Глава четвертая

– Первое и основное условие: ты должна будешь точно следовать всем пунктам разработанной агентством линии поведения, – ледяным тоном произнесла Грэйси, – если что-то тебя не устраивает, никаких соглашений агентство заключать с тобой не будет.

– Сначала, наверное, мне все же следует прочитать оба текста, – задетая ее тоном, ответила я, глядя в сторону.

Грэйси сразу оттаяла и всхлипнула.

– Ох, Натали!

– Опять? – укоризненно прикрикнул на нее Сэм. – А ну перестань!

Она повернула к нему расстроенное лицо.

– Мы не должны были этого делать, Сэмми, не должны! У нее нет никакого опыта, а Денис говорит, что в России очень опасно. Если бы мы с Денисом могли поехать с ней….

– Бессмысленно об этом говорить, малышка, твой врач категорически против.

Забыв о прочем, я испуганно перевела взгляд с Грэйси на Сэма.

– Врач? Какой врач?

– Они с Денисом собирались поехать с тобой, – объяснил Сэм, – но вчера их семейный доктор запретил ей подобные телодвижения.

Внутри у меня словно все оборвалось.

– Грэйси, дорогая, что… что сказал тебе доктор?

– Ну… – Грэйси запнулась и слегка зарумянилась, – почти два месяца, а я даже и не подозревала.

Когда до меня дошло, дыхание вновь перехватило, но теперь уже от восторга.

– Грэйси, у тебя будет ребенок?

Я бросилась ее целовать, она тоже чмокнула меня в щеку, стиснула мою руку и, шмыгнув носом, уткнулась в плечо Дениса. Он смеялся, ласково ероша ее волосы.

– Все правильно, через семь месяцев она сделает меня папой.

– Поздравляю! – его я тоже от души расцеловала.

Обняв меня одной рукой, другой Грэйси продолжала держаться за рукав Дениса.

– Спасибо, Натали, будешь крестной?

– Ну, конечно!

Мы опять обнялись и долго продолжали бы наши излияния, не постучи Сэм костяшками пальцев по столу:

– А меня как – никто не хочет поздравить? – в глазах его прыгали искорки смеха. Но лучше бы ему так не шутить – выскользнув из объятий Грэйси, я обхватила его крепкую шею и горячо поцеловала в губы.

– Поздравляю, Сэм!

Грэйси и Денис хохотали, а Сэм, кажется, немного смутился, потому что, поспешно отстранив меня, строго сказал таким тоном, каким говорят с детьми:

– Ладно, Натали, если праздник закончен, то, может, ты для разнообразия ознакомишься с текстами и инструкциями? Если что-то неясно, спрашивай, не стесняйся.

Взяв со стола распечатки, я вернулась на свое место и начала читать.

– Почему, приехав в Москву, мне не следует вступать в контакт с моей матерью и братом Мишей? – подняв голову, я встретила внимательный взгляд Сэма. Он кивнул.

– Это в интересах дела – тем, кто подставил твоего брата, пока не нужно знать о твоем расследовании. Работай в полной изоляции, предварительная информация у тебя есть. Свяжешься с Михаилом и матерью только после того, как полностью закончишь первый этап работы.

Что ж, я не могла не согласиться, что доводы Сэма весьма логичны, и слова «твое расследование», приятно ласкали мой слух. Однако следующий пункт меня немного смутил. Я в замешательстве взглянула на мужа Грэйси.

– Это крайне неловко для меня – остановиться у твоего деда, Денис. Очень мило с твоей стороны предложить это, но я не люблю никого стеснять.

– Я уже говорил по этому поводу с дедом, он будет рад, если ты остановишься в нашей квартире.

– Я предпочла бы отель.

– Тебе нужно начать расследование в районе, где произошло убийство, ближайший отель довольно далеко оттуда, а дед живет поблизости. С середины февраля квартира вообще будет в твоем полном распоряжении – дед собирается к нам в Мельбурн, он специально отказался от всех лекций и взял на полгода творческий отпуск.

В голосе Дениса звучала неподдельная радость. Грэйси нежно погладила его руку.

– Серж и Денис полтора года не виделись, – сказала она, – я так рада! Мой дед хочет, чтобы Серж побыл у нас подольше, хотя бы до рождения малыша.

– К тому же, это будет частью твоей легенды, – продолжал Денис. – Соседям дед тебя представит, как свою внучку из Вильнюса – ты приехала учиться в московской школе, чтобы потом поступить в Московский университет.

– Почему из Вильнюса? – не поняла я. – В какой школе?

Он рассмеялся.

– Не обижайся, Наташа, но нужно же как-то будет объяснить окружающим твой небольшой акцент и, скажем, некоторые особенности речи – ты ведь с детства живешь в англоязычной среде. А школа… мы решили, что лучше всего, если ты перед посторонними будешь изображать девочку-подростка.

– Лет так около пятнадцати, – добавил Сэм.

– Ну, знаете! – от возмущения у меня на миг даже язык присох к горлу. – Мне двадцать два года, в этом году будет двадцать три, а вы хотите….

Легонько, как пушинку, Сэм приподнял меня с места и поставил перед большим настенным зеркалом.

– Обрати внимание, при соответствующей одежде тебя никто не примет за взрослую женщину, и это откроет перед тобой дополнительные перспективы.

– Какие?

– Ты, как психолог, лучше меня знаешь: когда человек считает собеседника глупее себя, он расслабляется. Поэтому в разговоре с детьми люди менее осторожны и чаще допускают промахи. Твой тип лица позволяет тебе при желании создать себе имидж наивной глупышки, это большое преимущество. Посмотри внимательно.

Я посмотрела – действительно, пышные волнистые волосы цвета меда вкупе с огромными темными глазами делали мое лицо детски наивным, если не сказать глуповатым. Причем, без всякого моего на то желания. Позади меня в широком зеркале отражался Сэм – широкоплечий, высокий, с мужественным лицом и легкой сединой на висках. Сколько же усилий мне с моим лицом придется приложить, чтобы полностью изменить сложившийся у него стереотип привлекательной женщины! И удастся ли? Думаю, Грэйси немедленно поняла, что творится у меня на душе, потому что, изобразив восторг, захлопала в ладоши и воскликнула:

– Какая ты прелесть, Натали! Правда, Сэм? Правда, Денис?

– Правда, – влюбленными глазами глядя на нее, а не на меня, согласился ее муж.

Сэм же ничего не ответил, потому что продолжал меня разглядывать с выражением глубокой задумчивости на лице. Грэйси, в конце концов, даже возмутилась:

– Сэмми, хватит ее вертеть и разглядывать, ты напрочь лишен чувства такта!

– Я простой детектив, а не принц Уэльский и должен точно оценивать ситуацию, – Сэм еще раз крутанул меня вокруг моей оси – так, словно я была неодушевленным предметом, – да, лет пятнадцати. Грэйси, Денис, подберите ей онлайн подходящую для России подростковую одежду.

– Сэм верно говорит, Наташа, – поддержал его Денис, – подростком в Москве выглядеть лучше – у любого взрослого в любой момент могут потребовать документы. Тем более, что на носу президентские выборы.

– Как это потребуют документы? Почему?

– Такая система, долго объяснять. Подойдут на улице и потребуют паспорт, к регистрации придерутся, мало ли.

– Я зарегистрируюсь, если положено.

– В России много чего положено, но не делается. Зачем тебе себя расшифровывать? Живи у деда, на подростков никто не обращает внимания.

Я посмотрела на Сэма, потом на Грэйси, но они лишь пожали плечами.

– Я тоже полагал, что тебе по приезде в Москву нужно сделать все по закону, – сказал Сэм, – но Денис у нас главный эксперт по России. По его словам, это весьма специфическая страна.

– К тому же, – добавил Денис, – у нас дома на моем компьютере тоже стоит версия программы ХОЛМС, и ты можешь ею пользоваться – она несколько упрощена, может не уловить нюансов интонации в диктофонной записи, но зато анализирует быстрее.

Ничего не поняв (в тот момент я еще не была знакома с программой ХОЛМС), я смирилась, еще раз просмотрела инструкции и, подписав два экземпляра контракта, протянула их Сэму. Он бегло глянул, передал бумаги Грэйси и констатировал:

– Дело сделано, Мата Харри.

Обиженная насмешкой, я сфокусировала глаза на середине его лба – подобный взгляд мы отрабатывали на тренингах, он заставляет собеседника ощутить ваше над ним превосходство. Однако Сэм, кажется, ничего такого не ощутил, потому что в глазах его продолжали скакать смешинки.

Все оставшееся до отъезда время я посвятила освоению программы «ХОЛМС» – Денис установил ее на мой ноутбук.

– Программа обрабатывает информацию, которую ты ей представляешь в виде диктофонной записи, отсканированных документов или непосредственно введенного в базу данных текста, – сказал он, – сама ты в смысл можешь не вникать.

– То есть, я должна буду записывать на диктофон и сканировать все-все подряд?

– Что сканировать, выберешь сама, но главное – диктофонная запись всего, что тебя окружает. Твоя задача – спровоцировать возникновение нужной тебе ситуации. Перед началом обработки данных иногда стоит внести коррективы и выбросить лишнее – пение птиц, например. В принципе, ХОЛМС и сам в состоянии это сделать, но тогда время обработки данных возрастет. Учти только: если будешь вводить информацию сама в виде текстового файла, ХОЛМС пометит ее как «субъективная» и оценит с достоверностью восемьдесят процентов.

– Почему только восемьдесят? – удивилась я.

Отвечать Денис начал по-английски, но потом перешел на русский – его запасов английского для столь философского объяснения явно не хватало.

– Любой человек воспринимает мир со своей колокольни. В мировой судебной практике на основании самых искренних и честных свидетельских показаний не раз выносились ошибочные решения. Отсканированные же документы или запись прослушанных разговоров – это объективная реальность. Держи диктофон включенным, фотографируй, сканируй, а к концу дня перебрасывай все файлы в матрицу базы данных. Потом кликни «провести анализ» и ложись спать.

– И что дальше?

– Жди, когда ХОЛМС закончит анализ и предложит тебе варианты дальнейших действий, выбери наиболее для тебя приемлемый. Если же вдруг на экране начнет мигать «Опасность», немедленно прекращай разработку версии и прерывай все контакты.

В общем, освоить программу оказалось несложно, я за пару дней научилась работать с базой данных и вносить коррективы.

За два дня до отъезда я связалась по скайпу с Марудиными и сообщила, что еду в Россию. Об истинной причине моей поездки говорить не стала – пусть думают, что после смерти папы меня потянуло на историческую родину. Дядя Рома был нездоров, у него обострилась астма, и каждое слово его сопровождалось характерным посвистыванием, усиленным динамиком компьютера.

– В плохое время ты едешь, детка, отложила бы на год-два, а? – просипел он. – В России сейчас холодно, в политике, читаю, настоящий бедлам, смотри, не поддавайся ни на какие провокации.

Из-за его плеча выглянула остренькая мордочка Сони, его второй жены.

– Тепло одевайся, Наташенька, в Москве сейчас, передавали, лютый мороз – ниже двадцати градусов.

– Ладно, Соня, спасибо.

Я считала себя опытной путешественницей – мне неоднократно приходилось бывать в Европе и Штатах с отцом и подругами. Правда, обычно мы путешествовали в апреле или мае, когда в Северном и Южном полушариях температура примерно одинакова, теперь же стоял январь. Поэтому, собираясь в дорогу, я выбрала самую свою теплую одежду – купленный три года назад в Париже кожаный плащ. Поскольку он был снизу и сверху подбит искусственным мехом, я полагала, что теплей одежды быть не может. И глубоко ошиблась.

К счастью, перед тем, как самолет приземлился в Москве, я увидела, что другие пассажиры достают из сумок толстые свитера, и, забежав в туалет, поддела подаренный Грэйси комплект термобелья для аквалангистов. Только это и помогло мне не околеть в первые часы пребывания на родине. В плохо отапливаемом такси, на котором я добиралась из Домодедово в Бутово, у меня зуб на зуб не попадал, успокаивала лишь мысль, что заказанную онлайн «подростковую» теплую одежду уже доставили по московскому адресу Дениса.

Когда Сергей Денисович открыл дверь, я посиневшими губами начала было произносить слова приветствия, но не успела закончить, потому что он крепко обнял меня и расцеловал в обе щеки.

– Добро пожаловать домой, Наташенька. Замерзла?

– Д-да.

– Тогда первым делом горячего чаю.

После трех чашек чая с малиной я перестала трястись и, оглядевшись, пришла в полное недоумение – Денис говорил, что его дед живет в просторной однокомнатной квартире. Однако подобного я себе и представить не могла – в Австралии самые жалкие однокомнатные квартиры в домах для эмигрантов имеют спальню, комнату для гостей и столовую с примыкающей к ней кухней. Чтобы лучше все осмотреть, я специально лишний раз сбегала в туалет – может, где-то еще есть незамеченное мной помещение. Нет – только комната, кухня и санузел.

Выйдя из ванной, я твердо сказала:

– Простите, Сергей Денисович, но я вас сильно стесню. Думаю, лучше мне позвонить в какой-нибудь отель и….

– Не говори ерунды, – нахмурившись, прервал меня он, – у Дениски на кухне компьютер, поэтому он велел мне уложить тебя там, на его место – сказал, компьютер тебе будет нужен. А так, если тебе на кухне плохо, то можешь в комнате ложиться, я на кухню пойду.

– Что вы, Сергей Денисович, я совсем не потому, просто у вас такая маленькая квартира, что мне неловко вам мешать.

– Какая же она маленькая? – в голосе его слышалась легкая обида. – Комната двадцать метров, кухня одиннадцать, сюда слона можно поместить, не то, что девчушку вроде тебя. Конечно, в Австралии, может, другие мерки, но ты же, как мне Дениска говорил, урожденная москвичка? Или я что-то напутал?

– Нет-нет, все правильно. Но папа увез меня отсюда в пять лет, я мало, что помню.

Сергей Денисович широко улыбнулся.

– Ну вот, теперь и вспоминай – каково оно жить дома. Мы, москвичи, всякого навидались. Папа-то твой сам из коренных москвичей?

Я покачала головой.

– Нет. Он вырос в Москве, но родился в Харбине.

Представить себе трудно, в какой восторг привели Сергея Денисовича мои слова.

– Подумать только! – он даже руками всплеснул. – Харбин, харбинские русские! Целая ветвь российской истории, но у нас очень мало об этом известно.

– Это из-за того, что до сих пор не отменен приказ НКВД два нуля пять девять три от тридцать седьмого года, – объяснила я, вспомнив рассказы папы и дяди Ромы Марудина, – а согласно этому приказу все служащие КВЖД объявлены предателями родины.

– КВЖД это, если я не ошибаюсь, Китайско-Восточная железная дорога, верно? – уточнил он.

– Да, верно. Папин дед работал там еще до Октябрьской революции – согласно договору России с китайцами, железную дорогу обслуживали русские путейцы. Когда советское правительство продало КВЖД японцам, русским предложили вернуться в СССР, но многие остались и продолжали работать, папин дед тоже. Им просто некуда было ехать, понимаете? В Харбине дом, работа, друзья, а в Советском Союзе никого из родных уже не осталось – кто-то уехал, кого-то расстреляли. Многие ведь были из дворянских семей.

Сергей Денисович кивнул.

– Конечно, все понятно, Наташенька, не надо так волноваться.

Я волновалась, потому что всегда волновались папа с дядей Ромой, вспоминая свою прошедшую в Харбине юность. И еще потому, что дед Дениса первым из всех моих знакомых заинтересовался харбинским происхождением папы. Сама я тоже мало об этом думала – ну, из Харбина, так из Харбина. В Австралию постоянно приезжают люди со всех уголков планеты, чему тут удивляться?

– Когда в тридцать шестом советские войска вошли в Харбин, всех служащих КВЖД объявили предателями за то, что они работали на японцев. Их вывезли в СССР и расстреляли. И папиного деда тоже.

– В то время везде по стране расстреливали ни за что, – вздохнул Сергей Денисович, – не только в Харбине.

– Многих расстрелянных и репрессированных позже реабилитировали, а харбинцы до сих пор так и считаются предателями. Но ведь они просто работали, они не предавали свою страну, – возмущенно сказала я, – не предавали!

Когда к нам в Мельбурн приезжал дядя Рома Марудин, они с папой могли часами предаваться воспоминаниям. Из их рассказов я знала, что папин дед и бабка были арестованы и расстреляны чекистами, а папиного отца, Михаила Воронина, укрыла у себя семья его школьного друга Леонида Марудина. Марудиных НКВД не трогало – на КВЖД они не работали, у них была своя скотобойня. Михаила родители Леонида удержали у себя почти насильно – он рвался бежать к родителям – и этим спасли. Ему было уже шестнадцать, а в Советском Союзе расстреливали и двенадцатилетних.

Михаил так и остался в их семье, позже они вместе с Леонидом окончили Харбинский университет и почти одновременно женились на дочерях известного востоковеда профессора Шипулина. Михаил – на старшей, Екатерине, Леонид – на младшей, Вере. Мой папа и дядя Рома Марудин – их дети и, следовательно, двоюродные братья.

Заслушавшийся Сергей Денисович спрашивает:

– А когда же семья твоего папы вернулась в Союз? – и тут же спохватывается: – Ой, Наташенька, ты, наверное, устала с дороги, а я, старый, тебя разговорами донимаю. Давай, располагайся здесь, отдохни с дороги, а я пойду поработаю.

Но я вижу, что ему не хочется прерывать наш разговор – во-первых, интересно, во-вторых, столько времени один, без Дениса, и не с кем просто так посидеть на кухне и в домашней обстановке поболтать. Поэтому я наливаю себе еще одну чашку чаю и кладу на блюдечко варенье – чтобы показать, что пока не собираюсь вставать из-за стола.

– Да нет, совсем я не устала, не уходите, Сергей Денисович.

Он уже привстал было с табуретки, но тут же с удовольствием опустился обратно, и я продолжила рассказ о том, как в сорок восьмом профессор Шипулин, отец Екатерины и Веры, получил приглашение приехать в Московский университет. По приезде в Москву он прислал дочерям письмо, сообщив, что они с матерью доехали, устроились, и все в порядке. Это письмо оказалось единственным – больше Екатерина с Верой не получили ни одного сообщения. После двух лет безуспешных поисков они решили, что их родители, как и многие харбинские репатрианты, сгинули в застенках НКВД.

Шли годы, умер Сталин, расстреляли Берию. Советское правительство, нуждавшееся в рабочих руках, начало кампанию по возвращению харбинских русских в Союз. Им обещали всяческие блага и сулили чуть ли не райскую жизнь на исторической родине, строящей социализм. Разумеется, после всего пережитого ни Воронины, ни Марудины на подобные посулы не поддались бы, но к середине пятидесятых отношение китайцев к русским настолько ухудшилось, что иного выхода, казалось, не было.

Воронины уезжали первыми с большой группой репатриантов, в распоряжение которых советское правительство предоставило три вагона, для вывоза имущества. На всякий случай сестры договорились, что, обустроившись в Союзе, Екатерина пошлет Марудиным телеграмму, и, если все в порядке, те выедут следом.

Телеграммы Леонид и Вера ждали долго, но так и не дождались. Немудрено – едва репатрианты пересекли границу СССР, как их прямиком отправили в Казахстан, поднимать целину. Всем выдали ватники с телогрейками, шапки-ушанки и сапоги, других вещей у приехавших на родину харбинцев не осталось – три вагона с нажитым за десятилетия имуществом так и канули в неизвестность.

Пока папа жил и учился в каком-то интернате – в стране Советов все дети должны были учиться! – Воронины старшие под завывание вьюг и суховеев поднимали целину. Жаловаться и роптать на обман было опасно – поднимать целину в те годы считалось не наказанием, а великой честью. К счастью Екатерина сохранила единственное письмо от родителей с их адресом и после долгих колебаний – ведь отец мог оказаться «врагом народа» – все же рискнула им написать. Письмо шло очень долго, но дошло. Профессор Шипулин, как оказалось, все еще работал в Московском университете и жил в Москве. Адрес у Шипулиных теперь был другой, не тот, что на конверте, но, к счастью, на почте кто-то знал, куда они переехали, и письмо Екатерины, в конце концов, доставили по назначению. Все эти годы Шипулины тщетно пытались найти дочерей – письма их до Харбина не доходили, на запросы ни одно ведомство не давало ответа.

Получив известие от Екатерины, профессор Шипулин сумел использовать все свои связи, чтобы вытащить дочь с зятем и внуком из Казахстана в Москву, устроить их в столице на работу и даже выбить им у Моссовета малометражную двухкомнатную квартиру – ту самую, в которой прошли первые пять лет моей жизни. Правда, к тому времени, когда мои родители поженились, ни Шипулиных, ни Михаила с Екатериной уже не было в живых.

Удивительно, как гладко я сумела все это рассказать – словно перед моими глазами наяву прошла вся жизнь моих предков. Сергей Денисович вновь собрался было дать мне возможность отдохнуть с дороги, но не удержался и спросил:

– А Марудины – что с ними сталось? Екатерина, твоя бабушка, им писала?

– Писать-то писала – уже из Москвы, – но письма не доходили. Они долго ждали и посылали запросы, почти до середины шестидесятых. Конечно, когда в Китае началась культурная революция, всем русским пришлось уезжать, иначе просто убили бы, но тогда у харбинских русских уже появилась возможность уехать в Австралию. Из Сиднея Вера начала искать Ворониных и искала их до конца жизни. После ее смерти в девяностом году дядя Рома продолжил поиски, но нашел папу только в девяносто четвертом. Ему повезло – как раз был период, когда он сумел легко и быстро оформить папе визу.

– Ладно, замучил я тебя, – на этот раз Сергей Денисович окончательно и бесповоротно поднялся, – переодевайся, отдыхай, сходи в душ, а я закроюсь в комнате и немного поработаю. Замучил я тебя разговорами, наверное, да? У вас ведь в Австралии за столом как принято – только о погоде, а мы в России как начнем об истории да политике….. Ну, и еще мы очень обижаемся, когда наши гости норовят удрать от нас в отель, ты это тоже учти.

Я засмеялась.

– Ладно, больше не буду, простите, Сергей Денисович.

– То-то же. Да и все равно, я через неделю улетаю, будешь тут хозяйкой.

Перед отъездом в Австралию Сергей Денисович должен был, по его словам, «покончить со всей накопившейся тягомотиной». Поэтому он уезжал рано, возвращался поздно, а я разбирала присланную мне из интернет-магазина одежду и привыкала ориентироваться в московской жизни – нацепив на себя очередную обновку, прогуливалась по улицам, заходила в большой универсам и, купив продуктов, бегом возвращалась домой, потому что кончики пальцев рук и ног начинали ныть от холода.

На третий после моего приезда день мороз усилился. Сергей Денисович, вернувшийся немного раньше обычного, столкнулся со мной у подъезда, когда я, посинев от холода, пыталась набрать код замка. Он немедленно забраковал мои тонкие кожаные перчатки.

– Ты что же, в двадцать пять градусов в этом ходишь? Как это я не углядел, сейчас тебе какую-нибудь шерстянку подыщу. И на ноги тоже носки теплые нужны.

– Я закажу по Интернету.

Сергей Денисович отмахнулся.

– «Закажу!» Деловые больно все стали! Зачем, если у меня этого добра достаточно, порыться только надо. Слазишь на антресоли, тебе сподручней.

На антресолях лежало множество совершенно не нужных, на мой взгляд, вещей. Стоя на стремянке, я передавала их Сергею Денисовичу, расчищая путь к шерстяным вещам. Повертев в руках целлулоидную куклу с голубыми глазами, с недоумением спросила:

– Это что, Дениса?

Он сразу погрустнел.

– Сашенькина. Меня жена-покойница барахольщиком называла, никак не могу со старыми вещами расстаться. С квартиры на квартиру переезжаем, а все с собой тащу. Там где-то, чуть дальше, Денискина железная дорога в коробке, заводная.

Осторожно вытянув коробку, я подала ему.

– Эта?

– Она. Это мой друг детства Гриша Плавник им на день рождения подарил – куклу и железную дорогу. Им тогда пять лет исполнилось, мы с их родителями большой праздник устроили. Лариса напекла-нажарила, много гостей позвали – человек тридцать. Я радовался – пусть, думал, у сына с женой неладно, но у меня есть внуки, и плевать на все. А теперь, видишь как – Сашеньки уже в живых нет, а кукла осталась. Нет сил выбросить. Я хотел Сашенькиным детишкам все эти игрушки отправить, но Денис меня высмеял – не сходи, мол, с ума, дед, в Австралии игрушек навалом, зачем им это средневековье? Ага, Наташенька, вон тот мешок, я уже вижу, тащи его вниз.

Мешок был набит шерстяными шарфами, варежками и носками. Невольно морщась от острого запаха нафталина, я перебирала их, потрясенная услышанным. Значит, у Дениса была сестра Сашенька, которая умерла, оставив детей, и дети эти живут в Австралии. Они с Денисом, стало быть, близнецы, раз им в один день исполнилось пять лет, но почему она умерла – такая юная?

Денис и Грэйси не говорили мне об этом, а Сергей Денисович, наверное, думал, что я в курсе. Неловко получилось. И, тем не менее, я не удержалась, спросила:

– А как сейчас малыши, Денис вам рассказывает?

– А что мне рассказывать, я их чаще, чем он, вижу – постоянно с Норой по скайпу общаюсь. Они сами к камере подбегают – большие уже. Тоже парень с девочкой – близнецов рожать ведь по наследству передается. Сейчас поеду – вживую их увижу. Сначала, конечно, в Мельбурн к Дениске, а потом сразу в Хоббарт.

Значит, дети этой Сашеньки в Хоббарте – в одном городе с Ларисой, матерью Дениса. А кто такая Нора? Нет, дальше спрашивать неприлично и неэтично. Выбрав более-менее симпатичные варежки, я спросила:

– Эти можно взять, Сергей Денисович?

Он, видно, витал мыслями где-то далеко, потому что не сразу ответил, переспросил:.

– А? Что ты говоришь, Наташенька? Да-да, конечно, бери все, что хочешь. Это, наверное, Ларискины. И носки теплые тоже себе подбери, а мешок оставь внизу, не клади обратно – может, еще что понадобится. Нет, видишь, как хорошо, что я не разрешил Денису все это выбросить!

В воскресенье днем Сергей Денисович улетел в Мельбурн, а я, проводив его до такси, вернулась домой и, усевшись в большое плетеное кресло, стала думать, с чего начать. К холоду я уже привыкла, с российским менталитетом освоилась – за столом запросто философствую и веду серьезные разговоры. Стало быть, с начала новой недели, то есть завтра, надо браться за работу.

Глава пятая

Здание на Изюмской улице я нашла почти сразу, потому что предварительно изучила все карты, предлагаемые Интернетом. Четырнадцать этажей, стены светлые, с розовым обрамлением. Впечатление портила изрисованная дверь второго подъезда – как раз того, который был мне нужен. Здесь жила учительница Анна Григоренко.

Я сделала фотографии здания и его окрестностей во всевозможных ракурсах, обратила внимание на забор, тянувшийся напротив подъезда. Забор огораживал частное владение – деревянный дом с пристройками. К сожалению, из окон дома второй подъезд виден не был, к тому же в четыре часа – в то время, когда было совершено убийство, – уже начинали сгущаться сумерки, и даже с близкого расстояния трудно было бы разглядеть лицо убийцы. Прохаживаясь вдоль забора, я внимательно наблюдала за подъездом.

Примерно после одиннадцати часов дня жизнь на изучаемом мною пространстве полностью замерла. Я гуляла достаточно долго, но не увидела рядом с подъездом ни одного человека. Явись убийца в такое время и пройди он мимо консьержки, а потом обратно, она бы его точно приметила. Однако показаний консьержки в копии дела, переданной нам приятелем Дениса, почему-то не было – значит, следовало восполнить это упущение.

Где-то около часу дня я прервала прогулку вдоль забора, подошла к «своему» подъезду и решительно нажала кнопку «вызов консьержа». Ждала, слушала идущие со щитка домофона гудки, но никто мне так и не ответил. Потеряв терпение, я начала поочередно набирать номера указанных на табличке над дверью квартир. Опять шли гудки – одна квартира, другая, третья, везде молчание. Еще одно открытие – в это время практически все квартиры в подъезде пусты. Лишь в одной из них мне ответил надтреснутый старческий голос:

– Кто там?

– Мне нужно к консьержке, а она почему-то не открывает.

Старичок долго что-то жевал, потом ответил:

– Вечером приходите, сейчас дома никого нет, – и выключил домофон.

Легонько подпрыгивая, чтобы согреться, я вновь начала свою прогулку вдоль забора деревянного дома, который не подавал никаких признаков жизни. Одета я, спасибо Сергею Денисовичу, была достаточно тепло, но лицо постепенно коченело, пришлось укутать его шарфом до самых глаз. При этом в душе моей зародилось и начало крепнуть убеждение, что Москва зимой – не то место, где начинающему детективу следует набираться опыта.