Прелюдия

Уманщина, июнь 1638 года от Р. Х

Уход коронного гетмана из армии в частную жизнь мало кого встревожил в Польше. Ведь вместо Конецпольского ее возглавил Николай Потоцкий, много лет прослуживший его заместителем и получивший кличку Медвежья лапа. Потоцкий был опытным и храбрым воякой, но как полководец был куда как менее талантлив. Самостоятельных побед, кроме как над восставшими крестьянами, он не одерживал, находясь все время в тени своего командира и, правда, выдающегося военачальника. Теперь Медвежьей лапе надо было доказывать свою способность заменить предшественника. Тем более товарищи в войске и русская шляхта его приняли очень хорошо. Несравненно лучше, чем нового польного гетмана, Мартина Калиновского, назначенного благодаря удачной интриге при дворе.

Еще зимой Потоцкий стал планировать наведение порядка среди хлопов и казаков, однако жизнь заставила резко изменить планы. У южной границы появился новый, по донесениям разведчиков, многочисленный враг – калмыки. Сразу подозрительно спевшийся с врагом старым – казаками. Его тревожные письма в Варшаву не возымели положительного эффекта, пришлось выкручиваться самому.

Николай радовался неповоротливости вражеских командиров. Пока казаки и калмыки гонялись по степи за ногайцами, выясняли отношения с крымскими татарами, он успел собрать невиданную для Речи Посполитой уже не одно десятилетие армию. Пусть больше трети кварцяного войска сидит у московской границы, пехота Вишневецкого и Конецпольского, других магнатов восполнила ряды пешей рати до прежнего числа, а конницы у него сейчас было больше, чем в любой кампании польской армии за последние полстолетия. Выбрав место южнее Умани, он выстроил сильно укрепленный лагерь, штурмовать который в лоб было бы для любого войска самоубийством, обойти не позволяла местность, сделать же глубокий охват…

«Пускай, пся крев, попробуют, как раз на марше моя конница их и поймает. И с помощью Девы Марии истребит. Не помогут этим дикарям ни великое множество собранных конников, ни проклятые казацкие табора. Выдержать удар гусарии в поле не способно ни одно войско мира!»

У Николая и его брата Станислава, назначенного королем уполномоченным по казацким делам, уже была с Владиславом IV договоренность, что Потоцким отойдут земли на Полтавщине. Завидущие глаза магнатов и щедрость короля на чужое обещали сделать обоих невероятно богатыми людьми. Появление казаков, построивших давно хутора или небольшие имения на территории, понравившейся Николаю, вызывало тревогу и требовало немедленной реакции.

«На Заднепровье и так – что ни хлоп, то казак! Теперь же еще и этих дикарей придется опасаться. Как не вовремя это нашествие! Ничего, еще пройдутся частым гребнем сабли королевского войска по вам, вашим женам и детям – всех уничтожат!»

Во избежание неприятностей коронный гетман предпринял титанические усилия по отражению возможного нашествия с юга. Замирение Заднепровья пришлось отложить на потом, чем восставшие хлопы и поддерживавшие их казаки не преминули воспользоваться. Власть короны там теперь признавали только в городах и хорошо укрепленных замках. Да и в городах было неспокойно. Антагонизм между православными и представителями других конфессий достиг взрывоопасного уровня.

Наконец разведка донесла, что казаки идут на Умань. В польском войске весть вызвала радость и оживление. Огромное, по меркам Европы, число, высокое качество собравшихся воинов давали повод здесь не бояться и более многочисленного противника. Возможно, были люди, чего-то опасавшиеся, однако вслух, при таких-то настроениях, высказаться по-другому никто не посмел. Все готовились затоптать врагов, забить их плетками, не вынимая сабель.

– Не будем пачкать дедовы клинки грязной кровью быдла!

– Правильно! Запорем их нагайками прямо с седла!

– Еще не затупились наши сабли, есть сила в руках, вырубим их вчистую! Затопчем их копытами наших коней!

– Выставим колья с сидящими на них бунтовщиками отсюда и до Киева! Пусть хлопы видят, к чему приводит бунт, и боятся даже думать о нем!

– Плебс должен знать свое место! Ну, а если подзабыл, мы охотно укажем.

Меньше всего лагерь польской армии походил на готовящийся к бою. Скорее – на празднующий великую победу. Паны гуляли, ускоренными темпами стараясь выпить все вино, что привезли с собой. Везли же его немало. Обоз при войске поражал огромностью и пышностью. Не меньше половины обитавших в нем если и были мастерами, то не сабли или стрельбы, а кулинарии, шила и дратвы, розыска для хозяина привлекательных девок. Не все предавались повальной гульбе, многие угощались умеренно, но в быстрой и легкой победе убеждение было поголовным. Или, по крайней мере, все высказывались в таком духе. Атмосфера радостного ожидания охватила все войско.

Диссонансной ноткой стало известие, что казаки и калмыки, не дойдя до польского войска полперехода, стали лагерем и принялись окапываться. То есть, конечно, окапывались искусные в этом казаки, заставить кочевника рыть землю – задача почти невыполнимая. Но, как умеют строить укрепления проклятые неслухи, многие знали не понаслышке. Приходилось уже польскому войску штурмовать казацкие табора и укрепленные лагеря, и каждый раз это выливалось в тяжелейшее сражение с огромными потерями для обеих сторон. О том, что еще ни разу такие штурмы не закончились успехом, в армии Речи Посполитой вспоминать не хотелось никому. Большая часть побед над казаками была одержана из-за истощения запасов пороха и свинца у защищающихся. Казаки либо выдавали своих атаманов, либо бывали биты на отходе.

Совет по дальнейшим действиям войска затянулся надолго и был отмечен бурными дискуссиями. Он резко отличался от подобного мероприятия у противника уже по внешнему виду совещавшихся. Больше половины присутствующих имело, если выражаться политкорректно, заметные излишки… хм… тела. Так что по весу и объему поляки (практически все имевшие русские или литовские корни, война была гражданской) превосходили врагов очень существенно. Еще больше бросалась в глаза разница в цене таскаемого на себе имущества. Впрочем, по стоимости оружия черкесы и казацкие атаманы врагам практически не уступали, но дорогая одежда (шелковые халаты) в коалиции была только на калмыцких вождях. Черкесы одеты были скромно, казаки все как один таскали на себе жутко воняющие протухшей рыбой тряпки. Поляки же сверкали драгоценностями, отсвечивали парчой и шелком, блистали дорогими сукнами и бархатом. Правда, озаботиться о сочетаемости цветов в собственной одежде большинство и не подумало, с современной точки зрения многоуважаемые паны походили на попугаев. Да и вели себя не менее шумно и склочно.

Споры возникали по малейшему поводу, а то и без оного. Уж очень велик был шляхетский гонор у присутствующих, слишком много было старых счетов между ними. Казалось, вот-вот, и почтенные магнаты выхватят свои сабли и сойдутся в поединке прямо в шатре коронного гетмана. Особенно вызывающе себя вел бывший коронный гетман, привыкший повелевать и командовать. Пусть шатер был не его, а принадлежал его преемнику, ранее служившему польным гетманом, но, видя знакомые все лица, пан Станислав то и дело переходил на командный тон, на который уже не имел права. Ведь командовал он только своим личным магнатским войском, а короля и верховную власть представляли теперь Николай Потоцкий и новый польный гетман Мартин Калиновский. Последний особенно болезненно относился к солдафонским выходкам Конецпольского. Не менее возмутительно вел себя и Иеремия Вишневецкий, явившийся на совет в поддатом состоянии, хотя славился трезвым образом жизни, и то и дело отхлебывавший из роскошной серебряной фляжки. Оба откровенно ни в грош не ставили нового польного гетмана, да и с коронным соглашались редко.

Все начало совещания ушло на бессмысленное гадание о причинах казацкой нерешительности. Доминировали две гипотезы: по первой, поддерживаемой большинством, они испугались силы польского войска и не знают, что им теперь делать, по второй – они ожидают подкрепления. Паны Станислав и Иеремия, поддержанные Чарнецким и коронным стражником Лащом, были сторонниками именно второй версии казацкого сидения. Было подозрение, что им на помощь могут подойти татары Инайет-Гирея. Учитывая и без того немалый, как докладывали разведчики, численный перевес вражеской армии, допускать ее дальнейшего усиления было опасно.

Из этих гипотез и строили предполагаемое поведение своей армии участники совещания. Одни предлагали просто ждать. Мол, лайдаки окончательно перетрусят и разбегутся, не придется даже напрягаться, их разгоняя. Другие считали, что если к казакам подойдет подкрепление в несколько десятков тысяч всадников, то победить врагов будет очень нелегко, и в любом случае это можно будет сделать только с огромными потерями.

– Rewera![6] – ревел второй Станислав Ревера Потоцкий, хоть и родственник, но не брат коронного гетмана. – Какое может быть сомнение?! Надо срочно идти на лайдаков и рубить их, пока они стоят на месте! Пройдем по ним Ferro ignique (огнем и мечом).

– Не позволям! – резко возражал ему тезка и дальний родственник. – Разведка доносит, что лайдаков очень много, выйдя из укрепления, мы подставимся под удар. Мудрость гласит: Festina lente (спеши медленно).

– Идти немедленно! – орали одни.

– Не трогаться с места! – вопили им в ответ другие.

В последнюю группу вошли прежде всего люди ленивые, глупые или жадные. Дураки ни во что не ставили противника, лентяям не хотелось трогаться с места, жлобы боялись потерять свои обозы, ведь в походе они будут далеко не так хорошо защищены, как сейчас в лагере. Коронный гетман все совещание сомневался. Он понимал, что стоило бы немедленно идти на врага, ждать же, сидя на месте, – рискованно. Но стать на сторону своего предшественника… Ну, не хотелось пану Николаю опять идти вслед за Конецпольским, кто, в конце концов, коронный гетман? Столько лет он пробыл в его тени, получил, наконец, заветную булаву коронного гетмана, и снова слушать неделикатные, порой просто хамские приказы? Да и популярность среди русской шляхты от такого решения не могла не упасть. Обозы не дадут добраться до табора казаков даже за день, а сколько мороки предстоит при передвижении…

– Панове! Призываю всех к согласию! Ибо известно, что Concordia victoriam gignit (согласие порождает победу). Выслушав всех, я решил: мы пока никуда не трогаемся, а я сегодня же вышлю к лагерю бунтовщиков усиленную разведку. Dixi (добавить нечего).

Потоцкий встал на сторону выступавших за выжидание, чем и предрешил исход спора. Как ни возмущались Конецпольский с Вишневецким (Лащ и Чарнецкий не решились слишком резко выступить против начальства), войско осталось в лагере. Коронный гетман разослал дополнительные дозоры, подослал еще людей в табор запорожцев, там пока все было по-старому. Казаки укрепляли табор, благоустраивали его, идти на север пока не собирались. Ждали чего-то. Причину выжидания казаков разведчики в лагере узнать не смогли.

Через три дня все в польском лагере узнали ошеломительную весть. Орда татар, численностью как бы не более полусотни тысяч, двинулась ускоренным маршем на северо-запад, не рассыпаясь на ловчие отряды. Теперь все поняли, что прав был старый коронный гетман, хоть он и не угадал вражеского хода. Неразбитое казачье войско преследовать татар не давало возможности. Посылать же за ними маленькие отряды не было смысла, уж очень велика была вторгнувшаяся орда. Да и догнать татар, идущих без пленников, практически невозможно. По рассказам же людей, прискакавших известить коронного гетмана о вторжении, татары передвигались несколькими колоннами, в сопровождении конных запорожцев, не пытаясь нахватать пленников. Под удар попали Винничина, Брацлавщина, Полесье, Прикарпатье. То есть земли, с которых и явились шляхтичи на призыв коронного гетмана.

Теперь шляхта требовала немедленно все бросить и скакать за татарами. Их, неожиданно для Николая Потоцкого, поддержал польный гетман. Все имения Калиновских располагались на Брацлавщине, Мартин устроил настоящую истерику, требуя немедленного перехвата орды. С немалым трудом удалось его успокоить и убедить, что, имея за спиной большую вражескую армию, никуда скакать нельзя. Все равно догонят и порубают. Единодушно было решено немедленно выступать на юг, оставив обоз в лагере под небольшой охраной. Разведка доносила, что никто из табора запорожцев не выходил, следовательно, опасность разгрома для польского обоза была небольшой.

Правда, и совсем без обоза выходить на бой было невозможно, весь оставшийся день отделяли овец от козлищ. Решено было взять с собой артиллерию, порох, ядра и картечь, минимум продовольствия и шатры. Последние два пункта и вызвали огромное количество недоразумений, быстро переросших в один грандиозный скандал. Шляхтичи норовили под предлогом минимального питания тащить с собой возы со жратвой и выпивкой. Необходимостью же разворачивания своих роскошных шатров обосновывали попытку прихватить с собой всю прислугу. Покажи магнаты пример, оставь своих лакеев на месте, может, и удалось бы быстро преодолеть возникшую проблему. Однако представить себе жизнь без услужливых лакеев польские олигархи не могли, да и не хотели это делать. С них брала пример шляхта победнее. Осознав, что завтра с утра собираются перевозить весь огромный лагерь, Потоцкий запаниковал. Тогда вместо марша на несколько часов получится двухдневное путешествие цыганского табора. Срочно собрался совет наиболее авторитетных в войске людей, и после долгих дебатов решено было шатры с собой не брать совсем, а продовольствия захватить только на ужин и завтрак.

Наутро скандалы продолжились с новой силой, для многих авторитетным было только собственное мнение, но в конце концов, к обеду последний воз с порохом в сопровождении конных шляхтичей покинул лагерь. Помимо огромных материальных ценностей в нем осталось тысяч тридцать челяди и обслуги, половина которой была вооружена. Стоило шляхте отправиться на бой, прислужники кинулись услаждать себя барскими едой и питьем, да и многочисленные девки отказывать бравым кавалерам не привыкли…

Хорошие планы были придуманы зимой в Азове. Не один, много, казалось – на все случаи, с учетом всех возможных ходов противника. Да при первой же встрече с разведчиком из лагеря польской армии выяснилось, что жизнь начала вносить в них не предусмотренные никем, кроме Господа, поправки.

Пересев на чайки, казаки Васюринского по плавням обошли поляков и зашли им в тыл. Этой ночью они высадились в укромном болотистом местечке в нескольких верстах севернее лагеря. Предусматривалось, что десант неожиданным ударом захватит покинутую войсками стоянку, вырежет оставшихся там подпанков, сотворит несколько костров для извещения поляков о больших неладах в тылу. Возвращаться поляки до битвы, конечно, не будут, но понервничают, поволнуются нешуточно. Многие ведь влезли в долги, чтобы выглядеть в походе побогаче и погрознее. На боевом духе таких гордецов сомнения в сохранности их приобретенного такой ценой имущества должны были сказаться весьма отрицательно. Да и гадать, какой численности вражеская армия возникла в тылу, – то еще удовольствие.

Затем Иван намеревался пересадить большую часть своих людей на трофейных лошадей и утром в начале битвы ударить полякам в тыл. Однако воистину: «Человек предполагает – Бог располагает». Разведчик, среди прочего, сообщил, что лошадей в польском лагере почти не осталось. Разбивая его, не учли сложностей с водопоем и ограниченность кормов для скота. Поэтому еще во время пребывания там войска весь подсобный скот, волов и лошадей, перегнали аж за пятнадцать верст, на заливные луга около одного из малых притоков Днепра.

«Говорил же я Аркадию – дурное дело эти планы заранее строить! И вот, пожалуйста, что мне теперь делать?»

Впрочем, со стороны никто бы из окружающих не подумал бы, что знаменитого атамана и колдуна терзают сомнения и досада. Он немедленно приказал сотне пластунов отправляться к тому лугу, следующей ночью, если коней оттуда сами поляки не перегонят, захватить их и скорым маршем гнать к нему. Учитывая, что план разгрома польского лагеря предусматривал выпуск некоторой части его обитателей, пластуны на месте выпаса могли найти только навоз. Оставалось выполнять первую часть плана – погром и захват брошенного войсками имущества. Сообщение, что там осталось до тридцати тысяч человек, Ивана не взволновало ни в малейшей степени. Ему за свою жизнь и не такие авантюры приходилось проворачивать.

Часа через два после того, как скрылся из виду арьергард польского войска, в лагерь с тыла ворвались запорожцы. Потом уцелевшие будут рассказывать разнообразные, но совершенно не имеющие ничего общего с действительностью версии случившегося. В этих историях фигурировали и заколдованные запорожскими колдунами часовые, атака вдруг вырастивших крылья характерников с воздуха, вырытый казаками подземный ход, благодаря которому они появились в лагере из-под земли…

На самом деле все произошло проще и незаметнее. К трем часовым, присматривавшим (ОЧЕНЬ НЕВНИМАТЕЛЬНО) за подходами к лагерю с тыла, с северо-запада, севера и северо-востока, подошли незнакомые гайдуки и заявили, что их послали сменить стражу. С тоской прислушивающиеся к разгоравшемуся за спиной веселью мужики встретили такой приказ с нескрываемой радостью и посты немедленно покинули, побежав к гулявшим товарищам. Сменившие их ребята зачем-то вывесили на стену по портянке и также стали уделять основное внимание к положению внутри, а не снаружи, поэтому три тысячи казаков, широким шагом подошедших к стене, никто не заметил.

Свист за запертыми воротами охранявших их гайдуков удивил, для многих из них это было предпоследним, а то и последним чувством. Стоявшая рядом группа других гайдуков, весело о чем-то разговаривавшая, выхватила сабли и менее чем за полминуты вырубила охранников без стрельбы. После чего ворота были открыты, и в них ворвались весьма неприглядного вида оборванцы, лучшая морская пехота мира – запорожцы. Веселившийся без начальства обоз польской армии – настоящий рай для лакеев – мигом превратился в бурлящий ад.

Казаков у Васюринского было всего три тысячи, в десять раз меньше, чем находилось людей в лагере, но боя не получилось, вышла резня. Присутствовавшие в лагере казачьи подсылы дружно заорали: «Спасайся, казаки! Беги, кто хочет жить! Хватай, что под руку попадется, и спасайся!»

При этом казачьи разведчики не стеснялись выстрелить в спину людям, пытавшимся организовать сопротивление нападавшим, крича при этом: «Предатель! Казачий подсыл! Вокруг казачьи подсылы!» Так погиб маршаллок Конецпольского Станислав Освенцим и оставленный наблюдать за хозяйским добром приближенный Вишневецкого Машкевич.

Будь в лагере воины, вряд ли нападение завершилось бы казачьей победой. Запорожцев было слишком мало. Но обозники, холуи и обслуга в сражение не рвались. Наоборот, из зоны боя спешили убежать. Хватали, что поценнее из хозяйского добра, и стремились побыстрее свалить прочь. Впрочем, одну очень кровопролитную и чрезвычайно ожесточенную схватку они затеяли. Только не с врагами, а между собой. У ворот на юг, по направлению к основной армии, казаками умышленно оставленными без присмотра. Очень быстро население лагеря об этом узнало и поспешило ими воспользоваться. Однако ворота были не так уж широки, а лакеи и прихлебатели очень спешили, поэтому в давке возле них гибли десятками. На подходе рубили один другого саблями, в толпе пыряли кинжалами и ножами, а в самих воротах часто были просто затоптаны рвущимися прочь людьми, на тот момент человеческий облик сохранявшими весьма условно.

Иван вспомнил план друга и подумал, что это ему удалось предвидеть:

«Дать им видимость возможности спастись – это он хорошо придумал. Мы бы с ними по шатрам, палаткам и павильонам до вечера возюкались, выискивая и выковыривая из углов, хлопцев своих немало потеряли бы. А так – шустрые сбегут, большинство недалеко, а трусоватых и нерасторопных потом порубим и половим».

Он приказал своим сбросить темп наступления, точнее, оттеснения подпанков к воротам. Жаль, конечно, что они успеют вынести много ценностей, но очистить от врагов лагерь надо было быстро – начни вся эта куча народа сопротивляться, дело затянулось бы надолго, что могло нарушить те самые планы. Пытавшихся втиснуться в давку на лошадях немедленно ссаживали с них стрелки. Лагерь был огромен, почти как у османского войска, и пограбить здесь было что, но запорожцы действовали строго по команде, знали: добро от них никуда не уйдет, а за ослушание атамана можно и на виселицу попасть.

Увидев давку у ворот, многие пытались покинуть ставшее опасным место через стены. Глупцы поначалу пытались спрыгнуть, закономерно ломая при этом ноги, сообразительные спускали разные веревки и ремни, скоро их повисло более десятка, спуск по ним стал походить на массовый аттракцион. И, спускаясь по веревкам, невезучие или слишком жадные – нагрузившиеся панским добром чрезмерно, обрушивались в ров с немалой высоты, теряя подвижность из-за травм ног. Нельзя сказать, что на упавших никто не обращал внимания, более удачливые беглецы нередко подходили к ним, но не с целью помочь, а желая ограбить неудачника. Так что вскоре многие несчастные от болей в ногах избавились. В связи со скоропостижной кончиной.

Выждав с полчаса, пока сбегут или передавят друг друга самые энергичные, Васюринский приказал ударить в сабли на беглецов у ворот. Одновременно была захвачена стена возле них, и с нее открыли ураганный огонь по толпе сверху из пистолей, благо каждый из его казаков таскал с собой их по несколько штук. Грохот выстрелов окончательно лишил пытающихся спастись людей разума. Они тупо стали пробиваться к воротам, давя один другого. Сопротивляться набросившимся на них с тыла казакам никто и не пытался. За полчаса тяжелой мясницкой работы более пятнадцати тысяч человек были превращены в трупы. Отложив их ограбление на потом – крысятничество у казаков по-прежнему встречалось крайне редко, – казаки разделились.

Три сотни вышли с ружьями наружу и выстроились в редкую шеренгу в сотне шагов от стены, спиной к ней. Первым делом они расстреляли всех беглецов в пределах видимости. Более полутора тысяч заняли позиции на стенах лагеря, спрятавшись, впрочем, от взглядов снаружи. Еще ранее несколько десятков казаков организовали большие и дымные костры у северной стены, чтоб с юга можно было подумать, что горит лагерь. Благодаря захваченным в лагере коням была быстро организована конная полусотня, ей Васюринский приказал расположиться снаружи, но вне зоны видимости с южного направления.

Поляки продолжали вести себя очень предсказуемо. Три с лишним сотни всадников прискакали вскоре с юга. Увидев горящие, якобы в лагере, костры и редкую цепочку казаков у стены, они дали лошадям шпоры и перешли в галоп. Редкая цепь пехоты без пикинеров шансов устоять перед конной атакой не имела никаких. Запорожцы успели разрядить ружья всего один раз, сбив с лошадей на удивление много всадников, около полусотни. Атакующих это не смутило, они уже были в нескольких десятках саженей от судорожно перезаряжавших ружья казаков, когда от их цепочки к ним полетело с дюжину ракет. Воющих, как тысяча чертей, которым прищемили дверью хвосты, ужасно воняющих, летящих прямо на поляков. Сердца дрогнули у многих, но это, по большому счету, не имело значения. Главное, ракеты до смерти испугали коней, попытавшихся немедленно удрать от этой жути. Без того не очень хорошо державшие строй польские кавалеристы превратились в толпу. Пытавшихся взять управление над лошадьми, те с перепугу нередко сбрасывали, под копыта попадали не только всадники, но и неудачливые четвероногие. А вставшие во весь рост на стене казаки начали, как на тренировке, расстреливать сгрудившуюся конно-человеческую кучу.

Вырваться из этого ада смогли единицы, но никуда они не ускакали. Выскочившая из-за стены казацкая конница легко догнала поляков, пытавшихся сбежать на изморенных лошадях, после чего почистила окрестности от слишком медлительных пеших беглецов из лагеря. Живые свидетели разгрома польского конного отряда если и были, то до польского войска они не добрались.

Раненых поляков и травмированных лошадей добили. В связи сразу с несколькими обстоятельствами возиться с пленными воинами отряду Васюринского было некогда. Вот захваченных в лагере холопов и девок, не полезших в давку у ворот, а попрятавшихся под телегами или покрывалами в шатрах, даже связывать не стали. Трупы перед крепостью убрали, в случае военной необходимости казаки – принципиальные бездельники – не гнушались самой грязной и черной работы и выполняли ее с невиданными быстротой и энтузиазмом.

Победа была получена малой кровью, но война только начиналась, необходимо было готовиться к новым битвам.

Короткий, верст на двенадцать, переход чуть не свел Николая с ума. Много лет служа Отчизне, он привык к бардаку вокруг, но с таким столкнулся впервые. Как польный гетман он принимал непосредственное участие в командовании войсками и обеспечении их боеготовности. Основываясь на этом опыте, считал, что сможет руководить армией Речи Посполитой не хуже, а лучше своего предшественника. Но никогда у него не возникало и четверти тех проблем и трудностей, что донимали в этом походе.