Из дневника А. Ланской, 15 апреля

Когда это произошло, то измена Макса вдруг сделалась совсем неважной. Вышла из кафе на улицу. Спускаюсь по ступеням крыльца. Из стоящей длинной иномарки мужской рык:

– Сучка, тебе что было сказано? Почку хочешь отдать?

Я остолбенела, а какой-то здоровенный ублюдок высунулся из машины, схватил своей клешней за рукав и тянет в салон. Но парню немного не повезло: девушка успела чуть согнуть левую опорную ногу и впечатала каблук правой в «морду лица». В ДСШ моя специализация была бег с барьерами, и удар ногой мало отличается от удара копытом лошади. Все произошло молниеносно: мужик улетел в салон, а я метнулась за угол и вниз по переулку к парку. Интуиция подсказывала, фора есть максимум секунд в двадцать. По дороге вспоминаю, как мы девчонками прятались под мостом, добежала до него и, перемахнув перила, скатилась по склону. Расслышала усиливающийся рев мотора. Теперь главное успеть взбежать по каменному настилу под самый мост и там затаится. Кажется, успела. Сердце стучало, будто кто-то молотком гвозди заколачивал. Вверху заскрипели тормоза и на мосту, или рядом с ним, остановилась машина. Наступила тишина. Я не разбираюсь в телепатии, но твердо знаю одно: не хочешь быть обнаруженной – не думай о преследователях. Приказываю себе вообразить клумбы с цветами. Красивыми лиловыми и желтыми цветами. Над ними порхают ярко-оранжевые бабочки, очень большие с темно-бордовыми крыльями. Золотисто-пурпурные круги и серебристые полоски украшают полупрозрачные крылья, теплые солнечные лучики освещают клумбы, дома, гуляющих детей…

Грубый мужской голос прозвучал прямо над головой:

– Или эта сучка под мостом, или успела добежать до парка и сидит за каким-нибудь деревом.

Холодею, но мысленно продолжаю повторять:

– Светит яркое солнышко, порхают прекрасные бабочки, чудесно пахнут красивые цветы.

Кто-то тяжело спрыгнул с перил на склон и сбежал вниз на асфальтовую дорожку. Я увидела огонек сигареты и закрыла глаза:

– Чудесные цветы ласкает теплое солнышко, нежные крылья бабочек создают волшебный ореол…

– Нет там никого, – объявил мужской голос снизу, и стали слышны шаги поднимавшегося по откосу человека.

– Блин, смылась.

Потом хлопнули дверцы, завелся мотор и машина уехала. Стало легче дышать, но страх и тревога остались. На всякий случай надо обождать минут десять. Интересно, за что преследователи так ненавидят меня? То есть, девушку, на которую я похожа. Как он прорычал: «Сучка, тебе что сказано?». А потом дикая угроза забрать почку.

Может девушка совершила недозволенное? Нарушила некую договоренность? Но все равно, поведение мужика – нечеловеческое. Есть, правда, еще вариант: мужик – обкуренный дегенерат и насильник. И тогда обвинение, угроза – всего лишь трюк, ширма, прикрывающая попытку изнасилования. Ублюдку понравилась незнакомая яркая блондинка, поздний час, хочется развлечься на халяву. Бывает и такое, подонков хватает.

Зимой приятельница гуляла с дочерью и мужем в центре. Довольно рано, около десяти вечера. Впереди шла девушка. Тормозит иномарка, выскакивает мужик и заталкивает девчонку на заднее сиденье. Муж приятельницы бросился на помощь, но все произошло так стремительно, даже не успел добежать до машины.

Позвонили в милицию, но толку-то – номер в темноте не разглядели. Мне Галка рассказала об этом на следующий день, было заметно, что шок от увиденного еще не прошел.

Ноги затекли, и я решила, что у страха глаза велики, пора вылезать. Спустилась вниз на набережную и двинулась не к парку, а в сторону Верхнего города, троллейбусы еще ходят, а до Алены всего четыре остановки.

Не прошла и полсотни метров, как вдруг необъяснимое волнение заставило оглянуться: длинная иномарка мчалась по мосту. Автоматически перешла на легкий галоп. Пройдет минута и «Птеродактиль», сделав крюк, появится на углу улицы, идущей параллельно набережной. По-другому быть не могло, раз они не остановились на мосту. Чуть замедлила бег, успокаивая дыхание. Если продолжать двигаться вдоль набережной, парни настигнут меня в районе второго моста. Если бежать вверх через сквер, примыкающий к театру, то встреча с машиной произойдет через 5 минут. Нет, раньше. Если у них есть оружие, шансы убежать сводятся к нулю. Судя по мощи и агрессивности урода, тащившего меня в машину, драться бесполезно.

Мысли лихорадочно метались, но тело бывшей спортсменки готовилось к рывку. Оно само круто изменило маршрут, и, вопреки логике, я сделала ускорение вверх по газону – к дороге, туда, где через минуту должна была появиться машина с преследователями.

Выбежала на тротуар, молнией пересекла улицу и нырнула в арку. В середине двора в темноте споткнулась о детскую песочницу, но упала удачно – на руки и, поднявшись, продолжила бег. За спиной нарастал уже знакомый рев двигателя. «Птеродактиль» пронесся мимо арки. Через 20–30 секунд ребята поймут, что жертва поменяла маршрут, а дальше все будет зависеть от интуиции. В лучшем случае преследователи остановятся, и будут искать меня в сквере. В худшем – догадаются, что беглянка успела прошмыгнуть в арку двора, пересечь его и очутиться на Островского. А там единственный вариант маршрута: вверх к Дому Мод.

До момента, когда я очутилась на Островского, бежала удивительно легко, не ощущая ни выпитого, ни усталости. Но где-то на периферии сознания уже появилась мысль, что совсем скоро легкость исчезнет, а на смену придут страх и усталость. Улица поднималась на холм, свернуть и спрятаться в каком-нибудь дворе нереально: двери подъездов закрыты, разве что в мусорный контейнер залезть?

Метров шестьсот осталось позади, когда за спиной вновь стал слышен рев мотора. Преследователи видимо догадались, что потенциальная жертва воспользовалась аркой и не стала прятаться во дворе. Теперь начнется другая игра.

Автомобиль догнал меня, когда до здания Дома Мод оставалось метров сто. Сбавляю обороты и бегу в среднем темпе, сохраняя силы для рывка. Иномарка не остановилась, а, притормозив, ехала следом.

Передняя дверца приоткрылась и знакомый урод, хохотнув, крикнул:

– Эй, сучка, не устала?

Продолжаю бежать, но через несколько секунд содрогнулась от ужаса – на месте прохода между «Электроприборами» и Домом Мод красуется огромная железная решетка. Она соединяет два здания и, скорей всего, открыта только днем. Лет пять назад я регулярно заскакивала на огонек в мастерскую дизайнеров (она находилась в полуподвальном помещении), поэтому и само здание и ведущие к нему дорожки знаю отлично. Дизайнеры сотрудничали с Театром Моды, и общих тем было предостаточно. Но уже давно незнакомые фирмы арендуют помещения, нет ни театра, ни дизайнеров.

Все-таки свернула к зданию и бегу вдоль стены, как бродячая собака, это хоть на десяток метров, но увеличило расстояние между мной и преследователями.

Обогнув угол Дома Мод, миновала площадку с фонтанами перед стеклянным фасадом, снова повернула и опять сюрприз – стена! Мчусь прямо к ней, так как других вариантов просто нет. Иномарка свернула с дороги, пересекла газон и поехала следом. Свет фар освещал стену, и моя гигантская тень на светлых цементных плитах стремительно уменьшалась до размеров нормального человека. Подбегая к стене, инстинктивно бросила взгляд налево, направо и рванула к железным воротам, соединявшим стену и здание Дома Мод. Они были немного ниже. Я птицей перемахнула ворота и скатилась по ступенькам, ведущим в полуподвал. Знакомая деревянная дверь. Плотно прижимаю ладони к средней части двери и пробую выдвинуть ее вверх, как крышку школьного пенала. О чудо! за несколько лет никто не заколотил ее намертво. Доска поддается, и я мгновенно ныряю в темный проем, продолжая поддерживать деревянную панель. Очутившись за дверью, осторожно, стараясь не шуметь, опускаю панель на место. Теперь штифты. Нащупала их, задвинула. Все четыре. Ура! Слава советскому дизайну!

Я стояла в кромешной темноте между двумя дверями, и волны радости неслись по телу. До ужаса захотелось танцевать, но время и место позволяли только кривляться в беззвучном припадке веселья и слегка потряхивать ладошками возле щек.

– Ну и что? Хорошо тебе там, а? Сучка! А ну вылазь! – казалось, говоривший находится прямо за дверью.

Я замерла. Тишина длилась долю секунды, а потом раздалось глухое рычание, и залаяла собака.

– Ни хрена себе! Да куда она делась? – В голосе урода сквозило изумление. Наверное, силился понять, куда девалась жертва. Видимо преследователь влез на железные ворота, а с них перебрался на стену. Но на землю мужик не торопится спрыгивать. Наверняка стоит и сверху осматривает территорию. Что, урод, тебе видно? Судя по низкому басовитому лаю, за стеной крупный ротвейлер или мощная овчарка. Встреча с ней не вдохновляет. Еще сверху отлично видна та самая гигантская железная решетка, блокирующая проход между двумя зданиями, 15–20 метров асфальтовой дорожки вдоль стены. Конечно, урод видит ступеньки, по которым я летела минуту назад и, конечно же, спустится по ним. И обнаружит крепкую дверь. Без ручки. Попробует подцепить ногтями и убедится, что заперто изнутри. А еще парень увидит слева на уровне колен небольшую фрамугу, интересно открыта ли она? Теоретически через окно можно проникнуть в мастерскую.

– Ну что там?

Незнакомый голос. Видимо водитель. Ответа не последовало. Я услышала как первый урод слез на землю и прошелся по дворику. Лай сразу прекратился.

– Тут негде спрятаться! Только форточка открытая.

Звук шагов раздался в каких-нибудь полутора метрах. Мужик обладал незаурядной интуицией, послышалось скрябанье ногтей по дереву.

– Дверь закрыта, – сообщил он второму уроду. И через паузу:

– Форточка открыта, но я, например, в нее не пролезу (скрип фрамуги). Только одно плечо и голова.

По тону комментария можно было догадаться: ощущает себя спелеологом, совершающим опасные изыскания в глубинах пещер.

– Это, Вова, у тебя жопа не пролезает, – заржал водитель, – ты ее всегда с головой путаешь.

– Да пошел ты! – Вова явно обиделся. – Сам лезь и ищи.

Шум удаляющихся шагов. Удар по железной двери. Значит перемахнул. Опять злобно залаяла собака. Прошло минуты две, не меньше. Вдруг опять над головой раздался голос:

– Пойдем, сторожа поищем. Не могла же тварь сквозь землю провалиться.

Тупой удар башмаков о землю и все стихло. Овчарка перестала лаять.

Я по-прежнему стояла, как вкопанная – всего несколько минут назад уже совершена ошибка, и расплачиваться пришлось идиотским бегом по ночным улицам. Второй раз, как известно, на одни и те же грабли нравится наступать только бледнолицему дураку, и то в анекдоте. Лучше до утра простоять за дверью, но не оказаться в лапах ублюдков.

Внезапно железные створки второй двери, ведущей в коридор, распахнулись, и в глаза мне ударил яркий сноп света.

– Что ты тут делаешь?

Слова были произнесены с угрожающей интонацией, но голос мужчины показался удивительно знакомым.

– Я сейчас все объясню, только говорите, пожалуйста, тише и погасите фонарь.

– Приказывать здесь буду я. В случае невыполнения команды (щелчок передернутого затвора), стреляю без предупреждения. Руки за голову, два шага вперед. Направо, по коридору, быстрей.

Я послушно обхватила голову руками и двинулась по коридору. Фонарь в руках мужчины дернулся и на секунду осветил его лицо. В то же мгновение где-то далеко позвонили в дверь.

– Томкинс! – я выдохнула это непривычное для русского уха имя и повисла на шее незнакомца. – Томкинс, миленький, какое счастье, что это ты!

От неожиданности он вздрогнул, но быстро овладел собой и на удивление спокойно уточнил:

– Сандра?

– Сейчас все объясню, только погаси фонарик, я боюсь.

Он, помедлив, выключил фонарь. В коридоре царил полумрак, метрах в четырех за поворотом брезжил тусклый свет, лившийся из фойе первого этажа.

– За мной гонятся какие-то подонки. На машине. Парни видели, как я пробежала мимо служебного входа, но не знают, перелезла ли через железную калитку или спрыгнула на территорию, где эта собака несчастная гавкает. Понимаешь?

– Не понимаю. Ну и ладно. Это они звонят?

Звонок на служебном входе трещал, не умолкая, похоже вставили спичку.

– Да. Один из уродов говорил, что надо найти сторожа. Спрячь меня, пожалуйста.

Томкинс повернулся и стремительно пошел по коридору в противоположную сторону. Я услышала звяканье ключа и через мгновенье очутилась в столярке или, говоря официально, в деревообрабатывающей мастерской.

– Тебя можно будет разглядеть только из окна, поэтому оставайся за станком, – прошептал Томкинс, – и никому не открывай. Ключ есть только у меня. Пока.

Дверь закрылась, негромко щелкнул замок. Глаза уже привыкли к темноте. Я подошла к станку и села на кучу стружки. В тишине надрывался звонок. Потом умолк.

Прошло совсем немного времени, и послышался звук шагов и голос Томкинса.

– Вот, пожалуйста, дверь помещения с открытой форточкой. Если хотите, можете взламывать. Но у них своя печать, утром будут проблемы. Это же коммерческое предприятие, директор потребует компенсацию.

– Ну и хрен с ней. – Я сразу узнала тембр голоса Вовы.

В дверь несколько раз сильно ударили.

– Это же мультлоковская[1]. Нужен лом. Ее только со стеной высадить можно!

Даже за стальной дверью легко угадывалось, что урода душит злоба.

Еще один мощный удар в дверь. Потом захохотал водитель:

– Вова, ну ты, блин, Ояма[2].

Удары прекратились.

– Вы можете связаться с директором, пускай даст указание рабочим, привезут ключи? – предложил Томкинс.

– А если там никого нет? – водителя, похоже, раздражала необходимость заниматься чужой работой, – ладно поехали. Завтра дома или на кастинге достанем.

Звук удаляющихся шагов.

Я на цыпочках подошла к вешалке, сняла рабочий халат и застелила им, как простыней, стружку. Тихонько улеглась и с наслаждением вытянула ноги. Как на сеновале. Вспомнив предупреждение Томкинса, мысленно провела прямую от левого края фрамуги до станка и на всякий случай свернулась калачиком. Скрестила ладони – тыльная сторона к тыльной, и сцепила мизинцы. Не знаю почему, но когда так делаю, то быстро засыпаю. Минута, другая и возникло блаженное состояние полудремы.

Свет фонаря неожиданно осветил помещение и, скользнув по шкафу, прошелся по станку, заметался по полу. Потом остановился у двери и погас. Вновь вспыхнул, но на этот раз стал методично обшаривать каждый сантиметр пола, словно надеялся что-то найти.

Возникло ощущение будто сканер пронизывает, снимает информацию со всего помещения, вот-вот очередь дойдет до места, где свернулась калачиком девушка с платиновой гривой волос. Луч осветил доски, лежащие за станком, потом фонарь выключили. Я продолжала лежать, вся обратившись в слух. Снова залаяла собака, скорей всего Вова не мог унять свой исследовательский зуд и начал скрупулезно освещать территорию за стеной…

Проснулась от прикосновения к плечу и несколько секунд пыталась сообразить где нахожусь и кто этот негромко смеющийся мужик. Полумрак, лунный свет, струящийся откуда-то сверху.

Разом вспомнив все, вскакиваю, готовая драться, кусаться, бежать. Мужик стал хохотать уже во весь голос и, наконец, сообразила – это мой спаситель Томкинс собственной персоной.

– Пойдем-ка отсюда, девчонка, только халатик чужой повесь. А то твои «друзья» ребята резкие, стукнет в головку, возьмут и вернутся.

Я послушно повесила халат, отряхнув его от стружек, и мы вышли в коридор. Томкинс закрыл дверь, достал из кармана печать и, приложив к двери суровую нитку, вдавил ее кругляшом в пластилин.

– Для особо одаренных.

Пройдя по коридору мы свернули направо и очутились на лестничной площадке. Поднимаясь по ступеням, я неожиданно больно стукнулась носом о затылок Томкинса – проводник застыл, как изваяние.

С минуту постояли, всматриваясь в огромный холл Дома Мод. Льющийся с улицы сквозь огромные стеклянные панели свет создавал настроение волшебной сказки: группки манекенов, разбросанные по залу, конторки служащих, примерочные, декоративные растения, мебель, узоры витражей, а за стеклами – пустынная городская улица.

Наконец, Томкинс взял меня за руку и двинулся дальше, вдоль стены, стараясь побыстрей миновать освещенное пространство, и вскоре мы нырнули в какую-то дверь. Тут стояла кромешная темнота. Проводник отпустил мою руку и, повернувшись, захлопнул дверь. Щелкнул выключатель, и я сначала зажмурилась, а потом стала нервно хихикать: в центре просторной комнаты висела голубая двухметровая горилла, одетая в темно-коричневый костюм и белую шляпу, она покачивалась, словно воздушный шар. Лапами в зеленых перчатках горилла сжимала бутафорскую кинокамеру, а на стеллажах вдоль стен стояли видеокассеты.

– Ты отдыхай, расслабляйся. Видик включи. Этот салон – моя территория. До утра. Скоро вернусь, сделаю обход.

Он исчез, клацнув складной металлической дубинкой, как затвором винчестера. Я опустилась в мягкое кресло и попробовала расслабиться. Хорошо, что существуют жалюзи, не пропускающие свет.

Томкинс всегда отличался непредсказуемостью. То идеальный ученик, то вдруг окна директору школы разобьет. То в подворотне со шпаной все вечера проводит, а потом вдруг на Новый год шампанское не пьет – бросил. Последние годы мы с ним видимся редко, узнаем друг о друге через знакомых. Из театра уволился, зарабатывает деньги на романах. Но что в сторожа подался – это новость.

Вообще его Юрием зовут. Юрка Абрикосов. Томкинс – псевдоним. Автор ведь не выбирает ни имя, ни тему романа, скажут – детектив, напишет детектив. Скажут – «женский», «эротика», будут «охи-ахи-вздохи-трахи». Действие происходит за границей? Значит герои – Майклы-Мери, Сьюзен-Джерри.

Хитрости рынка. Иначе рухнет Великая Иллюзия. Любуется, например, читатель Коля Иванов названием детектива «Огненный лев с 47-ой авеню против Черной пантеры». А фамилия автора – Абрикосов. Нравится Коле книжечка про суровые разборки американских гангстеров, хочется господину Иванову про их нравы звериные побольше разузнать. А фамилия автора – Абрикосов. У серьезной книги об американской мафии может быть автор с такой фамилией? Нет, конечно. И отходит от книжного прилавка угрюмый читатель Коля. И чтоб впредь такого безобразия не случалось, говорит редактор издательства писателю Юре Абрикосову: «А не соблаговолите ли Вы, господин писатель, англоязычный псевдоним подыскать?».

– Соблаговолю, – декларирует доброе намерение рыцарь пера, небрежным росчерком превращая себя в Бобби Томкинса.

И чудненькая картина предстает нашему взору. Лежит на книжной витрине «Огненный лев с 47-ой авеню против Черной пантеры» Бобби Томкинса. Подходит читатель Коля к прилавку и, умиленно щурясь, шепчет: «Я не ошибся, это Томкинс, что «Кровавый Джон идет по следу» написал?».

И обольстительная брюнетка продавщица, смахнув невольную слезу, тоже, естественно, поклонница плодовитого автора, подтверждает: «Тот самый! Вы не ошиблись – он! Что «Кровавого Джона» и «Кудрявую смерть»! И немедленно приобретает «Огненного льва» господин Коля.

До пятого класса мы с Юркой сидели за одной партой, но взрослая жизнь разбросала.

Я всегда немного настораживаюсь, когда встречаю Бобби, у него специфическая манера воспринимать людей. Внешне все как обычно: поглаживает бородку, иногда берет красную ручку и делает пометки в блокнотике. Но весь фокус в том, что на собеседника Юрке чихать. Слушает же с удовольствием, можно сказать, внемлет, так как сюжеты выискивает. Впрочем, любой настоящий профессионал немного маньяк.

Например, идем с ним, на перекрестке светофор замигал и красный зажегся. Машины сразу остановиться не могут, мчатся потоком, как речка горная. Вдруг на той стороне улицы парень, в коричневой кожаной куртке и светло-серых брюках, выскакивает на дорогу. Я только успела заметить, как он взлетел над капотом и распластался на асфальте. Рядом с головой словно желтую краску разлили.

Сразу отворачиваюсь и быстро ухожу: не могу видеть катастрофы, трупы. Это у меня с детства, всегда не любила фильмы о войне. А Томкинс: – Подожди, – кричит. Блокнотик достал, колпачок на ручке китайской отвинтил и что-то чирикает.

– Пойдем быстрей, – говорю, – отсюда.

– Погоди, надо записать, – лучезарно улыбается Бобби, – а то забуду. Чудесный сюжет. Парень отбывает наказание в колонии за расправу над насильником. Отомстил за любимую девушку. Подруга ждет его, храня верность. Отсидев, возвращается в город, спешит на свидание. Девушка стоит под большим циферблатом старинных городских часов и видит возлюбленного, выскакивающего на проспект прямо перед несущимся на бешеной скорости «Мерсом». Цветы рассыпались. Алые тюльпаны на асфальте, будто веер гейши, – продиктовал сам себе Томкинс и, захлопнув блокнот, заторопился. – Пойдем быстрей, а то закроют, уже полтретьего!

И всю дорогу про сюжет говорил, успокоиться не мог. Прямо как ягд-терьер, сплошной адреналин. В нашем дворе есть пес этой породы. Как-то загнал на дерево кошку, но укусить не успел. Попробовал на дерево вскарабкаться – не вышло. Так терьер – хлоп, и в обморок. Юрка и внешне на него похож, быстрый, черные волосы, а вот недельная небритость почему-то рыжая. Только седины многовато.

Легок на помине: дверь открылась, почти бегом влетает Бобби, включает видик, вставляет компакт:

– Помнишь, мы спорили о разнице между эротикой и порнухой?

Плюхается в кресло, вытряхивает из пачки беломорину.

Это еще одна особенность Томкинса: если разговор прервали, и вы встретитесь через год, Юрка продолжит мысль с того же места, как будто прошло пять секунд.

– Сейчас увидишь порно чистой воды.

Примитивность увиденного ошеломляет. Безумно убого! Даже если очень стараться, так пошло снять не получится!

Бобби слушает внимательно, но его выдает лихорадочный блеск глаз. Я умолкаю, и он с видимой неохотой завинчивает колпачок на своей ручке.

– Чай?

Томкинс ушел в другую комнату, там видимо кипятильник. Вернулся, хихикая, как злой клоун.

– Да, старуха, ты меня раскусила. Ничего не рассказываешь.

– В некоторых странах хирургов отстраняют от работы, если у них появляется во время операций блеск в глазах. Подобный блеск характерен для мастеров отечественного детектива. Не находите?

Томкинс насупился:

– Не нахожу.

– Юрка, ты что? Не вздумай обижаться. Это же комплимент. Шопен партитуру на манжетах записывал. Любой талант немного вне нормы. Ты Ван Гога вспомни, как он себе ухо отхватил? Мисима, Достоевский, Вийон – парад диагнозов.

Лицо Томкинса светлеет.

– Ладно. Прощаю. Жанр диктует, профессиональная деформация сознания.

Юрка подошел к полке, порылся и достал еще один компакт.

– Чай заваривается, а ты пока наслаждайся.

Опять пошли кадры, где полуобнаженные люди, двое мужчин и две женщины, «занимались любовью». Грубо, как гвоздем по стеклу. Вязка собак на этом фоне выглядит «Лебединым озером».

Вернулся Томкинс и на мое «фи» отреагировал страстным монологом:

– Ваш покорный слуга имел честь находиться в рядах доблестных защитников Отечества. Напомню, отпуск солдату дается не часто. И вот представь себе некоего Ваню или Петю или Колю, здоровенного парня двухметрового роста, вернувшегося в часть после десятидневной побывки. Ночная казарма. Слышен одинокий, слегка возбужденный голос отпускника. Понимаете ли вы, мадам, душу защитника Отечества? – Томкинс возвысил голос. – Нет, вам не понять трепетное сердце солдата, а потому излагаю в протокольном варианте. Ваня-Петя-Коля приближается к ней. Целует. А затем, цитирую: «Они как затрещат! А она как закричит!».

Меня возмущает, коробит, я не нахожу слов! Томкинс, разгорячившись, взбирается на стол и продолжает монолог, стоя на коленях:

– Интеллектуальная парализованность интеллигенции. Ты смотришь и в очах недоумение и негодование: «Как можно?! Где же духовность? Где идеалы добра и красоты? Где разумное, доброе, вечное?!».

Любопытно наблюдать, когда Бобби кипятится. Голос меняется, в нем появляются чудные, глубокие ноты и вместо хитроватого парня перед вами совершенно очаровательный человек. Правда, несущий чушь.

Видимо он перед моим приходом выпил крепкого чая и сейчас «заторчал».

– Я отвечу, где разумное, доброе, вечное. Но сначала скажите, что «трещало» и кто «кричал»?

После небольшой паузы высказываю робкое предположение:

– Кричала, по всей вероятности, дама.

– Совершенно справедливо, а «трещало»? – не унимается Бобби.

– Может быть кровать или пол? – Я умолкаю, видя торжество на лице приятеля.

– Волосы! Волосы трещали! – победно орет Томкинс. – Волосы на гениталиях дамы!

Он спрыгивает со стола и начинает возбужденно носиться из угла в угол, продолжая обличительный монолог.

– Ты же художник, в широком смысле этого слова. По крайней мере, мнишь себя таковым. Как же ты могла не ощутить столь важной детали в рассказе солдата?! – Томкинс опять вскочил на стол. – Но, если я в новелле о доблестном герое подробно опишу треск волос, то тысячи читателей воскликнут: «Это не искусство». А именно это и есть самое неподдельное искусство, та самая деталь, с которой оно, искусство, начинается! Конечно, вы господа – ценители прекрасного. И хотели бы именно его, прекрасное видеть! Но то, что с вашей колокольни прекрасно, с точки зрения немца, снявшего этот порнофильм – дерьмо, не стоящее выеденного яйца. И наш парень, честный прямой солдат Иван с ним, с этим Гансом, Фрицем или Хельмутом, солидарен. И с наслаждением будет смотреть порно. Как и его друзья-однополчане, променявшие драгоценные минуты сна, на рассказ об отпуске.

Томкинс замер и, постояв с минуту, вдруг «сдулся».

– Впрочем, все это неважно. Дамы любят брусничный ликер, мужественные рыцари предпочитают водку, но и то и другое, при всей несхожести дает одинаковый эффект – добровольное сумасшествие. Ладно, сейчас чай подам, – Юрка вновь исчез.

И тут я обалдела от неожиданности: на экране возникла та блондинка – мой двойник, в фиолетовых ботфортах и малиновой тройке, из-за которой весь сегодняшний вечер превратился в долгоиграющий кошмар. «Платиновая девочка», назовем ее так, появилась с красивым брюнетом в кабине для просмотра видео и начала профессионально исполнять восточный танец, сбрасывая с себя одежду. Парень выглядел настоящим суперменом, правда, немного карикатурным. Волевое лицо, безукоризненно сшитый костюм, галстук с серебряной заколкой. Блондинка, танцуя, непринужденно расстегнула брючный ремень спутника. Внезапно сюжет оборвался и на экране возник джазовый оркестрик, играющий тягучий, как вареная сгущенка, блюз.

Томкинс явился, неся в руках две чашки, тарелку с бутербродами, сахарницу и здоровенную гирю.

– Бутафорская? Откуда? – удивилась я.

Гиря со стуком опустилась на пол, чашки на стол. Тарелочка с бутербродами и сахарница без приключений приземлились рядом с чашками.

Томкинс невозмутимо размешивал ложечкой сахар, не считая нужным реагировать на плоскую шутку.

– Сколько она весит?

– Двадцать четыре килограмма. Слушай, – с какой-то потусторонней ноткой в голосе произнес Томкинс, – ты обращала внимание на поведение зрителей в момент нокаута одного из боксеров?

Он достал ложку из чашки и положил ее на тарелку.

– Обращала. Радость на лицах одних, даже восторг. И огорчение других.

– Правильно. Аплодисменты, восторг. По какому поводу?

Было неясно, куда клонит Бобби, и это раздражало.

– Ладно, помогу, – прервал паузу Томкинс, – идешь ты по улице и видишь: один человек бьет другого ногой в лицо, тот падает и лежит без движенья. Твоя реакция? – Он взял бутерброд и пододвинул тарелку гостье. – Угощайся. Свежая колбаска. Сам покупал. Так какая твоя первая реакция?

– Отвращение, негодование, страх.

– Правильно, – глаза Бобби заискрились. – А почему, голубушка, когда на ринге один человек практически калечит другого, люди безумствуют от восторга, свистят, хлопают, а, увидев то же самое на улице, испытывают негодование, отвращение, страх? Ведь происходит одно и то же, а реакция разная. Понимаешь? – Бобби откусил половину бутерброда и ненадолго умолк. Прожевав, Томкинс вдруг стукнул кулаком по столу и заорал:

– Звери ручные! Нет! Не звери! Хуже! Те бы молчали!.. Из какой это пьесы? Не помнишь?

Я отрицательно покачала головой.

– Слушай, хочу тебя переключить. А то как-то… не очень понятно.

– Валяй. Чай не барин. – Бобби опять вцепился зубами в бутерброд.

– Откуда эта подборка? – я кивнула головой в сторону экрана, где оркестр сменила барышня в пурпурном платье, обнимающая хобот живого слона.

– Компакт с полки «ЛИЛА». Значит, кто-то из сотрудников фирмы оставил. Для служебного пользования.

Видя на моем лице недоумение, Томкинс пояснил:

– «ЛИЛА» – владелец салона проката, в котором мы сейчас находимся.

– Можно еще раз посмотреть с середины.

– Что, вставляет?[3] – засмеялся Бобби и взял со стола пульт.

– С момента, когда появляются блондинка с парнем.

Томкинс скептически хмыкнул, но нашел нужное место. На экране вновь появилась танцующая девушка, как две капли воды похожая на меня. Даже изумруд на пальце такой же. Рядом красивое мужское лицо. Джазовый оркестр.

Томкинс взял гирю, пару раз поднял ее правой, потом левой рукой:

– Зрители радуются не только удару ногой в лицо. Они радуются и бомбовым ударам, не задумываясь, что восторгаются смертью детей и женщин. Крысы, перевезенные с материка на остров и искусственно зараженные вирусом, вызывают беспокойство у крыс, оставшихся на материке. Понимаешь, старуха?! – Томкинс снова перешел на крик. – Крысы сочувствуют друг другу. А люди держат людей в лагерях и делают из них мыло! И проводят на детях медицинские опыты! И делают это не бандиты и сумасшедшие, а высоколобые представители развитых наций. А когда заключенные на севере идут в побег, то они берут с собой «коров», то есть таких же людей, только неспособных защитить свою жизнь, с подавленной волей. И едят! Ты понимаешь?! Едят их по дороге.