В ночной ловушке

Убежище на заимке. – Ревизия скудных припасов. – Страшилки Чеботаря. – Подготовка к ночлегу. – Странная находка. – У страха глаза велики

На заимке стоял добротный сруб, мастерски сработанный из цельной, побуревшей от времени, выдержанной лиственницы. Массивная дверь по старой таежной традиции подперта палкой – хозяева отсутствуют. Да это и понятно. Откуда им взяться-то, если до начала охотничьего промысла еще целый месяц с лихвой.

Внутри царил образцовый порядок. Ничего нигде не валялось. Все развешано по гвоздям, аккуратно разложено по своим местам.

«Корешок-то его, как видно, – редкий аккуратист. Правда, густая паутина по всем углам да черные крупинки мышиного помета кругом: на полу, столе и на дощатых нарах. Давно, по-видимому, здесь никто не бывал. Скорее всего, с прошлого года. Но все это не беда. Помахай веником, добросовестно повози мокрой тряпкой, и запросто можно жить. Причем вполне комфортно».

Едва переступив порог, Чеботарь тут же приступил к тщательному шмону, но никаких хозяйских съестных припасов, не считая пары сморщенных картофелин, лежавших в ящике под столом, не обнаружил.

– Хреново дело!.. – выдал он с явным неудовольствием, закончив шариться по углам.

Чеботарь постоял в раздумье, почесал в затылке и вывернул на нары содержимое своего рюкзака. Он выудил из кучи всякой всячины пару банок говяжьей тушенки, две упаковки армейских пайковых галет, шмат соленого сала, три громадных пожелтевших семенных огурца и выжидательно уставился на компаньона.

– У меня такая же песня, – опорожнив свой тощий сидор, усмехнулся Антон.

– Да-а-а… На две недели никак не хватит, – подытожил Чеботарь.

– Подожди-подожди! Как две недели? Ты что, собираешься до морковкина заговенья здесь сидеть?! – само собой вырвалось у Антона.

Он просто офонарел от этой свежей новости, но вовремя спохватился, вспомнил, с кем имеет дело, мигом понизил тон и вернулся к своей роли:

– А почему же так долго, аж две недели?

– А раньше этого мужики по-любому не приедут, – авторитетно заявил Чеботарь, посмотрел на показательно озабоченного Антона и успокоительно прибавил: – Ничего, не боись, паря. С голодухи не попухнем. Петель накрутим. Видишь, нихромка на гвозде висит? Генка как будто знал, для нас с тобой неслабо расщедрился. Насчет чего другого не скажу, а пару-тройку зайцев наверняка прижучим. Только надо бы потихоньку тут ходить, даже по нужде. Обязательно вдвоем и только в ясный день.

«Ага, только этого мне еще не хватало! – подумалось Антону. – Да и пусть. Не страшно. Не будет же он со мной на пару бесконечно по нужде бегать? Раз сходит, второй, третий, а там, глядишь, и отстанет. Еще посмотрим, как оно дальше повернется. Нечего заранее голову ломать».

– Все-таки послушай, Чеботарь, – продолжил он обрабатывать мужика, когда они перекусили скудными припасами, заложили дверь на массивную щеколду и завалились на топчаны. – Да ну ее, блин! Достала твоя кликуха! Буза какая-то, а не прозвище. Как тебя по-человечески зовут?

– А я ж тебе сказал…

– Ладно. Проехали. Не хочешь говорить, не надо. Твое дело, – легко согласился Антон и, разомлев в тепле, убедился, что непрошеный попутчик тоже пришел во вполне благодушное настроение, и продолжил методично гнуть свою линию.

Он даже вдруг неожиданно поймал себя на мысли, что затеянная игра начинает его понемногу увлекать.

– Так ты что же, действительно уверен в том, что этот твой крылатый урюк нас на пути домой караулить будет? Отнюдь не факт. Зачем ему это? Он что, следить за нами приставлен? Так, что ли? Да ну! Хрень это все полнейшая! Давай-ка мы с тобой все-таки подготовимся хорошо да с утреца рванем напрямки к поселку. Будем идти хребтом, стараясь в тень не спускаться. Как?

– Ты еще доживи до этого самого утра.

– Да что ты, в самом деле? Хватит уже этих детских пугалок!

– А никаких пугалок, гад буду. Знал бы ты, паря, сколько людей в тайге им побито!.. Сколько серьезных мужиков покруче нас с тобой сгинуло напрочь! Вот тогда бы не выеживался как пацан. Он же нам показался – понимаешь? Это значит, пометил нас. Смекаешь, нет?

– Ну и что с того?

– А то, что почти все, кто его видел, давно уже в земельке червей кормят. Понял ты, дубина стоеросовая? Поэтому так мало свидетелей ему. Других причин нет никаких. Не один ты такой умный. Ладно. Расскажу. – Чеботарь, кряхтя, приподнялся с нар, сел и достал из внутреннего кармана измятую пачку «Примы».

Он прикурил, жадно затянулся, шумно выпустил дым через массивную, заросшую ржавой волосней сопатку, и заговорил:

– Я же из Пожарского района, с Красного Яра родом. Слышал про такой?

– Это где удэгейцы живут?

– Да не только же они. Там тазы и нанайцы есть. Русские – это само собой. Да всяких хватает. Каждой твари по паре. Но не о том речь…

– У вас там, говорят, лодки классные делают?

– Есть такое дело. Да ты слушай. Не перебивай. Так вот, я и говорю, у меня когда-то дружбан закадычный был – Витька Рогов. С сопливого возраста мы с ним заодно охотничали да рыбалили. И корешок копали, и шишку били. В общем, все, что положено. Так вот, в ту осень я с ним в тайгу не пошел. Ногу в лодыжке сломал. Прямо перед самой промыслухой. С трактора по пьяному делу сверзился. А он, значит, двинул. Один пошел. Говорил я ему, дураку такому, возьми кого для пары. Того же Саню или Генку Рыжего. Сейчас, отвечает, буду я с чужаком каким валандаться. Не ты, то, значит, и никто другой. А в том году у нас тигра сильно баловала. Собак без счета, подлюка, извела. Соболюшку в капканах жрала. Все, что ни попадя, стервоза, подрезала. Ну так вот. На праздники выскочил Витек из леса на хату. Мяса приволок. Мы с ним два дня прокуролесили. Правда, на костылях-то не больно покочевряжишься. Ну и лепит он мне, видел, мол, на заутрене в тайге такую тварь чумовую. Вроде собаки, только с большущими крыльями на манер белки-летяги. Никаких рук показать не хватит. Да еще вонючая – мрак! Так, говорит, полетала над башкой, зубьями пощелкала и свалила в чащу. Я над ним тогда поржал до слез. Ты, говорю, точно со спирта бодяжного уже горячку поймал. А он – нет. Уперся, и ни в какую. Видел, мол, да и все тут. Рожа при этом серьезная, хоть ты его режь. Я ему тогда, конечно, не поверил. А видишь, зря! Будь она неладна, эта тварь!.. Запропал Витек. Как корова языком слизнула. Месяц нет, второй пошел. Только в начале марта его дед Каюнзига нашел. На высоченном дереве кулем болтался. В развилке. Почти что у самой макушки. Потому мыши до него и не добрались. Только вороны подолбили да колонки малость обожрали. А так – целый. Белый весь, прямо как снулая рыбина. А на горляке два неслабых пробоя. Как от широкого доброго ножа-голяка. Ну, менты, само собой, с неделю в селе лютовали. И мне волчары эти пытались подлянку поднести, предъяву сделать. Да ничего у них из этого не вышло. Не с моей гипсовой культяпкой по сопкам-то бегать. До бровей водяры попили, на том это дело и бросили. В общем, полный облом у них вышел. Никаких следов не нашли. Да и какие следы-то могут быть через, считай, два месяца?.. Потом уже поползла по поселку такая замута, что вроде не все там чисто – это с Витьком-то. Мол, когда его в морге-то пластали, оказалось, что юшки в нем – ни единой капли. Как будто кто его еще живого в один момент до самого донышка высосал. Понял или нет?

– Да уж…

– Вот так-то. Я потом еще деда Каюнзигу долго о том пытал. Насилу из него вытащил, что не впервой такое приключается. Они у себя в общине не одного такого же потрепанного и бескровного охотника потихонечку спалили. Так, чтобы никто чужой про эту гадость не прознал. Проболтался мне дед, что, мол, он, этот, значит, летун гребаный, с самой Буни приперся. Буня – это у них, у инородцев, страна такая по сказкам есть. Там души мертвяков живут. Так скот с крыльями оттуда и пробился. Жрет их за какие-то там грешки ихние или, может, и чужие. Хрен их, сыроедов, поймешь. Вслух его по имени ни в жизнь называть нельзя. Ты понял?.. А то он сразу же нарисуется. Деться от него некуда. Все равно найдет, зараза, и выцепит. Выберет время, когда один будешь да в темноте. Все одно кончит.

– Да-а… Дичь, конечно, полная, – протянул Антон с каменным лицом, из последних сил сдерживаясь, стараясь не прыснуть от смеха.

Уж больно неправдоподобна была история, рассказанная Чеботарем.

«Прямо чупакабра какая-то получается! Но потешаться над ним ни в коем случае нельзя. Вмиг озвереет. Мы такое уже проходили. Он же, бугаина, все это на полном серьезе выдал. Невозможно же так лицедействовать. Ни за что не получится».

– Вижу, ты, паря, мне совсем не веришь. По глазам ясно.

– Да почему же? – поспешил оправдаться Антон. – Охотно верю. Только, понимаешь, уж слишком много всякой мутной шняги здесь накручено. Может, все гораздо проще? Да, действительно, какой-то натуральный мутант. У нас же здесь, в Приморье, куча всяких патогенных зон, разломов земной коры. Радиация просто зашкаливает. Такой высокий, понимаешь, естественный радиационный фон. Вот и выросла такая чумовая уродина. Вполне может быть, что дружбана твоего она и замочила и кровушкой его напилась досыта. Все может случиться. Почему нет?.. Ну а все остальное, сказки там всякие про… ну, в общем, про всякую эту лесную нечисть здесь совершенно не при делах.

– Ладно. Как хочешь, так и думай. Только ему, как я петрю, на твои худые думки наплевать и растереть. И вот еще что тебе скажу, паря. После этого случая с Витьком, а это я в точняк знаю, старики орочоны[14] наши аж в верховья Бикина, в самый что ни на есть дебряк за путевым шаманом мотались. У них же сейчас своего сильного, настоящего уже и не осталось. Не одни сутки потом камлали как шальные, до седьмого пота. Людишки говорили, будто вроде как помогло это. Считай, три года полных никто про него ни ухом ни рылом. А теперь вот, значит, сволота, опять нарисовался. И не просто так, кумекаю. Видать, есть у него на то какая-то своя причина. Не может не быть. Знать бы еще – какая? – Чеботарь помолчал, задумчиво потер седоватую жесткую щетину. – Ладно. Хватит уже попусту языком молоть. Пойдем-ка дровишек наколем. К ночи похолодает. Протопить не помешает. Давай-давай, подымайся. Еще успеешь бока намять да на копчике поерзать.

Погода налаживаться и не думала. Морось сменил мелкий занудный дождик. Такой, да при полном безветрии, запросто может и на целую неделю зарядить.

«Ну и как теперь, на ночь глядя, отсюда на срыв уходить? – Антон вышел на крыльцо, глянул на небо, затянутое тучами, и недовольно поморщился. – Вымокну ведь до нитки? Ну да это ладно, мне не привыкать. Самое дерьмовое в том, что батарейки в фонарике совсем на ладан дышат, а при такой неслабой баньке так и вообще дальше собственного носа ни шиша не увидишь. Да плутану же стопроцентно! Без всяких сомнений. Придется, видимо, перед самым рассветом ноги делать. Только бы этого пришибленного лешака чем-то ненароком не задеть, не обидеть. Пока-то он вроде смирный, но надолго ли?»

Отойдя от сруба на десяток метров, они завалили толстую дубовую лесину, загодя подсаченную[15] хозяином зимовья. Чеботарь споро, с какой-то дикой нечеловеческой скоростью пилил ее щербатой, плохо разведенной ножовкой на чурбаки. Антон тут же, на пне, колуном разваливал их на звонкие полешки и таскал в зимник, поначалу не торопясь, с ленцой. Однако он постепенно все чаще, все сильнее прирастал взглядом к бледному, ссутулившемуся, поминутно озирающемуся Чеботарю и сам не заметил, как прибавил шагу. Подхватил-таки от мужика прилипчивую заразу и тоже поневоле превратился в слух и зрение.

Что ни говори, как ни корчи из себя совершенно здравомыслящего парнишу, а и тебя все эти жуткие россказни в таежной глухомани на сон грядущий до кишок пробьют. Да будь ты хоть железного десятка, но у страха, как известно, глаза велики.

Теперь, неся к дому очередную охапку дров, Антон тоже чувствовал себя совсем неуютно. Ему все больше казалось, что мерзкая образина из рассказанной Чеботарем детской страшилки злобно сверлит ему спину своими мутными кровавыми зрачками. Он мысленно корил себя за малодушие, костерил последними словами, склонял на все лады, но ничего не мог с собой поделать.

Они уже примеривались к следующей сушине, когда Чеботарь вдруг замер и нахмурил брови, внимательно глядя куда-то вверх:

– Подожди, Антоха! Видишь, там, на осинке?.. Ну вон, где куст омелы? Чуть правее!

– Ну, вижу что-то… – ответил Антон, отыскав глазами большое темное пятно в кроне дерева, уже зажелтелой.

– А пойдем-ка глянем, что там за непонятка.

Они подошли поближе. Чеботарь смахнул топориком длинную тонкую березку, ловко, с первой же попытки, зацепил сучком странную находку и скинул ее на землю. Это была старая стеганая фуфайка. Чеботарь поднял ее, задумчиво повертел в руках.

– Ты смотри, какая песня! – Он всунул палец в здоровенную дырку с неровными рваными краями. – Так и специально хрен выдерешь! Да и зачем? – Он покосился на Антона: – А? Как думаешь?

– Да, странновато как-то, – промямлил тот, уже и не зная в точности, подыгрывает ли он по-прежнему полоумному мужику или же непонятная находка действительно начинает вызывать у него какую-то тревогу.

– И чего она на верхотуре-то болтается? Ветром надуло? Навряд ли. Это ж какой ветрюган-то нужен, чтобы такую тяжесть на самую макушку осины забросить?

– Да-а, странно. Какая-то глупость получается.

– Вот и я об том же. Не нравится мне это, Антоха. На дух не нравится. Пойдем-ка, паря, пошустрей на хату. Нечего нам тут с тобой подолгу-то отсвечивать. – Чеботарь распахнул дверь, подвигал ее туда-сюда, придирчиво осмотрел со всех сторон и раздумчиво произнес: – На вид вроде крепкая. Плохо только, что внутрь открывается. Это очень даже нехорошо. Ну да ничего. Подопрем как-нибудь. Надо бы полено какое доброе сюдой приволочь. Пошли-ка, Антон, сделаем, пока совсем не свечерело.

Они заготовили увесистое бревнышко на подпорку, протопили печку, почаевничали, зажгли свечку. К счастью, в углу на полке нашлось целых четыре штуки. Да еще и в синей потертой лампе плескалось на донышке немного керосина. Если по дури часами не палить – надолго хватит.

– Чего-то ватник этот у меня никак с ума не идет, – насупившись, произнес Чеботарь, как только они откинулись на нары, закончив хлопотать по дому. – Я так маракую, что его не от земли, а вроде как сверху на осину скинули? Смекаешь?

– Похоже на то, – рассеянно поддакнул Антон.

Он с немалым волевым усилием заставил себя трезво мыслить и подумал: «Да, это точно. Не фонтан, что дверь внутрь зимовья открывается. Никак не получится этого старого маразматика снаружи подпереть, чтобы за мной вдогонку не рванулся. Можно было бы в замочную проушину палку засунуть, но так ведь нет там, как назло, никакой проушины, никаких навесов. Так что же тогда придумать? Можно попробовать проволокой зацепить за дверную ручку. Но ее сначала заныкать надо. Да и куда я второй конец привяжу? Была бы рядом с дверью какая-то крепкая балясина!.. Ладно. По нужде пойду, посмотрю».

– И дырки эти стремные!.. – Чеботарь своим нытьем упорно продолжал нагнетать обстановку. – Сечешь, паря?

– Да что тут переливать из пустого в порожнее? – устало и раздраженно отозвался Антон. – Давай лучше на боковую. Натоптались же за день. Пойду я отолью, потом лягу. Ты как?

– Нет. Я не хочу. Далеко только не броди. А лучше бы совсем не ходил. Видишь, темнеет!..

– Нет. Не могу уже. Чаю надулся, вот и приспичило. Не усну иначе.

– Только долго не валандайся.

– Ладно. Не пацан. Соображу как-нибудь.

Антон поднял воротник куртки, отвалил полено и осторожно приоткрыл дверь. Он постоял, прислушиваясь к негромкому размеренному шелесту дождя, пытаясь пробить взглядом сплошную темень. Ему страсть как не хотелось выходить наружу! Даже под ложечкой заныло от какого-то неясного неприятного предчувствия. Но не гадить же в зимовье, в конце концов! Пришлось-таки пересилить себя и шагнуть на крыльцо.

Антон двинулся вперед, и тут же громко зашелестело что-то где-то над крышей зимовья. Сердце мигом зашлось, запрыгало в груди. Он откачнулся назад, перескочил порог, с треском захлопнул дверь и привалился к ней плечом. На лбу в момент появилась испарина.

– Держи, мать твою! – заорал Чеботарь, слетая с нар. – Не отпускай! Я сейчас.

Он завозился с тяжеленным бревном, подволок его к Антону. Они ткнули мощную подпорку в дверь, уперли ее пяткой в гвозди, заранее вбитые в пол, и застыли без движения, навострив уши.

Минуты бежали одна за другой, а за порогом зимовья в насквозь промокшей раскисшей тайге по-прежнему стояла тягучая тишина. Ее нарушало только нудное приглушенное бормотание холодного осеннего дождя. Очень скоро к Антону начала приходить уверенность в том, что никакого шелеста в воздухе вовсе и не было. На этот раз с ним просто сыграло злую шутку разгулявшееся воображение, перекормленное детскими страшилками.

Первым нарушил молчанку Чеботарь:

– Давай, наверное, по одному подежурим, а? Надо соснуть хоть пару часиков, а не то завтра крыша точняк поедет. И у тебя, гляжу, совсем зенки слипаются. Иди ложись. Давай-давай!.. Я потом.

Вопреки здравому смыслу

Мутное объяснение. – Приготовления к бою. – Очередная сказочка Чеботаря. – В сопки, поближе к свету. – Обрывок кумачовой ленты. – Новое убежище в пещере. – Кумирня Ободранный идол. – Попытка вырваться из плена. – Роковое ранение

Продрав глаза, Антон спросонья долго не мог сообразить, где находится, и только неприятный едкий запах моментально привел его в чувство. Спустив ноги с нар и перехватив колкий насмешливый взгляд Чеботаря, он тут же залился краской стыда и отвернулся. Вспомнил вдруг, что ночью не стерпел, втихаря сходил в угол. Теперь кислым поганым запашком несло на весь зимник.

– Так что, оклемался? – невозмутимо спросил Чеботарь, не став заострять внимание на его вполне безобидной детской шалости. – Тогда подымайся. Чайку попьем да будем собираться.

– Куда? – машинально спросил Антон.

– На кудыкину гору.

– Так ты же вроде собирался здесь надолго обосноваться.

– Собираться-то собирался, да теперь по-другому петрю.

– Что-то я не понял.

– Да вот какая закавыка, – пробормотал мужик, покопался в кармане и выудил оттуда какой-то небольшой блестящий предмет. – Тут вот, Антоха, какое дело. Не след нам здесь больше дожидаться. Не приедут мужики. Чует сердце, не приедут. – Он раскрыл широченную квадратную ладонь и с тяжелым вздохом прибавил: – Это же Генкин ватник-то был. Вот, гляди, что я в кармане нашел. Точно его вещичка. Я сам ему ее у нас в пожарке вытачивал.

Антон наклонился и в блестящей штуковине, лежащей у Чеботаря на ладони, узнал самодельную бензиновую зажигалку, сделанную из обыкновенной пулеметной гильзы.

– И куда теперь? – не отрывая от нее глаз, спросил он почти равнодушно.

После тяжелой ночи, проведенной в каких-то кошмарных сновидениях, голова у него гудела, буквально на куски разламывалась. Внутри поселилось какое-то стойкое тупое безразличие ко всему происходящему.

– Пока еще не знаю, – ответил Чеботарь и скосил на Антона глаза, вдруг снова ставшие цепкими и пытливыми.

Было видно, что прошедшая ночь подействовала на него оживляюще, не в пример Антону.

Он недовольно покачал всклокоченной крутолобой башкой и неожиданно, без всякой мотивации взорвался:

– Куда-куда!.. Заладил, блин, как попка. Да порешаем мы, разберемся! – Но он тут же малость опомнился, снизил тон: – Да ты вообще, Антоха, пока блох-то не разгоняй. Мы же с тобой прямо сейчас никуда не намылились.

Как только рассвело, они выскочили на минуту в лес. Чеботарь быстро подсек топориком тонкий дубок, накосил заготовок для стрел из полусухого кленового подроста. Теперь, пристроившись рядом с печкой, он неторопливо и основательно мастрячил тяжелый лук. Чеботарь работал с невозмутимой миной на лице. Как будто это и не он вовсе еще вчера безапелляционно утверждал, что любое оружие будет совершенно бесполезным против мифической летучей твари, то ли встреченной ими в тайге, то ли нет.

Чеботарь аккуратно ошкурил и зачистил полутораметровый обрезок дубового стволика. С большим усилием, так, что на его широком крепком лбу с глубокими продольными морщинами вздулись жилы, он натянул вместо тетивы кусок телефонного кабеля. Потом мастер проверил заскорузлым кривоватым пальцем свою работу, и провод загудел, завибрировал гулко и низко.

– Ну-ка, глянь. – Он протянул свою поделку: – Потянет, нет?

– Внушительно, – отозвался Антон, принимая из рук Чеботаря громоздкую увесистую штуковину. – Только сомневаюсь, что из него можно будет стрелять. – Антон попробовал натянуть тетиву.

Как он ни пыжился, ему так и не удалось согнуть лук даже на четверть.

– Дай-ка я!.. – Чеботарь усмехнулся.

Потом он легко, вроде как совсем без усилий, проделал то, что не получилось у Антона, и с самодовольным видом отложил оружие в сторону. – Гольды такие луки на сохатого настораживают, – пояснил Чеботарь. – Насквозь прошивает. Как жука булавкой. Только они их из сухой елки или пихты делают. Но нам сейчас сушить-то недосуг. Слишком долгая песня выйдет. Да ничего. И так сойдет на худой конец. Но стрелять из него, конечно, тяжеловато будет. Гольды ведь его ногами натягивают. А гони-ка, паря, мне твой ножик.

– Зачем?

– И тебе кое-что смастерим.

Через пару минут руку Антона оттягивало что-то похожее на примитивное копье. Это была ручка от швабры с лезвием ножа на конце, примотанным тем же телефонным кабелем.

В мозгах Антона тут же ярко полыхнуло: «Пырнуть бы тебя, идиота, этой убойной штукой промеж глаз да и разделаться вмиг со всей этой дурацкой историей!..»

Он подумал так, и от этой дикой мысли даже ладони у него вспотели. Антону пришлось потупиться.

– Сирнапу по-ихнему, – спокойно пояснил Чеботарь, сделав вид, что не заметил огонек, полыхнувший в глазах соседа. – У тех, что гольды делают, только лезвие пошире и подлиннее. На мафу, медведя, значит, с таким ходят. На вот ручку от ножика, в рюкзак спрячь. Потом по-новому приладим.

Прошедшая ночь действительно явно пошла ему на пользу, подействовала исключительно благотворно. Она каким-то совершенно непостижимым образом взбодрила его, хотя, как догадывался Антон, он и на минуту глаз не сомкнул. От былой растерянности не осталось и следа. Чеботарь весь как-то подобрался. Теперь его широкоскулое лицо с массивным рубленым подбородком снова излучало уверенность и недюжинную внутреннюю силу.

При этом в нем угадывалась еще какая-то перемена, пока непонятная Антону. Как будто прошедшей ночью тот окончательно принял какое-то очень важное для себя решение.

Антон же, напротив, чувствовал какое-то внутреннее опустошение. В голове его образовалась натуральная каша. На фоне собранного, уверенного в себе Чеботаря он выглядел полной и законченной размазней.

Тот устал бросать на своего смурного расквашенного попутчика укоряющие взгляды, недовольно покачал башкой и проворчал:

– Ты чего, Антоха, киснешь-то? Ну-ка соберись. Кончай хандрить, паря. Прорвемся, блин. Не менжуйся. Я тебе говорю. – Он тут же хитро прищурился и ляпнул, казалось, совсем не к месту, ни к селу ни к городу, безо всякого перехода: – А знаешь, кстати, почему удэгейцы тигру уважают? А вот и нет! – не дожидаясь ответа, тут же продолжил Чеботарь: – Неправильно. Хрен ты угадал! Вовсе не потому, что боятся ее до дрожи. Совсем не в этом фишка, паря! Вот послушай… – Он намеренно выдержал весомую паузу, засмолил чинарик, скорчил блаженную глубокомысленную рожу и не торопясь продолжил: – Есть у них, значит, такая байка, легенда, что ли. Это еще тогда было, когда человеком на земле и не пахло. Ну, в этом ихнем среднем мире. У них так считают: верхний мир – это там, где боги всякие обитают. В нижнем – души мертвяков. А посередке тайга, земля наша, значит, обычный людской мир. Так вот, решил их главный бог, не помню уже, как там он прозывается – Сангия-мама, что ли? – людей для полного комплекта наварганить. Послал он на землю брата и сестру. Они же, сучьи дети, взяли да обмишурились. Стали жить как мужик с бабой. Детишек, ясный день, настрогали. Пацана и девку. Этот самый божок их главный поглядел на такую шнягу и дюже рассердился. Порешил обоих. На раз ухлопал и мужика, и бабу. Сестру эту, значит, и ее непутевого братца. Не хрен, мол, мне тут блудить по-родственному. А детей-то ихних малых все-таки вроде как пожалел. Не извел до кучи. Девка пошла замуж за медведя, а паря женился на тигрице. От парня почему-то потомства не было, а вот у девки с медведем все путем изладилось. Вот оттуда род удэгейцев и попер якобы. Теперь они лепят, что мафа, медведь то бишь, для них в натуре прародитель, а тигра – далекий родственник, но важный и уважаемый. Въезжаешь? Но только пока не отчебучит он чего помойного. Собаку, к примеру, у хозяина слямзит или подерет кого. Тогда уж все, каюк. Вся любовь сразу побоку. Запросто ему в лобешник пулю залепят!.. Да и прадедушку своего, медведя, жрут они, братья хитромудрые, очень даже запросто. Аж за ушами трещит. Хотя при этом вроде как жалеют его, казнятся, извиняются. Да я так петрю, что медведю от этих извинений уже ни холодно ни жарко. Вот так, значит, у них, у гольдов, все и напутано. Хрен разберешь, что к чему. – Чеботарь закрыл рот, поглядел на Антона хитрыми въедливыми глазищами и удовлетворенно хмыкнул.

Он попал туда, куда целил.

После сказочки, ввернутой Чеботарем, казалось бы, совсем не к месту, на душе у Антона как-то заметно просветлело. Он, конечно, сразу же раскусил неуклюжую, по-детски примитивную попытку этого мужика побыстрее привести его в чувство. Пусть так, но сладкоречивый треп Чеботаря подействовал на него очень даже положительно. Антон вышел из состояния унылой безнадеги, вроде как сбросил с души камень, встрепенулся. На него тоже напала жажда бурной деятельности.

Он резво поднялся на ноги и принялся раздувать печку, чтобы приготовить незатейливый скудный обед. Антон с показным рвением хлопотал по хозяйству.

«Да и болт с ним, что у него теперь лук имеется, – рассуждал он. – В чащобе из него не больно постреляешь. Так что все!.. Хватит уже сопли жевать и от глупых детских россказней дрожмя дрожать. Больше не туплю. При первой же возможности заканчиваю всю эту затянувшуюся бодягу. А если уж действительно до драчки дело дойдет, залеплю ему этой дурацкой сирнапой куда-нибудь в руку или в ногу. Ничего с ним не будет. Выживет. Он же лось здоровенный. Вот и врежу, если что, лишь бы отвязался!»

– Тормознем на Лысой, – накоротке переводя дух, опираясь на согнутое колено, проговорил Чеботарь и кашлянул, прочищая горло. – Там, на самой верхотуре, пещера есть. Одну ночь, думаю, как-нибудь в ней перекантуемся.

– Смотри сам. Тебе видней, – ответил вконец запыхавшийся, взопревший на крутом подъеме Антон. – Я в этих местах не бывал. – Он смахнул со лба бисеринки пота и снова бросил сожалеющий взгляд за спину.

Там, теперь уже на порядочном расстоянии, за синими кедрачами и багряно-желтыми, уже по-осеннему раскрашенными перелесками находился поселок, оставленный им четверо суток назад. А в каких-нибудь двадцати минутах езды от него, в тихом немноголюдном городке – и дом родной. Жена и дети. Сердце Антона вдруг сжалось и заныло от запоздалого сожаления, от какой-то зряшной, но очень болезненной обиды и на себя, и на все происходящее.

«Какого хрена, спрашивается, пошел в тайгу один? Звали же мужики с собой! Нет ведь, захотелось дураку в одиночку фраернуться. Знай, мол, нас, лихих таежников!.. Ну да и черт с ним. Хватит уже пеплом башку посыпать.

Тем более что скоро все закончится. Как только стемнеет, этот бабуин отобьется, я тут же ноги сделаю. А он сегодня определенно спать уляжется. По меньшей мере третьи сутки уже без сна, на ногах да в таком-то возрасте. Не двужильный же он, в конце концов.

А всю эту дурь про всяких там призрачных таежных монстров вообще начисто из мозгов выметаем. Отойду от него подальше и где-нибудь под елкой до утра перекантуюсь. Как только посереет, назад к речушке потяну. Надо обязательно корень из дупла забрать. Вот так и сделаю».

Его дико потянуло закурить. Хотя бы парочку затяжек! Но в запасе оставалась всего одна давно початая пачка сигарет, и он старался тянуть до последнего, пока уши совсем не опухнут без очередной спасительной дозы никотина.

Они перевалили междугорье, глубокую широкую лощину, с трудом продираясь через бурелом. Дальше легче не стало. Путники, склоняясь в три погибели, почти на карачках поднялись к горбатой вершине по старой зверовой тропе, занудно петляющей в зарослях кедрового стланика. Антон окончательно выбился из сил. Ноги дрожали и подкашивались. Поясница от постоянного напряжения затекла, занемела до такой степени, что полностью разогнуться уже не удавалось.