И, внутренне сгорая от нетерпения, заставлял себя работать еще день, и еще, и еще. И наконец решился, час настал. И напоролся в поединке на Вера. И проиграл. А может, все дело в том, что желание то в принципе было неисполнимо? Элий не знал ответа. Знал другое — он не может больше ждать. Ибо в нынешнем ожидании от него ничего не зависело. А он не мог так жить. Не мог — и все. И тогда он заговорил о побеге. С Неофроном. Потом с Камиллом. Преторианцы тоже думали о бегстве. Не только думали, но и готовились к нему, как могли. Неофрону удалось стащить кинжал, Камилл нашел во время прогулки затоптанный в песок ломаный нож. Едва прозвучало слово «побег», как Элию стало казаться, что самое мерзкое, самое страшное в своей жизни уже пережил. И не ведал, как жестоко ошибался.

Бунт возник стихийно. Кто-то из людей Малека ударил Неофрона, тот заехал кулачищем тощему прислужнику в нос. Парень растянулся на песке, мгновенно «брут» из кобуры охранника перекочевал к Неофрону. Однако Неофрон не собирался сражаться со всей оравой Малека: пока охранник приходил в себя, преторианец зашвырнул пистолет в щель меж камнями и присыпал песком. Неофрон знал, что за строптивость его жестоко изобьют, но готов был терпеть: другой шанс добыть пистолет вряд ли представится. Но гнев, так умело подавленный Неофроном, вдруг вспыхнул в сердцах остальных, кому-то показалось, что драка — это сигнал к восстанию. И человек пять или шесть преторианцев набросились на охрану. Элий в этот момент находился в помещении. И вдруг крики, грохот выстрелов… Неужели началось без него? Элий кинулся наружу. Головорезы Малека скрутили пятерых нападавших. В том числе и Неофрона. Охранники пинали их, били прикладами винтовок, норовя попасть в живот или в промежность. Еще двое бунтарей были убиты, и человек шесть ранено. Песок от крови сделался оранжевым. Оранжевым песком в давние времена засыпали арену Колизея, когда шли смертельные поединки, чтобы кровь была не так заметна. Люди являлись поглядеть на смерть и зачем-то маскировали ее.

Преторианцы сбились у стены дома под направленными на них винтовками. Все они были безоружны. Едва Элий выскочил во двор, как тут же черный зрачок винтовки уставился ему в грудь. Он поднял руки и медленно подошел к остальным. Встал с краю.

— Значит, решили бунтовать? — Малек в шелковой, расшитой золотом одежде появился во дворе. Его длинная абба волочилась по песку. Казалось, он был ничуть не испуган, а напротив, доволен. — Этих пятерых расстрелять!

Элий чувствовал себя в ту минуту совершенно беспомощным и в то же время обязанным это безумие остановить. Точь-в-точь Германик во время бунта германских легионов. Германик тогда хотел заколоться. Или сделал вид, что хотел… Взгляд Элия упал на золоченую рукоять кинжала на поясе Темии. Та стояла в трех шагах от римлянина и смотрела с любопытством и без тени страха на происходящее. Надо же, какая комедия, ну прямо театр! И даже трупы валяются. До Темии три шага. Один прыжок. Ведь никто не знает, что искалеченный гладиатор способен на такие прыжки. Элий метнулся к Темии, выхватил из-за пояса женщины кинжал и приставил к своему горлу. Темия отскочила в сторону и завизжала. Споткнулась, упала. Издалека показалось, что Элий напал на нее. Но стражники не стреляли. У них был приказ: в этого исхудалого седого римлянина не стрелять ни при каких условиях.

— Если ты убьешь моих людей, я покончу с собой! — выкрикнул Элий. Кинжал был остер. От прикосновения стали по коже побежала струйка крови. Никто не рискнул выбить кинжал у него из рук. Никто не мог соревноваться в ловкости с бывшим гладиатором.

Малек повернулся, мгновение смотрел на Элия. Сдержит слово? Да, конечно, сдержит. Римляне так глупы, что обычно держат слово.

— Хорошо, я не буду расстреливать этих мерзавцев, если они тебе дороже собственной шкуры, — милостиво пообещал Малек. — Но и ты отдай кинжал.

Малек вытянул вперед пухлую ладонь и шагнул к Элию, будто собирался лично его обезоружить.

— Не вздумай меня обмануть. Если я брошу кинжал, а ты меня обманешь, я найду способ перерезать себе горло.

— Хорошо, хорошо, я знаю, что тебя обмануть нельзя. Я это помню. Но я должен наказать бунтарей. Прощать бунтарей нельзя. Римляне сами никогда не прощают бунтарей, — добродушно заулыбался Малек. — Но я буду милостив. Я прикажу этих пятерых посадить в подвал. Только и всего. А ты обещай не кончать жизнь самоубийством. Уговор?

— Клянись.

— Даю слово.

— Нет, клянись Ахурой Маздрой и священным огнем.

Малек медлил. Когда-то Элий, тогда еще совсем мальчишка, сорвал такой замечательный план Малека. И вот он опять много лет спустя, полуживой, израненный, пытается бунтовать. Ну что ж, Малек покажет римлянину, что такое бунт. Малек поклялся, как того требовал римлянин. Поклялся почти охотно.

— А теперь ты дай слово, — потребовал работорговец. — И клянись в свою очередь Юпитером.

— Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим.

— Теперь отдай кинжал. Едва Элий бросил оружие на песок, охранники Малека тут же заломили римлянину руки.

— Думаешь, я не посмею тебя убить? — насмешливо спросил Малек, поднимая кинжал и пробуя пальцем лезвие. И тут же порезался. Занятно. Кровь на шее Элия. И на его пальце кровь. Выходит, теперь они побратимы. — Ты прав. Я не могу тебя убить. И даже не могу изувечить. Я — настоящий торговец и не порчу ценный товар. А вот немного проучить за строптивость придется. Как проучить тебя, Элий? Как вдолбить в твою глупую башку, что рабу положено быть почтительным с хозяином?

— Я твой пленник, Малек, но не раб.

— Он не раб! Надо же! Вот тут ты глубоко заблуждаешься, — Малек хлопнул в ладоши. — Эй! — крикнул он. — Вы двое сюда! Он, видишь ли, не раб! Ну так станешь рабом.

Преторианцы ринулись было к Элию, но один из охранников раскроил прикладом лицо преторианцу, и римляне подались назад.

— У тебя нет совести! — крикнул кто-то.

— Заткни блеялку! — рявкнул в ответ Малек. — Совести ни у кого нет. Ни у меня, ни у вас!

А подручные Малека уже связали три копья, два служили стойками, третье — поперечиной. Стойки воткнули в песок. Получилось «ярмо». Этакая маленькая арка позорища. Тот, кто проходил под «ярмом», становился рабом. Старинный обряд. Унизительнее для римлянина нет ничего. Малек усмехнулся: хорошо знать чужие обряды и чужие слабости. Человека в принципе очень легко унизить. Почти так же легко, как убить.

С Элия содрали тунику, оставив только кинктус.

Малек поглядывал на преторианцев. Неужто никто не захочет вступиться за своего Цезаря и тем самым разнообразить потеху? И Малек не ошибся. Камилл не выдержал и набросился на одного из охранников. Малековы псы только того и ждали. Камилла повалили на землю и стали избивать прикладами. Элий закрыл глаза, чтобы не видеть.

— Иди, — приказал Малек. — Или его забьют до смерти. А потом я выберу следующего.

Элий сделал шаг. Пошатнулся. Казалось, он вот-вот упадет. Черный росчерк «ярма» плыл в воздухе. Тело отказывалось повиноваться. Не поднять ноги. Не сделать шага.

«Я не могу, — пронеслось в мозгу, — просто не могу. Но их убьют. Их жизнь для Малека ничто. А для меня? Разве мало я погубил людей. Рутилий, Сабин…»

Но вместо Рутилия или Сабина в памяти вдруг всплыло лицо мальчишки, которого Элий зарубил на стене. Мальчишка вновь был рядом и вновь вопросительно и умоляюще глядел на Элия. Последний взгляд.

И Элий шагнул. Будто переступил через стену. А за стеной — совершенно иной мир. Свет другой. Другие лица. И голоса другие.

— Всем, кто хочет жить, закрыть глаза, — прошипел Неофрон.

Черный росчерк «ярма» близился. Чтобы пройти под ним, надо нагнуть голову и самому согнуться. Элий вцепился зубами в кожу запястья. Тело облилось липким холодным потом. «Прежде гладиаторов в школах жгли раскаленным железом. Теперь мир стал гуманнее, не жгут…» — пронеслось в мозгу.

Камилл зажмурил глаза. Но даже сквозь веки казалось ему, что он видит черное «ярмо» и седую голову Элия, поникшую в унизительном поклоне. Ярмо было связано так, что Цезарю надо было буквально проползти под ним.

— Надо же, он ползет на коленях! — заржал работорговец. — Как тебе урок Малека?! Видишь, я кое-чему могу научить, гордый римлянин! Послушанию — во-первых, терпению — во-вторых.

Слезы сами собой брызнули из глаз Элия. Стекая, они прожигали на коже огненные дорожки.

— Плачь, римлянин, я тебе разрешаю! — засмеялся Малек. — А ты случайно не обмочился, позорник?

— Позор то, что ты творишь с людьми, Малек.

Если бы Элий не отвернулся, говоря эти слова, удар плети пришелся бы по лицу. А так плеть хлестнула по затылку и плечу. Из рассеченного уха брызнула кровь. Ноги Элия подломились, и он упал. Попытался встать. Новый удар. И тело бессильно распласталось в пыли. Все уплыло в ватное спасительно ничто. Малек, боль и жгучий стыд за собственную беспомощность.

— Он готов, — сказал Губастый.

— Так скоро. Римляне всегда куда-то спешат.

— Вижу, — раздраженно буркнул Малек. — Можете забрать своего Цезаря. — Малек пнул бесчувственное тело.

Преторианцы на руках отнесли Элия к водоему. Облили водой. Он открыл глаза и посмотрел на них недоуменно, с упреком. Зачем его вернули назад?

— Держись, Элий, — прошептал Камилл разбитыми в кровь губами. — Мы никому не расскажем, что здесь произошло. Клянусь Юпитером.

— Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим, — повторил Кассий Лентул.

— «Если что во мне и может потерпеть ущерб, так только тело…"[40] — скорее выдохнул, чем сказал Элий.

Губастый подошел к ним. Лицо растеклось вширь в глумливой улыбке.

— Интересно, будут теперь остальные отдавать тебе свое вино и воду, как божеству? Запомни, римлянин, хозяин всегда сильнее раба, потому что он — хозяин. Ты не хочешь по своему обыкновению возразить? Не хочешь? Наконец-то пропала охота.

Губастый не слышал, как Неофрон прошептал:

— Мы с тобой еще встретимся, дерьмо верблюжье.

Элия постоянно томила жажда. Роксана влажной губкой отирала ему кожу, но это почти не приносило облегчения.

— Умереть, — шептал Элий, — почему я не могу умереть…

Порой сквозь пелену боли мерещился ему Тибур, свечи кипарисов, зелень лужаек, цветные узоры из левкоев и роз, статуи и изящные павильоны. И сам он себе представлялся смертельно больным Адрианом, сходящим с ума от постоянных мучительных болей во всем теле. Он молил о смерти и требовал дать ему меч. Но подданные в своем мстительном милосердии охраняли его день и ночь, отнимали режущие предметы, и так до тех пор, пока несчастный император не спятил от боли. И не превратился в чудовище. Мудрый Адриан сделался злобным безумцем и приказывал убивать, убивать, убивать…

— О всемогущие боги, — шептал Элий, — зачем вы даровали мне бессмертие?

Малек лично каждый день приходил поглядеть на драгоценного пленника. Однако дальше порога не шел. Боялся. Римляне видели его страх, плавающий липкой мутью на дне зрачков.

— Отвечаешь за него головой! — грозил Малек Лентулу. — Если он умрет, я тебя на куски разрежу, служитель Эскулапа.

— Не забудьте и себе отрезать какую-нибудь часть, — огрызался Кассий.

— Потом, — шипел Малек сквозь зубы, — сочтемся.

— Элий, что мы будем делать? — спросил Кассий, садясь на кровать рядом с Элием. Ему казалось, что он всю жизнь так и будет врачевать все новые и новые хвори своего безумного пациента. Гомер утверждал, что богов можно ранить. Значит, и их бессмертные тела покрыты бесчисленными шрамами и отметинами. И перед дождем старые раны ноют и болят. Тогда боги начинают яриться, ненавидеть мир и посылают людям бесчисленные несчастья и катастрофы.

— Мы убежим. — Элий сказал об этом так, будто всю жизнь устраивал побеги из карцера.

— Куда? Вокруг пустыня. Она стережет нас лучше любых стен.

— На это Малек и надеется.

И Кассий поверил Элию. Кассий всегда ему верил.

— У тебя уже есть план?

— Завтра будет. Обещаю…

Гней вылил ведро в яму, но остался во дворе. За ним почти не следили. Ну шастает этот маленький верткий римлянин повсюду. Там что-то стянет, здесь, наоборот, подсобит. Среди прислуги Малека он был давно как свой. Гней огляделся. Никого. Ударил ногой по ведру и отломал проржавевшую ручку.

— У ведра ручка отлетела, — Гней показал рабу, что чистил конюшню, сломанное вонючее ведро. Парня недавно клеймили: красная язва на лбу не желала заживать и гноилась. — Как теперь вытаскивать дерьмо прикажешь?

— Иди в мастерскую, там приделают, — буркнул раб, не понимая, что хочет от него этот немолодой человек с повадками менялы или купца.

— У ведра ручка сломалась, — как пароль повторил Гней, заходя в каморку, где трудились двое. — Говорят, дерьмо легкое, плавает. А на мой взгляд — дерьмо необыкновенно тяжелое, особенно если гадит столько народу. Я все думаю, сколько от человека остается дерьма. Невероятное количество. Больше, чем всего остального, больше…

— Давай сюда, — перебил Гнея мастеровой, прикованный цепью к стене.

— Дерьмо от римлян точно такое же, как от остальных. А многие думают, что римляне гадят золотом. Какое счастье, что это не так. Представляешь, сколько бы весило ведро, если бы римское дерьмо было золотым? Мне такое ведро не сдвинуть с места!

— Заткнись! — крикнул раб.

— Воняет-то как. Нам же не выйти из этой дыры, — возмутился второй колодник, отпихивая ведро подальше от себя. — Пошел вон…

— Ручку надо приделать, — настаивал Гней. — Как ведро без ручки таскать? Я же весь обольюсь. Мыться буду в общем колодце. А вам из него пить. Неужели хочется пить воду с дерьмом?

— Сразу видать, римлянин. Треплется без передыха, — усмехнулся колодник. — Бери инструмент и сам приделывай. Только снаружи. Нам собственной вони хватает.

— Премного благодарен, — Гней схватил кожаный пояс с инструментами. — Вот только нужен еще кусок прута для ручки.

— Там в углу всяких железяк до дури, — ткнул колодник пальцем себе за спину. — И проваливай отсюда поскорее, а то мы задохнемся.

— Спасибо, ребята! Я вам принесу лепешку с кухни.

— Только руки сначала помой! — заорали оба хором вслед Гнею.

Сквозь сон Элий почувствовал, как что-то ползет по груди. Веревка? Змея? Он инстинктивно сбросил неведомую тварь. Луна светила сквозь решетку. На пол ложилась причудливая тень. Змея шлепнулась в центр черного узора и обернулась оранжевым тигром.

— Привет, — сказал тигр. — Малек глуп. Надо было взять с тебя слово, что ты не удерешь. Но он так уверен, что тебе некуда деваться! А зря. Зря… — Тигр хихикнул. Мягкая огромная лапа легла на руку Элия. — Держи.

Римлянин ощутил под пальцами холод металла. Отдернул руку. В свете луны блеснули инструменты — отвертка, напильник…

— Где ты это взял?

— В мастерской Малека. Пригодится? — Тигр был доволен собой.

— Как ты узнал, что я собираюсь бежать? Может, и тигра никакого нет. И инструменты эти исчезнут с приходом утра. Если это всего лишь сон, то лучше вообще не просыпаться. Спать и спать. И так, во сне, дождаться смерти.

— Не бойся: это не сон. Я многое знаю. Даже как прекратить войны на земле.

У Элия бешено заколотилось сердце. Перед глазами вновь засверкал золотой песок. Арена. Хлор надвинулся на него, взмахнул мечом. Блеск стали. И кровь, повсюду кровь. Неужели самое заветное желание Элия исполнится наконец?!

— Ты знаешь, как прекратить войны? — повторил Элий.

— Когда будешь на свободе, мы поговорим об этом. В плену не говорят об исполнении желаний.

Тигр оборотился змеей и скользнул назад, к окну…

…Элий открыл глаза. Было темно. Он ощупал кровать. Инструментов не было. Но в темноте слышалось монотонное:

— Вжиг-вжиг… — ходил напильник по металлу.

— Я принес им лепешки…— рассказывал кто-то шепотом в темноте, — но лепешки так воняли, что они не стали их брать. И я принес их сюда. Подумаешь, запах. Зато напильник удобно спрятать в лепешке. Когда выберусь отсюда, напишу библион о наших приключениях. Я и псевдоним придумал: «Новый Плутарх».

— Почему Плутарх? — спросил второй голос.

— Потому что Плутарху нравилось вывозить из города дерьмо. А книги он писал в свободное от работы время.