тайно, через третьих лиц… Понимаете? Он боится света! Гласности! Пресса — это наше оружие!

— А вы не заблуждаетесь?

— На нашем месте, господин Хортов, она единственное спасение. Поверьте моему опыту. Я служу в юриспруденции… долгий срок, — он еще раз выдержал паузу. — Судя по тому, как чисто сработано по времени и способу… убийства, здесь действовала некая спецслужба.

— Вот так даже?

— Возможно, люди, прошедшие эту школу, — уточнил адвокат. — Я бы хотел ошибиться. Но чудес не бывает. У всех опытных бандитов совершенно иной почерк. Они не заботятся о том, как бы это умертвить жертву и не наследить. И уж не станут искать специальный препарат, который как раз и стоит на вооружении у работников плаща и кинжала. Они просто душат или стреляют в затылок. А если это не бандиты — ваша статья заставит их немедленно двигаться, совершать некие действия и делать ошибки — то есть оставлять следы.

Он сказал все это с профессиональным спокойствием хирурга, пластающего живое тело. И при этом изображал, как душат и как стреляют. Хортов вдруг подумал, что этот адвокат и есть тот самый человек, способный совершить такое изощренное злодейство. Или очень на него похожий.

— Хорошо, я подумаю, — наконец проговорил Андрей и потряс головой: беседа с адвокатом имела последствия как при магнитной буре — незаметно заболел затылок и ощущалось общее подавленное состояние.

— Прошу вас, недолго, — адвокат подал визитку. — Я жду звонка.

— Мы вас все просим! — подала голос Мира. — Пожалуйста! У нас похитили целое состояние!

Хортов тотчас же встал и пошел в коридор — отчего-то бежать хотелось из этого дома. Все время молчавший Донат оставил дочь и пошел провожать. У входной двери он оглянулся и зашептал:

— Андрей Александрович, когда опубликуют статью? Ее уже приняли?

— Нет, появились некоторые проблемы, — чуть ли не отмахнулся он. — До свидания.

— Постойте!.. Но публикация будет?

— Слушайте, Донат Львович, зачем это вам нужно?

— Как же вы не понимаете? — шепотом изумился тот. — Как только выйдет статья, у меня будут полные основания вернуть настоящую фамилию… Ну и все остальное… Понимаете, сейчас очень выгодно выдавать себя за еврея, по крайней мере, в моем бизнесе. Но ведь я же русский! Я не еврей!

— Говорить следует — «лицо еврейской национальности», — заметил Хортов, и, переступив порог, побежал по лестнице вниз.

* * *

Он не исключал, что все так и случилось, как рассказал адвокат. Напротив, чем больше мысленно углублялся в ситуацию, тем основательнее казалась его версия. Странностей тут было достаточно, начиная с того, что материалы проверки факта смерти Кацнельсона остались не в милиции, как бывает в подобных случаях, а попали в прокуратуру и параллельно в ФСБ. Это можно было объяснить важностью персоны покойного или отказом израильских властей дать визу, так сказать, мотивами международного характера. Вначале Хортов так и подумал, других мыслей даже в голову не пришло. Сейчас же это обстоятельство показалось ключевым во всей истории, и ответы на загадочность происходящего следовало искать здесь. В милиции бы дождались результатов судмедэкспертизы, отказали в возбуждении уголовного дела в связи с отсутствием события преступления и сунули бы материалы дознания в архив. Тут же кто-то из высоких инстанций или сильно перестраховался, или… что-то знал о существовании этих ценных бумаг и дал команду провести более тщательную проверку, возможно, даже поискать таинственные акции, если они настолько дорогие.

Или адвокат паникует не напрасно и тут замешаны спецслужбы. И тогда этот человек сверху таким образом проверяет их чистоту работы: если прокуратура и ФСБ не смогут выйти на след и доказать криминальную смерть старика-авантюриста, значит, все в порядке и можно спокойно продолжать аналогичные операции.

В таком случае, адвокат сильно рискует, пытаясь докопаться, кто убил и ограбил клиента, и потому решил второй статьей в газете предвосхитить ожидаемые события и хоть как-то себя обезопасить. Тот, кто побывал в квартире на Арбате в эти «темные» два часа, от получения пакета из посольства до прихода внучки, прекрасно знает о том, что адвокат посвящен во все тайные дела Кацнельсона. Тогда Виктор Петрович Бизин, адвокат, как значится в визитной карточке, скоропостижно умрет от инфаркта или инсульта…

Домой Хортов ехал практически на автопилоте, механически загнал машину в «ракушку» и по-настоящему начал ощущать реальность лишь когда оказался в квартире. Надо было что-то предпринимать, но так, чтобы самому не поднимать паники. И прежде всего проверить потенциальные возможности и связи адвоката — больно уж уверенно он заявил, что первый материал будет опубликован. Андрей позвонил Стрижаку — если они в контакте, то дать команду или уговорить шефа напечатать статью у Бизина время было.

— Я подумал, шеф, — сказал он в трубку. — Изменю фамилию в материале на аналогичную, но более германизированную. Страну выезда указывать не буду. Мне кажется, это компромисс. Даете добро?

— Валяй, — бросил Стрижак. — И думай по Кавказу. Ты понял, что там идет война?

Выходило, что адвокат не связывался с шефом, иначе бы тот уже требовал материал в первоначальном виде, забыв об антисемитизме. Получить сведения о Бизине по другим каналам не было возможности, поскольку ни одного информатора в среде адвокатов у Хортова не было. Зато свой верный человек сидел в прокуратуре — Леша Скорята, с которым начинали служить командирами взводов в Ленинградском военном округе. Чувствуя, что вот-вот грядет сокращение, он поступил в заочный юридический институт (тогда это поощрялось), и увольнение из армии почти совпало с получением диплома. Ему не пришлось даже отвоевывать место под солнцем, отставного майора с руками и ногами взяли в прокуратуру. В Западной группе войск близкий конец былой мощи Советской армии чувствовался острее, и Хортов еще раньше Скоряты умудрился поступить в Берлинский университет (для некоторых офицеров особых отделов подобные вольности становились обязанностью), закончить его с отличным дипломом, однако до сих пор он не мог толком устроиться на работу.

Но на «антисемитскую» тему навел не он, а другой кореш, полковник из ФСБ Кужелев, к которому попало дело о смерти Кацнельсона. Скорята же добывал информацию от какого-то своего приятеля, параллельно с ФСБ занимающегося проверкой, и потому все время предупреждал, что рискует подставить его, если что-то случится.

К счастью, Леша оказался на месте, и с первых же слов стало ясно, что в прокуратуре тоже имеется свежая и неожиданная информация. По телефону бывший сослуживец ничего сказать не мог, однако назначил встречу после работы и попросил до нее не высовываться и по поводу смерти Кацнельсона ни с кем не консультироваться.

Должно быть, Скорята имел в виду информатора из ФСБ Геннадия Кужелева. Однако спустя полтора часа тот позвонил сам по мобильному, будто между делом спросил, когда выйдет материал и пообещал заехать к нему домой поздно вечером, дескать, пора бы выставить магарыч за оказанную услугу.

С Кужелевым судьба свела там же, в Германии: получилось так, что Хортов заменил его на должности в особом отделе. Он уже в то время был профессиональным, специально образованным кагэбэшником, хотя еще в звании капитана, когда Андрея перевели в отдел с должности командира десантно-штурмовой роты, проще говоря, из пехоты (почему он и стал потом кандидатом на сокращение). А иначе никак было не остаться в ЗСГВ на второй срок — роман с Барбарой только еще зарождался, а самое главное, в войсках уже началась казачья вольница и за связь с иностранками не преследовали.

Кужелев всерьез никак не воспринимал свою замену, бывало даже откровенно посмеивался, и кое-как наставив новичка, отбыл в Союз. И Хортов почти забыл о нем на несколько лет, но вспомнил, когда вернулся из Германии с иностранным университетским дипломом, но гражданским человеком, и вынужден был форсировать преграду и захватывать плацдарм на другом берегу жизни. Всех тогда вспомнил, от одноклассников до бывших сослуживцев, и многих разыскал; школьное и военное братство оказалось самым выдержанным и крепким. Тот же полковник Кужелев опять посмеивался, будучи по характеру веселым и злым человеком, однако помогать вызвался сам и бескорыстно: за хорошую незакрытую информацию из недр таких закрытых учреждений, да еще из «достоверных источников», редакции или сами журналисты платили деньги. Иногда большие…

Хортов подхватил Скоряту в условленном месте и сразу же отметил, что бывший взводный на хорошем взводе и, скорее всего, пил с самого утра, поскольку к вечеру потускнел, отяжелел и потерял боевой вид.

— Купи мне бутыль минералки, — серьезно попросил он. — Все равно с тебя причитается… И встань где-нибудь в тихом дворике.

Когда они нашли такой дворик, Скорята одолел полбутылки, и взгляд его немного прояснился.

— Ну, сочинение твое напечатали? — спросил, отрыгая воздух.

— Пока завернули, — признался Андрей и вкратце передал разговор со Стрижаком.

— А что, молодец, — похвалил шефа однополчанин и еще больше протрезвел. — Антисемитизм — хорошая форма отказа.

— Такое подозрение, что он материала-то и не читал.

— Нет, он читал, и очень внимательно. Ну, ладно, об этом потом… Новость первая: по материалам проверки возбуждено уголовное дело. Этот плутоватый старый еврей умер насильственной смертью.

— Положено говорить — лицо еврейской национальности, — поправил Хортов. — Хотя он русский…

— Вот я и говорю, этому старому… лицу брызнули в глаз каким-то препаратом, и у него через несколько минут случился гипертонический криз и последующий инсульт… А ты почему не подпрыгиваешь?

— Ремень мешает, — Андрей показал привязной ремень. — Сейчас расстегну.

— Нет, погоди, в чем дело? Этого полкана из ФСБ видел?

— Другого полкана, — он показал визитку. — Знаешь такого?

— Такой еще не попадался…

— Так вот он автор этой версии. Только непонятно, если судмедэкспертиза уже установила причину смерти и покойного схоронили, откуда такие данные? Эксгумация, что ли?

— Ничего подобного! Гражданин Кацнельсон, урожденный Соплин, спокойно спит в земле сырой. Но по какому-то странному стечению обстоятельств при вскрытии и исследовании трупа в секционном зале оказалось… скажем так, светило медицинской науки. И писать о нем ни в коем случае нельзя.

— Я и не собираюсь…

— Ему пришло в голову исследовать глазную жидкость, потому как в крови подобное вещество разлагается в течение сорока минут. А в этой жидкости препарат будто законсервировался. Правда, анализ долго делали, но зато не кролика — слона родили.

— Если ему пришло в голову, значит, это светило занимается… аналогичными препаратами?

— Логика правильная, но нам туда лучше не соваться. Главное, установили причину смерти. И еще, что зелье это не отечественного производства.

— Значит, отечественное все-таки имеется!

— Андрюха, мы же договорились!

— Ну, понял… Вот наделали вам работы!

— В том-то и дело, что нет! — засмеялся Скорята. — Пронесло!.. И это новость вторая — сегодня дело запросила… служба охраны президента. И твой информатор из ФСБ тоже его может лишиться.

— Они что там, занимаются убийствами?

— Сказать честно, никто толком не знает, чем они там занимаются.

— Даже вы?

— И спецпрокуратура в том числе.

Хортов ощущал два отрицающих друг друга чувства — неясный, щемящий страх и неуемную, детскую радость.

— Леша, ты на меня не обидишься? — спросил он.

— С чего ради? — Скорята отпаивался минералкой, как травленый таракан.

— Извини, но я знаю, за что убили Кацнельсона и почему дело отобрали.

— Ну?..

— Старика убили и выгребли из тайника под обоями ценные бумаги. Немецкого происхождения, двадцатых годов.

Глаза у Скоряты стали тяжелыми и водянистыми.

— Андрюха, если ты так будешь себя вести… Ничего больше не получишь. Ты не меня даже подставишь, а моего человека! Если уже не подставил… Мы договаривались — только открытая информация. И строго дозированная.

— А это что? Закрытая?

— Не имеет значения.

— Но ты же мне не говорил о ценных бумагах! Тогда откуда я знаю про них?

— Откуда?

Хортов вновь показал визитку.

— Отсюда.

На сей раз Скорята тщательно переписал с карточки все данные, однако потом махнул рукой.

— Наплевать… Дело уйдет от нас. Пусть там чешутся, а с меня как с гуся вода… Но ты все равно об этом ни строчки, понял?

— И не собираюсь, Леша, — примирительно сказал Хортов. — Мог бы не предупреждать.

— А почему это вдруг? Дело-то интересное, особенно для бульварной газеты, в которую ты нанялся.

— Но-но, осторожнее!

— Нет, а что ты писать не хочешь? Сейчас вся пресса смакует таинственные убийства, ограбления, налеты…

— Знаешь, здесь уже идет чистый детектив, а это мне не интересно.

— Врешь! Ой, врешь!

— Не хочу смаковать криминальные истории, политические разборки, секретные операции. Что-нибудь про жизнь, про тайны и страсти человеческие. Первый материал о судьбе Кацнельсона — это как раз то, что надо. Но Стрижак оказался не то чтобы трусливым…

— Стрижак оказался законопослушным и сообразительным парнем, — перебил его Скорята. — И хозяин газеты тоже. А вот третья новость, Андрюха, самая неприятная: твой опус про смерть старого… лица публикации не подлежит. Меня предупредили, понимаешь? В приватной беседе… Ни в каком виде. И я тебе информации о нем не давал.

— Я получил ее от Кужелева. Он сидит крепко и ничего не боится.

— И вообще, я чую… Что-то происходит неприятное, шевеление какое-то, игра в жмурки… Лучше об этой истории ни слова.

— А господин Бизин ждет не только первую, но уже и вторую. Иначе ему тоже чем-нибудь в глаз набрызгают. Большие деньги предлагал…

— Обойдешься…

— И сын Кацнельсона ждет публикацию, — вспомнил Хортов. — Хочет вернуть национальность и главное — фамилию.

— Ничего, и он обойдется! А этот адвокат еще нас с тобой переживет.

Хортов отобрал бутылку и допил остатки воды.

— Это, значит, вы шефа настропалили?

— Не важно…

— А кто меня кормить будет? Ты?

— Жена не даст помереть голодной смертью. На бээмвухе катаешься…

— Ну, поскольку информацию об акциях я добыл сам, без всякой помощи, то имею моральное право позаниматься ими. — Андрей глянул на затосковавшего однополчанина. — Или пришьете разглашение тайн и измену Родине?

— Ты же не любитель криминала.

— Мой журналистский нюх подсказывает, здесь не только криминал. Откуда у старого партийца и простого советского служащего ценные бумаги из Германии? Несколько состояний спрятано под обоями!

— Ладно тебе, нюх. Будто я не знаю… Запомни: Кацнельсон — фигура непростая. Они там все были непростые, с двойным или тройным дном. Не зря Иосиф Виссарионович прихлопнул эту бесконтрольную контору.

— Пусть даже у ответственного работника Коминтерна. Откуда? — настаивал Хортов. — Адвокат заливал что-то, мол, с помойки домой натаскал… Врет, как сивый мерин!

— Тебе бы нюх другое что подсказал…

— Или нельзя думать на эту тему? И у нас в государстве опять цензура?

— У тебя должен быть внутренний цензор, — серьезно заметил Скорята. — Как ангел-хранитель. Чтоб глазки не закапали. Говорю тебе по одной причине. Потом скажут, не уберегли молодого талантливого… Ладно, купи мне бутылку водки и отвези домой. С сегодняшнего дня я в отпуске, но без отпускных, потому что временно отстранили и служебную проверку затеяли. Подозревают в разглашении служебной тайны. Но вот пусть умоются! Я же бывший взводный, а у нас есть свой метод защиты…

* * *

Страсть к бродяжничеству у Андрея появилась очень рано, почти одновременно со страстью к живописи. Возможно, потому, что он родился в поезде. Отца переводили из одной части в другую, и первое время вместо кроватки он спал в чемодане. Пятилетним ушел из военного городка в Красноярском крае и пропал на четыре дня. Искали его всем гарнизоном, на вертолетах и нашли в тайге, в сорока километрах от ближайшего жилья. Тогда все думали, что он просто заплутал, но он убегал от солдат, когда его обнаружили, и не давался в руки по причине обостренного чувства и детского страха. Правда, так никто не мог объяснить странной способности ребенка к ориентации в пространстве: четверо суток Андрей двигался строго на север.

Сам он помнил этот побег смутно, вернее, его обстоятельства и детали — где ночевал, что ел, но зато отчетливо и всю жизнь помнил причину, почему ушел, и тут родители никак не хотели ему верить. Отец был военным — когда-то остался на сверхсрочную, потом закончил офицерские курсы и кое-как выслужился до капитана. Он очень гордился этим, любил форму, хромовые сапоги, оружие, всюду таскал за собой сына, учил ходить строевым, стрелять, ползать — короче, готовил его к службе, в результате привил отвращение к ней. В пять лет Андрей еще не понимал, что такое ненависть, не умел выразить своих чувств, а просто от однообразной, типичной жизни слишком рано ощутил тоску и неприятие окружающего мира. Когда родители уходили на службу (мама служила в финчасти), он забирался под казенный диван в казенной квартире и плакал, не осознавая причины.

— Что же ты ревешь-то? — негодовал отец, когда случайно заставал сына с красными глазами или слезами. — Ты же мужчина, будущий офицер Советской армии! Отставить! Чтоб больше не видел! Иначе сниму ремень!

И снимал раза три, после чего загонял под тот же диван и плакать уже не хотелось.

Он все время убегал на опушку леса, который начинался сразу же за деревянным щитовым бараком, за изгородью военного городка. В два раза выше всех деревьев, словно царь, стояло огромное старое дерево неведомой породы. Должно быть, верхушку когда-то изломало ураганом, и потому в обе стороны, словно поднятые человеческие руки, выросли две ветви. Андрей старался не смотреть на него, пробегал мимо, на болотце, где росла морошка и княженика, однако взгляд сам собой притягивался к дереву и охватывал страх. Нет, даже не страх, а нечто другое — жуткое и радостное оцепенение, как от прикосновения к неестественному, непривычному, возможно, к проявлению Божественного. Дерево не могло быть таким!

И от этих смешанных, сильных и необъяснимых чувств он начинал плакать.

И вот однажды наревевшись всласть, он поднял голову и увидел не дерево на горизонте, а человека… Он стоял над всем окружающим лесом, протягивая ему руки, и будто мания к себе. Солнце садилось в тучу, пространство вокруг потемнело, а человек показался огненным, высокий, островерхий шлем искрился, латы на груди источали свет, и от рук расходились радужные круги.

С этого мгновения Андрей потерял страх, забыл о себе и сам не заметил, как пошел к этому человеку. Тогда ему было не удивительно, что и ночью он оставался таким же красным, сверкающим и манящим; он звал за собой, хотя не произнес ни одного слова, и Андрей шел к нему, вскинув голову и шепча одни и те же слова:

— Я иду, иду за тобой!

Он не ощущал времени — все казалось, будто не кончается один день. Человек не уходил и даже не двигался — так и стоял с зовущими руками, и Андрей знал, что когда дойдет, то обязательно запрыгнет на эти руки, и этот древний воин в доспехах поднимет его высоко-высоко над своей головой, а значит, до неба!

Дней же прошло четыре, и если бы не вертолет и солдаты, то он бы обязательно дошел: человек был уже совсем близко!..

После этого он больше не плакал ни дома, ни в лесу за изгородью, хотя воина-великана больше не было, но стояло дерево с протянутыми руками. Андрей приходил к нему совершенно безбоязненно, обнимал толстенный ствол, насколько хватало рук, и шептал:

— В следующий раз я дойду! Только никогда не уходи от меня!

Отец несколько раз заставал его в таком состоянии, хватал за руку, тащил домой и устраивал допрос. Андрей же снова по-детски чистосердечно рассказывал, что это не дерево — человек, воин в кольчуге и латах, великан, который когда-нибудь обязательно возьмет его на руки и поднимет до неба.

— Это же обыкновенная елка! — почему-то злился родитель. — Что тебе в голову втемяшилось? Ну посмотри, елка! Да еще изуродованная!

И однажды не выдержал, запер сына в дровяник, взял топор, убежал на болото и часа четыре, с остервенением и злостью, рубил это дерево, пока оно не рухнуло так, что загудела земля. А вернулся чем-то сильно обеспокоенный, даже пораженный. Сбегал в магазин за водкой, выпил, потом выпустил Андрея, приобнял и сказал:

— Упала елка… И знаешь, из сердцевины кровь брызнула… Немного, струйка…

Мать пришла с работы, застала отца в необычном состоянии, а он и ей то же рассказал. Пошли втроем на болото, посмотреть. Кровь и в самом деле брызнула из сердцевины, засохла на срубе и разлетелась каплями по болоту.

— Ну что вы городите-то? — возмущалась мать. — Чего вы придумали? Какая кровь? Малый от глупости мелет, большой — от вина… Это же ягода, княженика!

Андрей стал рисовать это дерево, сначала простым карандашом, затем цветными и уже в первом классе попробовал акварелью. А у отца после этого служба не заладилась: один солдат из взвода застрелился на посту, второй ушел из караула с автоматом (кое-как поймали), а третий вообще бросился в драку на командира и получил дисбат. С погон отца сняли одну звездочку и перевели в кадрированную дивизию в поселке Итатка Томской области, в самое отвратительное, темное и гнилое место на всей земле. Вокруг была плоская равнина, болота и черный осиновый лес, где даже трава росла хилая и болезненная. Стоило лишь войти в него, как тут же пропадало солнце и сжималось сердце от отвращения, и если был ветер, то все трещало, скрипело и ни один человек не смел ходить в осинники в эту пору.

В самом городке, как и в мрачном лесу, все было мерзко-неприятно: часто дрались солдаты или «партизаны», которых пригоняли на переподготовку, а все офицеры пили водку, ругались друг с другом и не ходили в гости; наконец, рассорились мать с отцом и тогда Андрей сбежал во второй раз. Он дошел до железнодорожной станции, сел в поезд и поехал сначала в Томск. Целые сутки бродил по городу, пока не попал в Лагерный сад на берегу реки Томи. Оттуда открывался далекий горизонт, синий и дымчатый, и где-то в той стороне стоял древний воин и звал к себе.

В ту же ночь он сел в поезд и покатил куда глаза глядят. После станции Тайга места пошли гористые, и он ждал, что вот-вот на горизонте покажется голова в шлеме, а потом и весь красный исполин: Андрей уже знал, что Земля круглая и все спрятано за изгибом ее поверхности. Однако в Новокузнецке его сняли с поезда, отвели в детский приемник и несколько суток подряд добивались, кто он и где родители. Так ничего и не добившись, хотели уже отправить в детдом, но тут пришла ориентировка на него с фотографией и описанием примет.

По возвращении домой родители взялись за воспитание Андрея.

— Главное, чтобы не было ни секунды свободного времени! — твердил отец, теперь уже тут наказанный командирами за плохое воспитание сына. — Гонять до седьмого пота! И полный контроль от подъема до отбоя.

В девять лет мать конвоировала его по утрам в школу, отец забирал в обед, приводил в казарму и воспитывал в солдатском духе. Он любил военную службу, редко пил водку и нещадно гонял свой комендантский взвод. Срочники его ненавидели, а «партизаны» несколько раз пробовали устроить темную, однако получали сами, поскольку отец всю жизнь тренировал волю и тело, бегал кроссы, самостоятельно занимался боксом и самбо. Там же, в Итатке, он выбил однажды все передние зубы нападавшему «партизану» и по его жалобе был разжалован еще раз, теперь в младшие лейтенанты.

Через шесть дней родительской муштры Андрей попал в Томскую психоневрологическую больницу с диагнозом «детский суицид»: на глазах у солдат выпрыгнул на асфальтовый плац с третьего этажа головой вниз, но даже царапины не получил. Потом очевидцы говорили, что он летел очень медленно, как на парашюте, и перед землей перевернулся, чтоб встать на ноги, хотя сам Андрей точно помнил, что не делал этого. В больницу запросили все тетрадки, дневники и рисунки, две недели изучали и выписали домой. Врач объяснил родителям, что мальчик совершенно здоров, не по возрасту развит, но постоянно находится в стрессовой ситуации из-за образа жизни. И посоветовал отцу сменить место жительства и службу.

Скоро место и правда сменили. Отец так старался на службе, что снова стал лейтенантом и его перевели в Ташкент, в часть, стоящую в черте города. После попытки самоубийства он резко изменил отношение к сыну, не стал таскать в казарму, но зато нагрузил сполна — записал Андрея в детскую художественную и музыкальную школы и в секцию туризма — это чтобы предвосхитить страсть к побегам. И дело пошло. Через год ему купили настоящий мольберт со всеми художественными причиндалами, затем пианино и походную амуницию вплоть до ледоруба. Он лазал по горам с ребятами и в одиночку, рассматривал горизонт и слушал ветер в ущельях, но все для того, чтобы потом нарисовать дерево с руками, медленно исчезающее из памяти. Он не хотел и никогда не рисовал человека-воина, чувствуя сильнейший внутренний запрет, — нельзя, чтобы все узнали! Это тайна, доверенная только ему!

В последний раз в тринадцатилетнем возрасте Андрей изобразил его на полотне маслом, но уже не в красных доспехах, а в натуральном виде, в коричнево-серо-голубых тонах, какими видятся обычные в сознании древнерусские воины, и лишь от рук исходило розовое свечение.

После этого он стал рисовать карандашом поезда, вокзалы, людей на полустанках, железные дороги, расчерчивающие землю от горизонта до горизонта — все то, что видел, когда сбегал из дома. Музыку забросил, ледоруб подарил, и родители, удовлетворенные его художественным пристрастием, потеряли бдительность.

В третий побег он пошел осенью, после того как подрался с узбеками на детской площадке в соседнем дворе. Его били впятером, свалили на землю, запинали и, думая, что убили, придавили сверху садовой скамейкой. Андрей очухался к полуночи, прокрался в свою квартиру, умылся, переоделся, взял складной нож и пошел искать обидчиков. До утра он дежурил у дома, где его били, потом рыскал по соседним дворам, но никого не нашел и подался на вокзал. Он поехал наугад, заскочив в первый попавшийся вагон, и к вечеру следующего дня, не уснув ни на минуту из-за сломанных ребер, очутился в Андижане. Там, опять же не раздумывая, сел в отходящий поезд и лишь на первой станции узнал, что едет в Томск.

До знакомого города он не добрался: первый раз ссадили в Талды-Кургане, потом в Семипалатинске. Путешествовать дальше железной дорогой он не рискнул, пошел в речной порт, высмотрел подходящую баржу, забрался в трюм, загруженный консервированными овощами и фруктами, и поплыл по Иртышу.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5