Нюрнберг

Каноническая версия мифа о «секретных протоколах» гласит, что впервые широкая общественность узнала о «дьявольской сделке» Молотова – Риббентропа на Нюрнбергском процессе в 1946 г. Пропагандисты ссылаются не на кого-нибудь, а на участника этой сделки:

«Годы спустя на Нюрнбергском процессе в своем последнем слове Риббентроп заявил: «Когда я приехал в Москву в 1939 году к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможность мирного урегулирования германо-польского конфликта в рамках пакта Бриана – Келлога, а дал понять, что если он не получит половины Польши и Прибалтийские страны еще без Литвы с портом Либава, то я могу сразу же вылетать назад. Ведение войны, видимо, не считалось там в 1939 году преступлением против мира…». Кстати, этот абзац не вошел в семитомное русское издание материалов Нюрнбергского процесса»[19].

Вообще-то, о каких-либо «секретных протоколах» здесь нет ни слова. Что значат слова «Сталин дал понять»? На конфиденциальных переговорах обычно не говорят туманными намеками, а четко выражают свою позицию. В беседах с высоким гостем, советский вождь, прощупывая позиции Германии, действительно мог «дать понять», что русские желают вернуть свои военно-морские базы, прежде всего незамерзающую Либаву, которую еще при царе планировалось сделать главной базой Балтийского флота. Это, кстати, вовсе не предполагает оккупации Прибалтики. США владеют военной базой Гуантанамо на Кубе, но ведь Куба от этого не становится оккупированной страной. Вопрос относительно военно-морских баз на Балтике был жизненно важен для СССР. От царской империи нам достался Балтийский флот, который был почти бесполезен – он не мог предотвратить даже прорыв кораблей противника в Финский залив для захвата Ленинграда. Не имея морских баз и береговых батарей, невозможно было закрыть вход в Финский залив посредством минных полей, как это сделал русский флот в 1914 г. Кстати, и война с Финляндией была спровоцирована отказом финнов предоставить в аренду мыс Ханко для нужд Балтийского флота. Проблемы обороны Советского Союза требовали обсуждения с Риббентропом вопроса о Прибалтике, и потому было бы очень удивительно, если б Сталин не коснулся этой темы в беседе.

Семиряга, кстати, приводя высказывание Риббентропа, обращается не к первоисточнику, а ссылается на журнал «Международная жизнь» (№ 9, 1989 г.). Делает он это умышленно, и скоро будет ясно, зачем. Владимир Карпов в двухтомнике «Генералиссимус» словесно испражняется, вообще не утруждая себя указанием источников. Он лишь неопределенно ссылается на «исследования комиссии I Съезда народных депутатов СССР и то, что я разыскал сам (где разыскал? – А.К.) как дополнение к этим исследованиям»:

При допросе в суде статс-секретаря германского МИД Вайцзеккера защитник Гесса стал задавать ему вопросы о секретном протоколе. Вайцзеккер подтвердил существование такого документа и подробно пересказал его содержание.

Председатель суда спросил:

– Свидетель, вы видели подлинник этого секретного соглашения?

Вайцзеккер ответил:

– Да, я видел фотокопию этого соглашения, может быть, я видел даже подлинник, но, во всяком случае, фотокопию я держал в руках. Один экземпляр фотокопии был заперт у меня в сейфе[20].

Если судья спрашивает про подлинник, то отвечать надо так: «Нет, подлинника протокола я не видел». А байки про фотокопию, запертую в сейфе, следовало оставить для посиделок в пивной. Что это за «секретный протокол», который чиновники министерства хранят у себя в сейфе в виде фотокопий?! Вообще-то, в случае необходимости изготавливались машинописные заверенные копии, а после завершения работы с ними, они уничтожались. Если же необходимости нет, то секретные документы никогда не копировались, тем более фотографическим способом, и никому на руки для хранения в сейфе не выдавались. Более подробно этот эпизод мы рассмотрим в главе «Вайцзеккер».

Помимо Вайцзеккера, о существовании «секретных протоколов» якобы заявил Фридрих Гаусс, бывший заведующий юридическим отделом МИД Германии, сопровождавший Риббентропа во время московской встречи в августе 1939 г. На самом деле это спекуляция. Защитник Гесса Альфред Зайдль представил 25 марта 1946 г. аффидевит (письменные показания под присягой) участника германской делегации на московских переговорах, приближенного к министру чиновника Гаусса, которые содержали описание хода встречи и пересказ содержимого «секретных протоколов» от 23 августа и 28 сентября 1939 г.

Зайдль в дальнейшем попытался даже огласить текст «секретного протокола» по имеющейся в его распоряжении фотокопии, но судья Лоуренс прервал его, попросив указать источник получения документа. Тот не смог сказать по этому поводу ничего вразумительного, поэтому «…Трибунал запретил оглашать этот документ, как не вызывающий доверия. Но Зайдль не успокаивался и потребовал вызова на процесс в качестве свидетеля бывшего советника германского посла в Москве Хильгера, тоже участвовавшего в советско-германских переговорах, и заместителя Риббентропа Вайцзеккера. Бывший заместитель Риббентропа подтвердил показания Гаусса о секретном протоколе. Тогда Зайдель потребовал в своем выступлении вызвать в качестве свидетеля министра иностранных дел СССР Молотова…и обвинил Советский Союз в совместной с Германией агрессии против Польши. И в связи с этим поставил вопрос о правомерности участия СССР в процессе»[21].

Из этого эпизода видно, что демарш с «секретными протоколами» был лишь эпатажной выходкой молодого немецкого адвоката. Он прекрасно понимал, что его попытка исключить представителей СССР из участия в процессе в нарушение устава Трибунала бессмысленна. Не назвав источник получения фотокопии протокола, он сознавал, что такой документ не может быть приобщен к материалам дела. И даже несмотря на это, Вайцзеккер был допрошен судом (см. главу «Вайцзеккер»), но фактически не подтвердил того, что видел оригинал «секретного протокола», хотя некоторые публицисты пытаются интерпретировать его несуразный лепет о некой фотокопии, как свидетельство в пользу того, что он видел именно оригинал.

Странно, что второй человек в германском МИДе не видел оригинал «секретного протокола», а третьестепенные клерки вроде Гаусса и Хильгера якобы видели. Впрочем, то, что Хиль-гер был готов свидетельствовать в пользу существования «секретного протокола», не добавляет этому мифу убедительности. Скорее, наоборот, выдает изготовителей фальшивки. После войны Густав Хильгер состоял на службе в Государственном департаменте США в качестве «эксперта по русским делам», а сотрудничать с американской разведкой начал еще до войны, будучи завербованным известным дипломатом и разведчиком Чарльзом Боленом[22].

Хильгер и Гаусс так и не были допрошены Трибуналом, хотя аффидевит последнего приобщен к делу. Никаких письменных показаний Хильгера в материалах Трибунала я не обнаружил. Кстати, во время процесса он, как считается, находился в Соединенных Штатах. И уж совсем удивительно, что Хильгер не был использован Госдепом после войны для того, чтобы официально засвидетельствовать факт подписания в Москве секретных протоколов – ведь Хильгер был переводчиком Риббентропа и в отличие от Гаусса непосредственно присутствовал на переговорах. Хильгер умер лишь в 1965 г., но в своих мемуарах он отразил ход секретных московских переговоров еще более немногословно, нежели первоглашатай Гаусс и его шеф Риббентроп (подробный анализ см. в главе «Гаусс).

Зайдль, однако, не прекратил свои выходки. То, что он сделал далее, вообще выходит за рамки здравого смысла. Он отправился в начале апреля в советское представительство и потребовал официально заверить аутентичность фотокопии, полученной от неизвестного лица, сославшись на то, что ее достоверность уже подтверждена представителями западных союзников. Это было, разумеется, ложью, хотя в распоряжении англичан и американцев находились захваченные в горах Гарца и Баварии архивы Германии. Зайдь, что называется, брал на понт. Принявший адвоката заместитель советского обвинителя Руденко генерал-майор Николай Дмитриевич Зоря заявил, что разговор об этом не имеет смысла. Тогда Зайдль отправился заверить фотокопию к… Фридриху Гауссу, который, будто бы сделал это (Гаусс в это время находился в США), однако его показания отчего-то «затерялись».

21 мая в суд был вызван Вайцзеккер, которому Зайдль попытался предъявить фотокопию «секретного протокола», дабы, как он выразился, освежить память свидетеля. Однако председательствующий в суде лорд Лоуренс не позволил ему это сделать, поскольку данный документ был отвергнут судом, как сомнительный. Советский обвинитель Руденко заявил протест, сказав, что задача Трибунала состоит в том, чтобы разобраться с конкретными преступлениями обвиняемых лиц, а не дискутировать о внешней политике союзных государств. Томас Додд, помощник американского обвинителя, поддержал протест советской стороны.

На этом нюрнбергская эпопея «секретных протоколов» закончилась. Через пару дней произошло два заслуживающих нашего внимания события: в американской провинциальной газете «St. Louis Post-Dispatch» («Сент Луис пост диспетч») были опубликованы тексты скандального «секретного протокола» (публикация не имела никакого резонанса) и при невыясненных обстоятельствах погиб Николай Зоря, который по официальной версии случайно застрелился при чистке пистолета. Ну конечно, как же советский генерал пойдет на заседание Трибунала с нечищеным пистолетом – вдруг придется воспользоваться прямо в зале суда? Пропагандисты геббельсовско-яковлевского замеса вовсю вопят, что Зорю якобы убрало НКВД в отместку за то, что он допустил утечку компромата о сделке Молотова с Риббентропом, или, что он застрелился сам, опасаясь мести со стороны жуткого сталинского режима. Версия эта совершенно глупа. Если бы органам надо было покарать Зорю за некую провинность (тогда уж в первую очередь Руденко, а не его заместителя), то того просто отозвали бы в Москву, допустим для доклада о ходе процесса, отстранили от должности, а потом убрали тихо и без шума, не провоцируя громкий скандал.

Скорее всего, смерть Зори вызвана тем, что он должен был поддерживать обвинение со стороны СССР в массовом убийстве немцами польских военнопленных под Катынью. Обвинителем была советская сторона, поскольку преступление было совершено на территории Советского Союза и жертвы преступления в тот момент находились под советской юрисдикцией. Лондонские поляки, враждебно настроенные против СССР, через англичан попытались подсунуть сфабрикованный ими «Отчет о кровавом убийстве польских офицеров в Катынском лесу: факты и документы», якобы изобличающий в убийстве НКВД. Однако советская сторона при содействии польских официальных органов собрала неопровержимые доказательства того, что убийство было совершено немцами в 1941 г. В частности, польский прокурор специального уголовного суда в Кракове профессор Роман Мартини собрал свидетельства живших тогда в Польше свидетелей – польских офицеров, не ставших дожидаться в июле 1941 г. прихода немцев и разбежавшихся из лагеря после ухода охраны. Так вот, этот самый Мартини, ответственный за поиск очевидцев, был застрелен у себя дома боевиками подпольной группировки, контролируемой Лондоном.

Следом в Нюрнберге был убит Зоря. Quid prodest? (Кому выгодно?) Именно такой вопрос советовали выяснять в данном случае древнеримские законники. Единственный реальный мотив в убийстве советского обвинителя был у лондонских поляков и англичан, которые финансировали их террористическую деятельность в Польше. Им совершенно невыгодно было, чтобы катынское дело официально расследовалось Трибуналом, поскольку от запущенной в оборот Геббельсом в 1943 г. версии об убийстве поляков большевистскими евреями не осталось бы камня на камне. Великобритания, поддерживающая лондонскую шляхту, попадала в этом случае в очень неудобное положение. Таким образом, единственная возможность избежать скандала заключалась в срыве процесса. Это и было достигнуто убийствами ключевых фигур обвинения от Польши и СССР. Как известно, Трибунал так и не рассматривал по существу катынский вопрос и не признал никого виновным в массовом убийстве польских пленных. Именно это было выгодно Западу в условиях разворачивающейся холодной войны.

Но давайте вернемся к Риббентропу и выясним, было ли в его интересах вообще заикаться о «преступном сговоре» со Сталиным. Обвинялся он в заговоре с целью развязывания агрессивной войны. А как можно было интерпретировать сговор, выраженный в «секретных протоколах»? Выходит, что Иоахим фон Риббентроп будто бы сам сознался в совершении преступления, но он свою вину отрицал полностью. Между тем, мотивы напустить туману в дело у Риббентропа были. Послевоенное обострение отношений между СССР и Западом давало обвиняемым надежду на использование этих противоречий, и они со своей стороны всеми силами провоцировали раскол в стане союзников. После Фултонской речи Черчилля и ответных обвинений Сталина в адрес бывшего союзника в фашизме возникла угроза раскола между СССР и Западом. Утопающий склонен хвататься и за соломинку, поэтому подсудимые воспряли духом, надеясь, что ссора между союзниками поставит крест на процессе, и они смогут уйти от наказания. Обвиняемые нацисты начали изо всех сил тянуть время и даже пытались обвинять союзников в совершении многочисленных военных преступлений. Особенно в этом преуспел Геринг. Риббентроп со своей пространной демагогией следовал тем же руслом. Достигнуть желаемой цели они, конечно, не смогли, но откровенно провокационная тактика Зайдля прекрасно вписывалась в новую стратегию защиты.

В своей речи на суде 25 июля 1946 г. Зайдль заявил, что существование «секретных протоколов» доказано помимо прочего еще и допросом генерала Йодля, но это утверждение, что называется, за уши притянуто. Альфред Йодль ни слова не произнес о секретных договоренностях между Молотовым и Риббентропом, а лишь сказал о том, что во время польской компании отдал приказ немецким войскам отойти на позиции, предусмотренные советско-германским соглашением о демаркационной линии между вермахтом и Красной Армией. Не совсем понятно, почему именно Альфред Зайдль так активно пытался ворошить дело с «секретными протоколами», ведь к его подзащитным Рудольфу Гессу и Гансу Франку это не имело ни малейшего отношения.

Дэвид Ирвинг в книге «Нюрнберг. Последняя битва» пишет «Лишь годы спустя Зайдль пришел к заключению, что этот документ (фотокопия «секретного протокола». – А.К.) целенаправленно был «вложен» в его руки государственным департаментом США, и именно придание им его широкой огласке тогда в Нюрнберге явилось, по сути, первым крупнокалиберным выстрелом в холодной войне».

Гипотеза не лишена убедительности. 5 марта в Фултоне посетивший США по приглашению Госдепа Черчилль объявляет холодную войну СССР. Через десять дней в Нюрнберге Зайдль делает «крупнокалиберный выстрел» снарядом, вложенным в его руки Госдепартаментом. Платный сотрудник этого ведомства с 1939 г. Ганс Хильгер готов свидетельствовать о том, что «секретный протокол» существует. Наконец, в 1948 г. тот же самый Государственный департамент США выпускает скандальный сборник документов. А кто передает ФРГ в 1958 г. микрофильмы, с которых отпечатаны фотокопии, врученные Зайдлю? Верно, американский Госдеп.

Надо полагать, и публикация 22 мая 1946 г. в «St. Louis Post-Dispatch» была инициирована Государственным департаментом. Вадим Роговин в книге «Мировая революция и мировая война» утверждает, что публикация была организована Зайдлем, который находился тогда в Германии, но никаких подтверждений или ссылок на источник информации не приводит. Впрочем, последнее было возможно, учитывая, что в Нюрнберге был аккредитован корреспондент этой газеты Ричард Стоукс. Последний, опять же, не раскрыл тайны получения материалов для публикации.