Недавно закончился Великий пост. Столичные социологи из Левада-центра уверяли, что в этом году 79 % россиян не собирались поститься. Двое «крутых» запустили на крестный ход фейерверки. Их тут же зашикали. Не забуду стыдливый взгляд пацанов, они хотели как лучше. Церковь теперь постоянно разъясняет: главное в пост – покаяние и молитва. Слово «покаяние» родилось как толкование греческого термина «metanoia», что означает перемену сознания, или даже выход за рамки разума, ума. То есть имеется в виду особая духовная операция, переводящая сознание верующего с одного бытийного плана на другой. Но вот вычитал в «Старгородском глашатае»: «Покаяние – отличительная черта нашего национального характера». Читать дальше расхотелось. Подумал, и вспомнил такую историю.
      В конце 80-х мне случилось подрабатывать в бригаде реставраторов в Покровском соборе у староверов в Рогожском конце Старгорода. Им запрещали строить церкви, похожие на православные храмы. С улицы знаменитое строение архитектора Казакова – большая коробка, увенчанная куполами. Внутри – не отличимое, скажем, от Новгородской Софии. Улетающие вверх стены. Грозные иконы древнего письма. Монументальная живопись им под стать. Полумрак, восковые свечи в массивных серебряных подсвечниках. Запах ладана мешается с непривычно восточным, древним распевом. Музыка, странная для уха, воспитанного на барочном многоголосии. Старуха за входной дверью ревниво оберегала этот мир от чужаков.
      Каждое утро мы поднимались на леса, мыли стены специальным раствором-«мыловаром», и все три недели привратница Мария Лукинична смотрела на нас с нескрываемым отвращением. Курить в ограде собора запрещалось. Мы относили ведра с «мыловаром» в хозяйственную пристройку, ставили их на газ и уходили в сквер. Покурив, шли назад. Почти всегда газ под ведрами оказывался выключенным. Старуха приходила кипятить свой чайник, и пакостила нам сознательно – свободных конфорок было хоть отбавляй. Пойманная за руку, в переговоры не вступала. Рот вытягивался в презрительную ниточку, глаза утыкались в пол. Лукинична держала бойкот, как будто дала обет. Сверху, с лесов, мы видели: все свободное время она чистила храмовое серебро, терла доски пола или молилась, отбивая несчетные поклоны. Однажды мы засекли, как старая гневно отчитывала пьяницу-чтеца: «Что ж все жрешь и жрешь, заглотит тебя Зеленый змий!» Мужичок, понурившись, только успевал вставлять: «Каюсь, матушка». «Каюсь, батюшка», – в унисон гремела Лукинична и тут же начинала опять, с самой свирепой ноты.
      Тут случился большой праздник. Приехал сам митрополит из Москвы. Перед этим, понятно, бабки дня два драили храм так, что не снилось и генералам, готовящим плац и казармы к маршальской инспекции. Действо затянулось – скоро молиться старообрядцы не умеют. Часть ребят осталась на лесах, мы с приятелем, выработав дневную норму, спустились с небес на землю, на цыпочках обошли молящихся и вышли на воздух. Неподалеку оказалась шашлычная, где мы съели люля-кебаб с жареной картошкой, запив его портвейном «777», подававшимся в «бомбах» по 0,8. Выпили, добавили, взяли еще с собой, и зачем-то решили вернуться. Забрались под купол, где, поскользнувшись на мокрой доске, я задел ведро с грязной водой. Как оно летело, помню до сих пор. Ударилось донцем и взорвалось, обдав собравшихся. Но не дрогнули митрополит и священство, только утерлись рукавами риз. Ни один из стоящих на службе не прервал действо, словно и не было взрыва вовсе. Потом мы поспали немного на лесах и ретировались домой.
      Утром следующего дня я шел на работу, мне было стыдно и страшно. Я молил, чтобы старуха-привратница заболела, исчезла. Не тут-то было! Два огненных глаза впились в меня, живые и страшные, как глаза пророка с иконы. Ноги подогнулись сами собой, я бухнулся на колени и громко сказал: «Лукинична, прости урода, напился вчера. Это я ведро уронил».
      Не раздумывая, она рухнула на пол – так падает на чурку колун – с размаху впечаталась лбом в пол. Эхо разлетелось по собору. Не в силах остановиться, она била и била лбом в отмытые доски пола и, рыдая, выговаривала: «Прости меня, родной, я ведь тебя за изверга почитала, прости!» Я дрожал, встать с колен не было сил. Она меня подняла, усадила на стул. Оценила мое состояние, посоветовала: «Иди домой, выпей сто грамм, заспи». Я помотал головой и полез на леса.
      Газ под «мыловаром» больше никогда не выключался. Лукинична теперь поила нас на кухне чаем, мягко журила за никонианство. С тех пор я не пью портвейн, даже самый дорогой, коллекционный.

      Недавно мы со Степой Морозовым, директором леспромхоза-2, были вызваны на чай к отставному вице-мэру нашего Старгорода Сергею Павловичу Мелкому. Маленького роста, с пристальным и вечно голодным, как у птицы, взглядом, он был гроза города в период становления демократии. Про него шептались, что он чуть ли не колдун. Пересидев двух губернаторов и трех мэров, этот 65-летний мужчина обрел, наконец, счастье: вышел на пенсию, готовит к выставке курцхаара Риду, активно участвует в общественной жизни города. Мелкой страстный фотограф, его фотоальбом «Дикие цветы средней полосы» напечатан в столице. Сейчас, с приходом весны, он ждет первоцветов. «Снятся, – говорит, – мне цветы на снегу». Мы познакомились три года назад из-за старого английского ружья. Я тогда определил: раритет, дореволюционный Вильям Гринер, слон на эмблеме, кнопка предохранителя на левой стороне ложи.
      Пока пили чай, по телевизору показали арест бывшего мэра Владивостока. Мелкой сюжет прокомментировал, достал из шкафа том, зачитал нам указ Петра Великого. В 1719 году, марта 24 дня выдано было: «Смоленскому вице-губернатору с товарищи прислать надлежащие ведомости о приходех и расходех. А если в мае месяце сего не исполните, то всех вас, как вице-губернатора и протчих подчиненных, сковать за ноги, и на шею положить чепь, и держать в Приказе, покуда вышеописанного не исполните».
      – Вот как раньше вертикаль укрепляли, а тут на самолете доставили, не на цепи же, как медведя – прогресс налицо! – Мелкой улыбнулся. – Миллион рублей владивостокскому предъявили, разве это деньги? И еще намотают, потому как главное, конечно, о вертикали помнить, а горизонталь держать, мы это еще в девяностых поняли.
      Тут Степа и спросил, чем же одна от другой отличается. Мелкой кинул глаз на Степу, оценил его кольцо с камнем, как сфотографировал, и начал:
      – Все просто. Был у меня в подчинении парень, из бывших военных. Приезжаю раз на работу, смотрю, стоит у мэрии малиновый «Хаммер», первой еще модели. У нас, таких отродясь не бывало. Только до кабинета дошел, уже мэр – Весло Василь Петрович звонит: «Чей это красивый?» – «Уже, – говорю, – бегу быстрее ветра!» Выяснил – моего же зама. Вызвал: «Как так?» – «Сергей Павлович, не устоял, люди одарили». – «Смотри, – говорю, – у Василь Петровича такого нет». Стал мэр на малиновом «Хаммере» рассекать, но не помогло, живет теперь в Аргентине. Парнишка мой давно вознесся в столице, коньяк шлет в благодарность, что жизни учил. Другой зам, Хохлов, зазнался – теперь колхозом руководит и пьет самогон. Горизонталь, значит, мы выправили, а, что Весло вертикаль не отстроил – не я ему судья.
      Мы какое-то время посидели еще, попили чай с вареньем. Степа, я заметил, сильно нервничал. Наконец откланялись.
      За воротами Степа выдохнул:
      – Пронесло, кажись, ружье английское, что ты ему определял, ведь он у меня забрал.
      – Не жалеешь?
      – Чего жалеть, он тогда делянок выписал – мы год пилили.
      Степа уехал на видавшем виды джипе с вездеходными колесами, ему такой по лесам мотаться просто необходим. Я стоял около ограды, смотрел на усадьбу Мелкого, одну из первых в поселке на озере, что в народе зовется «Графские развалины». Длинный дом в тени тополей, с неприметным вторым этажом, с большим подвалом: баня, гараж, кладовая, он разительно отличается от теперешних замков с башнями. Скромно растянутый по горизонтали, внутри он просторный и удобный. Высокая штанга антенны с громоотводом рвется в небо, на ней развивается триколор.
      И тут из раскрытой форточки на втором этаже вылетела сорока – раз, и скрылась в перелеске. Вскоре птица вернулась, приземлилась на форточку, в лапке она держала блестящий предмет. Я узнал Степино кольцо с бриллиантом. Птица как будто любовалась добычей, затем медленно повернула в мою сторону этакое сморщенное подобье лица: на меня глядел сам Сергей Павлович. Разум мой помутился, а когда я очнулся, сорока уже влетела в комнату.
      Чудеса в Старгороде случаются. Актриса Катя Холодцова, например, от неразделенной любви утопилась в канале и превратилась в русалку – после многие видели ее купающуюся при лунном свете, и я склонен людям верить. Теперь мне стали понятны страхи бизнесменов, связанные с Мелким. Явился он неизвестно откуда, и за год подмял под себя весь город.
      Я вздохнул, перекрестился, и пошел к себе в краеведческий музей, готовить выставку «Ё-моё» по случаю «Года русского языка». Из-за нее и вызывал нас Мелкой – решил выставить на ней фотосессию: «Грозы родного края». Мне он поручил каталог и развеску, Степа отвечал за багет.

      Недавно мне попалось в Интернете сенсационное сообщение: в Корее вывели карпов с человеческим лицом. На картинке сфотографированы две рыбины с вытянутыми мордами, отдаленно напоминающими человеческую физиономию. Обычный гибрид, ничего особенного. Приехал бы кто к нам в Старгород, попробовал бы изловить человека-сома, но не едут, мелковаты наши новости для мировой паутины.
      Родному телевидению до настоящих чудес дела нет, эфир полон страшилок про воров и милиционеров. В Ставропольском крае капитан расстрелял невинную семью, жена теперь катается в кресле на колесиках, а мужа осудили на три года за «нападение на представителя органов», но прямо из зала суда освободили по амнистии. Милиционер теперь подполковник. Помощи простым людям ждать неоткуда. В Старгороде любой пацан это знает, а потому восхищаются нашим Сашкой Пугачевым – народным мстителем. Постоянно пишут на стене РОВД краской из баллончика: «Привет от Пугача! 53:76». Рядовые поутру забелят, но надпись словно проступает из стены, как от воздействия новомодного коллагена, что, согласно рекламе, «выталкивает морщины изнутри». Про Сашку сперва тоже много трубили в газетах, только всю правду рассказать побоялись. А было так.
      Сашка, коренной старгородец, после Афгана потерявший страх, но не совесть, хорошо поднялся: две лесопилки, восемь магазинчиков по городу, рынок стройматериалов и трактир «Любава» на трассе за выездом, с пожарскими котлетами, заливной рыбой из нашей реки и девчонками в номерах. А еще – бесплатный спортзал, компьютеры в двух школах и городская футбольная команда на полном его содержании. Частым гостем у Сашки в «Любаве» бывал начальник милиции города полковник Эрих Романович Муштабель. Он его и крышевал, и, войдя во вкус, все увеличивал долю. Жили они мирно, но сгубила Сашку любовь к рыбной ловле. Муштабель тоже был рыбак записной. Заспорили однажды, кто больше сома поймает. Разъехались по реке – один вверх к Пимшиной яме, другой вниз – к Паромной. Эрих зацепил сома на 53 килограмма, а Сашка выволок аж на 76. Муштабель обиделся и объявил Пугачеву войну. Придрался и закрыл Сашкины магазины, отобрал лесопилки, приехал с проверкой в «Любаву» и прилюдно грозился этот вертеп спалить. Ну, Пугач и решился, назначил Муштабелю ночную стрелку прямо в отделении, пришел туда один с двумя АКМами, и от входа начал поливать с бедра. Положил троих безвинных, четверых ранил, но в кабинете начальника не нашел, тот сторожил его в засаде на улице. Началась погоня.
      Подлетели к реке. Пугач успел крикнуть: «К воде не подходи, сомом к тебе вернусь», нырнул с кочки в стремнину. Милиция воду осветила, по новоявленному Чапаю открыли шквальный огонь. Тот плыл, потом нырнул. Больше его не видели. Тела не нашли, хотя сильно искали.
      Муштабель заклятью значения не придал. Расхлебал ЧП, подмял под себя «Любаву», но она скоро сгорела, причем ни одна девчонка не пострадала, как будто их предупредили. Молва про заветные пугачевские слова поползла по городу. Муштабелю написали на джипе «53:76, знай наших!», и переклинило мужика. Да еще рыбаки рассказали, что в реке появился сом, килограммов под двести, рвет сети, лишает улова, и взять его никак нельзя. Рыбаки эти тоже Муштабелю платили. Заболел полковник идеей того сома изловить, авторитет-то его в городе стремительно приближался к нулю. Что у него ночью на реке произошло, неизвестно, только говорят, прибежал Эрих Романович домой весь в сомовьей слизи, два пальца на правой руке откушены под корень, в глазах полощется безумие. Речь утратил, только мыком изъясняется – тычет рукой в сторону реки и тянет протяжно, что перепуганный бычок: «У-ууу-угууу!». В больнице определили инсульт, подлатали бойца, но службе, понятно, настал конец. У полковника приключилась водобоязнь: только завидит реку – истерика, как у маленького. Сняв форму, превратился он в старого и больного пенса, добрые люди на улице в глаза стыдят, поминают Пугачева. Жена недолго терпела, собрала манатки, и укатили они в ее родную Калмыкию, там с водой туго. Рыбаки заказали крестный ход, отмолили у чудо-рыбы исконное право на ловлю. Один старик им еще посоветовал: как поймают сома или соменка, обязательно отпускать, так что теперь котлет из сома вы в Старгороде не отведаете, зато щучьих или судачьих хоть отбавляй.
      Десять лет прошло, а пацаны на дискотеке все кричат: «Пятьдесят три!» Им бойко отвечают: «Семьдесят шесть!»
      Какая тут Корея и карпы с человеческим лицом, а ведь если подумать, то господи, боже ж ты мой.

      На старгородчине в незапамятные времена жил народ комси. Работали они вполсилы, упивались брагой, а после неделями отмокали в банях, называя их на свой лад «саунами». Пришедшие в эти края трудолюбивые славяне легко подмяли их под себя. Комси не сопротивлялись и, по преданию, незаметно ушли под землю.
      Старгородцы, живущие теперь в области, исконные русаки и в баню ходят только по субботам. Потеряв с развалом колхозов работу, они пьют дешевый «левак» и клянутся, что если б спирт превратился в камень, они грызли б его, иного лекарства от скуки тут не придумали. От «левого» спирта в стране ежегодно умирает сорок тысяч человек. Страшную цифру озвучил как-то сам ВВП, предложив государству взять в свои руки выпуск качественного алкоголя, но включились думские тормоза, и проект, слава богу, замотали. Водку по 2-87 помним и назад не хотим!
      Прикончив весь иноземный спирт «Рояль», в деревнях перешли на отечественную «змейку» – напиток, отсвечивающий жирной зеленью. Меня уверяли: если долго глядеть в стакан, увидишь, как там нарождается злющая желтопуза и крутит по поверхности, подобно сосновой щепке со смолой, которую дети запускают весной в лужи. «Змейку» пили не вглядываясь – кому отшибало мозги, кого сразу везли на погост. Но движитель истории – случай. Потреблять эту заразу перестали благодаря чудесному стечению обстоятельств.
      Коля Огурцов по кличке Огурец утром выпил стакан и два добавил в обед, прямо в поле. Пахать расхотелось, в доме осталась трехлитровая банка со «змейкой». Огурец рванул руль «Беларуси» и выкатил на шоссе. Тут в него и впечаталась новенькая «Ауди А8», что гнали три братана своему командиру Антону Бесу – главному бутлегеру края. Бросив трактор, Огурец бежал куда ноги несли. Принесли они его на Лысую гору в десяти километрах от села. Сел он на пенек и задумался. За дорогую иномарку старгородская братва обязательно посадит его на цепь, как барбоса. Огурец испугался и горько заплакал. Тут явилась ему сопливая старуха в лаптях и попросила: «Поцелуй меня». Огурец еще в детях слышал про колдунью-комси, что, встретив путника, испрашивает поцелуй. Кто не отваживался – пропадали. Не думая, он чмокнул ее в щеку. «Ты же, Огурец, настоящий комси, чего испугался?» – рассмеялась карга. Он и рассказал ей о своем горе. Колдунья дала ему склянку с зельем, наказала дома выпить и ложиться спокойно. Огурец поблагодарил, побежал к себе. Бандиты тем временем отогнали «Ауди» в ремонт и рванули назад – тянуть из тракториста жилы.
      Дома Огурец прямо в банке смешал содержимое склянки со «змейкой». Отпил глоток. Тело вдруг стало круглиться и покрылось пупырышками. Плохо соображая, он вышел в сени и свалился на дно кадушки с рассолом, превратившись в семенной огурец.
      Подоспела братва. Расположились за столом. Час сидят, два, не идет хозяин. Захотелось им вина. Нашли огурцову банку. Один сбегал в сени, принес ковшик рассола и большой огурец. Разлили, выпили, тот, кто бегал, огурец надкусил. Зелье сработало мгновенно, двое сыграли в ящик, третий превратился в обезьяну-шимпанзе. Рассол ли яд вытянул, или действие напитка кончилось, проснулся Огурец на столе: ухо наполовину откушено, но живой. Рядом скулит обезьяна-шимпанзе и лежат два жмура.
      Приехала милиция. Провели экспертизу, в «змейке» обнаружили цианиды. Дело запахло тюрьмой, все знали, что напиток поставляет Бес. Начальник милиции Болт Иван Панкратович, что этот бизнес крышевал, решил так: взял себе «Ауди», а Бесу запретил торговать «змейкой». Тот перешел на «Монолит», «Мозаику» и «Максимку» – «прозрачные бесцветные жидкости-стеклоочистители на основе этилового спирта без механических примесей». Заказать их легко – наберите в Интернете «Спирт – оптом», вам хоть домой привезут.
      Колдунья с той поры никому не являлась. Огурец ставит брагу и пьет только ее, работу забросил. Проповедует на селе, что скоро в каждом проснется комси, ибо пришла пора их аурам освободиться от подземного заточения. Над ним смеются. Тогда Огурец идет домой, ложится в кадушку и мокнет там неделями, активизирует чакры. Мужики теперь потребляют «Максимку», от нее на два дня отнимается язык, но о чем говорить, если все и так понятно? Шимпанзе живет у Беса в гараже, воет ночами на луну. У начальника милиции новая головная боль – Дума повышает вдвое штрафы на дорогах. А что хорошо москвичу, старгородцу – беда. Один экипаж гаишников за день привозит наверх сто долларов, теперь должен будет везти двести. Вопрос: станут ли давать, и не вызовет ли это в народе волнений?

      Настоящему чуду требуется, конечно, время, чтобы его признали. Бандит Фома, что заклятием колдуньи-комси превратился в обезьяну-шимпанзе, жил в гараже своего бывшего командира Антона Беса. Тот нарядил шимпанзе в сапоги, штаны, ватник, ушанку и черные очки в белой оправе, Фомка стал выглядеть, как свихнувшийся клоун. Бес посмеялся над несчастной тварью и скоро о ней забыл. Фомка удрал в город, прибился к кладбищенской церкви святого Христофора. Просил подаяние при дверях, понемногу стал заходить внутрь. Староста донесла настоятелю отцу Артемону, что Фомка, кажется, обезьян. Тот попытался раз с ним заговорить. Фомка бухнулся на колени, лапами обхватил голову и замер в покаянной позе. Подслеповатый отец Артемон такое рвение оценил: «Немтырь, дурак, но не без Христа в душе, отстаньте от него. Святой Христофор тоже лицом был зверообразен, недаром его изображают с песьей головой». Слово батюшки – закон, Фомка стал мести церковный двор, ему даже выделили место в теплой подсобке, где он спал не раздеваясь, как настоящий юродивый. Бабки стали поговаривать, что Фомка – немой индус, а скрючило его от заморской болезни.
      Храмовой иконой в церкви был, понятно, образ святого Христофора старинного письма, – в те времена воина изображали с песьей головой и большим мечом. Таких образов на Руси сохранились считанные единицы, позднее вышел указ переписать песьи головы на человечьи. Отец Артемон иконой дорожил и пятьдесят семь лет своего служения смиренно ждал от нее чудес.
      Кладбищенская церковь – место доходное, настоятелю прислали на подмогу второго священника – отца Павлина Придворова. Начитавшись базарных книг, он горел идеей канонизировать царя Ивана Грозного и проповедовал, что Русь святая возродится только под крепкой рукой, о чем имел смелость писать митрополиту. В ответ получил совет не умничать шибко. Отец Павлин жаждал дела. Кто-то рассказал ему местное придание: Грозный угостил в кладбищенской церкви сироту Ивашку яблочком. Мальчишка яблочко съел, засветился весь, аки ангел, и преставился. Иметь в церкви местночтимого святого казалось отцу Павлину полезным. Он бросил клич, активисты из «Молодой гвардии» перекопали холм вокруг церкви, но мощей не обрели. В результате пришлось платить штраф в комитет по охране культуры за самовольные раскопки. Отец Артемон штраф заплатил и настрого запретил Придворову смущать прихожан историями про лжечудеса. Отец Павлин затаил злобу на настоятеля.
      Меж тем Фомка как-то забрел к бывшему шефу, и подслушал разговор: из Питера поступил заказ на икону святого Христофора. Пацанов лезть в церковь ломало, тогда Бес из бахвальства заявил, что сегодня же обделает все сам. Ночью он залез в храм. Только вырвал икону из иконостаса, как Фомка на колокольне ударил в набат. Вор – на улицу. Фомка слетел с колокольни стрелой, догнал, вырвал икону. Бес ударил его ножом в грудь. Набежали люди и грабителя скрутили. Подоспел и настоятель. Фомка, не сводя глаз с иконы, умер у него на руках. Тут только разглядел отец Артемон, что спаситель сокровища – шимпанзе.
      Бес так надоел нашей милиции, что ему дали по максимуму: двенадцать лет строгого режима. Отец Артемон долго молился, а после отписал наверх про святого обезьяна. Вдогон полетел донос отца Павлина Придворова, где сообщалось, что шимпанзе стоял литургию, тогда как известно: в храм из зверей допускаются только кошки, ибо одни своего кала не поедают.
      Как рассказал звонарь епископа, днем ранее верующие в старгородском соборе, которым не хватило места на чине елеосвящения, до крови покусали охрану владыки. Сочтя письмо о чудесах чуть ли не ересью и устав от народных волнений, епископ тихо отправил отца Артемона на пенсию, отца Павлина перевел в Мокрую Тундру, просвещать язычников. Весть о чуде облетела город, шептались, что Фомка перед смертью принял человеческий образ. В церкви прибавилось верующих. Обезьяну-героя схоронили за кладбищенской оградой, но паломники протоптали к могилке тропу. Доходную церковь отдали монахам Борисоглебского монастыря. Их игумену старгородские бандиты подарили новый «Ягуар», чтоб за них молился. Народ немедленно перекрестил его в Ягуария. Многие принимают имя за чистую монету, а что – звучное имя, ему подходит.

      Роза Мусаевна Бахтиярова после сталинских лагерей не вернулась в столицу. Экс-балерина осела у дальней родственницы в татарской слободе и создала танцевальную школу при заводе «Подшипник». В 1995-м она тихо скончалась и была похоронена на Христофоровском кладбище. Труппа со смертью Розы Мусаевны захирела и развалилась – все там дышало ее гением. Старгород стал ее судьбой, школа – делом, как казалось поначалу, порушенной жизни. Следователь на допросе сломал у нее на глазах крылья для тренировки, переданные ей английским дипломатом от полусумасшедшего Нижинского. Она была строга, мечту пестуемых ею девочек о большой сцене пресекала жестко: «Здесь родились, здесь и пригодились».
      Айгуль Сараева, наше национальное достояние, великая летающая балерина – ее воспитанница. Рифат Сараев хотел сделать из дочери златошвею, какой была его рано скончавшаяся жена. Танцовщица, говорил он, не профессия, а сплошное несчастье. Девочка отца боготворила, плакала, но отказаться от танцев не могла. Когда же в последнем классе школы она влюбилась в Васю Перышкина, отец, мечтавший о муже-татарине, и вовсе перестал с ней разговаривать. Васю забрали в армию. В первую чеченскую компанию он погиб в Грозном.
      Стояла весна, птицы распевали брачные песни. Айгуль сбежала с поминок и случайно набрела на лавочку старого Камбиза, что с незапамятных времен торговал у проездной башни кремля всякой рухлядью. Перс и сам походил на башню: грузный и нечесаный, он восседал на массивном табурете: ноги – воротные столбы, бешено блестящие глаза – два фонаря над ними. Девушка зашла внутрь, Камбиз моргнув глазом, поприветствовал ее. Среди пионерских горнов и резных прялок Айгуль углядела маленькие крылышки в осьмушку на кожаных застежках. Стесняясь старого перса, она примерила их перед зеркалом. Крылья пришлись в самый раз: не стесняли движение и не терлись о лопатки.
      – Не боишься? – спросил старьевщик.
      – Чего уж теперь, – ответила Айгуль.
      Владелец лавки принял ее мелкую купюру, провел банкнотой по полкам с товаром, как бы скрепляя договор с судьбой.
      С крыльев в осьмушку, слепленных неизвестно кем и где, началась новая Айгуль Сараева. Она поставила балет «Эвридика». Обнаженная и дико сексуальная, гибкая, как плеть, она взрывала трагический воздух, пролетая над сценой – вся живое чувство, а приземлялась уже печальной, отрешенной тенью из царства мертвых. Айгуль подчеркнула гримом свои раскосые глаза, отчего в лице проявилось нечто томное и животное, как сделал великий Нижинский в «Послеполуденном отдыхе фавна». В «Старгородском глашатае» в статье «Секс на сцене» один остолоп обругал ее новаторский танец. Тогда она удрала в Питер, потом в Париж, и скоро стала знаменита на весь мир.
      «Ночной полет», принесший ей славу, мы смотрели вместе с Розой Мусаевной на ОРТ. Старая балерина болела, я зашел ее навестить. Айгуль летала над сценой в больших семижильных крыльях, исполненных на заказ, которые делает лишь один потомственный крылодел из Вероны.
      – Улетела птичка. Не сгодилась, – прокомментировала выступление старая учительница.
      Через неделю Бахтиярова умерла. Через месяц скончался сапожник Рифат. Айгуль не приехала их хоронить. Этот факт долго мусолила желтая пресса. Айгуль не дает интервью, она вообще почти ни с кем не разговаривает и всегда выглядит так, будто живет на другой планете, поэтому ее часто упрекают в заносчивости и гордыне. Журналисты окрестили ее «печальной дивой» – Сараева всегда исполняет трагические партии.
      Недавно я встретил на улице начальника управления культуры Волокитина, заговорил с ним о памятнике, что город обещал поставить на могиле Розы Мусаевны.
      – Сейчас не время, приоритет – национальные проекты, все деньги отдаем учителям и врачам.
      Мне стало не по себе, я зашел на кладбище. От ворот отъезжал большой «Роллс-ройс» с черными стеклами. В Старгороде такие не водятся. У могилы Бахтияровой смел прошлогодние листья и вдруг заметил на цементном памятнике сильно потасканные крылья в осьмушку на видавшем виды ремешке. Пока я их разглядывал, из-за моей спины вынырнула девчонка лет пятнадцати – кажется, я видел ее крутящей брейк в парке около памятника Кирову, где тусуется молодежь.
      – Можно?
      Она выхватила у меня крылья и нацепила на спину. Крылья сидели на ней, как влитые.
      От такой наглости я потерял дар речи. Девчонка мягко улыбнулась, подпрыгнула и взмыла в воздух. Хрупкая, почти невесомая, она пролетела над могильными камнями и скрылась в листве кладбищенских лип.

      Любому, кто в 90-х, застраховав новую машину, менял по гарантии бракованную деталь, пришлось пережить минуты волнения: вдруг втихаря заменят на б/у? Пятнадцать лет становления страховой системы даром не прошли. У нас в Старгороде все знают историю Кота и Котяка.
      Василий Андреевич Спицын, заработав на фотографировании детских садов, приобрел свою первую «Волгу».
      Он перекрасил ее в розовый цвет и снарядил машину двумя латунными кольцами на крыше. Открытое в 1991 году ИЧП «Спицын» стало первым из подобных в нашем городе: он работал шофером, а заодно еще и фотографировал свадьбы, что увеличивало доход. Во Дворце бракосочетания и в загсах его знали. За заказы, поступающие от секретарш, прижимистый Спицын рассчитывался шампанским и конфетами, которые оставляли ему новобрачные. Простоев не было. Бандиты, например, полюбили ночами ездить с подругами на единственной в городе розовой машине к памятнику Свободы. Это называлось у них «поджениться». Большой перевернутый колокол на выезде из города, напоминающий рюмку, в народе зовется «выпей с нами». В 1014 году новгородцы после битвы при Мокрой Тундре изъяли наши колокола, а когда те сами зазвонили, поспешили вернуть с извинениями, причем везли их вверх юбкой, ибо от их неугомонного пения все оглохли. Как только реликвии передали старгородскому епископу, новгородцы вновь обрели слух и тут же на радостях перепились с нашими в дым. Так что наказывать и прощать врага мои земляки умели издавна.
      Вскоре у розовой «Волги» полетела коробка передач. Спицын отправился в мастерскую «Под мостом», обязанную по контракту чинить его бесплатно. Мастеру Николаю Перхавко чинить машину задарма не хотелось. Новоявленному капиталисту было популярно объяснено, что коробку заменят, но сперва следует свезти ее в Горький на экспертизу, что займет месяц-другой. Спицын сказал только три слова: «Иду в суд». Это был нокдаун. «Лады, починим, заходи завтра», – вроде пошел на мировую мастер. Но только клиент завернул за угол, разъяренный Коля загнал машину на подъемник. Коробку заменили, но в новое масло Перхавко самолично добавил кошачьих экскрементов, по-простому «котяка». Коробка переключалась плавно, клиент уехал, как победитель. Через неделю Спицын вернулся в сервис.
      – Когда на холодную все хорошо, но стоит поездить с часок, такая вонь в салоне. Что вы подложили? Сдаюсь. Меняйте на новую, плачу наличными.
      В знак примирения он выставил на капот бутылку коньяка. Хозяин – барин, коробку поменяли на бэушную, она хрустела, но везла. С тех пор никто в городе Спицына за глаза иначе как «Котяк» не называл.
      По закону жанра требовалось мстить. Узнав, что Перхавко приглашен на свадьбу в качестве друга жениха, Спицын послал ему ящик с подарком, якобы от друга невесты, и приложил письмо с просьбой не открывать его до торжества. Ящик доставили к обеду, когда Николай уже изрядно откушал водки и приготовился отдохнуть в подсобке. Заинтригованный, он развязал цветную тесемку, открыл крышку. Оттуда с воем вылетела опоенная валерианой кошка и немедленно вцепилась мастеру в лицо. Следы остались на всю жизнь, герой, понятно, получил кличку «Кот драный», вторая часть которой в последствии потерялась.
      Спицын много работал. По случаю он прикупил еще две машины, потом еще. Теперь продает иномарки. Машины Спицын страхует и чинит в своем же фирменном сервисе.
      В перерыве заседания «Общества любителей Старгорода» я подслушал, как Степа, директор леспромхоза-2, жаловался Василию Андреевичу, что заплатил в его сервисе за ТО нового джипа (смена масла, фильтры) четыреста пятьдесят долларов.
      – Зато спишь спокойно, – ответил Спицын, – Все по закону, по страховке, а то езжай в мастерскую «Под мостом», если машины не жалко.
      – Так Кот, говорят, теперь в твоем сервисе трудится, – подколол Степа.
      – Кот, как стал зарабатывать, про стакан забыл. Перековали гаврика и других переделаем.
      Возразить Степе было нечего. Зазвенел звонок, мы пошли в зал. Спицын обрушился на наших бизнесменов, что они жмут деньги на благоустройство главной площади и ремонт памятника архитектору Барсову. И ведь устыдил, дожал, выколотил искомые три миллиона, правда, только после того, как сам положил в кассу миллион.
      В городе Спицына давно не зовут «Котяком», над его любовью к чистоте посмеиваются, некоторые даже называют ее блажью, но уважают.
      После заседания мы вышли со Спицыным на лестницу. Он вдруг взял меня за лацкан пиджака и прошептал: «Пойдем нажремся, так все надоело, если честно».
      Отказать Василию Андреевичу я не мог, да и не хотел. Если честно.

      Недавно на ТВ обсуждался вопрос: надо ли идти в армию людям творческих профессий? Думские воевали с интеллигенцией. Разошлись не на шутку, чуть не подрались, но в результате остыли и вынесли вердикт: армия должна стать контрактной, а пока этого не случилось, надо терпеть. Причем один политик прилюдно пообещал видному балетмейстеру отсрочку для ребят из его труппы, то есть, по привычке, купил оппонента. Свезло парням, как в сказке. Впрочем, и у нас в Старгороде свои сказки случаются.
      Задумал один солдат домой убежать. До армии он учился в художественном вузе, но повздорил с преподавателем: не хотел рисовать натюрморты, а желал писать пейзажи. Мама у него зарабатывала мало, маленький брат болел астмой и нуждался в дорогих лекарствах. Папа сторожил автомобильную стоянку и читал божественные книги про реинкарнацию. Маме он деньгами не помогал, потому как обиделся, что она с ним развелась. Жили они все в двухкомнатной квартирке, в доме барачного типа. Вот наш герой бросил вуз и решил послужить Родине. Явился на призывной пункт, попросился в десант. Забрили ему лоб и отправили в химические войска, где научили ловко бегать с противогазом. Так бы служба и прошла, оставалось ему полгода, но начались в армии новые веяния. В часть нагнали контрактников: у каждого за спиной срок и жить они привыкли не по уставу, а «по понятиям». Контрактники принялись ломать остальных, чтобы и те записались в кабалу, тогда часть получила бы тонну повидла от Генштаба. Некоторые сломались, наш солдат держался до последнего. Когда же изверги пообещали его после вечерней поверки опустить, он не выдержал и исполнил задуманное: нырнул в дырку в заборе, но свернул не в поселок, а в степь.
      Шел солдат вдоль железной дороги, хотел положить ногу на рельсы, но как состав накатил, испугался. Шел, думал и набрел на дворец, где жил генерал со своею дочкой. Дочка сидела в башне, смотрела по тарелке канал «Animal planet» и горевала: отец обещал отдать ее замуж за сына прокурора, а у того изо рта дурно пахло. Генерал и сам прокурора недолюбливал, но понимал – породниться надо из политкорректности.
      Генерал заметил солдата у ворот, решил, что прислали денщика, он как раз такого заказал. Повелел парню к 16–00 истопить печь по первому разряду. Запалил солдат дрова, замочил в холодной воде веники, чтоб ожили. Тут пришла генеральская дочка, принесла новому денщику хлеб-сало. Поел он аккуратно, погрыз после с дочкой семечки, и очень они друг другу понравились. Девушка вернулась в дом ногти красить, солдат сел на пороге бани и закурил.
      А генерал держал заморских курей чернобровых. Вот самая настырная к солдату подошла, косит глазом, но солдат сдержался, не запустил в нее сапогом, дал ей крошек хлебных. Курица в благодарность одарила солдата волшебным зернышком.
      В 16–00 приехали гости в баньку: прокурор с сыном. Стали они париться с генералом. Солдат веником охаживает – прокурор покрякивает, нравится ему. Стал упрашивать генерала, чтоб продал ему банщика. Тот ни в какую – самому еще не надоел. Попарились, сели водку выпивать. Выпили килограмм, перешли на второй. Прокурор начал сыном похваляться: он-де силач, всем руки ломает. Генерал и спроси солдата:
      – Сможешь прокуренка на руках осилить?
      – Так точно, смогу.
      Положил на зуб курицыно зернышко, стал как тигр и разделал силача под орех. Прокурор оскорбился:
      – Смухлевали вы, волки позорные!
      Генерал, не думая, раз ему в нос кулаком, а на словах добавил:
      – Сам ты волк, а у сына твоего изо рта разит. Прокурор за порог и шипит:
      – Еще пожалеешь, что обидел.
      – Как бы не так, наши ваших всегда били, – захохотал генерал и показал прокурору вдогонку кукиш.
      Очень он развеселился, усадил солдата с собой выпивать. Выпили килограмм. Перешли к следующему. Солдат удар держит. Генералу это понравилось, крикнул дочь. Та разом нарисовалась – из-за угла подглядывала.
      – От прокуренка тебя простой солдат уберег, – объяснил ей генерал. – Пойдешь за него замуж?
      Девка поскорее дала согласие, пока не передумал, измучилась во дворце скучать. Сыграли свадебку, солдата генерал комиссовал. Поехали молодые в Старгород. Выделили им угол за занавеской. Прожила там генеральская дочь с неделю и сбежала в Москву, устроилась в модельное агентство. Рекламирует теперь пельмени «Благолепные» и крем «Подноготный». Солдат недолго горевал, главное от армии отбоярился. Пошел иконостасы резать, зарабатывает хорошо, про прошлое не вспоминает. Рассказал как-то в бригаде свою сказку, все ну хохотать – в сказки молодые сейчас не верят. А вы верите?

      Сапог не зря красуется на нашем гербе. Когда москвичи, ведомые Василием III, подошли к стенам Старгорода, на вал высыпало ополчение в кожаных сапогах. Руководил воинами князь Владимир.
      – Э-э, – сказали обутые в лапти москвичи – у них чернь в коже ходит, не быть добру.
      Забили в барабаны и убрались восвояси. Полководец вскоре умер, но в городе родилась традиция: каждый вечер на его могилу возлагали пару сапог. В них князь, незримый людям, обходил ночью город, охраняя его от напастей. В 1917-м власти пожадничали и снесли князю пару стоптанных прохарей. Что последовало за этим, знает каждый.
      Жан Борисович Протеже прибыл в Старгород в перестройку. Он поселился в скромной коммунальной квартире, где подружился с соседом, потомственным сапожником Никифором. До того Протеже держал в Тбилиси цех по пошиву перчаток. В результате бесед на кухне в 87-м году родился кооператив «Стелька» – там тачали сапоги, сапожки и полусапожки для обоего пола. Протеже был неутомим: в эпоху бартера он выстраивал сложные цепочки, добиваясь почти бесплатных поставок на предприятие кожсырья, квасцов и зарубежных красителей. Никифор был его ОТК. Он не нажимал пальцем на носок, проверяя, как морщится кожа, не капал водой, ожидая, останется ли пятно, не тянул мех, глядя, отделится ли тот от мездры, он косил на материал выпученный глаз и безошибочно отметал брак. К вечеру, он, правда, всегда напивался в стельку, похваляясь, что так оправдывает название кооператива.
      Никифор рассказал Жану историю с князем Владимиром, – Протеже любил все мистическое. Специальной девушке-технологу Свете было приказано каждый вечер относить на могилу святого пару новеньких сапог. Та, мечтая о кадровом росте, приказ исправно выполняла. Сапоги на утро пропадали, видимо, князю они нравились. Дешевая продукция «Стельки» шла нарасхват. Жан Борисович начал экспериментировать с цветом и фасонами. Новые модели стала даже закупать Москва.
      Протеже сгубила страсть. Технолог Света усиленно строила ему глазки и, в конце концов, женила стареющего бизнесмена на себе. В целях повышения профессиональной квалификации молодая супруга потребовала свозить ее по обувным столицам мира. Протеже повез ее в Европу. Относить сапоги к могиле покровителя в их отсутствие стало некому. Дефолт 98-го почти разорил «Стельку». Жан Борисович разом как-то постарел и в одночасье скончался.
      Приняв бразды правления, Светка первым делом выгнала на пенсию Никифора. Затем отстроила мужу памятник на Христофоровском кладбище рядом с усыпальницей князя. Там, сидя на лавочке, она задумалась, сопоставила факты, учла невысокую покупательную способность горожан, и решилась на риск. Фабрика перешла на дешевые ботинки из кожзама, балетки невинно-розового цвета, яркие, подчеркнуто сексуальные туфли на стриптизерском каблуке и мокасины из прозрачной клеенки. Вертикальная перепонка и ремешки с блестками вокруг щиколоток на ядовито-зеленых сандалиях «под аллигатора», перемежающиеся полоски черной, голубой и сиреневой кожи в стиле «ретро» на сабо из местной сосны, красный лак «мюль» и серебристый бисер – все подсмотренное в загранпоездках было пущено в ход. Продукция «Стельки» переливалась на прилавке, как стеклышки калейдоскопа. При этом девушке-технологу приказали ежедневно относить князю на могилу пару сапог, что еще тачали в старом цехе. Бизнес ожил и стал приносить Светке доход, которым она не пожелала делиться с мэрией, вверив судьбу более высокому покровителю.
      Никифор создал движение «ОТК». Они пропагандируют исконные традиции, клеймят Запад, обвиняют «Стельку» в использовании некачественных материалов и нарушении технологий. Последнее, увы, чистая правда. Светка на критику долго не реагировала, но однажды в офис явился Никифор и гневно бросил на стол легкомысленные голубые балетки.
      – Вот – на могиле князя найдено!
      Вызвали девицу. Та вошла, мягко ступая в кроссовках «Найк», и призналась, что носила лучшее.
      – Ваши сапоги – отстой! – выдала она, глотая слезу.
      На другой день нагрянула высокая комиссия из мэрии, выявившая, что в «Стельке» клеят на товар лейблы известных фирм. Откупиться Светке не дали. Фабрика разорилась.
      Князь-покровитель обиделся, исходя из норм своей средневековой морали, а жаль. То, что продают теперь на рынке, шибко смахивает на изделия Жана Борисовича, только подошвы выдерживают не более месяца. Молодежь сегодня копит деньги и, по возможности, поддерживает иностранного производителя. Девица права – сапоги Протеже были, конечно, отстоем.

      Имение «Райские сады», памятник архитектуры федерального значения, находится в пятнадцати километрах от Старгорода. Наш земляк, знаменитый архитектор Барсов построил его в конце XVIII века для павловского генерала Аблеухова. Главное здание, охотничьи флигели и роскошный парк долгое время ветшали и стояли под замком. За последние годы десять инвесторов покушались на лакомый кусок, начинали работы, но отступались – реставрация дело дорогое и требует постоянных консультаций с учеными, которые вечно суют инвестору палки в колеса и дрожат над каждым старинным камнем. Тем не менее, в яркий весенний день мая «Райские сады» были проданы с аукциона в одиннадцатый раз со сроком аренды на шестьдесят девять лет.
      Наш новый губернатор нашел серьезных владельцев-инвесторов. Проект губернатора «Старая усадьба» от предыдущих, по сути, ничем не отличался, но пресса громко назвала его «веяньем времени». Главных претендентов на усадьбу было двое: нефтяной магнат Василий Труба и человек, которого в высших эшелонах власти было принято называть просто Генерал. Но мало кто понимал, в каком щекотливом положении оказался губернатор: дружба с Трубой была предпочтительнее из-за намечавшихся выгодных проектов, обидеть Генерала означало порушить и без того сложные отношения с администрацией президента. Решено было пожертвовать пешкой, ею стал начальник управления культуры Ким Волокитин, чиновник еще старой советской выучки. Роль он освоил и текст заучил.
      Когда гостей водили по парку, Ким подошел к Генералу и между делом заметил, что однажды президент, заехав по пути в «Райские сады», долго рассматривал печальных купидонов на фризе, а после элегически вздохнул: «Здесь бы на пенсии пожить, красота!» Этой информацией Генерал не обладал, а потому наживку заглотил. Отношения Кремля и Василия Трубы были в этот момент очень нервными. Уступив имение сопернику, Генерал тут же придумал, как подаст наверху покупку и очернит магната. Тендер выиграла нефтяная компания, о чем тут же рассказали в новостях. Генерал отправился пировать в гостевой домик губернатора, где и заночевал.
      Утром у его комнаты раздались странные вопли. Генерал выглянул в коридор. По ворсистому ковру, направляясь к нему, полз на коленях обнаженный по пояс Ким Волокитин и, нещадно лупцуя себя плеткой по спине, монотонно повторял: «Помилуйте, не доглядел, крысы проводку сожрали!»
      Последовал жесткий приказ объясниться. Протягивая высокому гостю плеть, начальник старгородской культуры поведал о беде – в гараже, где ночевал генеральский «мерседес», крысы, разнюхали под капотом проводку из натурального каучука и изгрызли ее. Машина не заводится, за что он и просит выдрать его – недоглядевшего идиота.
      – Прощу, если скажешь, кто подучил меня обмануть, – генерал поглядел трясущемуся чиновнику в глаза, что не многие выдерживали. Он уже успел навести справки.
      – Господин Генерал, сам, дурак, удумал – ведь десять инвесторов на «Садах» разорились, там же фундамент на плывуне стоит.
      – Ну молодец! – рявкнул Генерал и пошел одеваться.
      История, как известно, повторяется. Екатерина II, останавливалась в 1767 году в Старгороде в путевом дворце по дороге в Первопрестольную. Местные мужики, что-то не поделив с кучерами царицы, набили им рожи. Государыне мгновенно донесли. Последовал высочайший указ: выпороть в городе каждого десятого. Тогда городской глава с чиновниками коленопреклоненно молили матушку императрицу простить дураков-горожан и вымолили у наидобрейшей прощение. С той поры в городской думе на праздник Казанской иконы, когда и случился конфуз, ежегодно служили благодарственный молебен. Отменила его только советская власть. Старгородцев это не спасло, в соседних городах они получили кличку «поротые», что, впрочем, не хуже исторических прозвищ тверичей – «козлы», или жителей Торжка – «новоторы-воры», или кашинцев – «водохлебы».
      Вряд ли Ким Волокитин знал историю своего города. Генерал предъявил претензию губернатору, за что тот, в рамках проекта «Старая усадьба», уступил ему упомянутый выше путевой дворец. Из него теперь делают «бутик-отель» со всеми аксессуарами райской жизни. Для города это даже хорошо, школу для дурачков, что была во дворце, переселили из центра города на окраину, а вот как договорятся инвестор и реставраторы – покажет время. Ким Волокитин недолго проходил в начальниках управления культуры, Генерал оценил его актерские способности и забрал в Москву. Говорят, там он управляет сверхсекретным гаражом, получил долгожданные погоны полковника и очень доволен жизнью.

      Первое, с чем сталкивается в Старгороде турист – наш мост. Место это заклятое не только для автомобилистов, но и для градоначальников, все это знают. Летописец сообщает, что в 1011 году боярин Кукша – основатель Старгорода – утопил на переправе жреца-комси, а тот перед смертью проклял боярина и всю последующую власть.
      В 1696 году государь Петр I, спеша в Воронеж на строительство кораблей, прибыл на высокий берег нашей реки и, нервно крутя ус, стал дожидаться парома. Рядом стояли две старушки – торговки зеленью.
      – Почем товар? – поинтересовался царь.
      – Отдаем по полушке, а перевоз – денежка.
      Две медные полушки в те времена составляли денежку. Царь тут же вызвал городского главу и велел закладывать мост. Через полгода на обратном пути из Воронежа царь заметил: мост строить и не начинали. Царь приказал привести городского главу.
      – Что ж тебе денег не дадено?
      – Никак нет, деньги пришли, ума нет, Ваше Величество.
      – А вот те ум! – вскричал Петр и ударил главу по лысине кулаком так, что тот чудом не помер. Зато после спешно отстроил мост.
      В Великую Отечественную фашисты мост разбомбили. По приказу Жукова красноармейцы наводили переправу под шквальным огнем врага. В самый разгар обстрела подлетает к понтонам «Виллис», а наши, кто еще живой, разбежались по окопам, прячутся от обстрела. А Жуков был с тросточкой. Кругом пули свистят. Жуков на них ноль внимания, – заговоренный был. Вызвал полковника:
      – Мать-перемать, сколько времени тебе было отпущено? – и той тросточкой по лицу, только зубы полетели!
      – Ты, – кричит Жуков попавшемуся на глаза капитану, – переправу наведешь до вечера, иначе – закопаю!
      К вечеру танки прошли по понтону, враг бежал, полковника отправили в Воркуту, а капитан получил орден.
      После войны восстановлением моста руководил орденоносный инженер-полковник Шелест. Строитель был от Бога, ремонтировал руины теми солдатиками, что с войны задержались да пленными немцами. Пришла пора отправлять солдат домой. Новый призыв его офицеры набрали где-то по глухоманям. Мост отстроили, но у призывников кончился срок. Шелест написал наудачу куда следует, прося новых солдат, взамен примчались чекисты с пулеметами, но орденоносец исчез. Так его и не нашли. Часть, оказывается, сразу после войны расформировали. Как он умудрился ее сохранить? Ведь солдаты и офицеры в ней проходили службу официально. Про него потом много баек рассказывали, но что правда, то правда: сталинский режим обманул, а мост отстроил.
      С тех пор мост обветшал. Каждый новый градоправитель не жалел на него асфальта, но почему-то выбоины и дыры в покрытии становились только больше и глубже.
      Когда городским главой стал Михаил Ефремович Ноздреватых, коренной старгородец, бывший генерал-вертолетчик и герой Афгана, он поклялся землякам поставить мост на полную реконструкцию. Старая мать, говорят, советовала сыну окропить мост святой водой и отказаться от шальной затеи, но глава ее не послушался.
      Доложил губернатору: требуется сто миллионов. Губернатор в торги – шестьсот и ни копейкой меньше, иначе пробивать не резон. Тут и объявился Генерал – большой человек из Москвы, развернувший в Старгороде строительный бизнес. Перехватил заказ и выбил триста миллионов. Деньги из министерства вышли, но застряли где-то в пути. Что у Генерала с главой случилось, нам не ведомо, но свидетели их разговора имеются.
      Михаил Ефремович играл вечером в клубе «Старинушка» на бильярде. Вдруг врывается сильно пьяный Генерал и с ходу в крик: «Что, гад, делаешь? Деньги перечисленные ты стащил?»
      – Я, – ответил Ноздреватых, – под стингерами летал, не боялся, иди вон! На родном городе не наживаюсь!
      Генерал что-то Ноздреватых на ушко шепнул, наверняка, заклинание, вышел вон, сел в «мерседес», но не далеко и уехал. Впечатался в ограду моста, машину разбил под списание, чудом в реку не свалился. А главу прямо на месте разбил паралич – ноги отнялись.
      Деньги после нашлись, правда, не все триста, а только сто миллионов. Говорили, губернатор снял-таки сливки. Долги Москве Генерал как-то списал, но денег осталось совсем мало, хватило только положить на мосту асфальт по немецкой технологии. По весне прошли по мосту лесовозы, пробили первые ямки. Сейчас, летом, машины уже ползут по нему привычной медленной змейкой, берегут подвеску. Михаила Ефремовича народ за прямоту и правду зауважал, но ног ему то уважение не вернуло. Сам мост стоит крепко – его Шелестов с немцами-военнопленными строил, это вам не новые немецкие технологии. Может, дешевле было бы его святой водой окропить и закрыть тему навсегда?

      Бесы нас мучат, это факт. Старый отец Артемон говорил о бесах в проповедях, но никогда не забывал предостеречь народ от лжецелителей. Недавно в Соломбальском районе Архангельской области был обнаружен труп пожилой женщины, скончавшейся от травматического шока ввиду множественных переломов грудной клетки. Некто Лагунова изгоняла из старушки бесов «посредством прыжков на ее груди». Таких шарлатанов много шастает по России, не меньше тех самых бесов, что нас мучат. Но случается, бесы покидают душу мучимого от страха силы, что посильнее их.
      Михаил Ефремович Ноздреватых – городской глава, генерал-вертолетчик в отставке, пострадал от московского колдуна-бизнесмена по кличке Генерал. Тот, говорят, шепнул Ноздреватых на ушко заклятье, и герою Афгана парализовало обе ноги.
      Произошло это в очень неудобное время – накануне выборов в Законодательное собрание области, куда по партийным спискам от «Единой России» метил наш меценат и миллионер Антон Порфирьевич Несгибайлов. Попасть туда было ему ох как необходимо. Новый губернатор, в отличие от старого, посаженного в тюрьму за истребление леса на территории, равняющейся 1/7 Франции, начал прибирать к рукам своевольных бизнесменов. Так, парней, льющих уникальный чугун, он заставил выпускать дешевую водку «Заединство». Те спаслись от оброка хитростью – стали разливать ее в витые чугунные бутылки, которые из-за цены и неподъемного веса люди покупать отказывались, на чем филиал «Чугунного двора» и обанкротился.
      Антон Порфирьевич приехал в Старгород из Полтавы двдцать пять лет назад. Небольшой заводик, куда он попал по распределению из Политеха, производил шанцевый инструмент. Когда разрешили, Несгибайло заводик приватизировал, добавил к фамилии букву «В», показывая, что уезжать в Украину не собирается, и засучил рукава. Сейчас его «Старгородец» выпускает строительные краны и легкие моторные лодки, насосы и гидранты, лопаты и пожарные бочки, иглы, гвозди и мясорубки. И этой железной империи было приказано начать производство туалетной бумаги! Несгибайлов не сказал «нет», но немедленно двинулся в столицу, где покровитель всех пожарных выдал ему билет партии «Единая Россия». Руководитель старгородского штаба «Единой России» городской глава Ноздреватых должен был обеспечить директору победу на выборах. Попади Несгибайлов в Законодательное собрание, губернатор от него бы отступился, но накануне выборов штаб оказался обезглавлен, а точнее, обезножен. Верные помощники донесли, что Михаил Ефремович впал в депрессию, сидит на даче, никого к себе не допускает, в то время как старушка-мать льет ему на голову святую воду, а старый отец Артемон бормочет из угла молитвы, изгоняющие бесов.
      – Рехнулся, говоришь, герой Афгана? – вскричал Несгибайлов. – Ну ничё, эт мы поправим, бабка у меня на Сорочинской ярмарке и порчу снимала, и сглаз, и чертяк прогоняла. Запрягайте, хлопцы, кони!
      Через пятнадцать минут представительский «мерседес» доставил гендиректора «Старгородца» на дачу к городскому главе. Около большого круглого стола в кожаном кресле сидел парализованный.
      – Поверь, Антон, на войне было проще, не могу, я народом избран, а кругом сплошные упыри, – упавшим голосом сказал Михаил Ефремович.
      – Какой народ, Миша, война только начинается! Слушай мою команду: вставай и ползи вокруг стола, я не шучу! – ужасным голосом завопил Несгибайлов, вываливая генерала из кресла на пол. – Через три круга ноги почуешь, а не пойдешь – беда будет, я на тебя все силы волшебные, что бабка передала, трачу.
      Весь вид его был страшен – маленький, всклокоченный, галстук сбился, глаза горят, руки растопырены. Городской глава попытался ползти, но ноги его не слушались. Кое-как, с охами совершили три круга.
      – Не понял? Мне погибель, но и тебе не жить! – полтавский экзорцист выхватил из-за спины малый пожарный топорик и бросился на околдованного. Боевой генерал взвыл, как совершающий маневр вертолет, вскочил на ноги и выпрыгнул в окно. Несгибайлов еле догнал его около калитки.
      Двумя неделями позже сидели в «Старинушке», отмечали победу Несгибайлова на выборах в Законодательное собрание области.
      – Задал ты мне, Миша, перцу, – сказал Несгибайлов.
      – Молчи, до сих пор во сне тебя с топором вижу, – признался городской глава.
      Надтреснутый голос из музыкального центра затянул «Беса ме мучо».
      – Бесы мучат? – спросил Несгибайлов. – А меня нет. Губернатор сегодня поздравил, но про туалетную бумагу ни слова!
      И он с силой припечатал ладонью ожившую коленку товарища по партии.

      Набережная нашего города все советские годы медленно умирала. Комплекс зданий – старая гостиница и примыкающие к ней купеческие особняки – напоминали траченные молью кафтаны екатерининских времен на покосившихся манекенах. Некогда гордая линия имела вид неприглядный, словно пережила бомбежку фашистов и годилась только для съемки фильмов про партизан.
      С появлением в Старгороде Антона Порфирьевича Несгибайлова, приведшего к процветанию неказистый заводик «Старгородец», ситуация резко изменилась. Приехавший с Полтавы меценат ничего не знал про знаменитого банкира Козимо Медичи, он действовал стихийно. Козимо, попав в середине XV столетия во Флоренцию, тратил на благотворительность сотни тысяч флоринов и, развернув грандиозное церковное строительство, укрепил свои позиции в чужом городе и прославил себя в веках. Правда, степень богобоязненности Медичи несколько принижают многие его дела и поступки, но ведь не согрешив – не покаешься. Козимо как-то заявил, что должен обозначить себя в расходных книгах должником Господа, и, если тот потерпит, воздаст ему сторицей. Думается, Антон Порфирьевич подписался бы под этими словами. Рушащиеся здания на набережной он скупил и отреставрировал. В гостинице появились приличный ресторан и горячая вода, которой там отродясь не было. В прилегающем к ней здании расположился офис «Единой России», остальные дома были подарены сотрудникам завода, городской администрации, и даже архитектору, осуществившему перестройку, выделили мастерскую. Старую линию Несгибайлов продолжил, возведя пять современных коттеджей в «екатерининском» стиле. В одном он поселился с семьей, причем в дом никого не приглашал, для общения хватало гостиницы и «дома приемов» с бильярдом, сауной, баром и VIP-номерами. Строительство удовлетворило взыскательных столичных искусствоведов, квартал сразу попал в учебники, на что обладающий поистине ренессансной жаждой славы Антон Порфирьевич вряд ли рассчитывал.
      Окрыленный успехом, он починил крыши и побелил на другой стороне реки два собора – строения знаменитого Барсова. Народ сразу зашептался, что Несгибайлов прикупил прогоревший заводик, на территории которого и стояли два облагороженных храма.
      Понятно, что на пятидесятилетие нашего мецената собрался весь областной и районный бомонд. Первый заместитель губернатора отметил вклад Антона Порфирьевича в дело обновления нашего края, товарищи по партии преподнесли пятого резного медведя из лиственницы, главный охотовед положил на гору подарков сорок соболей, а местный банкир припечатал меха золотым самородком, чем воспользовался в своей речи попечитель богоугодных заведений, сравнивший самого Несгибайлова с банкирским подарком. Городской архитектор в своей речи назвал Несгибайлова новым русским Медичи, чем только позлил завистливую публику.
      Главный гость мероприятия – думский заседатель Пал Саныч Кошель, бывший зам сидящего в тюрьме прошлого губернатора, отвел юбиляра в сторону.
      – Новый Медичи? Поздравляю. Что ж ты, соборы побелил, а кресты не поставил, заводик-то прикупил?
      – Пусть кресты епархия ставит, соборы напротив моего окна, вид портят, вот и побелил.
      Не ответив на главный вопрос думца, Несгибайлов вышел на улицу.
      – Козимо Медичи, – протянул с удовольствием, глядя на чистые здания на другой стороне реки.
      Завод он купил неделю назад, но в области об этом еще не знали. Здание заводика, конечно, придется перестраивать под линию, которую уже везут из Испании, но это не беда. Пал Саныч давно точил зубы на завод, но не успел, а он сумел купить и недорого. Действительно, почему он побелил соборы? Потому, что никому кроме него это не по карману? Или потому, что такая забота тронула прежнего владельца, и он скинул цену? Или потому, что про это написала вся областная пресса? Или потому, что рассказывал внучке, как белят мазанки в Полтаве на Пасху, а та взглянула в окно на соборы и спросила: «Почему эти такие грязные, ты их на Пасху будешь белить?» – и он не нашелся, что ей ответить?
      Вдохнув свежего воздуха, Несгибайлов вернулся в свою гостиницу ублажать гостей. Чей-то пьяный голос за спиной бубнил: «Соборы побелил, миллионер хренов! Лучше б детишкам помог!» Антон Порфирьевич узнал голос попечителя богоугодных заведений, которому он недавно привез грузовик компьютеров.
      Про Козимо Медичи Антон Порфирьевич решительно ничего не знал, но решил, что обязательно съездит во Флоренцию и узнает. В конце-концов, это просто интересно.

      Лет пятнадцать назад, на самом излете хиповской «системы», когда были еще живы ее отцы-основатели типа Пончика, Какаду, Макарона и Джимми Миксера, а толкинисты, байкеры, реконструкторы, гопники и прочие только набирали силу, команда волосатых людей, называющая себя «пипл», поселилась в палатках на берегу реки в двадцати километрах от Старгорода. Там отличный пляж, рядом село с продмагом, и главное – карстовая пещера с лабиринтами ходов, которым нет конца. В черном зале недалеко от входа хипы медитировали, стремились избавиться от страстей, впустив в душу пустоту. Пипл верил, что здесь обрела Дао стерегущая пещеры Двуликая. Про нее помнили, что девушка ушла с любимым под землю и случайно провалилась в расщелину. Парень оставил ей три свечи, воду и сухари и позорно сбежал. Спасатели обнаружили припасы нетронутыми, но девушка исчезла. Теперь она иногда является туристам то в своем прежнем обличье, то в виде старухи. Встретившим деву рекомендуют просить ее об исполнении одного сокровенного желания. Вторая ее ипостась опасна – увидевшие ее такой рискуют застрять под землей навсегда.
      В год, о котором идет речь, на хиповую тусу заявились три человека – легендарный Макарон с герлой Олесей и фотограф по кличке Ботан, не расстававшийся с новеньким «Никоном» даже во сне. Пипл приветствовал их появление громкими криками «вау». Ботан не пил и не ширялся, не гнал телег, то есть не обладал даром рассказчика, как, например, Макарон, и если не глядел с обожанием на Олесю, в которую влюбился еще в школе, то пропадал в лугах, где фотографировал насекомых и облака. Любое искусство в народе почиталось как прикол, но Ботан был для «системы» чужим – его терпели из человеколюбия.
      Макарон снял Олесю на улице после школьного бала, девушка шла и плакала – она поссорилась с Ботаном, который неосторожно признался ей, что любит фотографию больше всего на свете. Олдовый хипарь заболтал ее и подарил свою фенечку с кубическими бусами, а в кубах знаете что измеряется? Макарон и подсадил ее на иглу. Обмен фенечками – священный ритуал, пипл верит, что подарок настраивает на волну того, кто подарил плетеный браслетик.
      Как-то вечером решили идти всей ордой в подземный зал. Расселись по-турецки на полотенцах, начали настраиваться.
      Естественно, заговорили о Дао, кто-то вспомнил про Двуликую. Пончик прогнал телегу, что если отдать хозяйке горы фенечку желающего соскочить с иглы, то человек немедленно выздоровеет, причем без всякой ломки. Олеся тут же сняла с руки плетенку и поглядела на Макарона, тот лениво отмахнулся. Фенечку подхватил Ботан. Парень ушел под землю со стеариновой свечкой, фонариком и фотоаппаратом. Три дня его не было. На четвертый решили вызывать МЧС, но тут-то он и вышел из ночи к костру – так выходит из кулис ведущий актер, исполнитель главной роли. За время подземных скитаний Ботан изменился: оборванный и уставший, но абсолютно спокойный, парень посмотрел на возбужденный пипл властными глазами, похожими на застиранные до белизны джинсы, и сказал, что встретил Двуликую и передал ей Олесину фенечку. Многие, конечно, ему не поверили, но Олеся подошла к герою, взяла его за руку. Он посмотрел сквозь девушку, отвел руку, ушел в палатку и заснул.
      На следующее утро Ботан съездил в Старгород, отпечатал фотографию и предъявил ее в доказательство своих слов. Снимок запечатлел большой сводчатый зал. В дальнем его углу плыла над полом смазанная фигура. Никто из знатоков горы в этом зале не бывал. И вдруг – свидетели четко помнили этот момент – расплывчатая фигура на фотобумаге начала медленно таять и исчезла совсем, как будто испарилась. В тот же день Ботан быстро собрался и уехал. Олеся уехала дня через три, но без Макарона. Ее подавленность списали на ломку, но в том-то и дело, что ломки не было, она соскочила с иглы легко, как и предсказывал Пончик.
      Хиповская «система» скоро распалась, – так распались прежде культуры казавшихся вечными племен и народов. Мистическая история стала местной легендой. Теперь экскурсоводы водят приезжих по близкому кругу за деньги, а бабки продают у входа в подземелье хиповые фенечки. В зале, где обретали Дао, наркоманы и туристы со всех концов страны оставляют купленные наверху сувениры. Спелеологи ищут «Грот Ботана», но до сих пор не нашли.
      Директор фотослужбы «Старгородского глашатая» любит повторять: «Если фотограф любит жизнь больше фотографии, из него не будет толку». Ботан теперь снимает для «GEO» и «National Geographic», колесит по всему миру. Про Олесю ничего не известно, но среди профессионалов ходит мулька, что спать Ботан по-прежнему ложится со своим фотоаппаратом.

      Холодцовой Катя Пак стала, выйдя замуж за некоего Николая. Он учился в театральном вузе, куда Катя поступила, удрав с Сахалина. После смерти родителей она воспитывалась в интернате, тогда она читала книги и мечтала сыграть Офелию.
      В Старгородский театр Катя приехала по распределению уже одна. Получила главные роли в детских утренниках, из-за короткой стрижки и миниатюрной фигуры ей суждено было стать травести. Пять лет играла белочку и Дюймовочку.
      В однокомнатной квартире, которую ей выделил горсовет, пять лет тоже ничего не менялось: полки с книгами, трюмо, двуспальная кровать, в углу – большой платяной шкаф белорусского производства (часть гарнитура «Сахалин»). За название она его и купила. Вечерами Катя вспоминала сахалинское детство, когда она еще верила в чудеса. После шторма море выкидывало сердолики, они были прозрачными, если смотреть сквозь них на солнце. Однажды, тоска так прижала актрису, что она решила спрятаться от нее в платяной шкаф. Шагнула внутрь и оказалась на берегу Татарского пролива у подножия Анивского маяка. Катя не испугалась и пошла в город, там жила любимая тетя Лида Пак. Встретили ее радостно, накормили от пуза и уложили спать. Утром тетка дала ей в дорогу пятилитровое ведерко с красной икрой.
      В театре платили мало, Катя понесла икру на базар. У рыбных рядов стоял Нодар и щелкал семечки. Катя влюбилась в него с первого взгляда. Нодар стал торговать ее икрой.
      Запивая бутерброд с икрой сладким кофе, Нодар учил актрису жизни:
      – Одна икринка – ничто, много – деньги. Деньги – это независимость, а ты о каком-то чуде искусства говоришь, за него денег не дают. Меня шкаф не пропускает, а тебя – пожалуйста, это – чудо. Сейчас съем бутерброд, потом захочу тебя съесть, ведь тоже чудо?
      Нодар был дикий, но пылкий, она его любила.
      Меж тем в театр пришел молодой режиссер и поставил «Гамлета». Катя сыграла Офелию. К ней пришла слава, ее даже выбрали в общественный совет города по культуре. Нодар прожил с Катей год, потом стал пропадать на неделю-другую, объяснял отлучки тем, что расширяет бизнес. По театру поползли слухи, что Нодар сошелся с Лилей, барменшей из трактира «Любава». Катя слухам сперва не верила. Зато теперь подолгу сидела на берегу моря, куталась в соболий палантин, смотрела на закат и не спешила к тетке. Давным-давно, в интернате, они с подругой Алей читали по ночам вслух их любимую сказку Андерсена «Русалочка». На душе тогда становилось тепло и хотелось плакать.
      В Старгороде, меж тем, опять произошли перемены: режиссера сманили в столицу. Пришел новый человек, поставил «Грозу», в постановке места Кате не нашлось. Катя закатила истерику в гримерке, по поводу которой завидовавшая ей коллега съехидничала: «Что ж теперь, с обрыва бросаться? Тебя вот икра прокормит». Вечером явился пьяный Нодар, грязно лапал ее и клялся в любви. Катя выставила его за порог. Ночью она изрубила шкаф топором.
      На другой день ее вызвали в мэрию на заседание совета по культуре. Мэр рассказал: министерство приняло решение строить объездную дорогу, что для города равносильно приговору, федеральная трасса, проходившая через Старгород, долгие годы его кормила. Специальный пиарщик, выписанный из Москвы потребовал срочно создать нечто специфическое, с местным колоритом, типа «Музея мыши» в Мышкине.
      Вскоре отмечали день города. Катя выступала на детской площадке в роли Дюймовочки. В толпе стояли Нодар с барменшей, они обнимались и в сторону актрисы не глядели. После спектакля Катя прошла сквозь толпу гуляющих к каналу. Вскочила на гранитную плиту набережной и бросилась в воду.
      Холодцовая превратилась в русалку. Известный фотограф, бог весть как оказавшийся в Старгороде, заснял нечто, похожее на ундину, отдыхающую на лунной дорожке. Странное фото облетело весь мир. Номера в наших гостиницах теперь бронируют загодя. Вечерами туристы толпами бродят по набережным, но Катя не сильно их жалует, за последние три года ее видели лишь дважды.
      Японские ученые предложили мэру бешеные деньги за разрешение провести исследования.
      – Катя нас от смерти спасла, а мы ею торговать? Как там, кстати, этот Нодар? – спросил мэр у заместителя.
      – Гвозди на базаре продает, Лилька его бросила.
      – И поделом!
      В «Старгородском глашатае» появилась статейка о том, что московскому пиарщику отвалили за раскрутку брэнда «Русалка» три миллиона рублей, но кто верит желтой прессе.
      Пришедшие в негодность набережные каналов отреставрировали, покрыли новым гранитом и поставили фонари. Катей в городе гордятся, девчонки бросают в канал записки с пожеланиями, некоторым, говорят, помогает.

      До сорока лет Генка успешно гонялся за селедкой по северным морям. Беда пришла неожиданно: когда он был в море, от него ушла жена, а на берегу вскрылась обычная для отрасли махинация, и нашего старпома списали на берег. Еще тяжело заболела мать. Генка пошел работать продавцом в мурманский магазин «Рыбалка». Так же дотошно, как искал в морях селедку, он изучил проспекты фирм, выпускающих аксессуары для любительского лова, и стал незаменимым специалистом. В выходные он срывался на окрестные водоемы и за десять лет изучил их так, что они ему порядком надоели.
      К пятидесятилетию Генка сделал себе подарок – купил путевку на турбазу «Трехречье», что стоит на озере, в пятнадцати километрах от Старгорода. Генка попал в первый заезд, чем впоследствии гордился. Пять лет он ездил только на «Трехречье» – три раза в год, и по праву заслужил там кличку «Генка Мурманский», что выделяло его из общей массы фофанов, приезжающих купаться и развлекать своих женщин. Костяк базы – отставные бойцы «Альфы», офицеры ГРУ, успешные бизнесмены от ВПК были круче и намного состоятельней Генки, но его экипировка была не хуже. Он выезжал с базы перед рассветом, а возвращался в вечерней темноте, пропустив обед и ужин, даже когда рыба ни у кого не ловилась, Генка умудрялся привезти приличный улов. Он был создан ловить рыбу, как легавая создана охотиться на болотную дичь.
      После ужина все собирались в каминном зале около бильярда, Генка сидел чуть в стороне, взгляд его блуждал по стенам, играл он плохо, а проигрывать не любил. Выпивал он умеренно, а выпив, признавался, что ничего так не ждет, как оказаться здесь снова. Рекордного судака на 10. 400, кстати, поймал Генка Мурманский. Его тут уважали, приходили за советом относительно снастей, заказывали ему новейшие прибамбасы, которые он продавал своим по оптовым ценам. Одно сильно его задевало – вся бильярдная была увешана фотографиями рыбаков с пойманными трофеями. Его же фото почему-то отсутствовало, хотя в первый же год он побил старый рекорд Сашки Пугача и взял сома на 79 кило. А через год Касым с Бородой вытянули из Бабкиной суводи чудовище на 84 и тут же удостоились трех фотографий при входе!
      Друзей в Мурманске у него не было, он жил мечтой о «Трехречье»: ветер в лицо, буруны на озере у мелкого берега, цапли, стоящие в камышах, тихие речные заводи, глубокие омуты, где под ивами спят сомы. Генка бредил рекордным чудовищем за сто килограмм, знал, где и как будет его ловить, но никому о своей мечте, боясь сглаза, не рассказывал. Стоя за прилавком в Мурманске, меняя памперсы больной матери, он закрывал глаза и упивался картинами грядущей победы.
      Генка верил в свое счастье. Но жизнь снова поставила подножку. Сперва умерла мать. Генка похоронил ее и заскучал. Выглядеть он стал неважно: круги под глазами, землистый цвет лица, хозяин магазина погнал его к знакомому врачу в ЦКБ. У Генки обнаружили лейкемию.
      – С таким диагнозом живут долго, – сказал врач и тут же настучал хозяину. Тот немедленно уволил Генку из магазина, выдав, правда, премию в двадцать пять тысяч рублей.
      Уволенный Генка шел домой и почему-то не думал, как обычно, о рекордном соме. Забрел в киоск «Связного», зачем-то оплатил через терминал мобильный, нажал на кнопочку с эмблемой «Билайна», получил чек. Звонить ему было некуда и некому. Вдруг среди знакомых эмблем мобильной связи и Интернет-провайдеров он углядел незнакомый символ: выпрыгнувший из воды лосось над солнечным диском. Под рисунком строгими прямыми буквами было написано: «Счастье». Генка сунул в щель тысячную, автомат плавно втянул ее, проурчал и выдал чек с надписью: «Оплата произведена, спасибо!».
      Через час ему позвонил хозяин «Трехречья» Егор. База купила круизный катер, Генке предлагалось стать его капитаном. Егор торопил, но Генка для солидности выторговал неделю на сборы. Приезжая с рыбалки, он собирал сумку с вещами и тубусы с удилищами уже через три дня, как только белье просыхало после стирки. Они и сейчас ждали своего часа в чулане. Дома он запил кефиром таблетки, прописанные врачом, посмотрел на часы – на самолет он успевал. По дороге в аэропорт заехал в «Связной», но терминала там не было.
      – Увезли на профилактику, оплачивайте через кассу, – сказал ему менеджер.
      Генка улыбнулся и покачал головой. Он улыбался весь полет, смотрел и радовался выплывающим из облаков сомам-чудовищам. Одного такого он обязательно поймает в Бабкиной суводи и лично повесит фотографию в столовой, прямо над камином, ребятам на память!

      Детство до школы Серега Кузнецов прожил в деревне у деда, пока мама, потеряв мужа, безуспешно пыталась устроить в городе личную жизнь. С дедом они косили траву кроликам и кормили кур. Еще у деда были песочные часы: две колбы мутного стекла, запаянные в медную оправу с вырезанным на ней знаком, похожим на кривоногий домик. Дед привез их с Маньчжурской войны. Песок падал сверху вниз так медленно, что казалось, не сыпется вовсе. Играть с ними запрещалось.
      Вечером, после ужина, дед садился на лавочку перед домом, раскуривал трубку и произносил, как заклинание: «Эх, кабы повернуть время вспять, так ли б было все опять?» Оставив вопрос без ответа, пускал вверх плотное кольцо дыма, и оно истаивало в воздухе. Жить в деревне было здорово, день тут был бесконечен и тянулся до тех пор, пока сон не сбивал с ног.
      Школу Сергей закончил с золотой медалью назло матери, чтобы не в чем было его упрекнуть. Еще он играл в школьном театре, куда пришел в девятом классе, когда по уши влюбился в Настеньку К. Когда примадонна произносила монолог Катерины из «Грозы»: «Отчего люди не летают?», у Кузнецова перехватывало дыхание, ему казалось, что сейчас налетит ветер и унесет его любимую навсегда. Ночью после выпускного он увел Настеньку гулять на набережную реки, признался ей в любви.
      – Ты едешь в Москву, а я хочу прожить жизнь здесь, с пользой для Старгорода, и еще я тебя не люблю.
      Он тогда сбежал в деревню. Дед к тому времени умер, дом стоял пустой. Сергей не спал ночь, курил и пил крепкий чай. Песок в часах в изголовье дедовой кровати, похоже, струился теперь быстрее, чем в детстве, но Сергей тогда не придал этому значения. Он думал о Настеньке, и поклялся, что добьется в жизни всего, чего захочет, в том числе и ее руки.
      Кузнецов поступил в МГУ. По окончании заехал в Старгород, похоронил мать и улетел на стажировку во Францию, а после в Японию. Он остался один. Песочные часы деда всегда возил с собой, как память, но никому их не показывал. Как бы он объяснил то, что песок из верхней колбы ссыпался теперь еще стремительней, причем нижняя колба всегда оставалась наполненной чуть больше половины. Почему-то он никогда не стремился разгадать это чудо. Еще Сергей заметил, что стоит ему перевернуть часы, как на него сразу нападает апатия, дела идут из рук вон плохо, и ритм сердца меняется – оно начинает стучать с перебоями, словно страдает от нехватки кислорода.
      Чтобы поддерживать работоспособность Кузнецов каждое утро тренировался в спортзале, а после учился как заведенный. В 90-е время понеслось галопом, стране не хватало специалистов международного класса, и Сергей не упустил свой шанс. В 24 года защитил кандидатскую по экономике и поступил на работу в очень крутую компанию. Скоро Кузнецов стал самым молодым и самым перспективным начальником департамента. Он был завидным женихом, но женщины его не интересовали.
      Он много работал, и вот ему предложили возглавить строительство фосфатного комбината в Старгороде. Новая должность давала ему в родном городе власть, сопоставимую с губернаторской. Все эти годы Кузнецов не забывал о клятве. Доверенный друг сообщал, что после школы Настенька закончила педагогический, вышла замуж, родила сына, развелась и теперь преподает в родной школе математику.
      Первое же, что он сделал, оказавшись в Старгороде, – поехал к ней домой. Настенька гостю обрадовалась, поила Сергея чаем «Липтон» с клубничным вареньем, пытала про Японию и Францию, нет-нет да бросала взгляд на сотню роз, что поставила в эмалированное ведро на табуретку в углу, где на Новый год всегда стояла елка. Сергей вдруг поймал себя на том, что женщина напротив ничем не напоминает ему героиню из «Грозы», которую он полюбил. Окно было открыто, стоял душный вечер. Настенька просила компьютеров для школы. Еще она ругала ЕГЭ, и, войдя в раж, уже не слышала, что говорил ей про систему образования во Франции и в Японии Кузнецов. Отсидев час, он откланялся. Провожая, Настенька чмокнула его в щеку.
      Набережную, где он когда-то признался в любви, стали подсвечивать. Кузнецов ехал медленно, смотрел на масляную воду реки, в которой отражались фонари. Японский профессор объяснил, что иероглиф на часах означает «время». Кузнецов вспомнил дедову поговорку, сложил пальцы в фигу, и показал ее кому-то в ночь. Дома машинально взглянул на часы: песок стремительно ссыпался из верхней колбы, но в нижней его не становилось больше. Кузнецов достал органайзер, записал в графе «8-30»: «Компьютеры» и потушил свет. Он спал нервно и свил простыню в жгут, как делал это в детстве в деревне.

      В институте стран Азии и Африки Алиса защитила диплом на тему: «Канрёдо – буржуазная идеология чиновничьего аппарата в послевоенной Японии». После, стажируясь в Токийском университете у профессора Ёитиро Симады, услышала сформулированное им кредо чиновника: «Человек должен плыть вместе с течением так, чтобы его не утащило в море и он не потерял навсегда землю». Высказывание сэнсея Алиса поместила в кедровую рамку и повесила напротив рабочего стола. Еще профессор научил ее делать дыхательную гимнастику. Комплекс упражнений помогал направить внутреннюю силу «хара» на достижение главной цели, сохраняя при этом внешне полную невозмутимость.
      Отец, крупный советский чиновник, пристраивая дочь после университета в свое ведомство, напутствовал ее русской сказкой о льве, пришедшем в лес на воеводство.
      – Не забывай кланяться вышестоящему воеводе козлом и бараном и все будет хорошо.
      Так она всегда и поступала. Начальники продвигали Алису, ценя ее покладистость и острый ум, при этом делали стойку на ее осиную талию, но Алиса оставалась верна Оладию Евлампиевичу, успешному художнику, за которого вышла замуж, вернувшись из Японии. Секретарская позиция в Союзе художников, кормившая в советское время, в новой России оказалась не так важна. Когда Алиса перебралась в культурное ведомство, она стала помогать мужу с заказами. Она всегда умело пользовалась госресурсом, не жадничала, но и не упускала своего, ибо понимала, что чиновник в традиционной России – неистребимая сила, ничто и никто не отменит принцип воеводства. Папа был прав: «козлы и бараны», превращенные в кирпичи ее дачи на Клязьминском водохранилище, – были немы, как и полагается скоту.
      Проводя государственную линию приходилось много бороться с косностью и провинциализмом, но она любила борьбу. Вот, к слову, вышло недавнее постановление правительства о прекращении федеральных дотаций региональным музеям, предприятия культуры должны сами учиться зарабатывать деньги. Под сокращение попал и музей керамики в Старгороде. Музей провинциальный, с раздутым бюджетом в миллион долларов в год, знаменитый лишь археологической экспедицией, которую, посетил сам Путин, и даже выделил деньги на строительство раскопа под открытым небом. Деньги присвоил верный ей директор и прислал откат. И все бы утряслось, если б не мелкий баранишка от науки, раздувший эту историю в местной прессе. Директор испугался, уволил предателя, а экспедицию прикрыл.
      Алиса срочно выехала в Старгород, гасить скандал следовало в зародыше. Директору музея она устроила такой разнос, что всем стало понятно: дни его сочтены. Группа археологов, возглавляемая желчным доцентом-провокатором, глядела на нее недоверчиво. Алиса нарочно говорила тихо, но доверительно, глаза ее были закрыты веками, так что верхнее освещение мешало видеть их выражение (тактика, подсмотренная еще у японцев), назвала директора расхитителем и просила подождать год, в течение которого все окончательно решится. Сговорились так: музей будет расформирован, а затем создан заново. Археологам же следует пока организовать независимую структуру, типа «ОАО», что позже станет костяком нового музея. Грант на раскопки сделает ученых свободными от прежнего начальства.
      В глазах бунтарей загорелась надежда – как будто от их научных изысканий что-то изменится. В Старгород начинали стягиваться большие деньги, московский генерал затеял тут не без Алисиной помощи реконструкцию исторического центра. Археологический контроль при строительстве был ей нужен, а кто будет этот контроль проводить и докладывать, ей было без разницы.
      Уезжая, бросила фразу: «Заходите в гости, я всегда рада помочь».
      Вечером, на даче, Алиса села в кресло-качалку под яблоней. И тут позвонил директор музея, он лебезил, каялся, обещал. Гордый ученый не позвонил, не «поклонился козлом и бараном» и упустил свой шанс. Через год все забудется, она решила простить верного директора.
      На даче жили разные животные, это теперь стало модно. Оладий, видя, что жена не в духе, подвел к ней любимую козочку Глашу. Козочка взяла из Алисиной руки морковку и облизала ей ладонь. – Веди доить, надоела!
      Муж покорно повел Глашу вглубь участка. Оладий Евлампиевич давно ей надоел, взять с него было, что с козла молока. Алиса закрыла глаза, глубоко втянула носом воздух, сконцентрировавшись на своей «хара», представила себя плывущей в безбрежном океане. Кресло слегка покачивалось, успокаивало. Легкой изящной ступней на всякий случай поискала землю – нет, не потеряла и не потеряет никогда!

      Тыловую часть в Панкратовке, что утонула в лесных болотах к северу от Старгорода, расформировали в начале 90-х. Вскоре после приказа в котельную поселка перестали подвозить уголь. Двухэтажные силикатные бараки высунули из окон трубы буржуек и стали похожи на Тихоокеанскую эскадру, ожидающую в гавани Порт-Артура своей гибели. Ветераны дважды в год писали в военное ведомство, им полагалось переселение в благоустроенные квартиры, но ведомство о них забыло. За пятнадцать лет из восьмидесяти двух офицерских семей в Панкратовке осталось сорок три.
      В первый же год отставники посадили огороды и совсем превратились бы в крестьян, если б не подполковник Семен Семенович Пороховница. Понимая, что мужиков надо чем-то заинтересовать, бывший командир сорвал с ворот гаража выцветший лозунг: «Наш прогресс шагает в лес!» и приколотил вывеску «Автоклуб „Варяг“». Начали так: притащили из оврага танк «Т-34» и отремонтировали его до состояния боевой готовности. Затем в болоте обнаружили остов легкого танка «БТ-7А». Этот уже относился к раритетным, пальцев на руке хватило бы, чтоб пересчитать выжившие экземпляры. Единомышленники разыскали чертежи, воссоздали машину во всей ее красоте и мощи и поставили на ход. За полтора десятилетия ремонтные мастерские воинской части дали новую жизнь нескольким «ЗИСам 151», в них почти из ничего слепили трехтонник «ЗИС-5» 1934 года выпуска с колесной базой 6х4, немецкую и отечественную самоходки и фашистский «Тигр». Гордостью коллекции стали один из первых грузовиков «Freight-Liner» серии 1940 года, выпущенных Джеймсом Лейландом сотоварищи на заводе в Юте, еще до переезда корпорации в Портленд, и «Газ-А», по легенде участвовавший в автопробеге 1933 года через Каракумы, описанный в книге Ильфа и Петрова. За эти две машины, коллекционеры предлагали бешеные деньги, но клуб «Варяг» шедеврами не торговал. В самом начале деятельности Пороховница, скупил по дешевке много старых «Волг», «Побед», «Москвичей», «ЗИСов» и «ЗИМов». Отдельное подразделение – ИЧП «Варяг» – восстанавливало эти машины на заказ.
      В новом тысячелетии, в связи с повышенной модой на старые авто, предприятие стало, наконец, давать доход. Двадцать два механика, четыре специалиста по запчастям, бухгалтерия и подсобные рабочие – почти все отставники – всеми ими управлял Семен Семенович, и, что особенно важно, никто не оставался обиженным.
      Клуб начал участвовать в выставках ретротехники, о нем сделали передачу на ОРТ. Тут уж на него положил глаз сам губернатор, большой любитель старины. Расположить героическую технику у стен Кремля незадолго перед выборами в Думу, куда он метил, показалось ему правильным политическим решением. Что касается «Газа А», влиятельный силовик как-то намекнул, что будь она у него, он смог бы уладить разногласия, что сложились у нашего воеводы с Москвой. Губернатор намекнул – Пороховница жестко потребовал в обмен квартиры для отставников. Тогда в конце апреля в поселок прислали фининспекцию, и перед директором ЧП замаячил срок.
      9 мая колонна из двух танков и трех грузовиков с наряженными в полевую форму панкратовцами высадилась десантом на главной площади Старгорода. Милиция их пропустила, приняв за столичных артистов. На площади люди в хаки достали плакаты: «Даешь обещанные квартиры!», танки нацелили пушки в сторону Большого дома. Пресса защелкала фотоаппаратами.
      Специальная комиссия Минобороны высадилась в Панкратовке через неделю и заключила с отставниками договор, по которому обещалась за два года переселить всех в теплые квартиры. Событие показали в «Вестях», диктор говорил о прогрессивных веяниях, о государстве, повернувшемся лицом к военнослужащим. Москва под шумок сняла губернатора. Технику передали в старгородский музей. «Газ А» силовику не достался.
      Пороховница выиграл единственный бой в жизни, но на новую квартиру не поехал. Он обосновался недалеко от поселка в бревенчатом доме у реки и завел пасеку.
      Корреспондент «Старгородского глашатая» попытался взять у него интервью. Подполковник сходу ошарашил его вопросом: «С точки зрения ума технический прогресс есть движение поступательное?» И сам же ответил: «А если даже и так, я от него устал», – налил медовухи, чокнулся с газетчиком и выпил. Интервью не случилось, пьяного корреспондента отвезла домой попутная хлебная машина.
      Пороховница слукавил: на телегу он не пересел, ездит по полям на новейшем дизельном «уазике», а реставрационное предприятие, переселившееся в Старгород, выплачивает ему хорошие проценты от прибыли. Работая на пасеке, он обыкновенно напевает песню о том, что любой солдат имеет право у тихой речки отдохнуть.

      Больные глаза Перса преследовали Марину всю ночь, она спала нервно, скинула легкое одеяло и замерзла, на дворе начиналась осень. Она проснулась разбитой, чуть не опоздала к клиентке, и делала мейк-ап машинально, только к концу процедуры собралась и результатом осталась довольна. Когда клиентка ушла, Артавазд – владелец салона «Диориссимо», где Марина работала вторую неделю, опять прочитал ей лекцию.
      – Не украшай клиента, ломай стиль. Пришла блондинка, перекрась ее в брюнетку, не будь добренькой, нельзя идти у них на поводу!
      Вчера он запретил ей стричь новых клиентов и в наказание посадил Марину на мейк-ап. Марина тогда смолчала, перечить армянской звезде она и сегодня не стала. Вышла в город, на чистый и холодный воздух. Шла и думала, что пора доставать пуховое одеяло. Больного добермана она подобрала семь лет назад в подворотне, вылечила у ветеринара и назвала Персом. Муж требовал пса усыпить, боялся его, а может и ревновал. Марина отказалась, тогда муж с ней развелся. Теперь вот Перс умер.
      Дамы, над которыми Артавазд совершал насилие, вставали из кресла, крутя непривычно остриженной головой, расправляли плечи, словно собирались нырнуть с вышки, тщательно скрывали испуг, зеркала в салоне притягивали и страшили их одновременно. Артавазд был мачо, многим он нравился. Маринины клиенты не шли на кардинальные перемены. Ей было интересно внести изменение так, чтобы оно только подчеркнуло выбранный образ. Наверное, следовало уходить отсюда, но «Диориссимо» находилось в центре города, что было удобно для клиентов, и в этом была засада.
      На Посадской площади Маринино внимание привлекла старушка с авоськой. Жидкие волосы, убогий перманент, убогое же пальтецо, вытертые тряпичные туфли. Заискивающе глядя в глаза прохожих, старушка что-то просила, получала резкий отказ, и упрямо повторяла свои попытки. Марина подошла к бабушке.
      – Милая, где улица Гарибальди? Я, кажется, заблудилась. Марина не слыхала о такой улице. Как бабушка попала сюда, она толком объяснить не могла. Марина повела ее в милицию. Выслушав их, дежурный сержант рявкнул:
      – Улицы Гарибальди в городе нет. Ждите, будем определять в спецбольницу.
      Бабушка сжала губки и стала похожа на больного голубя.
      – Взяла б ты меня к себе, я бы тебе денег заплатила, – попросила вдруг бабушка.
      Вопрос привел Марину в замешательство, старушка растерянно моргала. Тогда Марина отвела ее домой, отмыла в ванне, накормила и уложила спать. Перед сном зачем-то рассказала ей о ссоре с Артаваздом и о смерти Перса. Бабушка слушала, кивала с умудренным всезнающим видом. Утром она освоилась, приготовила блинчики с мясом, сварила суп, но на улицу не рвалась, боялась потеряться снова. На следующий день бабушка пропала. На плите оставила горку котлет в глубокой тарелке, выключила газ, ключ, как наказывала Марина, положила под половичок. В доме ничего не пропало, видимо старушка снова ушла в магазин.
      Через три дня, утром в воскресенье, она подъехала к дому на большой американской машине в сопровождении шофера-телохранителя. Бабушка успела покрасить волосы в мягкий красно-коричневый цвет, что идет темноволосым женщинам, и не выглядела поникшей и ненужной.
      – Я обещала денег дать, – пропела она с порога и положила на стол сверток. – А эксперимент на площади, это потому, что прочитала в Интернете выводы социологов, мол, общество добреет на глазах. 69 % считают, что бродяг надо лечить и помогать им в трудоустройстве, и только 23 % опрошенных, уверены, что бродяжничество надо запретить законом, как раньше, а бомжей ссылать в специальные лагеря. – Она улыбнулась: – Я на площади три часа простояла пока тебя встретила. Насчет денег не беспокойся, сын был коммерсант, умер месяц назад, детей не оставил. Мне всех его денег не съесть, еще и останется. На Малой Посадской продается помещение булочной, купи его, переоборудуй и стриги, как считаешь нужным, сама к тебе на прием запишусь. Заведи щенка и не скучай.
      Отставила чашку с чаем, что налила ей Марина, и, довольная произведенным эффектом, была такова.
      Марина вскоре купила помещение в том месте, где ей посоветовала бабушка, набрала штат, ее салон процветает. Щенок теперь подрос, этот стройный доберман охраняет хозяйку на прогулках, и если вы считаете, что эта порода опасна, Марина разубедит вас, объяснив, что все дело в воспитании и доброте. С ней глупо спорить – стоит только Арто поднять на вас большие миндалевидные глаза, как ваша рука непроизвольно тянется его погладить, что умный пес позволяет делать всем нормальным, расположенным к его богине людям. Что же касается выводов господ социологов, то они люди ученые, им видней.

      Когда в кирпичном домике, прилепившемся к проездной башне старгородского кремля, по ночам отсветы огня метались по окнам, люди знали – Камбиз ворожит. Старый перс верил в Добро, что постоянно ведет изнурительную войну со Злом. Вряд ли в среднерусской полосе найдется десять специалистов, умеющих произнести без ошибки древние слова «хумата, хухта, хваршта» – священную триаду зороастрийцев: «добрые помыслы, добрые речи, добрые дела», составляющую основу жизни любого праведного поклонника Ахура Мазды. Перс, с его седыми патлами и выпученными глазами, казался людям волхвом, считалось, что он предсказывает будущее и лечит неизлечимые болезни.
      Нина Тимофеевна Шлионская, преподаватель математики в Первой гимназии, никогда бы не подумала, что придется и ей обратиться за помощью к кудеснику, но, вконец измотанная семейной неурядицей, разуверившаяся в помощи врачей, она решила использовать последний шанс, на котором настаивала ее соседка Клавдия Ивановна – перс вылечил ее запойного мужа за один прием.
      Камбиз сидел у камина, в котором медленно разгорались сырые дрова. Не в силах сдержать слезы, Шлионская рассказала о Кате. Брошенная мерзавцем-совратителем, дочка повредилась умом, ушла в себя. Врачи – а она обращались к разным специалистам, – помочь не смогли. И тут подвернулось братство «Новая жизнь». Дочь начала посещать их собрания. Скоро она стала тянуть родителей за собой, новая жизнь, в которую она ушла с головой, страшила их больше прежнего аутизма – Катя существовала теперь в страшной сказке, из которой не было возврата. Недавно она заявила, что перепишет на Учителя квартиру и станет жить в кельях с «сестрами». Все там были братья и сестры, постоянно твердили заклинания, а молитвы начинали с трубки мира, которую пускали по кругу, после чего им являлись видения новой жизни, к которой все так стремились. Продав квартиру, дочь обрекала стариков-родителей на жизнь в подворотне, но Катя об этом и не думала.
      – Станете жить со мной, там вам будет лучше. Она превратилась в зомби.
      – Что же будет, что будет? – вопрошала Нина Тимофеевна.
      Камбиз подбросил в дрова белый порошок. Взметнулось облако дыма, дрова мгновенно занялись. Перс снял с полки магический кристалл, посмотрел на пламя сквозь прозрачный камень.
      – Где они собираются?
      – В бывшем кинотеатре «Встреча».
      – Иди домой, завтра все будет хорошо.
      Нина Тимофеевна почему-то ему поверила и ушла, – от перса исходила настоящая магическая сила. Камбиз после ее ухода переговорил с кем-то по телефону.
      Утром перс пришел на собрание братства. Учитель, завернутый в оранжевую простыню, бритоголовый упитанный мужчина встретил новообращенного радостной улыбкой и предложил трубку мира. Обряд единения уже начался – на ватных пуфиках сидели в кружок человек сто адептов учения, по их суженным зрачкам Камбиз понял, что они уже грезят.
      – Знаешь ли ты будущее? – задал Камбиз вопрос, обращаясь к учителю своим громовым голосом.
      – Конечно, брат, и ты его сейчас узнаешь.
      – Ты не знаешь своего будущего. Ты – лжец. Тебя сейчас отвезут в милицию, затем осудят и дадут восемь лет строгого за распространение наркотиков, потом будет лагерь, цементный пол, туберкулез и смерть.
      Камбиз взмахнул рукой. Из дверей посыпались омоновцы. Учителя скрутили и увели. В бывшем кинотеатре обнаружили склад тяжелых наркотиков. Подполковника Иванова, руководившего захватом и раскрутившего всю цепочку поставок (Учитель раскололся сразу и всех сдал), наградили орденом и повысили в звании. Катя вернулась домой, прошла курс лечения и больше о продаже квартиры не говорит. Мечтает ли она о новой жизни? Об этом история умалчивает. В результате проведенной операции обыватели еще раз убедились, что перс действительно обладает даром прорицателя.
      Камбиз вернулся домой, сел у камина и уставился в священное пламя. Он думал о великой мудрости Ахура Мазды– Властелина Мысли. Старинное средство – слабый раствор опия помог ему вылечить жену подполковника Иванова от истерик и бессонницы, вернул в семью мир. Употребленный во зло, наркотик чуть не разрушил сотни семей. Камбиз снял с полки кристалл горного хрусталя, повертел в руках, положил его на место. Людям нужен театр, иначе так трудно поверить в простую истину – Добро борется со Злом постоянно, и праведный человек, идя по пути истины, должен приложить много стараний, чтобы с него не свернуть, ибо Зло зачастую рядится в одежды Добра.
      Перс накормил неугасимый огонь сухим поленом, губы при этом привычно прошептали три древних слова. В дверь робко постучали.
      – Входи, дверь открыта! – сказал Камбиз громовым голосом и выпучил глаза, чем придал лицу свирепое выражение.

      Сначала его звали Ящерица. Рыжий с зелеными глазами, в которых жили лютые искорки, юркий и злой, он рано усвоил закон: никого не бойся и нападай первым, иначе съедят. На «малолетке», в первый день, прыгнул на него один волчара: «Что есть – поделись».
      – Нет ничего.
      – Дай «ничего». Ящерица кивнул на подушку.
      – Возьми там.
      Волчара быстро обшмонал схрон.
      – Там нет ничего, ты чё?
      – Вот десятину и возьми.
      Потом, став Ящером, сам экзаменовал новичков. Из бесстрашных набрал армию. Управлял больше словом и взглядом, чем кулаком, усвоил, что сильнее взгляда и метче слова человек не придумал оружия, воровал слова у стариков, не ленился.