Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кыш и я в Крыму

ModernLib.Net / Детские приключения / Алешковский Юз / Кыш и я в Крыму - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Алешковский Юз
Жанр: Детские приключения

 

 


Юз Алешковский

Кыш и я в крыму


1

О том, что мы едем в Крым, я узнал всего за два дня до отъезда.

Мы с Кышем сидели на балконе, и я вдруг увидел своего папу. Он подошёл к дерущимся мальчишкам и что-то сказал им. Мальчишки неохотно подали друг другу руки и разошлись в разные стороны.

— Что ты им такого сказал? — спросил я папу, когда он пришёл домой.

— Я им сказал: «Дети! Я с сегодняшнего дня в отпуске. Я ждал этот день целый год. Пожалуйста, не омрачайте его. Дайте же друг другу руки! Поверьте мне: жизнь прекрасна!»

— Но ты же ещё вчера не знал про отпуск! — сказал я.

— Да. Тебе известно, что я люблю неожиданности? Так вот, сегодня утром мне вручают в месткоме путёвку и говорят: «Дорогой Сероглазов! Посмотри на себя! На тебе же лица нет. Ты нервный и просто обуглился на работе. Мы не можем допустить, чтобы наш ведущий конструктор таял не по дням, а по часовому графику. Поезжай в Крым!»

Я ещё не успел всё сообразить как следует, а папа уже говорил маме по телефону:

— Ирина, я не шучу… Послезавтра мне необходимо быть в Крыму… Именно с женой и с ребёнком. Ты же говорила, что можешь уйти в отпуск в любую секунду? Говорила. Вот и уходи. Выключи свою электронную машину и уходи. Машине тоже нужно отдохнуть, а то у неё шарики начнут барахлить… Быстрей пиши заявление. Мы с Алёшей упаковали первый чемодан. Как, как? Вопрос о поездке собаки мы обсудим не по телефону. Пока… Да! Жить будете в доме у тёщи моего сослуживца. Я договорился…

— Без Кыша никуда не поеду, — сказал я. — Мне не нужен никакой Крым!

— Ты погоди занимать твёрдую позицию. Вот придёт мама, мы сядем за наш круглый стол и начнём переговоры на самом высоком уровне.

— А ты за кого будешь? — спросил я.

— Я буду за разумное решение проблемы, — сказал папа.

— Тут только одно решение: взять Кыша с собой! И всё! Даже переговаривать не желаю!

— Давай до начала переговоров не заводить их в тупик. Идёт?

— Попробуем, — сказал я, решив ни за что не сдаваться. Потому что я просто представить не мог, как это я уеду в Крым без Кыша.

Я присел около Кыша, приподнял его длинное мохнатое ухо и шепнул:

— Не бойся! Я тебя не предам. А если начнут спрашивать, как ты будешь себя вести, отвечай, что хорошо, обещаний надавай и, главное, посильней виляй хвостом. Понял?

Кыш ничего не ответил и только глубоко вздохнул…

2

До прихода мамы я помогал папе укладывать чемодан. Он сложил в него свои майки, трусики, рубашки, кеды, джинсы и тоненькую книжку, которая называлась «Угрожает ли Солнечной системе тепловая смерть?»

Я, конечно, сразу поинтересовался, что такое тепловая смерть и вправду ли она нам угрожает? Папа сказал, что угрожает, хотя до этого ещё очень далеко, миллионы лет, но если люди вроде меня будут получать по арифметике тройки, а иногда и двойки, то тепловая смерть Солнечной системы наступит гораздо раньше, чем ожидалось. Ещё папа сказал, что если люди вроде меня подтянутся по всем предметам, то через тысячу лет они запустят в небо искусственное солнце, а может быть, даже не одно, а целых три штуки. И тогда в Москве круглый год будет тепло, как в Крыму.

— А пока что, — добавил папа, — позаботься о том, чтобы не получить у моря солнечный или тепловой удар. Найди свою панамку и сделай из доски, которая лежит на балконе, четыре стойки. Ты будешь с мамой на пляже натягивать на них простыню и спасаться от солнца.

— А ты разве не будешь с нами лежать на пляже? — спросил я.

— У дома отдыха свой пляж. Туда не пускают посторонних. Даже детей и жён.

— Почему?

— Потому что таковы тамошние правила. Между прочим, — сказал папа, — я позвоню своему однокласснику Мише Фингерову, он работает в зоопарке, и спрошу, не вредна ли Кышу поездка в Крым, к морю.

— Понимаю, к чему ты клонишь, — сказал я.

— Будь уверен: я тебе не солгу. Что скажет Миша, то и передам. Но как быть, если врачи категорически запретят Кышу ехать?

Папа ещё не раз до прихода мамы и переговоров за нашим круглым столом пробовал обрабатывать меня разумными доводами насчёт Кыша, но я не сдавался, потому что не видел в этих доводах ничего разумного.

— Ты сам, — сказал я, — говоришь, что лучше умереть, чем предать лучшего друга. И я никогда не предам Кыша!

3

Наконец, весёлая и радостная, вернулась с работы мама. Ей тоже подписали заявление об отпуске и завтра должны были выдать отпускные деньги. Папа показал маме путёвку на красивой бумаге и сказал:

— А вам придётся с Алёшей быть дикарями. — Мне показалось, что мама немного обиделась после этих слов, но папа добавил: — Не думайте, что я так уж жажду в дом отдыха. Я с удовольствием не разлучался бы с вами.

— Ты ведь мог отказаться от путёвки, — заметила мама.

— Это было просто невозможно. Местком сказал мне: «Сероглазов, ты у нас самый нервный и справедливый человек. Отдыхай!» Как тут откажешься?

Мы уже кончили ужинать, но я нарочно не вмешивался в разговор. Я терпеливо ждал начала переговоров о Кыше… Мама начала издалека. Она сказала, что недолгая разлука только укрепляет чувства друзей.

— Не люблю людей, которые нарочно разлучаются для проверки всяких чувств, — заметил я спокойно.

— Он прав, — сказал папа и как-то странно посмотрел на маму.

Тогда мама без долгих слов призналась, что она очень любит Кыша. Но что я себе не представляю всех трудностей, связанных с питанием и проживанием собаки на курортах Крыма.

Мама обрисовала мне тысячу разных трудностей. И переезд, и жару, и солёную морскую воду, и набитые битком автобусы, и невозможность пойти с Кышем в кино и па концерты, и скандалы на пляже из-за того, что пляж не для собак, а для людей, и ещё много чего другого.

— Это будет не отдых, а пытка! — под конец своей речи сказала мама.

Кыш после её слов, еле слышно застонав, вылез из-под круглого стола и с опущенным хвостом печально поплёлся в другую комнату.

— Так. У одного из участников переговоров не выдержали нервы, — сказал папа.

— А ты, я вижу, дипломат! — вспыхнула мама.

— Совершенно верно, — согласился папа.

— Тогда тебе незачем лечить нервы. У дипломатов они крепки, как канаты, — сказала мама.

— Просто мы, дипломаты, умеем себя держать в руках, как бы ни пошаливали нервишки, — объяснил папа.

— Повторяю: я хочу отдохнуть. Вы можете это понять? — спросила мама. — Или вы бесчувственные эгоисты?

— А что значит отдохнуть? — сказал я.

— Это значит: спокойно купаться, загорать, читать, ходить на экскурсии и в кино.

— Выходит, Кыш тебе помешает? — спросил я.

— Не знаю. Ведь мы ни разу не отдыхали вместе.

— Вот и давай попробуем, — предложил я. — Знаешь, какие условия я тебе создам? Ты не будешь беспокоиться ни о чём! А я буду ходить в магазины и на базар. Буду стирать сам свои носки и трусы и, уж конечно, кормить Кыша. И тебе не придётся волноваться из-за меня, как в Москве! Вот увидишь!

— Ты обещаешь без спроса не лазить в море? — спросила мама, начиная сдаваться.

— Слово! — сказал я.

— Ты обещаешь не получить солнечный удар?

— Слово!

— Ты обещаешь не тянуть в рот грязные фрукты?

— Слово!

— Ты обещаешь никуда от меня не убегать и не теряться?

— Слово! — заверил я.

— Хорошо. Ваша взяла, — сказала мама. — Завтра же возьмите справку о состоянии здоровья Кыша. Без неё ему не дадут билет на самолёт.

Я встал на стул, поцеловал маму и сказал:

— Не бойся. Всё будет хорошо. Ты отдохнёшь, как никогда.

— Посмотрим… посмотрим, — ответила мама.

4

Время до нашего отлёта тянулось долго-долго. Ещё дольше, чем последний день четвёртой четверти. И только на трапе, когда папа показывал красивой девушке наши билеты на самолёт, я вдруг почувствовал, что это — правда! Ещё совсем немного, заревут реактивные моторы, и мы полетим в Крым!

Моё место в самолёте было у круглого окошечка — иллюминатора. Кыш сидел у меня на руках и вёл себя спокойно. Только когда самолёт разогнался, он уткнул морду мне под мышку, как будто не хотел ничего ни видеть, ни слышать.

Я его гладил, успокаивал и говорил, что собаки теперь бывают в космосе, а там пострашней, чем в реактивном «ТУ-104», летящем совсем не высоко над землёй. И из-за того, что я всё время беспокоился о Кыше, я сам ни разу не струсил…

…Потом красивая девушка принесла нам минеральную воду и конфетки, которые едят в небе, и опять велела всем пассажирам застегнуть ремни. Папа научил меня при снижении часто щёлкать зубами, чтобы не заложило уши, а Кышу выдал кость с хрящиками, так как конфету грызть он не пожелал.

Рёв моторов сделался немного тише, у меня всё оборвалось внутри, когда самолёт провалился на секунду в яму, а в ушах как-то зашипело и стало покалывать тысячью иголочек.

— Кыш, — сказал я, — мы идём на посадку! — И не услышал собственного голоса.

Я испугался, по совету папы защёлкал зубами, в ушах у меня вдруг выстрелило, и я услышал, как папин сосед громко жалуется красивой девушке, нашей бортпроводнице:

— Возмутительно! Я молчал, когда собака дёргала мой зонтик! А теперь в самолёте создана ужасная атмосфера: глодают кость, щёлкают зубами! В конце концов, мы не в купе поезда. Мы в полёте. Здесь нервы напряжены до предела!

— Извините, но я не могу запретить собаке глодать кость, а мальчику щёлкать зубами. Пожалуйста, договоритесь между собой сами, — с улыбкой сказала девушка.

Как только мы сошли с трапа, Кыш прямо заскулил от радости и даже лизнул бетонную дорожку аэропорта. Он был счастлив, что вернулся с неба на землю.

Мы получили наши чемоданы и встали в очередь на такси.

Кыш лежал в тенёчке за чьим-то чёрным чемоданом, часто дышал, свесив язык набок, и то и дело с упрёком поглядывал на солнце. Ведь оно пекло действительно почище, чем в Москве.

А я рассматривал красивые разноцветные наклейки на чьём-то чёрном чемодане и спрашивал у мамы, что на них написано нерусскими буквами.

Это были названия разных городов и гостиниц.

Вдруг к очереди подъехал голубой микроавтобус «Рафик». Из него высунулся человек со шрамом на щеке, которого я видел в самолёте, и спросил:

— Товарищи! Если среди вас есть с путёвками в «Кипарис», милости прошу, довезём.

— Я в «Кипарис»! — сказал папа. — Но у меня семья и собака.

— Садитесь. В «Рафике» места хватит всем, — сказал человек со шрамом.

— Простите, и я в «Кипарис», — обратился к нему хозяин чемодана с разноцветными наклейками. — Мне тоже можно?

— Конечно. Садитесь.

Потом, наверно решив не стесняться, из очереди вышли ещё два человека: небритый высокий парень с рюкзаком за плечами и папин сосед, ворчавший на нас с Кышем. Он спросил:

— Эта машина прислана за нами из дома отдыха, или вы везёте нас частным образом?

— Частным образом, — ответил человек со шрамом.

Сначала мы ехали по шоссе, потом проехали по городским улицам, потом снова выехали за город и мимо зелёных яблоневых садов, мимо голубых и розовых домиков взяли курс к морю.

Обернувшись к нам, человек со шрамом сказал:

— Давайте знакомиться. Василий Васильевич Васильев.

— Меня зовут Алёша.

— Ирина Дмитриевна, — представилась мама.

— Митя, — сказал папа.

— Фёдор Ёшкин, — сказал небритый парень.

— Милованов, — сказал хозяин большого чемодана с наклейками.

— Торий Иванович Грачёв, — неохотно, но важно объявил папин сосед.

— Не сочтите за подковырку, — спросил Милованов, — почему вы Торий?

— Мои родители — химики, — сухо объяснил Грачёв, — и в знак уважения к Периодической таблице элементов выбрали мне имя по ней.

— Значит, вы вполне могли бы стать Азотом или Алюминием? — пошутила мама. Грачёв ничего не ответил.

5

Мы с Кышем смотрели в окно на огромные зелёные волны гор по обеим сторонам шоссе.

Неожиданно шофёр затормозил, съехал на обочину, а Василий Васильевич вышел из машины, подошёл к серому камню с красной наискосок полосой, постоял около него, наверно, целую минуту, и мы снова поехали.

— Что это за камень, у которого он стоял? — спросил я у мамы.

— Памятник крымским партизанам, — сказала мама.

Всю дорогу Василий Васильевич больше ни с кем не разговаривал. Остальные беседовали о всякой всячине и спорили, а я ждал, когда покажется море.

С высоты оно было совсем не таким, каким я его себе представлял. Просто далеко под нами до горизонта тянулась голубая, в белой туманной дымке пустыня. И на ней нельзя было заметить барашков волн, а над ними кричащих чаек. Когда мы подъезжали к Гурзуфу, папа показал мне гору Аю-Даг, похожую на медведя, пьющего воду, и объяснил, что у подножия этой горы находится «Артек» — самый лучший в мире пионерский лагерь.

Мы проезжали через Гурзуф.

Федя Ёшкин всё время высовывал голову из окошка и повторял:

— Ну сила!.. Ну красотища!..

Милованов вдруг попросил шофёра остановиться около каменного дома. Выйдя из машины, он, сложив руки на груди, посмотрел вдаль.

Посмотрев вдаль, он снова сел в машину, и мы поехали дальше.

Кыша, наверно, укачало. Он дремал у меня на коленях. Мне было страшней, чем в самолёте, особенно на поворотах, и я один раз ахнул, а шофёр сказал:

— Это ерунда. На старой дороге виражи покруче. Потом я тоже задремал, проспал Ялту и проснулся, когда машина вдруг остановилась. А остановили её двое мальчишек и одна девчонка. Она сказала, когда Василий Васильевич открыл дверцу:

— Здравствуйте! Мы пионерский патруль. А вы приезжие?

— Да. Кроме водителя, — ответил Василий Васильевич.

— Добро пожаловать в Крым! — сказала девчонка. — Очень просим вас не жечь в лесу костры, не вырезать своих имён на стволах деревьев, не сорить в парках и на пляжах, любить и уважать домашних животных. Извините! Всего хорошего.

— Счастливо отдыхать! — сказал один из мальчишек. На груди у него был настоящий бинокль, и в руке он вертел настоящий свисток.

Я подумал, что это интересное дело — останавливать машины, ловить поджигателей лесов, смотреть в бинокль с такой верхотуры на море, и попросил ребят:

— Примите нас к себе в патруль. Мы с Кышем умеем разоблачать и ловить преступников!

— Ловить! Ха-ха-ха!

— Разоблачать! Ха-ха-ха!

— Сыщики! Ха-ха-ха!

Все трое покатывались от хохота, показывая на меня пальцами, пока Кыш не зарычал и не залаял. Шофёр в это время проверил уровень масла в моторе.

— Скучно тебе здесь не будет. На пляжах полно ребят. Найдёшь друзей, не волнуйся, — сказала мама. И мы поехали дальше…

— Алупка! — вдруг сказал папа. — Я не был здесь десять лет! Вон дворец… парк… кино… Хаос…

Сверху да ещё на ходу я не смог различить ни дворца, ни парка и не заметил никакого хаоса. Наоборот, везде, куда ни посмотришь, был виден порядок и везде гуляли люди. И чувствовалось, что они не спешат на работу, никуда не опаздывают, а просто отдыхают.

Наша машина остановилась около каменных ворот, прямо у белокаменного льва. Я вылез, подошёл к нему, погладил по гриве и прочитал на лапе, на которую лев положил свою громадную голову, корявые буквы: «Нет в жизни счастья. Вася».

Потом я подошёл к машине и услышал, как Торий говорил Василию Васильевичу:

— Благодарю. Сколько я должен за проезд?

— Вы ничего не должны. Спрячьте, пожалуйста, деньги, — ответил тот и сказал папе, маме, Милованову, Феде, мне и Кышу: — Вы тоже не беспокойтесь… Иван Иванович! Пожалуйста, добросьте Ирину Дмитриевну, парня и пса до их дома. Ведь вы будете жить не в «Кипарисе»?

— Нет, нет. Они на частной квартире, — ответил за маму папа. — В доме Ершовой. Высокая улица, дом 7.

Мне показалось, что, услышав фамилию тёщи папиного сослуживца, Василий Васильевич что-то хотел спросить, но потом передумал и сказал папе:

— Вы проводите своих, а мы донесём ваш чемодан до корпуса.

«Рафик» немного проехал в гору, потом свернул направо и остановился у дома № 7 по Высокой улице.

Вообще-то самого дома с улицы не было видно. Белый квадратик с семёркой висел над калиткой в сложенной из неотёсанных камней ограде. Она была высокой, по ней, как питон, вилась виноградная лоза, а на самом верху росли какие-то колючие кусты.

— Здесь мы будем жить, — сказал я Кышу. — Вести себя надо как следует. Понял? Тут хорошо играть в крепость.

Кыш кивнул. Последнее время он совсем повзрослел и стал разговаривать только в крайних случаях. А может быть, он устал с дороги.

Мы попрощались с шофёром, и папа всё-таки напоследок спросил у него:

— Наш попутчик, очевидно, важная шишка, если за ним прислали машину?

— Это уж вы, пожалуйста, у него у самого спросите, — как-то таинственно ответил шофёр и уехал.

Мама открыла калитку, мы взяли свои вещи и по каменным ступенькам поднялись во дворик.

— Какая прелесть! — тихо сказала мама. В глубине дворика стоял небольшой белый дом. К нему вела выложенная из того же самого камня, что и ограда и ступеньки, дорожка. И по обеим сторонам дорожки росли разноцветные розы. А за ними был сад и огород.

Кыш вдруг молча и быстро пронёсся по огороду, загнал кошку, не успевшую даже мяукнуть, на дерево и только тогда залился лаем. Это он повторял свою клятву преследовать кошек до конца своих дней всегда и везде.

— Кыш! Фу! — крикнул я Кышу. — Фу!

— Если сейчас нам откажут от дома, — тихо сказал мне папа, — то Кыш отправится в Москву с первым же самолётом. Ты понял?

Я ничего не успел ответить. Дверь дома открылась, и на крылечко вышла хозяйка. Она сначала посмотрела на свою кошку, потом на Кыша, потом подошла к нам, вытерла руки о передник, улыбнулась и сказала:

— Добрый день! Милости прошу. Вы Сероглазовы?

— Да! Это мы! — обрадовался папа. — Дмитрий, Ирина, Алёша и Кыш.

— А я Анфиса Николаевна. Пройдёмте в дом. Поставив чемоданы в нашей комнате, папа заспешил в дом отдыха.

— Прекрасная комната! Прохладная, светлая! Здесь будет хорошо, — сказал он и ушёл.

Кыш сразу обнюхал комнату и, конечно, остался недоволен, потому что вся она пропахла кошкой. Даже на колючке алоэ белел клок кошачьей шерсти.

— Ну, спасибо, Анфиса Николаевна! Поверьте, я прямо счастлива. Я чувствую, что мы здесь прекрасно отдохнём, — сказала мама.

— Погодите благодарить. Сначала поживите. Может быть, что-нибудь ещё не понравится. Питаться будете дома или в закусочных?

— Лучше бы самим готовить, — застеснявшись, сказала мама. — Если, конечно, разрешите.

— Бога ради. Будьте как дома.

— Вы уж извините, что мы с собакой. Нам не с кем было оставить этого разбойника.

— Ничего. Тут весело будет, — чему-то усмехнувшись, сказала Анфиса Николаевна.

— А ты, Алексей, воспитай Кыша в духе любви к кошкам. Он просто распоясался и нападает на слабых. Тоже мне царь зверей!

Кыш полез под стол. Там ему было прохладней. Я достал из сумки его вещи. Миску вынес на крыльцо, а матрасик положил под окном около моего диванчика. Потом налил в миску воды и позвал Кыша. Он пришёл, посмотрел на дерево, увидел, что кошка ещё не слезла с него, и жадно начал лакать воду.

— Кошка — хорошая. Не тронь кошку, — говорил я ему. — Это от неё пошли цари зверей — львы, а не от вас, собак.

Услышав это, Кыш поперхнулся и закашлялся, но, однако, не залаял.

— Мам, пошли к морю! — сказал я и как-то не поверилось, что вот сейчас мы спустимся по дороге вниз и я первый раз в жизни окунусь в синее тёплое море.

— Перекусили бы сначала, — предложила Анфиса Николаевна.

— Ой! Мы лучше сначала искупаемся! Целый год ждала этой минуты! — сказала мама.

Пока она собиралась, я осмотрел комнату Анфисы Николаевны, прочитал названия на корешках книг в шкафу и спросил, кто эта девушка в военной форме на фотографиях.

— Я. Разве не похожа? — спросила Анфиса Николаевна.

— Вы ведь с тех пор стали старше, — сказал я, — и очень поправились.

Мама от досады, что я сказал что-то не так, прикусила губу, но Анфиса Николаевна только рассмеялась:

— За тридцать лет и ты, милый мой, постареешь и поправишься.

— Значит, вы воевали? — спросил я.

— Воевала.

— И стреляли?

Тут мама меня заторопила. Я ещё раз посмотрел на фотокарточки нашей хозяйки. Вот она с автоматом на груди стоит у перешибленного, наверно, снарядом кипариса… Высовывается из окна санитарной машины… Сидит у радиоприёмника в наушниках…

6

К морю мы не просто шли, а всё время спускались по каменным лесенкам. Сначала я считал ступеньки, а потом перестал.

— А вот это парк. Смотри! — вдруг воскликнула мама.

Мы шли, и она объясняла, как называются цветы, кусты и деревья. Но цветов, кустов и деревьев, причём самых разных, было так много, что их названия перепутались в моей голове. Чинары… Каштаны… Атласские кедры… Сосны… Самшит… Кизил… Агава… Магнолия…

Я шёл и глазел вокруг, а Кыш принюхивался к разным запахам. И оттого, что запахов в парке, наверно, было ещё больше, чем цветов, кустов и деревьев, и все они перепутались у Кыша в носу, он часто чихал, мотая головой, и повизгивал от удовольствия. Потом вдруг пропал. Мы забеспокоились. Мама сказала, что он мог опьянеть от большого количества эфира в воздухе и заснуть. Где его тогда искать?

Я начал свистеть и кричать:

— Кыш! Кыш! Ко мне! Куда ты пропал? Ко мне! И какой-то старичок в белом костюме сразу же подошёл и тихо сказал маме:

— Извините, пожалуйста, в ту минуту, когда раздался свист и жуткий вопль вашего мальчика, я думал именно о тишине. Да, да! Я думал о том, как нам повезло, что мы живём в одном из самых тихих и чудесных уголков земли, в Крыму. О том, что тишина восстанавливает силы кузнецов, шахтёров, сталеваров, машинистов — в общем, всех уставших от шума и грохота работы. И людям, малыш, и земле нужна тишина. Постарайся её никогда без надобности не будить.

Старичок говорил так добродушно, что я ни капли не обиделся за замечание, а мама сказала:

— Извините, у нас потерялась собака. Ведь надо же её позвать.

— Умная собака обязана слышать шёпот своего хозяина, — сказал старичок. — И читать его мысли на расстоянии.

И тут, как назло, будя тишину, отчаянно скуля, откуда-то из-за кустов на трёх ногах к нам прискакал Кыш. Он, не переставая скулить от боли, лёг на спину и задёргал правой задней лапой. Я присел и осмотрел её. В одной из чёрных шершавых подушечек на лапе торчала большая колючка. Она обломалась, и я никак не мог её вытащить. Кыш визжал. Нас окружила толпа отдыхающих. Все стали давать советы. Мама тоже попробовала вытащить занозу, но только обломала ноготь. Тогда я решился, прицелился как следует, с одного раза вытащил зубами здоровенную колючку и показал её окружающим. Мама тут же заставила меня прополоскать рот у фонтанчика для питья, а Кышу смазала лапу йодом, который почему-то оказался в её сумочке. Кыш оттого, что лапу защипало йодом, завопил ещё сильней, но быстро замолчал, прошёлся на трёх лапах, потом осторожно ступил на раненую, проверил, не очень ли больно на неё ступать, прохромал метров пять и вдруг, наверно забыв про занозу, полетел со всех ног на лужайку и начал есть какие-то травки. Старичок похвалил меня за то, что я оказал первую помощь раненой собаке.

Потом мы стояли на краю высокого, крутого обрыва, и перед нами было море. Кыш жался к моей ноге, а я взял маму за руку и молчал, поражённый солнечной голубизной. И глаза у меня слезились от морского ветра. Он был так силён, что поддерживал нас, когда мы спускались с обрыва к морю.

— Это дикий пляж, — сказала мама.

Кыш первым подбежал к воде, лизнул её, фыркнул; в этот момент как раз набежала волна, но он ухитрился подпрыгнуть и отбежать. Отбежал, улёгся между двух камней и стал следить за волной. Он думал, что она с ним играет, но подойти поближе боялся.

Мы устроили навес из простыни и пять минут загорали, ворочаясь с боку на бок. Потом пять минут сидели под навесом, а уж когда у меня сил больше не было терпеть — так хотелось купаться, — пошли в море.

— Кыш, — позвал я. — Иди сюда! — Но он, поджав хвост, забрался в тенёк под простыню.

Босиком по камешкам идти было больно. Я кому-то наступил на ногу, отскочил, испугавшись, в сторону и упал на дремавшую женщину. Мама за меня извинилась. Я вошёл по пояс в воду, снова поскользнулся, упал, начал барахтаться и орать:

— Море! Море! Ура!

Мама велела мне сесть и сидеть в воде на одном месте, пока она сплавает до оранжевого шара, и не нарушать тишины.

И это было здорово: сидеть в море, перебирать руками камешки и держаться за большой камень, когда набегает и толкает в грудь волна. Мама, доплыв до шара, помахала мне рукой и поплыла обратно, а Кыш так больше и не подошёл близко к морю.

Вылезать из воды мне не хотелось, но мама сказала:

— На первый раз хватит. Пошли обедать. Ужас как есть захотелось!

Мы с Кышем сразу почувствовали голод: он облизнулся и навострил уши, а я сглотнул слюнки.

7

Сначала мы купили в магазине и накормили Кыша кусочками его любимого трескового филе. А потом он нас ждал, привязанный к дереву около «Пельменной».

Когда мы вышли оттуда, я увидел, что Кыш успел подружиться с большим псом шоколадной масти. Но Кыш закрутил поводок вокруг дерева, а обратно раскрутиться не мог и тихонько тявкал: просил пса о помощи. А пёс стоял над Кышем, доброжелательно виляя хвостом, и соображал, чего от него хотят. Я отпустил Кыша с поводка. Он стал припадать на передние лапы, приглашая пса повозиться, потом рванулся с места, думая, что его будут догонять, потом вернулся и с удивлением посмотрел на невозмутимого пса: «Что же ты за собака, если не хочешь играть?»

— Ему не до игры, — сказала мама. — Он старик. И между прочим, это пойнтер. Охотничий чистокровный пёс. Красавец.

— Как же он сюда попал? — спросил я вышедшую из «Пельменной» официантку.

— Бездомный. Третий год здесь бродит. Мы его не обижаем. Даже заелся немного. Конфеты любит. Купите и скажите ему: «Пиль!» Циркач, а не собака!

Мама купила в ларьке две карамельки, а я сказал псу:

— Пиль!

Лежавший на асфальте пёс мгновенно вскочил на ноги, весь подобрался, подогнул одну лапу и стал похож на бронзовую собаку, стоящую на мраморной подставке на папином письменном столе. И на него засмотрелись прохожие — так он был красив в стойке и не казался в этот миг обрюзгшим стариканом. Постояв немного, он устало присел и поднял морду вверх: ждал конфетку. Я бросил ему две карамельки. Он поймал их на лету, одну разгрыз, а другую положил около Кыша.

«Можно, я съем?» — спросил у меня Кыш.

— Ешь, — сказал я, чтобы добрый пойнтер не думал, что Кыш брезгует его угощением. И мне стало почему-то грустно, словно я час назад не радовался морю и не был счастлив, что приехал в Крым. У мамы тоже был расстроенный вид. Она сказала, вздохнув:

— Алёша! Кыш! Пошли домой. Кто-то ещё крикнул псу: «Пиль!», но он не сделал стойку, улёгся под деревом и задремал.

— Он умный, — сказала маме официантка, — выступает редко и не перед каждым. Ваш мальчик ему понравился.

— Это не я понравился, а наш Кыш, — сказал я. По дороге домой мы заглянули в «Хозяйственные товары». Мама стала спрашивать у продавца, почему в магазине нет стирального порошка, а я увидел Федю Ёшкина, который рассматривал банки с масляной краской. Я подошёл и спросил:

— Федя, как там наш папа Сероглазов?

— Сероглазов лежит. Профессор сказал, что у него хроническое голодание! Что же вы довели человека? Он у вас тонкий, звонкий и прозрачный. Истощённый в прутик.

— Мама! Мама! — испугавшись, крикнул я. — Папа голодает! Он истощённый, оказывается! Профессор сказал!

— Что за чепуха? Почему ты кричишь в магазине? Почему папа голодает? Он же хотел есть, — сказала, подойдя, мама.

— Хроническое у него голодание. Врач установил, — подтвердил Федя и спросил у продавца: — Почём белила?

— Вам какие?

— Любые, — сказал Федя.

— Что красить-то собираетесь? — вежливо допытывался продавец.

— Да ты мне продай белила и кисточку. Не всё ль тебе равно, что собираюсь красить. Дверь! Вот что! — сказал Федя.

Я подумал: «Странно! Зачем ему белила?» Мама, что-то купив, тревожным голосом позвала меня:

— Алёша! Идём к папе!

Кыш сидел на улице около входа, окружённый ребятами. Среди них были двое мальчишек из пионерского патруля. Это они просили нас при въезде в Алупку уважать природу, не жечь в лесу костров и не сорить на пляже.

— Какой породы? — спросил один из них про Кыша.

— Секретная овчарка, — ответил я.

— Не выхваляйся, — сказал другой мальчишка. — Хвальба.

«Гавв! Аав!» — прикрикнул на него Кыш. Мы догнали маму. Я спросил у неё, как правильно говорить: «хвальбов» или «хвальб», но она сказала, что я всегда пристаю с трудными вопросами в самое неподходящее время, и не ответила. Она стала вспоминать, как папа много раз уходил утром на работу не позавтракав и как он ложился спать не поужинав, если в моём дневнике были двойки или замечания по поведению.

— И ты и я, — сказала мама, — толстокожие, бездушные существа. Ведь папа таял буквально на наших глазах!

8

В седьмую палату нас сначала не пустили, но мама таким голосом сказала сестре-хозяйке, что в тяжёлую для папы минуту его жена и сын должны быть с ним рядом, что сестра-хозяйка сама проводила нас к папе. А Кыша я привязал к столбику на газоне.

Мы на цыпочках зашли с мамой в седьмую палату. Папа лежал в чёрно-белой полосатой пижаме у окна и печально смотрел на завитки жёлтой колонны. Одна его рука безжизненно свисала с края кровати, другой он крутил пуговицу. Сестра-хозяйка сочувственно покачала головой. В палате, кроме нас, больше никого не было.

Мама молча села на стул и с большой болью стала смотреть на папу. Папа глазами сказал мне:


  • Страницы:
    1, 2