История вторая

Тени Арденау

– Аферисты обладают пророческим даром? – Проповедник стоял у мачты, сложив руки на груди, наблюдая, как в волнах Арэо, реки, берущей свое начало где-то в низких горах Бьюргона, мерцают солнечные блики.

– Обычно нет, – ответил я, поднимая воротник куртки.

Была середина апреля, но о тепле в Альбаланде можно было только мечтать. Со стороны Северного моря, студеного и неприветливого даже летом, дул холодный, хлесткий, как кнут золянского пастуха, ветер. Его ничто не сдерживало на плоской, ровной как стол равнине, и он играл с многочисленными мельницами, которыми так славилась эта ландра[4], заставляя вращаться их широкие крылья, раскрашенные алым и белым.

– Тогда это насмешка судьбы, и никак иначе. Вальтер со товарищи придумали замечательную аферу в Крусо. Приход ангела и весть об апокалипсисе. Ну, вся та чушь, в которую поверили дураки.

– В том числе и ты. – Я помнил, какое он испытал разочарование от того, что история оказалась сплошным обманом.

– Мог бы и не бередить раны, – проворчал тот, игнорируя усмехнувшееся Пугало, расположившееся на мешках с шерстью. – Я к тому, что эти паскуды, прости меня Господь, ибо все они уже мертвы, сочинили ангельскую весть. И даже не подозревали, насколько правы. Апокалипсис грядет. Юстирский пот вновь пришел с востока и угрожает человечеству.

Его, как и меня, беспокоило рассказанное колдуном, но я все еще лелеял надежду, что тот ошибался.

– До сих пор ни одного подтверждения с юга. Все молчат о заразе, Проповедник. Колдун мог и соврать.

– Мог, – не стал спорить тот. – Но боюсь, новости просто еще не дошли до нас. Путь очень не близкий.

Здесь он прав. Хагжит довольно далеко, море в марте-апреле бурное и штормовое, так что корабли с юго-востока задерживаются.

– Пока не буду думать об этом.

Он нахмурился:

– Негоже прятать голову в песок, Людвиг. И доколе будет он не верить Мне при всех знамениях, которые делал Я среди его?[5]

– Проповедник, у меня куча других занятий. Я ни на что не могу повлиять. Разумеется, я предупрежу Братство, а они отправят этот слух дальше, но в итоге, если эпидемия действительно началась, ничего не изменится. Даже если закроют порты, даже если выставят кордоны, даже если на каждой возвышенности посадят по волшебнику, который будет сжигать всех, кого увидит, – мор все равно найдет брешь. Это не локальный источник, как в Солезино, который вовремя взяли в оцепление.

– Надо топить все корабли, идущие из Хагжита. – Он увидел, как у меня поднялись брови. – Я просто так предложил. Но другие скажут, что южане безбожники, так что греха в их убийстве нет.

– Так и будет. Корабли станут задерживать, заставлять разворачиваться назад или уничтожать. Но ночь темна, а океан велик. Кто-нибудь всегда проскочит. На барке или утлой лодке. Да в конце концов, волны прибьют труп зараженного с потопленного корабля к нашим берегам. Если эпидемия действительно так сильна, как говорил Вальтер, то приход смерти всего лишь вопрос времени.

– Надейтесь на Него во всякое время; изливайте перед Ним сердце ваше: Бог нам прибежище[6]. Только это и остается, Людвиг.

Кормчий переложил руль, и неспешная баржа стала прижиматься к открытому правому берегу, а затем вошла в один из многочисленных узких протоков. Впереди показалась приземистая пристань, ряды домов, чадящие черным трубы жироварен, склады и подводы. На последние с барж сгружали товары.

– Знаешь, что меня больше всего бесит в моей новой жизни? – внезапно спросил Проповедник. – Не отсутствие сна и даже не то, что я не нуждаюсь больше в пище и вине. Меня просто начинает трясти, когда я вспоминаю, что теперь почти не могу ничего трогать.

– Ты о предметах?

– Конечно, я о них! Почему этот гад, – он ткнул пальцем в Пугало, – может, если только захочет, швыряться полными винными бочками, а я, в свой самый лучший день, способен едва приподнять твой кинжал над землей?

– Потому, что ты светлая душа, а он темный одушевленный.

– Меня не устраивает такой ответ. Величайшая несправедливость. Ее что, никак нельзя исправить? Я лишен массы развлечений из-за этого уродства. Было бы весело задирать юбки почтенным матронам. Разве нет способа?

– Способ есть.

– И ты молчал?! – возмутился Проповедник.

– Просто не думаю, что он тебе понравится. Если я кину в тебя развоплощающим знаком, то на несколько мгновений, прежде чем ты исчезнешь, сможешь швыряться хоть коровами. Знак передаст тебе силу, заключенную в нем. Особенность светлых душ.

– М-да. Этот вариант меня не слишком устраивает.

Владелец судна подошел ко мне, степенно, но с уважением поклонился:

– Халсулес, господин страж. Нам надо разгрузить шерсть. Будете ждать или воспользуетесь дилижансом?

– За сколько управитесь?

– Полчаса, думаю. Надо прибыть на Кукушкину пристань до прихода приливной волны.

– Тогда подожду.

Баржа замедлила ход, матросы в шерстяных свитерах и испачканных смолой парусиновых штанах кинули швартовы причальной обслуге.

Тюки с овечьей шерстью, лежавшие на палубе, начали сбрасывать на руки грузчикам. Те относили их на склад.

– Как ты думаешь, Пугало побоится появляться в Арденау? Там много стражей и не все так дружелюбны, как ты.

– Оно? Побоится? – Я рассмеялся. – Ты, должно быть, шутишь. Но я провел с ним беседу и попросил не бузить, пока мы здесь.

Старый пеликан пробурчал нечто нелестное. Со времен Клагенфурта старикан пребывал в мрачной меланхолии.

Когда с разгрузкой было покончено, внезапно он оживился, указывая в сторону прядильного цеха:

– Это, часом, не наш ли старый знакомый?

Я пригляделся, улыбнулся. Человек, шедший к барже, заметил меня, махнул рукой.

– Привет, Людвиг. Проповедник, как здоровье? – Карл был все таким же широкоплечим, сильно оброс бородой и, похоже, не стригся с тех самых пор, как я видел его последний раз в Шоссии.

– Смешно, – буркнул Проповедник. – Здоровье у меня со времен смерти неважное. Чихаю по утрам.

– Настроение, я смотрю, тоже не сахар.

– У него была тяжелая неделя, – ответил я.

– Ха! – произнес Проповедник и, не глядя на нас, отправился к борту.

– Ну а ты как? – спросил я. – Когда я уезжал, ты едва стоял на ногах.

Карл поморщился:

– С тех пор как меня цапнул тот покойник, шрамы болят, стоит выйти на холод. После Лёгстера, считай с осени, я безвылазно торчу в Арденау. Столица Братства, собственная квартира и прочие прелести жизни это, конечно, очень хорошо. Но нормальной работы почти нет. Души стараются обходить город кружным путем.

– Что тебя удерживает от очередного путешествия?

– Мириам. – Карл увидел, мое удивление. – Попросила задержаться до конца апреля. Учу Альберта драться.

В этом вся Мириам. Она умеет использовать людей и их таланты.

– И что мальчишка?

– Возмужал. Руки все еще недостаточно сильны, чтобы долго держать тяжелые клинки, но с дагой уже может постоять за себя. У меня такое впечатление, будто старейшина собирается отправить его в свободное плавание и, кажется, торопит события. Обычно она не настолько импульсивна.

Он выглядел озадаченным, и я догадывался о причинах. Мириам заботилась о своих воспитанниках. На свой странный манер конечно же. А тут она попросту выталкивала Альберта в большой мир. Но я понимал, почему так происходит. Моя учительница спешила, и делала все возможное для того, чтобы подготовить своего последнего подопечного, прежде чем она отправится в могилу.

– Ну а ты здесь какими судьбами?

– Работаю почтальоном. – Он вытащил из кармана конверт. – Мне два дня пришлось здесь проторчать, чтобы вручить это письмо до того, как ты приедешь в Арденау.

– Что-то серьезное?

– Извини, не знаю. Я просто исполнил просьбу Гертруды.

– Дай мне минуту.

Он кивнул и отошел, постаравшись разговорить мрачного. Я вскрыл конверт, развернул бумагу и глазами пробежался по строчкам:

Людвиг, здравствуй.

К сожалению, срочные дела требуют моего присутствия в Риапано. У нас возникли проблемы после того, что устроила Кристина, и мне придется прикрывать Братство перед ди Травинно. Прости, что не смогли встретиться. В совете раскол во мнениях о темном кузнеце. Большинство считает, что это не наше дело и Братству следует и дальше исполнять свою работу, а поиски этого человека оставить Ордену и Церкви. Мы с Мириам оказались в меньшинстве. И еще одно. В совете пронюхали о Пугале. Я не знаю как, но будь готов, если они станут задавать вопросы.

Надеюсь увидеться в самом скором времени. Береги себя.

Люблю.

Гертруда.

Я аккуратно сложил бумагу и убрал ее во внутренний карман куртки. Ничего удивительного. Рано или поздно о Пугале должны были узнать. Вопрос лишь в том, к чему это приведет. Предупреждение Гертруды было нелишним.

А вот то, что они решили закрыть глаза на историю с темным кузнецом, – очень плохо.

Карл, заметив, что я закончил чтение, подошел.

– Все в порядке?

– Да. Но спасибо, что отдал мне его. Я бы еще не скоро зашел в «Фабьен Клеменз и сыновья». Есть какие-нибудь интересные новости из Братства?

– Все как всегда, и, пожалуй, мне это нравится. Тишина и пыльное спокойствие. Кроме школы конечно же. Там вечный гвалт. Наши каждый месяц привозят учеников. Не далее как неделю назад вернулись Ворон с Агнессой. Они нашли девчонку. Совсем еще малышка. Будет у нас еще одна колдунья. Гертруда обещала начать ее обучение со следующего года – она единственная из нас, кто может натаскать новичка волшебству.

– И как можно быстрее выбить для той патент от Церкви, – пробормотал я. – Уверен, Орден будет против. Они терпеть не могут, когда мы обладаем силой, которую они не могут контролировать. Я так понимаю, общий сбор отменен?

– Да. Два дня назад магистры решили, что история темных клинков нас не касается. Просто отправили всем стражам письма, чтобы те не лезли в эти дела, но были осторожны. Возможно, политика поменялась из-за Ирдена. Он умер неделю назад.

Я тихо присвистнул. Ирден был самым старшим в совете, и основная власть над Братством была сосредоточена в его руках. Он при жизни стал легендой, и я помнил еще со школы, как нам рассказывали о его победах над темными душами. Ирден был единственным, кто за годы практики уничтожил больше двадцати окуллов и остался жив.

Его слово имело серьезный вес. Даже Мириам не обладала такой силой и властью, как этот старикан.

Теперь же в зале Душ освободилось одно место, а вопрос с преемником повис в воздухе. Я не был в Арденау довольно давно, информацию о том, что происходит в совете, получал из писем друзей. И если ничего не изменилось, то сейчас из семнадцати магистров трое могли претендовать на освободившееся место – Павел, Мириам и Николет. Они самые сильные в Братстве, самые старшие и самые опытные. И пускай номинально все магистры равны между собой, лидер, формирующий политику Братства, конечно же есть.

Впрочем, мне все равно, кто будет пытаться (именно это слово) дергать остальных магистров за ниточки. Порой у меня возникает мысль, что магистры и рядовые стражи живут в совершенно разных мирах, которые пересекаются в крайне редких случаях…

Я люблю город, в котором родился. Люблю за то, что он мне дал. За мое призвание в жизни, за людей, ставших моими друзьями, за Гертруду, ставшую больше, чем другом. Арденау – сказка из моего детства. Снежная, пахнущая имбирными и апельсиновыми пряниками, хагжитской корицей и песнями той, кого я уже никогда не вспомню.

В этой сказке была и страшная история, но я даже не могу ненавидеть город за то, что он отобрал у меня. Отца, когда тот вместе с армией отправился в Прогансу, и мать, которая не пережила погромов во время стихийно начавшейся и так же быстро закончившейся эпидемии юстирского пота.

Арденау, город тридцати сообщающихся с морем каналов, высоких набережных, ажурных домов, расписных лодок, прекраснейших тюльпановых парков, янтарных летних дворцов, невероятных фонтанов, знаменитых королевских верфей, оружейных цехов, ветряных мельниц, дамб и… конечно, Братства.

Столицу Альбаланда основали по приказу императора Адриана. Алые легионы воинов маршировали через весь континент, по дремучим лесам и труднопроходимым горам, насаждая среди диких варваров то, что сейчас принято называть цивилизацией.

По приказу одного из легатов воины построили укрепление на берегу моря. Его каждую весну затапливало располневшим Арэо, а осенью – свинцовыми волнами, которые, точно стадо испуганных овец, срывал с места волк-ветер.

Но завоеватели прошлого оказались упорными. Их не пугала вода и внезапные вылазки светловолосых гигантов с топорами. Они восстанавливали залитое, насыпали холмы, создавали дамбы, меняли русла рек. Им чертовски важно было остаться здесь, укрепиться для того, чтобы двигаться дальше на север и в итоге захватить гигантский остров, который мы сейчас называем Ньюгортом. После каждого наводнения они отстраивали крепость, укрепляли и расширяли ее. Затем у стен возникла деревня, за ней другая, и так до тех пор, пока не вырос город. Постепенно он стал отползать от холодного моря, выставил ряды ярких домов вдоль каналов, которые когда-то были неуправляемой рекой, перекинул через них мосты. Поднял дамбы и набережные, закутался в шубы дубовых парков и подбросил в небо множество шпилей кирх[7].

Многие годы центральной частью Арденау считалась крепость Свешрикинг, которую отстроили на месте укреплений воинов императора Адриана. Но с тех пор, как город начал стремительно разрастаться, она осталась на «окраине», в Старых районах, справа от Селедочного порта. Раньше через укрепления протекал один из двух притоков Арэо, но теперь инженеры спрятали его под землю.

Три кольца крепостных стен, восемнадцать башен, четыре парка и до черта зданий, расположенных на огромной территории, – вот чем сейчас была Свешрикинг.

Почти три сотни лет она служила резиденцией для королей Альбаланда, пока один из династии Роэльз не решил построить себе новый дворец. Подальше от холодных ветров студеного моря, осенней сырости и зимних наростов льда на стенах мрачной твердыни.

Как раз к этому времени Братство выгнали из Прогансу, и уцелевшие магистры искали для стражей новую родину. Дитрих Шестой пригласил нас в Альбаланд, отдав Свешрикинг в вечное пользование. Так у Братства появилась своя школа и новый дом.

Я увидел крепость с площади Нового Дня, когда поднялся с баржи на набережную. Величественные серо-белые стены отражали солнце, возвышаясь над крышами домов с узкими расписными фасадами и высокими окнами.

Карл распрощался со мной, у него еще были в городе дела, а я пошел вдоль канала Господ, миновал мост и шумными проулками вышел к каналу Цветов. Здесь, на причаленных баржах располагался большой цветочный рынок, пользовавшийся популярностью не только среди жителей города, но и у торговцев соседних княжеств. Спрос на тюльпаны и луковицы других экзотических цветов не исчезал, несмотря на то, что прошло сто пятьдесят лет, с тех пор, как альбаландцы выкрали редкие растения у хагжитов.

Внимание Проповедника привлекла румяная блондинка в белом переднике, стоявшая возле прилавка с ящиками, в которых росли ярко-желтые нарциссы. Она улыбнулась ему, и он, на секунду опешив, улыбнулся ей.

– Эм… Я задержусь ненадолго? Хочу пошататься по цветочному рынку и поискать диковинки, привезенные из далеких стран.

– Позже увидимся.

– Пугалу ни слова.

– Оно исчезло с концами.

Страшила, в кои то веки стал осторожен и не спешил показываться на глаза окружающим. Уверен, он появится к вечеру. Вылезет из шкафа, как ни в чем не бывало, покажет мне свой очередной нелепый и бесполезный «трофей», добытый во время скитаний, и деловито займет комнату.

Я часто думал о нем в последнее время. Проповедник считал, что в Пугале поселилась темная душа человека, убитого кем-то из Ордена. Пришлось его разочаровать. Мертвые люди не вселяются в предметы. У них нет такой способности. И когда старый пеликан попытался выведать у меня, что же такое одушевленный, я лишь развел руками.

– Ты не знаешь? – удивился тот.

– Не только я. Никто не знает. В предмете просто появляется сущность, превращая его из вещи в… – я помешкал. – Назовем это живым существом. Почему это происходит – до сих пор неизвестно. Одушевленные очень редки для того, чтобы подтвердить или опровергнуть ту или иную теорию.

– Но среди этих редких – темных больше чем светлых.

– Верно.

– Почему так?

– Предметы, которыми убивают других людей, имеют больше шансов стать одушевленными. Например, меч наемника или плаха палача – великолепные вместилища. Но почему одушевленным становится, к примеру, снеговик или огородное пугало – мне неизвестно.

Проповедник хмуро глянул в поле, где в то время прогуливался наш общий друг.

– Если ты так уверен, что в нем нет темной души убитого Орденом Праведности, тогда мне непонятна его ненависть к законникам.

– Ну, после истории на озере Эйсвассер, когда нас обложил Орден Праведности, я могу ответить на этот вопрос. Потому что они представляют для Пугала серьезную опасность.

– Хо-хо! А ты, значит, здесь просто так, погулять вышел. Ты страж.

– Когда мы встретились, я был уверен в своих силах. Но после того как он перенес встречу с Мириам, сомневаюсь, что легко с ним справлюсь.

Теперь Проповедник выглядел немного встревоженным:

– А кинжал?

– Кинжал… – Я развел руками. – Конечно, стражи для него это угроза, но законники… ты просто вспомни, как Эрик уничтожил тех снеговиков, когда мы с Гертрудой едва не потерпели поражение. А Ханна? Ей потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с одушевленными велефа. Орден Праведности опасен для Пугала куда больше, чем Братство.

– Ты думаешь, этот молчальник боится смерти? – от него так и веяло скепсисом.

– Если не смерти то того, что им смогут управлять, как теми снеговиками. Потерять контроль над собой, подчиниться чужой воле… Думаешь, ему это по душе?

– Если только законники, действительно, на такое способны – управлять одушевленными.

– Еще несколько месяцев назад я бы сказал, что «Лезвие дождя» это ерунда, а Орден только и способен, что вставлять нам палки в колеса, но реальность оказалась куда занимательнее. Они умеют гораздо больше, чем мы полагали.

– То есть у Пугала нет ничего личного к законникам? – Проповедник счел себя разочарованным. – Он просто потрошит некоторых из них лишь потому, что боится за свою свободу? Ха! Дырка в твоей теории, Людвиг! Отчего же Франческа тогда не приструнила его?

Я пожал плечами:

– Сперва растерялась и испугалась. А затем… они не так уж и плохо ладили.

Старый пеликан скептически хмыкнул, но сказал совсем не то, чего я от него ожидал:

– Буду приглядывать за нашим общим другом повнимательнее. Быть может, он проявит свою настоящую сущность. – Последние слова он произнес неожиданно низким, замогильным голосом и тут же хихикнул.

Он действительно начал чаще ходить за Пугалом, пока тому не надоело навязчивое внимание и оно попросту не стало исчезать в ближайших шкафах, оставляя Проповедника с носом.

Думая об этом, я проехал через мост Поваров, славный тем, что когда-то отсюда за то, что испортили праздничную сельдь для королевской гвардии, этих самых поваров скинули в канал. Недалеко находился Новый рынок, так что улица была забита народом и телегами. Продвигался я медленно, слушая, как со всех сторон раздается альбаландская речь. Я поймал себя на мысли, что немного отвык от родного языка, слишком долго проговорив на всеобщем.

Свешрикинг давно уже не была крепостью в классическом понимании этого слова. Рвы, а точнее каналы, что ее окружали, заключили в трубы и спрятали под землю, а дома подошли к внешней стене вплотную. Некоторые – образовав с ней единое целое.

Я выбрался на улицу Стражей, которая состояла сплошь из постоялых дворов. Я знал каждое из этих заведений. Где варят лучшее пиво, где подают вкуснейшую копченую сельдь, лучшее вино с пряностями и стейки из телятины, которую выращивали на лугах Бойгелдамма. Пока мы учились, то частенько кутили здесь с утра до ночи и с ночи до утра.

Ворота в Свешрикинге отсутствовали. Король приказал их снять, когда отдавал цитадель стражам. Кроме того, убрали все запорные решетки и цепи с подъемных мостов, вывезли оборонительные и осадные орудия, переместили арсенал. Его величество Дитрих Шестой слыл осторожным правителем, и, если дружбы с Братством не выйдет, не собирался штурмовать собственную крепость, теряя людей.

С тех пор прошло много лет. Арденау уже не мыслит себя без стражей и, конечно же, давно не боится их. Но ворота нам так и не поставили. Ограничились лишь стражниками возле несуществующих створок, чтобы по территории не шатались чужаки.

Караул несли солдаты королевской гвардии в алых мундирах, белых панталонах и блестящих касках, ремешки которых врезались в подбородок. Кроме гвардейцев также присутствовала стража, нанимаемая Братством, – рыжеволосые бородачи в серых куртках, черных штанах и малиновых беретах с соколиными перьями. Северные ньюгортцы с удовольствием нанимались к нам на службу.

Они увидели мой кинжал, и сержанты поклонились в традиционном приветствии. Один из них ударил в колокол, извещая, что прибыл страж.

За воротами я свернул в Журчащий парк, миновал обсерваторию, библиотеку, нырнул в калитку в стене внутреннего периметра, на ходу кивнув солдатам.

Я прошел мимо веселой стайки девушек, отвечая на их улыбки. Четыре светлые души помахали мне и поспешили в сторону школы. Я знал девчонок с одиннадцати лет, когда они только пришли к нам в класс, чтобы помочь ученикам испытывать на них самые простые фигуры.

– Быстро ты обернулся. – Проповедник, ожидавший меня под деревьями, прокомментировал: – Аппетитные милашки. Жаль, что знают лишь альбаландский. Не поняли ни одного моего слова, лишь смеялись. Какие у тебя планы?

– Зайти домой, бросить вещи. Поговорить с Мириам. Узнать обстановку. Я здесь ради Гертруды, а ее нет. Так что поеду в Нарару.

Тот посмотрел на меня странно:

– На кой черт, прости Господи? Ты ведь только что оттуда.

– В Барисете сяду на корабль до Дискульте. У меня дела в Билеско. Туда проще добраться через Золотое море, чем через перевалы Кантонских земель, а затем еще и гор юга Литавии. Штормы как раз прекратятся, когда я окажусь на побережье.