.. Да... Берман говорит, что... то есть, он показывает судье запись, сделанную во вторник в семь ноль пять утра. Говорит, что такая же запись есть в компьютере фирмы. А в книге подписи самого Ройтмана и проверяющего, его фамилия... не расслышал... кажется, Баренштейн... или Бронштейн... Его все равно потом вызовут, так что узнаем... И этот Баренштейн, согласно записи, отправился на проверку трех объектов, первым из которых стала школа, где сторожем Гинзбург. Проверяющий должен был определить профессионализм работника в наиболее ответственный момент - когда школьники идут на занятия, во дворе много детей, это самое ответственное время... в том смысле, что если террорист... Проверяющий прибыл к школе в семь сорок две и стал из-за забора смотреть, что делает Гинзбург.
      - Погодите, - пробормотал Карпухин, начиная, наконец, понимать. - Погодите, Николай Федорович, вы что же, хотите сказать...
      - Что? Судья говорит, что о действиях Баренштейна... да, именно такая у него фамилия... он расскажет сам. Берман говорит, что Баренштейн задержан... собственно, он сам явился в полицию, когда ему позвонил Ройтман... это был уже первый час ночи, кстати... Судья говорит, чтобы Берман и Ройтман отошли и... Ага, вот и этот... Баренштейн.
      Карпухин посмотрел на дверь, в которую двое полицейских ввели невысокого крепыша лет сорока, с короткой шкиперской иссиня-черной бородкой и лысиной, похожей на почти полную луну. На Баренштейне были зеленые шорты ниже колен и огромных размеров серая майка навыпуск с надписью "I love N-Y" на груди. И яблоко было нарисовано, чтобы каждый понял о каком именно N-Y идет речь. Правда, яблоко почему-то оказалось надкушенное, но Карпухину было не до того, чтобы разбираться в этой странной символике. Руки вошедшего были скованы наручниками, как у Гинзбурга, и передвигался он странной шаркающей походкой - Карпухин не мог видеть со своего места, но, вероятно, и ноги у Баренштейна тоже было скованы. Полицейские повели было задержанного к скамье подсудимых, чтобы усадить рядом с Гинзбургом, но судья что-то сказала, и Баренштейн направился к свидетельскому месту, после чего последовала процедура установления личности, Карпухин нетерпеливо вертел головой и хотел задать Анисимову тысячу вопросов, но тот демонстративно смотрел в потолок, ожидая, когда начнется допрос. Сзади о чем-то тихо переговаривались Руфь с Симочкой, и еще чей-то женский голос был Карпухину слышен, но он не стал оборачиваться.
      - Вот, - подал голос Анисимов. - Судья говорит, пусть, мол, Баренштейн подробно расскажет о том, что произошло. Вам все подряд переводить, Александр Никитич, или...
      - Да, - отрывисто произнес Карпухин. - Все. Подряд. Если можно.
      - Я пришел... да, он говорит, что приехал к школе на своей машине... поставил на соседней улице, сделал отметку в рабочем блокноте, мол, в такое-то время начал проверку... судья просит уточнить... семь часов сорок две минуты... подошел к школе со стороны забора, который выходит на пустырь, оттуда хорошо видны ворота, где стоял охранник... проверяемый... и школьный двор тоже отлично просматривался... много детей входило... охранник... Гинзбург... все делал, в принципе, правильно, но не у всех родителей проверял сумки, наверно, знал в лицо, но все равно это нарушение, и я... в смысле Баренштейн... отметил в блокноте. В восемь ноль три... вообще-то я собирался наблюдать до звонка, до десяти минут девятого, а потом подойти к Гинзбургу и обсудить... но в это время... в восемь ноль три, да... к воротам подошел молодой парень с чемоданчиком, с такими сейчас никто и не ходит, я... ну, то есть Бернштейн, сразу обратил на это внимание... и сам этот парень был... похож на араба... смуглый, с усами, и шел мимо Гинзбурга так нагло... кажется, кивнул, но точно сказать не могу... не может. Мне это очень не понравилось, и дальше я действовал согласно инструкции о пресечении террористических актов. Побежал к воротам, чтобы догнать... потому что Гинзбург действовал как-то неторопливо, а парень бежал ко входу в школу, там стояли дети... Я не успел добежать до ворот, когда охранник выстрелил, я этого выстрела не видел, но тут же повернулся и подошел к забору... Парень уже половину пути до входа пробежал, и то, что он убегал, и то, что охранник выстрелил в воздух, и чемодан, который парень вдруг прижал к груди, и вообще весь его вид... В общем, думать тут нечего было... я... Баренштейн, то есть... достал пистолет и выстрелил на поражение, потому что охранник уже дважды стрелял в воздух. Парень бежал, и я выстрелил второй раз, тогда он упал, чемодан, слава Богу, отлетел в сторону, взрыва не произошло, я подумал: хорошо, что все закончилось благополучно.
      - Благополучно... - пробормотал Карпухин. - Черт его дери, почему же он...
      - Подождите, - отмахнулся Анисимов. - Вот судья как раз этот вопрос задает: что он делал после того, как... Он говорит... Я, говорит, остановился и стал смотреть. Ну, все подбежали, кто-то из учителей обнимал охранника, герой, мол... Все решили, что он террориста и убил - видели, как стрелял, но никто не видел, что не попал. И я... в общем, Баренштейн решил не высовываться, славы, мол, мне не нужно, и если все думают, что охранник герой, пусть так и будет. Я... то есть, Баренштейн, сделал в блокноте запись, что, мол, произвел два выстрела в террориста, действия охранника тоже записал, гнать из охраны таких надо, но пусть решение принимает начальство... Ройтман, то есть. Нашел в траве одну гильзу, вторую не нашел... И ушел, чтобы доложить. Все.
      - Все? - поразился Карпухин. - Что - все? Убил человека и спокойно уехал?
      - Александр Никитич, - Анисимов положил ладонь на руку Карпухина, - он в то время был уверен, что убил террориста. И не хотел видеть свои фотографии в газетах. Скромный такой, да. Вернулся в фирму, представил отчет, в это время по радио передали первую информацию. Что, мол, школьный сторож по ошибке застрелил электрика.
      - Ну! - воскликнул Карпухин так громко, что судья Амитай подняла на него недобрый взгляд и покачала головой. - Ну, - произнес он тише, - так какого хрена этот чертов... не пошел сразу в полицию?
      - Сейчас... Судья вызвала Ройтмана, видите? Именно этот вопрос она ему и задает. А он говорит... Ему и в голову не пришло, что у охранника могут быть неприятности. Он не знал, что они были знакомы - охранник и этот электрик. И что дело примет такой оборот... А когда передали, что Гинзбург арестован... Ну, он предпочел не вмешиваться, и Баренштейна предупредил, чтобы тот сидел тихо. Полиция в фирму, конечно, приходила, но интересовалась формальными сведениями о работе Гинзбурга, и на все вопросы он ответил точно, можете, мол, проверить по протоколу. А работника своего и фирму подставлять не хотел. И опять говорит: был уверен, что Гинзбурга выпустят, потому что действовал тот по инструкции правильно, хотя в террориста так и не выстрелил...
      - В общем, - со злостью сказал Карпухин, - за свою шкуру и репутацию боялся.
      - Что происходит, Саша? - тихо спросила Руфь, наклонившись к мужу. - Я ничего не понимаю. Кто эти люди? Они за Михаила или против?
      - Руфочка, - Карпухин обернулся и посмотрел жене в глаза, - погоди чуть, я все потом расскажу. Похоже, Михаилу сильно повезло... тьфу-тьфу...
      - Вы слушаете? - прервал их разговор Анисимов.
      - Да-да, - торопливо сказал Карпухин и, пожав тонкие пальцы Руфи, лежавшие на его плече, повернулся, чтобы увидеть, как судья читает какие-то бумаги, а полицейские отводят шаркающего в ножных кандалах Баренштейна к скамье подсудимых, где усаживают на противоположном от Гинзбурга конце, а сами не садятся, места на скамье нет, становятся рядом, не спуская глаз с задержанного.
      - Судья, - сказал Анисимов, - изучает документы, которые принес Ройтман. Знаете, Александр Никитич, а ведь, пожалуй...
      - Доказано, что убил не Гинзбург, а этот... Баренштейн?
      - Можно считать, да, - кивнул Анисимов.
      - Так чего же...
      - Т-с-с... Понимаете, все теперь зависит от того, не превысил ли требований инструкции Баренштейн. В этом проблема. Если не превысил...
      - Так ведь и Гинзбург...
      - Нет, с Гинзбургом другое дело, он знал, что Кахалани не террорист, вы же слышали? И потому... Вот. Погодите.
      Судья отложила бумаги, задумалась на минуту, задала короткий вопрос следователю и получила такой же короткий ответ, который Анисимов не стал переводить, - то ли не расслышал, то ли не счел нужным. Потом судья обратилась с вопросом к Беринсону, до сих пор так и не подавшему голоса, адвокат сидел за своим столом с таким видом, будто до всего происходящего ему нет никакого дела.
      - Адвокат согласен, - сказал Анисимов и постучал пальцами по крышке скамьи.
      - С чем?
      - Ну... Судья спросила у обвинителя и защитника, будут ли те возражать, если суд применит к обоим задержанным одинаковую меру пресечения.
      - Какую? Не может же она...
      - Сейчас. Оба сказали "не возражаю".
      - Беринсон... он вообще молчал все время, не знаю, для чего он тут.
      - Спокойно, Александр Никитич, Амос все делал правильно, он же видел, как складывались допросы.
      Судья встала и произнесла длинную фразу, глядя в сторону скамьи подсудимых, где сидевшие по разные стороны Гинзбург и Баренштейн даже взгляда не подняли, слушали с равнодушным видом, будто решалась не их судьба, а каких-то посторонних им людей.
      И вдруг будто ветер ворвался в помещение, все задвигались, повставали с мест, встал и Анисимов и почему-то зааплодировал, и другие зрители стали хлопать, как на премьере. Юля, и Маша, и Игорь заторопились, побежали, а навстречу им протискивался между рядами Гинзбург, наручников на нем уже не было, руки висели, как плети, он что-то говорил, но Карпухин не слышал. Баренштейна тоже освободили и от кандалов, и от наручников, а тот улыбался неподвижной, будто приклеенной улыбкой. К нему подошел Ройтман, взял за локоть и повел прочь из зала. Карпухин удивился - неужели у этого человека нет родных, почему никто не пришел за него болеть, кроме работодателя? Какая тебе разница, - сказал он себе, - какое тебе дело до этого человека, его все равно будут судить, он убийца...
      Должно быть, он произнес эти слова вслух, потому что Анисимов, начавший уже тоже пробираться к выходу, повернулся и с удивлением посмотрел на Карпухина.
      - Вряд ли, - сказал Анисимов. - Вряд ли его будут судить. Впрочем, наше ли это дело?
      Карпухин увидел: Руфь тоже оказалась возле Гинзбурга, окруженного родными, а Симочка стояла в стороне, ей хотелось подойти и сказать что-нибудь ободряющее, но она стеснялась. Карпухин взял дочь за руку и подвел к жене.
      - Руфочка, - сказал он. - Нас оправдали?
      Он действительно так думал: нас. И только теперь вспомнил о лэптопе. Оглянулся, поискал глазами: там, где он только что сидел, чемоданчика не было, и будто ледяная вода обрушилась с потолка, у Карпухина похолодело под ложечкой. Ужасное состояние потерянности и испуга продолжалось секунду или чуть больше: он почувствовал тяжесть в правой руке и понял, что все это время крепко держал компьютер за ручку. Господи, - подумал он, - совсем голову теряю...
      Юля оставила свекра и подошла к Карпухиным.
      - Видите, - сказала она, - как оно все обернулось. Видите, как все...
      Она повторяла это раз за разом, Карпухин понимал: Юля хотела сказать что-то еще, что-то, наверно, важное, но слова терялись, а может, мешало присутствие Руфи с Симочкой, и он произнес:
      - Юля, я вас поздравляю, теперь все будет хорошо.
      Более банальной фразы он, конечно, не мог придумать, но Юля, видимо, именно таких слов от него и ждала.
      - Да, - кивнула она. - Конечно. Суд назначили на шестое сентября, но это, наверно, формальность, а Баренштейна вообще судить не будут.
      - Не понимаю, - сказал Карпухин. - Михаила Яновича все-таки будут судить, хотя он никого не убил, а Баренштейн убил, но его судить не собираются?
      - Знаете, как тут все запутано, - слабо улыбнулась Юля. - Неважно. Я хочу сказать... Приходите к нам сегодня вечером, хорошо? Миша просил передать. В семь или восемь. Когда хотите.
      - Обязательно! - сказал Карпухин с чувством.
      - Это... - Юля посмотрела на лэптоп в руке Карпухина. - Отдайте, пожалуйста.
      И тут на Карпухина что-то нашло.
      - Нет, - сказал он. - У меня эта штука будет в большей сохранности. Я принесу вечером и передам из рук в руки. Извините.
      Юля подняла на Карпухина удивленный взгляд, но спорить не стала.
      Гинзбург уже вышел из зала, оставались здесь только судья, возившаяся с бумагами за своим столом, несколько полицейских и Анисимов, дожидавшийся Карпухина у последнего ряда.
 

* * *

      - Я все равно не поняла, - сказала Руфь. - Вам не кажется это странным? Где логика? Где здравый смысл?
      Они сидели в том же кафе, где вчера утром Анисимов знакомил Карпухина с частным детективом. Интересно, куда исчез Мейер - сразу после судебного заседания он будто в воду канул.
      - Это все-таки Израиль, а не Россия, - улыбнулся Анисимов. Перед ним стоял большой бокал с персиковым соком и тарелочка с круасаном, от которого он отщипывал маленькие кусочки. - Баренштейн не мог знать, что за человек с чемоданом бежал к школе. Он имел все основания предполагать, что это террорист, и действовал строго по инструкции. Он имел право убить, и он убил. А Гинзбург был с "террористом" знаком, их несколько раз видели вместе, они о чем-то говорили. Значит, Гинзбург знал, что это не террорист, и стрелять не имел права.
      - Но не попал же! - воскликнула Руфь.
      - А его и не обвиняют в убийстве, - пожал плечами Анисимов. - Судья Амитай сказала, что обвинение должно быть переформулировано. Наверно, его обвинят в превышении служебного долга, не знаю. Следователь теперь будет разбираться, что общего у Гинзбурга с Кахалани, и почему Гинзбург стал стрелять - да, в воздух, но зачем все-таки?
      - Я у него сам спрошу, - сказал Карпухин. - Вечером. Я должен отнести компьютер... Вы уже сняли информацию? - спросил он Анисимова.
      - Сейчас ребята заканчивают, - сказал тот, посмотрев на часы. - Еще минут пятнадцать. Они просто копируют жесткий диск, вам ведь это надо, верно?
      - Должно быть, - неуверенно сказал Карпухин. Что он понимал в компьютерах, жестких дисках, теории ракетных двигателей? Ему было неприятно, он не хотел, чтобы кто-то что-то делал с компьютером Гинзбурга, но Анисимов настоял и был, наверно, прав. Прав, скорее всего, был и в том, что если лэптоп представлял для кого-то интерес, то Карпухину непременно нужна охрана, и посольство эту охрану предоставило - за соседним столиком сидел и откровенно пялился на Симочку посольский охранник, на вид, впрочем, обычный посетитель, зашедший выпить пива. Теперь он будет до вечера ходить за семейством Карпухиных, никакой личной жизни...
      - Гинзбург действительно так важен для вашего проекта? - спросил Анисимов, помолчав. - Я это к тому, что даже если он захочет отсюда уехать, сейчас - до суда - его просто не выпустят.
      Карпухин не стал отвечать на этот вопрос. Он не знал, смогут ли "Грозы" обойтись без идей и опыта Гинзбурга, но думал, что смогут - нет незаменимых, в этом он успел убедиться, весь опыт его жизни говорил о том, что незаменимых нет и быть не может: то, что придумал один человек, может придумать и другой. Журавлев, например, чем он хуже? О том, что Журавлев гений, в ОКБ говорили все, и как бы ни изображал из себя скромника и "простого конструктора" Константин Алексеевич, даже в управлении, достаточно далеком от научных изысканий и технических новшеств, прекрасно знали, что Журавлев - это не голова, это три головы, а то и четыре. А Гинзбург? Одна голова или пять? Чем могли бы стать для "Гроз" его идеи?
      - Ну вот, - сказал Анисимов.
      В кафе быстрым шагом вошел молодой человек - если не брат-близнец того, что сидел за соседним столиком, то его дальний родственник, - нащупал взглядом Карпухина и, подойдя к столику, сказал, глядя одновременно и на Анисимова:
      - Все готово, Александр Никитич. Компьютер принесут, как только скажете.
      - Не советую, - подал голос Анисимов, - ходить с ним по городу, до вечера много времени. Если хотите, лэптоп принесут домой к Гинзбургу в... ну, скажем, в семь, вам ведь на это время назначено?
      - Да, - кивнул Карпухин. - Это будет лучше всего. Но тогда зачем...
      - На всякий случай, - покосился на парня за соседним столиком Анисимов. - Он ведь вам не мешает?
      - Пока нет.
      - И не будет. А мне спокойнее.
      - Папа, - сказала Сима, - там за углом та-а-кой магазин дисков! Отпад!
      - Пошли, - согласился Карпухин.
      - Значит, договорились, - закончил разговор Анисимов. - Вы мне потом расскажете?..
      Карпухин кивнул. Он не был уверен, что Анисимову нужно знать все.
 

* * *

      - Александр Никитич, - сказал Гинзбург, - если не возражаете, давайте пройдем в мою комнату и немного поговорим?
      - Конечно, - согласился Карпухин. Застольная беседа продолжалась уже больше часа, была съедена до последней косточки курица, запеченная с кабачками и обложенная жареной картошкой, такой вкусной, что даже Симочка взяла вторую порцию, и салаты тоже съели, на блюдах ничего не осталось, сейчас даже сказать было невозможно, какие именно салаты успели приготовить Юля с Машей до прихода гостей, водку выпили тоже, хотя сколько ее там было, маленький графинчик, пили только Карпухин с Гинзбургом, да и то Михаил пригубил чуть и отставил, Карпухин же освоил содержимое с удовольствием, расслабился, наконец, и на предложение поговорить ответил "конечно", хотя и не было у него сейчас желания разговаривать на серьезные темы.
      Лэптоп из посольства принесли сразу после того, как Юля впустила гостей и с тревогой посмотрела на Карпухина, явившегося с пустыми руками. Тут-то из-за его спины и выдвинулся неизвестно откуда взявшийся молодой человек, молча протянул лэптоп Юле и исчез, не дождавшись даже быстрого "спасибо". Сейчас компьютер стоял на полу между кроватью и столиком, и, похоже, Гинзбург не собирался к нему сегодня притрагиваться.
      - Знаете, - начал Гинзбург, усмехаясь, - здешняя тюрьма - это нечто. В камере со мной было еще трое - один наркоман, а двое сидели, как и я, по подозрению в убийстве. Как по-вашему, о чем мы все время спорили?
      - Н-не представляю, - сказал Карпухин, ожидавший совсем другого разговора.
      - О том, что если Ольмерта все-таки скинуть, то это будет не очень хорошо, хотя премьер он никакой и толку от него мало.
      - Ну, - сказал Карпухин, - Израиль - страна политизированная...
      - Если это называется политикой, - буркнул Гинзбург и изменил тему так неожиданно, что Карпухин не сразу и разобрал, о чем пошла речь. - Вы что-нибудь поняли из того, что прочитали?
      - Не очень, - признался Карпухин. - Я ведь финансист, в "Грозах" не ракетами занимаюсь...
      - Значит, вы не поняли того, что я написал... Нет, это совершенно неважно, я и не рассчитывал, что вы поймете, для меня главное было, чтобы не поняли те, к кому информация попадет после вас.
      - После...
      - Ну, - сказал Гинзбург, взмахнув руками, - не настолько я наивен, Александр Никитич, чтобы не подумать о посольских...
      - Вы хотите сказать...
      - Статью эту я написал довольно давно, - улыбнулся Гинзбург. - Именно с ней ходил в свое время по разным конторам. Проект "Башан", программа "Камея" - это для новых репатриантов, а потом еще в "Рафаэл", "Таасия авирит", я вам рассказывал... Сейчас для меня эта идея - пройденный этап.
      - А что же тогда...
      И тут Гинзбург опять круто изменил направление разговора.
      - Жаль, - сказал он, - что до суда я не смогу побывать в России, очень хотел бы обсудить все с одним человеком... С Костей Журавлевым. Вы говорите, он в "Грозах"? С ним - и только с ним - я бы поговорил, да...
      - Скажите, Михаил Янович...
      - Просто Миша, - перебил Гинзбург.
      - Скажите, Миша, - произнес Карпухин, помедлив, - объясните мне, ради Бога... Если вы действительно знали этого электрика, если знали, что он не взрывать школу пришел... то зачем...
      - Зачем стрелял? Меня сто раз об этом спрашивал следователь. И я сто раз говорил, что знаю я человека или нет, но если он не подчиняется требованию охранника и начинает от него убегать...
      - А зачем он бежал? Если знал вас? Не понимаю.
      - Об этом меня тоже сто раз спрашивали. И я честно отвечал: не знаю. Хотя есть определенные соображения...
      - Послушайте, Миша, что все-таки стоит за этой историей? Ведь за ней наверняка стоит еще что-то!
      - Конечно, - кивнул Гинзбург. - И я вам скажу, Александр. Берману не говорил, потому что не знал, как это отразится... Скажу и ему, конечно, нам еще много раз встречаться.
      Он выпрямился в кресле, прислушался к голосам в гостиной, громче всех слышен был голос Маши, рассказывавшей веселую историю, прерывавшуюся взрывами смеха. Никто, судя по всему, не собирался мешать разговору Карпухина с Гинзбургом, наверняка о них не забыли, но дали возможность пообщаться.
      - Электрик этот, - начал Гинзбург, - появился в школе месяца два назад. По вызову: в коридоре первого этажа искрила внутренняя проводка. Честно предъявил на входе сумку - обычный рюкзак с инструментами, а когда уходил, вежливо попрощался, все нормально. Через несколько дней пришел опять - без вызова уже, вроде для проверки сделанной работы. А уходя, спросил меня вдруг, как мне тут работается, типа того, что у него родственник тоже в охране, так ему, мол, не нравится, платят мало, хочет уходить... Разговор о зарплате - самый распространенный в Израиле, как о футболе или погоде. Разговорились. Сначала таки о работе, потом о политике... Он пригласил меня посидеть в кафе, ему, мол, стало интересно, он хочет послушать о том, каково мне было в России, и вообще... Мне тоже было интересно... У меня ведь почти нет практики в иврите. В общем, встретились мы после моего дежурства, Маше я позвонил, предупредил... Интересно поговорили - действительно. Я поразился, знаете... Такой кругозор... Простой электрик. Нет, я уже видел здесь и простых таксистов, знающих восемь языков, и простых дворников с дипломом доктора наук... Он мне такие удивительные вещи рассказывал из истории и не только... Потом перешли на технику, и оказалось, что он интересуется космосом... Как-то это естественно выяснилось, мне даже в голову не пришло, что он специально подводил к теме...
      - Вы хотите сказать, - перебил Гинзбурга Карпухин, - что это был человек из разведки?
      - Мосад? - хохотнул Гинзбург. - Нет, конечно, вы, наверно, думаете, что Мосад так же вездесущ, как Господь Бог? Кахалани на самом деле был электриком, действительно проверял в школе проводку, исправлял, звонил на фирму, и директор школы при нем в "Хеврат хашмаль" звонил, это Электрическая компания... Потом была вторая встреча - тоже по его инициативе, и опять мы сидели в кафе, хорошо говорили, больше он, чем я. Самое интересное, что рассказывал он много и вроде о себе тоже, но в результате я так и не понял главного. Нет, понял - но во время третьей или четвертой встречи. Его интересовал не столько я, сколько идеи, разработки, то, что у меня, как он выразился, "на продажу". Тогда я и подумал, что он из этих... Есть тут фирмы, которые ищут творческих людей, оказавшихся не у дел, русских чаще всего, потому что русские гораздо хуже знакомы с местными реалиями, их попросту легче обвести вокруг пальца. Сюда приехали в девяностых тысячи инженеров, у которых там были свои разработки, изобретения, здесь они пытались это кому-нибудь предложить, но никто их не слушал - как и меня, впрочем, чем я от них отличался?.. Тогда и появились фирмы-посредники. Объявление в газетах: "Только для серьезных. Разработка изобретений. Ваши идеи, наши деньги. Вы предлагаете идею, мы находим для нее покупателя"... В таком духе. Многие клюнули, я знаю. Сначала просто приходили, рассказывали, показывали - вот, мол, что у нас есть, какие замечательные конструкции... Этих просто обворовывали - они ни шекеля за свои идеи не получили, а что потом с этими разработками стало - бог весть, может, и ничего, а может, фирма большие деньги заработала...
      - Хотите кофе? - прервал свой монолог Гинзбург, и Карпухин вздрогнул: он целиком погрузился в атмосферу, которую, вообще-то, плохо себе представлял - вообразил себя изобретателем, пришедшим к человеку, который обещает помочь и, взяв твое, кровное, на что ты положил жизнь... ну, полжизни, что тоже более чем достаточно... говорит тебе: "пока, милый, мы с тобой не знакомы"...
      - Нет, спасибо, Михаил Янович...
      - Миша, - сказал Гинзбург, - зовите меня Мишей, мы же договорились.
      - Да-да, - кивнул Карпухин. - Забываю все время, не могу привыкнуть. Миша. Что же дальше?
      - Дальше... Народ быстро понял, что рассказывать о своих разработках нельзя никому. Пусть он хоть из самого министерства науки или промышленности. И стали говорить: "Деньги на бочку. Утром деньги, вечером идеи"... Не получилось. Там тертые калачи... В ходу был в то время такой тип договора: инженер отдает свое изобретение в полную собственность фирмы, а за это получает пятнадцать процентов от будущей прибыли.
      - Сколько? - поразился Карпухин. - Это же грабеж!
      - Средь бела дня, - согласился Гинзбург. - Многие на это шли. Иногда даже за меньший процент - надеялись, что прибыль будет такой, что и этот процент составит достаточно большую сумму...
      - Неужели кто-то сумел разбогатеть таким образом? Я имею в виду - из наших.
      - Мне такие не известны, - дернул плечом Гинзбург. - Когда я приехал, фирмы эти уже на ладан дышали - не так просто оказалось дорабатывать чужие идеи, даже если авторам платить гроши или не платить вообще. Когда я ходил по разным... ну, когда пытался устроиться... ко мне пару раз подваливали... Я понимал, чего от меня хотят, и посылал всех к чертям, я не собирался ни продавать свои идеи, ни вообще с кем бы то ни было делиться. Это же не проект самовыключающегося крана или новой очистительной установки, это... вы показали мои материалы в посольстве, верно?
      Новый поворот в разговоре опять оказался неожиданным, и Карпухин ответил не сразу. Он подумал, что Гинзбург ждет от него не положительного, а какого-то иного ответа.
      - Да, - сказал он, наконец. - Извините, может, я не должен был...
      - Нет, Александр, вы все правильно сделали! Я так и рассчитывал, можете мне поверить!
      - Рассчитывали, что я...
      - Конечно! Я ведь думал, что к вам, когда вы будете расхаживать с моим лэптопом, обязательно кто-нибудь подойдет и...
      - И что? - напряженно спросил Карпухин, потому что Гинзбург замолчал и принялся сосредоточенно, будто священнодействовал, наливать себе в чашку кофе из стоявшего на столе черного термоса.
      - Не знаю, - пожал плечами Гинзбург. - Могли, по идее, из руки вырвать, а могли что-нибудь предложить, откуда мне знать?
      - И вы готовы были, чтобы ваша разработка...
      - Не готов, - отрезал Гинзбург и несколькими глотками выпил всю чашку. Поставил на стол и продолжил:
      - Давайте я вам дальше все-таки по порядку расскажу, хорошо? Да... Когда мы с Кахалани встретились в четвертый или пятый раз, я начал понимать, что ему от меня нужно нечто вполне определенное, а не пустопорожние разговоры об истории государства и международной политике. Я ведь не скрывал, что работал по ракетной части... Вот он и стал задавать вопросы... Я сложил два и два и, как вы, решил сначала, что это человек из Мосада. А может, из Шабака...
      - Шабак...
      - Служба общей безопасности, - пояснил Гинзбург. - Мосад - это внешняя разведка, вроде ГРУ. А Шабак - разведка внутренняя, контрразведка, если угодно. Все это неважно, я достаточно быстро понял, что ни там, ни там Кахалани не работал, а скорее - на какую-то из компаний-жуликов, они ведь за эти годы не исчезли, просто методы работы изменили. Не знаю, когда там на меня обратили внимание. Может, они просто отслеживают, кто из наших приходит устраиваться в серьезные фирмы, изучают автобиографии. И если находят объект перспективным... Тогда приходит такой вот Кахалани и вызывает на откровенность.
      - И вы...
      - Я сделал вид, что думаю над предложением.
      - Он вам что-то успел предложить?
      - Да, это было на шестой, кажется, раз: я им разработки, они мне пятнадцать процентов прибыли... если будет прибыль.
      - Вы согласились?
      - Я ему сказал, это было за день до... Сказал: не получится у нас соглашение. Я не собираюсь ничего продавать. Это мое и останется моим. Мне работа нужна, работа в такой компании, где я мог бы свои идеи не продавать за гроши, а разрабатывать. Сам. Ты можешь меня в такую компанию устроить? В "Рафаэл", скажем? На фирму "Элькон"? В Нахаль-сорек, на худой конец? Не можешь? Так за каким чертом я тебе... Мы действительно повздорили, следователь это раскопал и решил: вот, мол, мотив.
      - В полиции выяснили, что...
      - Что Кахалани мне сделку предлагал? Нет, конечно. Во всяком случае, ни на одном из допросов об этом и речи не возникало. Следователь меня все время спрашивал, какие у меня с Кахалани были отношения, почему мы ссорились, и чего он от меня хотел, а я от него...
      - Надо было сказать!
      - Да? И дать Берману реальную против меня же улику - мотив? Поймите, Александр, я был уверен, совершенно уверен, что убил этого человека! Не хотел, да. Стрелял в воздух, я это точно помнил! Но ведь почему-то попал! Наповал убил человека!
      - Успокойтесь, пожалуйста, Миша, успокойтесь, - бормотал Карпухин.
      - Да я спокоен, - понизил голос Гинзбург. - Сейчас я уже спокоен. Почти. А тогда... Представьте: стою, как обычно, дежурство только началось, вдруг вижу - идет Кахалани, чемодан тащит. Тяжелый... Нет, я понимаю, конечно, что у электрика... он не первый раз... но все равно - почему чемодан? Идет и смотрит на меня презрительным взглядом - мол, не захотел ты на мое предложение соглашаться, так я тебе другую жизнь устрою. Не знаю, почему я так подумал: пойдет сейчас к директору, наплетет обо мне какие-нибудь гадости, а здесь с нашими не очень-то церемонятся, есть жалоба - все, уходи, а без работы, вы понимаете...
      - Погодите, Миша, - сказал Карпухин. - Разве директор школы мог вас уволить? Вы же не его работник, а охранной фирмы?