Глава 4. Ёжик, ёжик – без головы и без ножек?!

Час тянулся невероятно долго – почти столько же, сколько вся оставшаяся ночь после прихода Елены. Но мы легко забываем о тяготах ожидания, если за ними следует счастье.

Она вошла, положила мне руки на плечи и, ни слова не говоря, поцеловала. Причем, сделала это как-то вопросительно, не вкладывая в поцелуй страсти, но и не скрывая при этом, что мне был подарен поцелуй женщины.

В первый раз в жизни я общался с практически незнакомым мне человеком при помощи поцелуев. И не могу сказать, что меня это разочаровало. Я тоже поцеловал ее – и поцелуй мой тоже получился ознакомительным. С этой девушкой не хотелось торопиться, было страшно все испортить. Хотелось поступать правильно – вот на каких мыслях-ощущениях я поймал себя.

Все, что она делала, даже самый приход ее ко мне – все было только шанс, я это чувствовал. Нет, с ее стороны не было мелкого расчета, который можно было расшифровать так: она, видите ли, давала мне шанс. Никакой надменности, никаких дешевых королевских замашек. Она сама была составляющей шанса, рядовым участником ситуации под условным названием шанс – без права решающего голоса. Впервые я почувствовал, что ситуация если не управляется, то направляется извне. Это было странное, почти неуловимое ощущение, и все же я чувствовал присутствие чего-то, что нам почему-то не мешало. Очень странно.

Она свободно расположилась на моем диване, оставляя место и для меня. Я и это воспринял как шанс и не упустил своего: тотчас занял свое место.

«Чужое», как она выразилась, свадебное платье мы снимали вместе, удивляясь его ажурности и качеству отделки и вовсе не удивляясь тому, что Елена оставалась без платья. Потрясающая смесь несомненной целомудренности и полной раскованности так впечатлила меня, что я почувствовал себя скованным. Ее поведение означало только одно: абсолютное доверие ко мне, и это как раз налагало на меня ответственность, сковывало.

Но робости и нерешительности – и это я тоже чувствовал – мне бы не простили. Это означало бы, что я не желаю брать на себя ответственность, сам не знаю, чего хочу, не дорожу шансом. Робость в этой ситуации была бы фальшью, ибо все, что я делал до этого, должно было исключать робость. Я должен был быть выше робости.

Мне сразу стало ясно и без слов, что имела в виду Карина, когда она говорила о «правильности» моих поступков. Правильность – означала равновесие, гармонию со всеми законами космоса, в том числе с законами человечности и любви. И сам факт того, что они все считали меня способным к постижению этих законов, что они не сомневались в масштабе моей личности, – этот факт меня вдохновил. Елена демонстрировала не просто доверие ко мне, она излучала уверенность в моей исключительности. Это само по себе было не меньше, чем признание в любви.

Все, что происходило между нами, больше всего напоминало игру – и меньше всего было игрой. «Все или ничего», «сейчас или никогда» прямо витало в наэлектризованном воздухе моей гостиной, которая одновременно служила мне спальней и кабинетом. Я с большой легкостью и радостью принял на себя душевный груз «не притворяться». Во мне проснулся дар чуткости, о котором я всегда подозревал: я был смелым до дерзости, где необходимо и где это помогало избегать неловкости, и одновременно как бы робким – там, где не знал, как поступить. Здесь мне помогала Елена.

Удивительное единение и взаимопонимание (слаженный ансамбль!) с едва знакомой мне девушкой были какого-то высшего порядка, и сами по себе свидетельствовали о том, что мы все делаем правильно.

Наши тела медленно, но уверенно сближались, сладко тоскуя друг без друга.

От ее груди я не мог оторваться добрых полчаса. Просто не мог убрать руки, не веря в реальность неземного (буквально!) наслаждения.

– Как ты называешь все происходящее с нами? – спросила Елена.

– Я бы рискнул назвать это любовью. С первого взгляда. Это в порядке вещей.

– Ты хочешь сказать, что любишь меня?

– Я очень надеюсь, что и ты меня любишь. Я бы этому не удивился.

– Нахал. Ты хочешь, чтобы я первая сказала тебе?

– По-моему, ты опоздала.

– Разве ты говорил мне о своей любви?

– А разве ты в ней сомневаешься?

– Нет, не сомневаюсь. А как ты называешь эту штуку? – спросила она без стеснения, когда я безо всякой неловкости освободился от трусов.

– Ментула.

– Ментула… Почему? – изумилась она.

– Меня научил этому римский поэт Катулл. Благодаря ему я тоже едва не сделался поэтом. Оцени: «У Валерия Катулла была огромная ментула».

– Тебе тоже не на что жаловаться. По-моему.

– Я рад, что ты это заметила…

Мои руки в это время уже плотно обвивали ее упругое и такое открытое, податливое, жаждущее тело.

– Если я правильно понял, у тебя еще не было брачной ночи…

– У меня еще никого не было, – просто сказала Елена. – Моя шкатулка – для тебя.

Пальцы мои побежали резвее, и вскоре я убедился, что ничего прекраснее я никогда в жизни не держал в своих руках. Тело ее открывалось мне и верило мне до конца. Такое доверие несказанно возбуждало меня, ласки мои были сдержанными только потому, что я боялся испугать ее своей страстью.

Нужный момент наступил быстро и неотвратимо – и я бережно вложил свою роскошную ментулу в ее изумительно увлажнившуюся шкатулку, нежный, мармеладный бархат которой был доступен мне одному.

– Что это было? – спросила тихо потрясенная Елена, когда мы похитили у вечности несколько бесконечных волшебных мгновений.

– Это было счастье, – ответил я, как молодой бог, совершенно уверенный в своих возможностях давать и правах получать райские ощущения.

– Я хочу еще, – с предельной степенью откровенности, так радующей сердце мужчины, прошептала Елена.

– Конечно, – улыбнулся я ей, хотя глаза ее были закрыты. – У нас впереди вся ночь. И целая жизнь.

Она ловко, быстро и, как мне показалось, суеверно, захлопнула мне ладошкой рот, уже уверенно и вполне по-женски обходясь с моей ликующей ментулой. Перед глазами у меня плыла теплая лазурь, и я растворялся в струящемся океане, наслаждаясь эффектом невесомости.

Голос Елены вернул меня на мой жестковатый диван:

– Теперь ты не жалеешь, что не задавил меня?

– Я жалею о другом, – ответил я, отвлекаясь на какую-то смутную мысль. – Я жалею, что ты раньше не бросилась под колеса моего автомобиля.

– Мне совсем недавно исполнилось 18. Раньше было нельзя. О чем ты думаешь? – внимательно посмотрела на меня Елена.

– Я, кажется, разгадал одну загадку. Правда, я и не подозревал, что это была загадка.

– Как Колумб?

– Почти.

– Какую?

– Отгадай, что значит: ёжик – без головы и без ножек?

– Это глупость какая-то колючая.

– Как тебе сказать… Сдаешься?

– По-моему, это и не загадка, а просто присказка.

– Сдаешься?

– Я не люблю сдаваться. У меня это плохо получается.

– Хорошо, не надо сдаваться. Я помогу тебе. Ёжик, без головы и без ножек, мягкий, пушистый, похожий на шкатулку… Ну?

– На что ты намекаешь?

– А вот давай проверим! Покажи-ка зверушку.

– Какой же ты дурачо-ок! А нахальный какой! Значит, тебе не понравилось?

– С чего ты взяла?

– Ну ты же про колючки какие-то говоришь!

– Я говорю про трогательного, отзывчивого зверька, которого хочу подразнить еще разок… Мохнатенького…

– Ментулой?

– Как положено…

– Ментула… Очень похоже на пароль.

Тогда я не придал значения этим словам, потому что оживший ёжик ласково стал обволакивать мою ментулу и тело мое заколыхалось в лазурных волнах.

Глава 5. Нет правды на земле, и выше нет. А еще выше?

Наутро я наконец-то понял, почему меня всю жизнь раздражала бессмысленная присказка: утро вечера мудренее. Надо понимать – утро предпочтительнее вечера. Вечером и ночью мне было хорошо. Утром же, когда мрак ночи рассеялся, мне стало очень плохо. Тревожно, страшно и больно. Я проснулся на диване один. Елены не было.

Как прикажете понимать это самое «мудренее»?

Кстати сказать, все мои предчувствия, даже детские, с течением времени всегда подтверждались. Не припомню ни одного пустого предчувствия. У меня точно было чутье на фальшивые девизы или на неполную информацию. И с ёжиком было что-то не так, никогда не принимал эту присказку за чистую монету, и с утром. И «один в поле не воин» мне не нравилось всегда. Понятие «добродетель» меня всегда пугало, я реагировал на него как на слово «эшафот». В детстве ничего еще не знаешь, нет опыта и уверенности в своих силах. Не очень веришь себе. Сомнения как бы беспочвенны. Однако время заставило меня уважать мою страдавшую от неполноты информации детскую душу.

Итак, я сразу почувствовал каким-то внедренным в меня датчиком, что Елена исчезла неспроста. Вряд ли она ушла в магазин за сыром (у меня кончился сыр); вряд ли она у бабушки Карины. Это было бы естественно, но я был уверен, что ее там нет. Вряд ли я вообще ее увижу сегодня.

И неизвестно, увижу ли когда-нибудь: вот что смутно транслировал мне мой датчик.

И я решил тут же действовать. Мое спасение было в действии, я это чувствовал, мне не о чем было размышлять, потому что неясно было все.

И первое что я сделал – посмотрел по сторонам. Эту заповедь я уже усвоил, хотя никто персонально меня ей не обучал. Тогда откуда я выудил эту важную заповедь? Я имел версию на этот счет, но мне было стыдно ее озвучивать даже перед самим собой. Я взял заповедь, ставшую моим девизом, из окружающего пространства, из того вещества, которым было заполнено окружавшее меня пространство. Я сконцентрировал, замкнул на себе рассеянные крупицы смысла – получился золотой императив. Считать его подсказкой или золотым слитком мудрости, добытым из крупиц собственного опыта?

Понимая, что сейчас мне лучше не размышлять (я вдруг догадался, что это вторая неизвестно как и откуда усвоенная мной заповедь!), я внимательно осмотрелся. На подушке – несколько темных волос; на простыне – пятна слишком понятного происхождения. Что вы хотите, это была наша первая брачная ночь. Невеста забыла трусики и ленту, неизвестно от чего оторванную. Не туфелька Золушки, конечно, но уже хоть что-то. Это были материальные свидетельства того, что я ночью был с Еленой. Представляю себе, если бы ничего этого не было! Можно было просто тронуться умом. Не сомневаюсь, что я легко бы убедил себя, что ничего не было. Трусики мне были дороги еще и как свидетельство моей нормальности, поэтому я бережно прижал их к груди. Пойти предъявить их бабушке Карине?

Я решил оглядеться еще внимательнее. Обошел всю кухню, обнюхал ванную, заглядывая во все те места, где я отыскивал пропавшие права. Все было на месте, и ничего нового я не находил.

И вдруг на самом видном месте, на столике, стоящем рядом с диваном, я обнаружил два слова, выведенные милыми каракулями на ленте (я сам небрежно бросил ее на столик, а трусики спрятал в карман): «Пароль – ментула».

Мне стало ясно, что с этих слов, начертанных на ленте, начался мой поиск утраченной Елены. Мне и в голову не пришло обижаться на нее: если она сбежала, ничего не сказав мне о причинах такого странного поведения, – значит, так было нужно. Хотя дважды за сутки сбегать от суженых – явный перебор на мой вкус. И все же никакой ревности я не испытывал. Только любовь. Этим мудреным утром я проснулся влюбленным и потерявшим свою возлюбленную.

Лучше не размышлять.

Тогда есть шанс сохранить рассудок.

Неизвестно отчего, я не торопился подниматься к Карине, хотя было очевидно: первое, что я сделаю, – пойду к ней.

Неизвестно отчего мне захотелось включить мой телевизор SONY. Было время телевизионных новостей. Телеведущий, бритый до синевы брюнет средних лет, равнодушным голосом сообщил, что европейский аэроконцерн «SPACE TRAVEL» запустил очередной спутник на Марс, эту Красную Планету, так будоражащую воображение неугомонных землян. Найдут ли там жизнь?

«Есть ли жизнь на Марсе?» – бодро и оптимистично заработал ведущий. В нотках его голоса мне почудился знакомый обертон, который произнес нелепицу: «На Марсе найдут то, что когда-то, много-много миллионов лет тому назад было жизнью. Там не сумели сохранить жизнь».

Я внимательно всмотрелся в бритое и узкое лицо ведущего. Вдруг мне показалось, что он чуть заметно подмигнул мне, сопроводив это неуловимое подрагивание века едва уловимой улыбкой. Причем – я готов был поклясться своими надеждами вернуть себе Елену! – эта почти невидимая глазу мимика была адресована именно мне, несмотря на то, что на брюнета смотрели миллионы сограждан.

И действительно: в последующие дни жалоб от населения на недостойное поведение работников TV службы новостей не последовало.

Впрочем, этого следовало ожидать.

Мне стало ясно, что я должен пойти к Карине. Бабушка встретила меня весьма рассеянно. О Елене, конечно же, она ничего не знала, где ее искать – понятия не имела.

– Я ее муж, – сказал я и протянул бабушке Карине трусики ее внучки.

– Вот и найди ее, – был ответ.

– Как я это сделаю, как, если вы мне не поможете? Пойти к Искандеру?

– Это был бы неправильный поступок, – сказала Карина.

– Что же мне делать? Где мне искать Елену?

Вместо ответа она указала мне пальцем наверх.

– Ничего не понимаю, – сказал я.

– Я приготовлю тебе… напиток. Можно назвать его снадобьем. Он тебе не повредит. Может быть, даже поможет. Подожди немного.

– Я забегу к себе домой на минутку, – сказал я.

– Хорошо. Жду тебя через 10 минут.

Я плотно притворил за собой дверь и вместо того, чтобы спуститься к себе на 17 этаж, поднялся наверх, на 19, и позвонил в квартиру, расположенную ровнехонько над квартирой Карины.

В ответ – ни звука.

Я позвонил еще – продолжительно до неприличия.

Молчание.

Наконец, коротко звякнул в третий раз.

Ни гу-гу.

Потом спустился к Карине. На столе в чашке с орнаментом, угловатые египетские линии которого чем-то напоминали план моей (и, следовательно, бабушки Карины) квартиры, стыло горячее и даже на вид маслянистое пойло. То есть снадобье. Я поднял глаза на Карину.

– Выпей. Это подкрепит твои силы.

Я сделал глоток. Что-то безвкусное, напоминающее безобидное лекарство. Мой организм дал мне понять, что от этого я не умру.

– Напрасно ты ходил в ту квартиру, – сказала Карина. – Там никто не живет. Временно.

– Интересно, есть ли жизнь на Марсе? – сказал я, прикидываясь то ли бедным Ёриком, то ли Гамлетом.

– Не знаю, – сказала Карина, и я понял, что она не уловила тайный смысл моего вопроса.

– И вы не знаете, что означает «ментула»?

– Нет, не знаю. Я знаю, что сейчас ты уснешь. И это тебе поможет. А со своими тайнами разбирайся сам. И тут тебе никто не поможет.

Я даже не успел ответить: мгновенно провалился в сон.

Глава 6. Лазурный горизонт

Я спал и прекрасно осознавал это, но в то же время мозг мой ни на минуту не прекращал аналитическую работу, ибо сон мой был такого рода, что требовал предельной концентрации. Я отдыхал – и трудился. Спишь – и словно бодрствуешь одновременно. Это был сон в том смысле, что происходившее в нем не могло произойти в реальности, хотя все совершалось по законам и правилам реальности и было несомненно связано с реальностью. Думаю, тут дело не в безвкусной маслянистой жидкости. Она сработала как катализатор.

Тут все гораздо глубже…

Я отключился, закрыл глаза – и меня тут же подхватили теплые лазурные волны. Едва я успел сообразить, что напоминает мне это легкое укачивание, как был выброшен на берег. Уже на берегу я вспомнил волны и Елену, но погрузиться в приятные воспоминания и ощущения мне не дали. На небесах ломаным полотнищем, сотканным из вертикальных неоновых лучей, напоминающих блики северного сияния, сверкнули и истаяли буквы или слова. Нет, одно слово. Сначала я даже не пытался вникнуть в его смысл, потому что оно было высвечено латиницей. Слово ли это было, набор слов или часть слова – не разобрать. Буквы давно угасли «в реальности» сна, но, как оказалось, несколько подзадержались перед мысленным моим взором. Сначала я даже не поверил в простоту начертанного на небесах: был большой соблазн принять этот мираж за необходимую мне информацию, желаемое за действительное. Однако мой мысленный взор читал: MENTULA. Причем стиль каракуль был мне хорошо знаком.

– Ну и что? – сказал я, не выказывая особого удивления и пытаясь вступить в диалог с «Тем» или «теми», кто прекрасно был осведомлен о моей интимной жизни. Стыдиться мне было нечего. Мы с Еленой провели ночь по-божески. Они должны быть в курсе. Вряд ли у людей бывает намного лучше.

Кстати, в этот момент до меня дошло, что «ничему не удивляйся» – это не ситуативная формула, подходящая только к данному эпизоду сна, но моя третья заповедь. «Ничему не удивляйся»: это было третье, недостающее звено к первым двум. Смотри по сторонам (будь внимателен!), не рассуждай понапрасну, ничему не удивляйся…

Что ж, умственный багаж довольно скудный, но зато с ним можно быть мобильным, передвигаться налегке и, главное, действовать. А там будет видно.

Меня снарядили.

Я был готов пуститься в путь.

Пространство, казалось, слегка скривилось в легкой усмешке. Я чувствовал, что мой вызывающий вопрос не останется без ответа. В пространстве, нет, в том, что составляло плоть окружающего меня эфемерного пространства, что-то сдвинулось. Произошло нечто вроде колыхания или дуновения, если бы этот «сдвиг», это «шевеление» можно было зафиксировать. Я бы назвал это информационным дуновением, если не вкладывать в эту метафору никакой мистики. Я с детства терпеть не мог мистики.

Короче говоря, я испытал контакт живого с живым.

Но не торопитесь вызывать мне скорую помощь. Не спешите, не делайте удивление точкой отсчета в ваших поступках. (Гм, гм… Эта склонность к поучениям… Между прочим, тоже во мне с детства.)

Я огляделся по сторонам; ничего не увидел, но предельно сосредоточился. И очень вовремя, потому что как раз в это мгновение не вне меня, как я ожидал, а во мне скользнула явно в меня внедренная, не моя, не мною рожденная мысль. Подброшенный мне смысл в переводе на слова человеческие гласил: ищи того, кто связан с Еленой, но безразличен ей.

Сам я додуматься до такого не мог, потому что не располагал информацией, на основании которой мог прийти к такому выводу. Или все же располагал?

Понимаете, мысль была подана в форме доброжелательной подсказки. При желании можно было сказать «я подумал», но что-то мешало мне так сказать.

– Спасибо, – неожиданно для себя сказал я. И добавил, неизвестно к кому обращаясь:

– Найду Искандера, а он меня пришьет. Я ведь с его невестой переспал, как всем здесь известно.

Вместо ответа послышался нарастающий шум трамвая – такой натуральный, что я отпрыгнул в сторону. Разумеется, никакого трамвая не появилось; да и откуда ему было взяться на неизвестно каком берегу неизвестно где расположенного лазурного океана и океана ли вообще?

Зато я все больше и больше вникал: насыщенное смыслами пространство пытается «разговаривать» со мной привычными мне символами и смыслами. Выходит на контакт со мной на моем языке.

– Спасибо на добром слове, – на всякий случай сказал я, не ища никого конкретно, чтобы не выглядеть глупо. Я вел себя как обычный человек, неплохо воспитанный. Я мог вести себя только как человек. Я был безнадежно испорчен тем, что я человек. Не знаю, чего от меня ждали «на берегу», но я упорно оставался самим собой: не обнаруживал страха, говорил негромко и по-русски. И ни во что не верил.

В конце концов, я спал. Во сне что хотите, то и творите, господа хорошие. Если вы дадите мне шанс проснуться – мы еще поговорим на языке здравого смысла.

Где-то в этот момент меня, не особо церемонясь, подхватили ласковые волны, и вскоре берег растворился, пропал, исчез…

Я проснулся.

Бабушка Карина, ни о чем не спрашивая, предложила мне чаю. Я с удовольствием принял предложение.

Под конец чайной церемонии я сказал:

– Вы изумительно завариваете чай.

– Меня научил этому Константин. Мы жили с ним вместе около 20 лет.

– Большое спасибо, – задумчиво сказал я.

В этот момент я ощутил знакомое дуновение, пространство отозвалось на мои мысли по-своему.

Оно уже не отпускало меня, было всегда рядом.

Глава 7. Лоскуты смысла. Лоскут первый. Игрок

С этого дня жизнь моя заполнилась мистикой ровно настолько, чтобы не перестать считать жизнь штукой реальной, но при этом не исключать чуда. В моей жизни появилось место чуду. И я ничего не мог с этим поделать. Я, закоренелый реалист, как-то поплыл. Но что же вы хотите, если очевидных мистических совпадений и знамений было столько, что не замечать их – значило бы перестать быть реалистом.

Вам, скептикам, нужны аргументы и факты?

Сколько угодно. Как-то мы с Брутом (моим другом, о нем речь впереди) заговорили о завистливой N. Обычная склонность людей посплетничать. Ничего особенного, не так ли?