Ах! Зачем тебя,

Полевой цветок,

Житель вольных мест,

С поля сорвали,

В душной комнате

Напоказ людям

Тебя бросили?

Не пахнёт в тебя

Запах сладостный

Золотой весны,

Не увидишь ты

Солнца летнего,

И не будешь ты

С дрожью радости

Слушать осени

Бурю грозную…

День пройдет, другой…

Где краса твоя?

Смотришь – за окном

Уж былиночка.

Река бежит, река шумит,

Гордясь волною серебристой,

И над волной, блестя красой,

Плывет цветок душистый.

«Зачем, цветок, тебя увлек

Поток волны красою?

Взгляни, уж мгла везде легла

Над пышною рекою;

Вот и луна, осенена

Таинственным мерцаньем,

Над бездной вод средь звезд плывет

С трепещущим сияньем…

Прогонит день ночную тень,

От сна воспрянут люди,

И станет мать детей ласкать

У жаркой, сонной груди,

И божий мир, как счастья пир,

Предстанет пред тобою…

А ты летишь и не томишь

Себя кручиной злою,

Что, может быть, тебе уж жить

Недолго остается

И что с волной цветок иной

Беспечен понесется!»

Река шумит и быстро мчит

Цветок наш за собою,

И, как во сне, припав к волне,

Он плачет над волною.

Блажен, блажен поэт, который цепи света

На прелесть дум и чувств свободных не менял:

Ему высокое название поэта

Дарит толпа с венком восторженных похвал.

И золото бежит к избраннику фортуны

За гимн невежеству, порокам и страстям.

Но холодно звучат тогда поэта струны,

Над жертвою его нечистый фимиам…

И, насладившися богатством и чинами,

Заснет он наконец навеки средь могил,

И слава кончится похвальными стихами

Того, кто сам толпу бессмысленно хвалил.

Но если он поймет свое предназначенье,

И станет с лирою он мыслить и страдать,

И дивной силою святого вдохновенья

Порок смеющийся стихом начнет карать, —

То пусть не ждет себе сердечного привета

Толпы бессмысленной, холодной и глухой…

И горько потечет земная жизнь поэта,

Но не погаснет огнь в курильнице святой.

Умрет… И кое-где проснутся сожаленья…

Но только внук, греха не видя за собой,

Смеясь над предками, с улыбкою презренья,

Почтит могучий стих холодной похвалой…

Ты спишь, дитя, а я встаю,

Чтоб слезы лить в немой печали,

Но на твоем лице оставить не дерзали

Страдания печать ужасную свою.

По-прежнему улыбка молодая

Цветет на розовых устах,

И детский смех, мой ропот прерывая,

Нередко слышится в давно глухих стенах!

Полураскрыты глазки голубые,

Плечо и грудь обнажены,

И наподобие волны

Играют кудри золотые…

О, если бы ты знал, младенец милый мой,

С какой тоскою сердце бьется,

Когда к моей груди прильнешь ты головой

И звонкий поцелуй щеки моей коснется!

Воспоминанья давят грудь…

Как нежно обнимал отец тебя порою!

И верь, уж год как нет его с тобою.

Ах, если б вместе с ним в гробу и мне заснуть!..

Заснуть?.. А ты, ребенок милый,

Как в мире жить ты будешь без меня?

Нет, нет! Я не хочу безвременной могилы:

Пусть буду мучиться, страдать!.. Но для тебя!

И не понять тебе моих страданий,

Еще ты жизни не видал,

Не видел горьких испытаний

И мимолетной радости не знал.

Когда ж, значения слезы не понимая,

В моих глазах ее приметишь ты,

Склоняется ко мне головка молодая,

И предо мной встают знакомые черты…

Спи, ангел, спи, неведеньем счастливый

Всех радостей и горестей земных:

Сон беспокойный, нечестивый

Да не коснется вежд твоих,

Но божий ангел светозарный

К тебе с небес да низойдет

И гимн молитвы благодарной

К престолу божию наутро отнесет.

Вижу ли ночи светило приветное

Или денницы прекрасной блистание,

В сердце ласкаю мечту безответную,

Грустную думу земного страдания…

Пусть бы сошла к нам уж ночь та угрюмая

Или бы солнце на небе сокрылося,

Ропот сердечный унял бы я, думая:

Так что и счастье мое закатилося…

Так же, как мир ночью мрачной, безмолвною,

Сердце оделося черною тучею,

Но, как назло мне, величия полные,

Шепчутся звезды с волною кипучею…

Невыразимая, невыносимая

Давит тоска мою душу пустынную…

Где же ты, прелесть мечтаний любимая?

Люди сгубили тебя, неповинную.

Завистью черной, насмешкой жестокою

Ожесточили они сердце нежное

И растерзали навек одинокую

Душу страдальца рукою небрежною.

Скажи, певец, когда порою

Стоишь над тихою Невою

Ты ясным вечером, когда

Глядят лучи светила золотые

В последний раз на воды голубые,

Скажи, зачем безмолвствуешь тогда?

Певец! Когда час ночи мирный

Слетает с высоты эфирной

Сменить тяжелый день труда

И блещет небо яркими звездами,

Не вдохновен высокими мечтами

А вот и празднует столица:

Народ по стогнам веселится,

Везде гудят колокола…

А в храмах Бога тихое моленье,

И певчих глас, и ладана куренье…

Не оттого ль, что эти звуки

В тебе пробудят сердца муки,

Как радость в прежние года,

Что, может быть, природы увяданье

Милей, чем блеск, души твоей страданью, —

Не оттого ль безмолвствуешь тогда?

О снега первого нежданное явленье,

Приветствую тебя в моем уединенье!

Уединенье? Да! Среди толпы людей

Я так же одинок, как ландыш, из полей

Родных отторженный суровою рукою;

Среди прекрасных роз поник он головою,

И в рощу мирную из мраморных палат

Его желания свободные летят.

Приветствую тебя! Неведомою силой

Ты в смутной памяти былое оживило,

Мечтанья прошлых дней той юности златой,

Как утро зимнее, прекрасной и живой!

Картин знакомый ряд встает передо мною:

Я вижу небеса, подернутые мглою,

И скатерть снежную на сглаженных полях,

И крыши белые, и иней на дровах;

Вдали чернеет лес. С сиянием Авроры

По окнам разослал мороз свои узоры;

Там, за деревьями, роскошно и светло

Блестит замерзлых вод прозрачное стекло;

Там курится дымок над кровлями овинов…

В соседней комнате я слышу треск каминов,

К ним истопник бредет и шум своих шагов

Разносит за собой с тяжелой ношей дров.

С какою радостью живой, нелицемерной,

Бывало, я встречал тебя, предвестник верный

Зимы… Как я любил и сон ее снегов,

И длинную семью прекрасных вечеров!

Как часто, вкруг стола собравшися семьею,

Мы проводили их в беседах меж собою,

И ласки нежные иль звонкий смех порой

Сменяли чтение обычной чередой.

Я помню длинный зал, вечернею порою

Его перебегал я детскою стопою,

И часто пред окном, как будто бы сквозь сон,

Я становился вдруг, испуган, поражен,

А прелесть дивная морозной, зимней ночи

Манила и звала встревоженные очи…

Светила чудные сияли в вышине

И, улыбаяся, смотрели в душу мне;

Чистейшим серебром поля вдали сияли,

Леса пустынные недвижимо стояли;

Всё спало… Лишь мороз под окнами трещал…

И жутко было мне, и к няне я бежал.

Я помню комнатку… Пред образом горела

Лампада тусклая; старушка там сидела…

И сладок был мне звук ее речей простых,

Любовью дышащих… Увы! не слышу их

Среди надутых фраз да слов бездушных ныне:

Уж третью зиму я встречаю на чужбине,

Далеко от нее, от родины святой,

Не с шумной радостью, но с хладною тоской,

И сердце сжалося… но в холоде страданий

Ты возбудил во мне толпу воспоминаний,

Ты годы юности внезапно оживил,

И я тебя в душе за то благословил…

О, взвейся, легкий снег, над родиною, дальной!

Чтоб поселянин мог, природы сын печальный,

Скорей плоды трудов по зимнему пути

За плату скудную в продажу отвезти!

Зима. Пахнул в лицо мне воздух чистый…

Уж сумерки повисли над землей,

Трещит мороз, и пылью серебристой

Ложится снег на гладкой мостовой.

Порой фонарь огнистой полосою

Мелькнет… Да звон на небе прогудит…

Неугомонною толпою

Народ по улицам спешит.

И грустно мне!

И мысль моя далеко,

И вижу я отчизны край родной:

Угрюмый лес задумался глубоко,

И звезды мирно шепчутся с землей,

Лучи луны на инее трепещут,

И мерзлый пар летает от земли,

А в окнах светятся и блещут

Гостеприимные огни.

В Аравии знойной поныне живет

Усопшего Межде счастливый народ,

И мудры их старцы, и жены прекрасны,

И юношей сонмы гяурам ужасны,

Но как затмеваются звезды луной,

Так всех затмевал их Набек молодой.

Прекрасен он был, и могуч, и богат.

В степях Аравийских верблюдов и стад

Имел он в избытке, отраду Востока,

Но краше всех благ и даров от пророка

Его кобылица гнедая была —

Из пламени ада литая стрела.

Чтоб ей удивляться, из западных стран

К нему притекали толпы мусульман,

Язычник и рыцарь в железе и стали.

Поэты ей сладкие песни слагали,

И славный певец аравийских могил

Набеку такие слова говорил:

«Ты, солнца светлейший, богат не один,

Таких же, как ты, я богатств властелин;

От выси Синая до стен Абушера

Победой прославлено имя Дагера.

И, море святое увидя со скал,

На лиру певца я меч променял.

И вот я узрел кобылицу твою.

Я к ней пристрастился… и, раб твой, молю —

Отдай мне ее и минуты покою,

На что мне богатства? Они пред тобою…

Возьми их себе и владей ими век!»

Молчаньем суровым ответил Набек.

Вот едет Набек по равнинам пустынь

Аравии знойной… И видит – пред ним

Склоняется старец в одежде убогой:

«Аллах тебе в помощь и милость от Бога,

Набек милосердный». – «Ты знаешь меня?»

– «Твоей не узнать кобылицы нельзя».

«Ты беден?» – «Богатство меня не манит,

А голод терзает, и жажда томит

В пустыне бесследной, три дня и три ночи

Не ведали сна утомленные очи,

Из этой пустыни исторгни меня».

И слышит: «Садися ко мне на коня».

«И рад бы, о путник, да сил уже нет, —

Был дряхлого нищего слабый ответ. —

Но ты мне поможешь, во имя пророка!»

Слезает Набек во мгновение ока,

И нищий, поддержан могучей рукой,

Свободен, сидит уж на шее крутой.

И старца внезапно меняется вид,

Он с юной отвагой коня горячит.

И конь, распустивши широкую гриву,

В пустыне понесся, веселый, игривый;

Блеснули на солнце, исчезли в пыли!

Лишь имя Дагера звучало вдали!

Набек, пораженный как громом, стоит,

Не видит, не слышит и, мрачен, молчит,