– Если гость, паче чаяния, умрет у вас дома, ни в коем случае не звоните в полицию. Вызовите такси и велите шоферу везти вас в больницу: мол, другу стало плохо. Смерть констатируют в отделении «Скорой помощи», и будет кому подтвердить, что больной скончался по дороге. Все чисто, вас оставят в покое.
– Лично мне и в голову бы не пришло звонить в полицию – я вызвал бы врача.
– Без разницы. Они, знаете, все заодно. Если с кем-то, кто вам не особенно дорог, случится сердечный приступ под вашим кровом, кто будет первым подозреваемым? Вы.
– Да в чем подозреваемым? В сердечном приступе?
– Пока еще докажут, что это был сердечный приступ, а до тех пор ваша квартира считается местом преступления. Притрагиваться ни к чему нельзя, ни-ни! Повсюду будете натыкаться на представителей власти, скажите спасибо, если не обрисуют положение тела мелом на полу. Короче, вы в своем доме больше не хозяин. И вопросы, вопросы, тысячу раз одни и те же, и вам тысячу раз придется на них отвечать.
– Чего мне бояться, если я невиновен?
– Не скажите. У вас дома умер человек.
– Где-то же ему надо было умереть.
– У вас – не в кино, не в банке, не в своей постели наконец. Некто выбрал именно ваше жилище, чтобы отойти в мир иной. Ничто в этом мире не случайно. Если он умер в вашем доме, вы так или иначе к этому причастны.
– Да нет же. Человек мог испытать сильное потрясение, о котором я даже не знал.
– Он имел бестактность испытать его в вашей квартире. Подите объясните это полиции. Даже если вам в конце концов поверят, пока суд да дело, труп остается у вас дома, трогать его не разрешается. Если он умер на вашем диване, вам нельзя на него сесть. Если дал дуба за столом, привыкайте делить с ним трапезы. Короче, вам придется жить под одной крышей с покойником. Вот почему повторяю вам снова: вызовите такси. Вы никогда не замечали, как часто встречается в газетах эта формулировка: «…скончался по дороге в больницу»? Удивительное дело, признайте, почему это люди имеют обыкновение умирать в пути, в неведомо кому принадлежащих средствах передвижения? Да-да, вы ведь уже поняли, что и машина не должна быть вашей.
– Послушайте, вам не кажется, что это уже паранойя?
– Еще Кафкой доказано: вы либо параноик, либо виновны.
– Если на то пошло, лучше вообще не принимать гостей.
– Я рад, что вы сами это сказали. Да, лучше вообще не принимать гостей.
– Мсье, а мы-то с вами что делаем?
– Мы не принимаем гостей, мы в гостях. Вот какие мы с вами хитрые. Высоко же нас ценят хозяева, если идут на такой риск: а вдруг мы умрем в их доме?
– Вы, мне кажется, в добром здравии.
– Поди знай. Не мне вам объяснять, как это бывает. Отмеренный срок меньше, чем мы думаем. Может быть, нам осталось жить совсем немного. Стоит ли тратить это время на светские условности?
– Тогда почему же вы здесь?
– Полагаю, по той же причине, что и вы: трудно отказаться. Это не вопрос, загадка в другом: почему хозяева нас пригласили?
– Говорите за себя.
– Речь не о том, хороши вы или плохи, равно как и прочие вокруг нас. Это тем более странно, что всем здесь присутствующим, людям неглупым и, судя по всему, связанным определенной симпатией, а то и дружбой, совершенно нечего друг другу сказать. Вы только послушайте их. Это неизбежно: после двадцати пяти лет любая встреча на жизненном пути – повторение пройденного. Некто заговаривает с вами, а вы думаете: «Так, случай номер 226-бис». Скучища. Как все это мне знакомо. Я здесь сегодня вечером, единственно чтобы не обижать хозяев. Это мои друзья, хоть их разговоры мне и неинтересны.
– А вы никогда их к себе не приглашаете?
– Никогда. Не пойму, почему они продолжают приглашать меня.
– Не потому ли, что вы служите лучшим опровержением ваших собственных слов? По крайней мере, ваши слова по поводу кончины – для меня это что-то новенькое.
* * *
Я шел домой, удивляясь, что вечер так удался. И то сказать, разговоры о смерти редко разочаровывают. В эту ночь я спал сном выжившего.
Наутро, около девяти, когда я пил вторую чашку кофе, в дверь позвонили. Голос в домофоне был мне незнаком.
– У меня сломалась машина. Можно воспользоваться вашим телефоном?
Растерявшись от неожиданности, я открыл и увидел перед собой мужчину средних лет.
– Извините за вторжение. У меня нет с собой мобильного, а ближайшая кабина не работает. Разумеется, я заплачу за звонок.
– Что вы, не стоит, – ответил я, протягивая ему телефон.
Он взял трубку, набрал номер. И, не дождавшись ответа, рухнул на пол.
Я ужаснулся. Кинулся к нему, услышал далекое «алло» в трубке и инстинктивно повесил ее. Потом встряхнул гостя за плечо:
– Мсье! Мсье!
Я перевернул его на спину. Рот у него был приоткрыт, лицо изумленное. Я похлопал его по щекам. Никакой реакции. Сбегав за водой, я попытался напоить его из стакана, но тщетно. Я вылил остаток ему на лицо. Он не шелохнулся.
Я пощупал пульс незнакомца и получил подтверждение тому, что и так уже знал. Как мы узнаем, что человек умер? Я не врач, но всякий раз, оказываясь, так сказать, в присутствии мертвеца, испытывал глубочайшую неловкость от ощущения чего-то невыносимо неприличного. Так и чесался язык сказать: «Побойтесь Бога, мсье, что вы себе позволяете? Разве можно так распускаться? Возьмите себя в руки!» Еще хуже, если вы знали покойного: «Что за номера? Это на тебя непохоже!» Не говоря уже о крайнем случае, потрясающем нас своей почти обсценностью, когда безвременно ушедший был нам дорог.
Правда, мой покойник мне дорог не был, и ушедшим я бы тоже его не назвал. Напротив, он выбрал именно этот исключительный момент своей жизни, чтобы войти в мою.
Однако не время было философствовать. Я потянулся телефону, чтобы вызвать «скорую», – и замер, вспомнив вчерашний разговор.
«Вот так совпадение!» – подумалось мне.
Последовать ли совету моего давешнего собеседника? Не из тех ли он светских провокаторов, что выдают несуразности с единственной целью эпатировать публику? Мне хотелось позвонить в «Скорую» и в полицию. Я был один с трупом незнакомца – смею сказать, незнакомца в квадрате, ведь даже ваш сосед, чьи семейные сцены вы двадцать лет слышите за стеной, становится вам чужим по ту сторону Стикса. В подобных случаях хочется, чтобы рядом кто-то был, хотя бы для того, чтобы призвать его в свидетели: «Видите, что со мной приключилось?»
Слово «свидетель» повергло меня в раздумье. Свидетелей-то у меня и не имелось. Мой собеседник вчера толковал о смерти на званом ужине, но это не мой случай. Со мной не было никого, кто мог бы подтвердить, что я ни при чем. Я выходил идеальным виновным.
Думать дальше в этом направлении не хотелось. Тем более стоило позвонить: надо отмыться от этой абсурдной боязни, которой любитель парадоксов ухитрился меня заразить. Я снова протянул руку к телефону.
Кто на моей памяти делал это в последний раз? Покойник. Эта мысль не внушила мне суеверного страха, зато напомнила, что гость успел набрать номер и трубку сняли. Если я сейчас позвоню куда бы то ни было, то навсегда лишусь единственной возможности, нажав кнопку повтора, узнать, кому же он перед смертью звонил.
Ну это не бином Ньютона: наверняка своему автомеханику. Однако номер он набрал по памяти – кто же держит в голове координаты автомастерской? Впрочем, все может быть, хоть это и определенно не мой случай.
Я вновь припомнил все по порядку: мне показалось, что «алло» в трубке произнес женский голос. Женщина в автомастерской? Я тотчас попенял себе за мужской шовинизм. Ну да, женщина-автомеханик, что такого?
Вполне вероятно также, что он звонил жене, чтобы узнать телефон автомастерской. В таком случае мне достаточно нажать кнопку, чтобы сообщить некой даме, что она стала вдовой. Эта роль меня испугала. Увольте, я не возьму на себя такую ответственность.
А потом меня разобрало любопытство. Имею ли я право заглянуть в документы незнакомца? В первый момент это показалось мне некорректным. Но, возразил я сам себе, поведение моего визитера тоже корректностью не отличалось: вот так взять и умереть, ввалившись ко мне, тем самым поставив меня в затруднительное положение, – меня, без колебаний открывшего ему дверь. Отбросив сомнения, я нагнулся и вытащил из нагрудного кармана бумажник.
Из паспорта я узнал его имя: Олаф Сильдур, швед. Корпулентный брюнет, он не соответствовал моему представлению о скандинавах, а по-французски говорил без тени акцента. Родился в Стокгольме в 1967-м – в том же году, что и я. Он выглядел старше, наверно, из-за своей упитанности. Графу «род занятий» я прочесть не смог, она была заполнена по-шведски. На фотографии бедняга выглядел так же глупо, как и сейчас в посмертном изумлении: от себя не убежишь.
В графе «место жительства» был указан Стокгольм. Должно быть, во Франции он проживал временно. Мне это мало помогло – а, собственно, в чем? В бумажнике была также тысяча евро купюрами по пятьдесят. Куда, черт возьми, направлялся этот тип с такой суммой наличными в субботу утром? Банкноты были новенькие.
Уж коли на то пошло, я обшарил и карманы его брюк. Связка ключей, в том числе ключи от машины. Несколько презервативов – эта находка заставила меня призадуматься.
Мне захотелось взглянуть на его машину. Я вышел, захватив ключи. На улице было припарковано несколько автомобилей, но «ягуар» я видел здесь впервые. Я наудачу вставил ключ в замок – бинго. Сев на место водителя, я открыл бардачок; в документах на машину значилось, что Олаф Сильдур проживал в Версале. Больше ничего достойного внимания я не нашел и вернулся домой, где покойник встретил меня без помпы.
– Что же мне с тобой делать, Олаф?
Он не ответил.
Голос долга вновь призвал меня позвонить в полицию или в «Скорую». И тут я понял окончательно и бесповоротно, что не смогу этого сделать. Во-первых, потому что я больше не чувствовал себя совсем уж ни в чем не виноватым. Я сидел в его машине – это будет легко доказать. Как мне оправдать свое любопытство? Я рылся в его бумажнике – только ли ради того, чтобы взглянуть на документы? Демон бестактности овладел мною не на шутку.
Это было тем более постыдно, что Олаф не мог защититься. Но в голове у меня уже зазвучали подленькие доводы незнакомого мерзавца, который живет в каждом из нас: «Брось, этому викингу еще повезло. Ты его не раздел и даже пока не обокрал». От этого «пока» мне стало гадко.
Неужели присутствие мертвеца внушало мне столь гнусные мысли? Видеть трупы мне случалось и раньше, но я впервые оказался, если можно так выразиться, тет-а-тет с покойником. И впервые я один знал о его смерти.
Отчасти поэтому я не мог решиться позвонить: труп принадлежал мне. Единственным подлинным открытием, которое я сделал в жизни, была кончина этого типа. Я знал о нем то, что было неведомо больше никому, в том числе и самому покойнику: даже если предположить, что в какой-то момент бедолага понял, что с ним случилось, теперь он уже не знал ничего.
Поделиться такой находкой? Мне этого, честно говоря, уже не хотелось. Я совладал со страхом, который внушал мне мертвец поначалу, и его общество мне все больше нравилось теперь, когда он перестал быть незнакомцем.
Я вспомнил слова вчерашнего гостя: после двадцати пяти любая встреча – повторение пройденного. Неправда: мне, в мои почти тридцать девять, Олаф Сильдур не напоминал никакого другого человека. Я, пожалуй, слишком поспешно счел его поведение неприличным. Никогда не следует держаться за a priori. Его изумленное лицо стало мне симпатично, сам факт его вторжения и дальнейший конфуз растрогали.
Внутренний голос, ехидно усмехнувшись, сообщил мне, что рано или поздно проживание под одной крышей со скандинавом утратит свою прелесть: он начнет попахивать, потом вонять, раздуется – и это будет только начало. Жаркий июль ускорит события. Передо мной, как в детективных романах, встал вопрос вопросов: что делать с телом?
Мой мозг работал в точности как у виновного. В пиковой ситуации он стал на диво изобретательным. Метафизика подсказывала мне, что, за исключением одной мелочи – я пока жив, – разница между мной и Олафом невелика. В свой час я встречусь с ним на том свете, хлопну по плечу и назову знатным шутником: «Экий номер ты со мной выкинул!» Кроме мифологической реки, ничто по большому счету нас не разделяло.
Эти праздные мысли вдруг обернулись реальностью, да какой: если я возьму документы покойного и оставлю его на какое-то время здесь, его труп вполне сойдет за мой. Он европеец, как я уже сказал, моего возраста, брюнет. Я заглянул в паспорт: даже рост как у меня, метр восемьдесят один. Весил он, правда, больше, чем я, кило на пятнадцать, но если его найдут в виде скелета, этого никто не заметит: Олаф похудеет, как всякий мертвец после пира червей. А при моем образе жизни, надо думать, мою кончину обнаружат очень нескоро.
Я тряхнул головой, отгоняя эту безумную идею. Есть у меня тайная патология: гипотезу, пришедшую в голову в порядке бреда, я, вместо того чтобы посмеяться, рассматриваю со всей серьезностью. Мой мозг как будто не делает разницы между возможным и желаемым. Возможным – это, пожалуй, еще мягко сказано.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.