1

При других обстоятельствах Виктор не скоро увидел бы этот пижонский конверт. Продолговатый, с золотым тиснением, с имитацией сургучной кляксы на месте склеивания. Он не ждал писем не только по обычной, но даже по электронной почте вот уже как три года.

Да и во времена, когда жизнь Хижняка была более бурной, разнообразной, вредной для здоровья и опасной, он тоже не прибавлял работы почтальонам. Рекламные проспекты и бесплатные газеты Виктор перегружал из почтового ящика в мусорный только тогда, когда скомканные куски бумаги уже начинали торчать из щели в ящике. Так он освобождал место для новой порции мусора, чтобы не заставлять разносчиков никому не нужной печатной продукции прилагать лишние усилия, выполняя свою и без того мало оплачиваемую работу. Строго говоря, Хижняк и сейчас бы не проверил почту, не скажи Марина, что она ждет этого приглашения. Тут же уточнив: они его ждут.

Конверт, которого еще не было утром, поздно вечером, когда они вернулись из Бахчисарая, одиноко поджидал адресатов на дне приколоченного к забору желтого почтового ящика с изогнутым рожком на фасаде. В правом нижнем углу красивым почерком отправитель аккуратно вывел их адрес, а после слова «кому» значилось: «Для Марины и Виктора». Фамилии отправитель не указал.

Женщина, пославшая приглашение, Хижняку была совершенно не знакома. Тома Сорокина, подруга Марины из ее прошлой жизни, не менее бурной, опасной, чем у Виктора, и к тому же полной унижений, знала только девичью фамилию своей товарки – Покровская. Однако, после долгой разлуки совершенно случайно встретив старую подругу по несчастью на ялтинской набережной, почему-то решила: мужчина, который ее сопровождает, – законный супруг. Значит, Марина теперь уже не Покровская. Сколько раз она была замужем до нынешнего дня, Томе спросить было неловко. Хотя при этом женщина была убеждена: Марина одним замужеством не ограничилась и фамилию сменила минимум пару раз. Ну а подписывать приглашение фразой вроде «Марине Покровской и Виктору», чьей фамилии она тоже не знала, Тамара не сочла приличным.

Придя к таким простым и ни к чему не обязывающим умозаключениям, Хижняк протянул продолговатый конверт Марине. Сам же, пройдя в беседку, включил там свет, а заодно и над входом во флигель, где они обитали с мая по сентябрь во время курортного сезона. Пока Марина, устало расположившись на садовой скамейке у флигеля, распечатывала послание, Виктор принялся отпирать гараж. Нужно загнать машину, завтра он берет себе выходной. Скользнул взглядом по окнам дома – темные. Очередные постояльцы спят. В том, что те не закатились в ночной кабак, Хижняк был уверен: они с самого начала решили сдавать дом исключительно семейным парам, желательно с детьми. Марина взяла установку на свой собственный маленький семейный пансионат, к тому же видеть чужих детей во дворе шесть месяцев в году было ее личной внутренней потребностью: завести своих у нее не получалось.

Конечно, она понимала: такова расплата за прошлое. Оправдывало Марину то, что свою судьбу она не выбирала – стала жертвой трагического стечения обстоятельств, которые двадцать лет назад не оставили молодой женщине другого выбора, кроме как продавать себя. Правда, стоила Марина Покровская очень дорого, что, с одной стороны, уберегло ее от окончательного и быстрого падения, но с другой – загнало в еще большую кабалу, чем секс-индустрия: она попала в поле зрения спецслужб и на некоторое время стала штатным сотрудником органов государственной безопасности, тогда еще СССР.

Однако, когда в начале девяностых годов прошлого века после развала огромной страны из-за переоценки ценностей и непонятных приоритетов растерялись даже органы, надобность в услугах таких людей, как Марина, на некоторое время отпала. Правда, ее не бросили, устроили на какую-то маленькую должность и положили мизерную зарплату, выделив скромную казенную квартиру в Киеве. Но вскоре у страны появился серьезный враг, угрожающий национальной безопасности, – организованная преступность. Тогда Марину Покровскую вновь активизировали. Так случилось, что в то время и она, и Хижняк варились в одном большом котле. Оба были частью системы, которую со временем начали ненавидеть с такой силой, с какой только способна ненавидеть любую систему внутренне свободная личность. Потому в один прекрасный, а вернее, ужасный для Хижняка день они встретились. Тогда Виктор умирал как личность, а Марине поручили, так сказать, вернуть ему интерес к жизни.

Одинокой женщине это удалось – она просто нашла родственную душу…

Включив свет в гараже, Виктор вышел, но за руль садиться не спешил – прислонился к капоту, посмотрел на свою женщину, которая вертела в руках приглашение на свадьбу, пришедшее даже не из прошлой, а, как он теперь понял, позапрошлой жизни.

Марина Покровская, вопреки убеждениям Тамары Сорокиной, женой Хижняка в бюрократическом смысле не была. Хотя бы по той простой причине, что у него были достаточно сомнительные документы, чтобы еще ставить в них штамп о заключении брака. Единственным документом, не вызывавшим сомнений, были водительские права Виктора, в которых, само собой, штамп ЗАГСа не поставишь. Разумеется, по паспорту гражданин Украины Виктор Хижняк существовал, был зарегистрирован в городе Ялта, в Ливадии, по вполне официальному адресу. Но машина, на которой он ездил, дом, в котором он проживал, и маленький бизнес, который помогал жить спокойно и достойно, по документам принадлежали Марине.

После всего, что им пришлось пережить вместе и по отдельности, она боялась, что за Виктором придут, стоит лишь ему засветить где-нибудь в официальных инстанциях свои имя и фамилию. Хижняк же, напротив, был уверен: его уже давно никто не ищет. Кто-то считает, что его убили несколько лет назад под Житомиром. Кто-то потерял его из виду еще раньше, когда Виктора со скандалом выкинули из органов и списали в архив. А кто-то, возможно, считал, что бывший капитан милиции, в прошлом один из лучших оперативников-разведчиков, спился и закончил свою жизнь в грязной однокомнатной квартире без мебели. Значит, решил Виктор, достаточно оформить дом и машину на гражданку Покровскую. Потом гражданин Хижняк официально подписывает с ней договор, по которому Марина сдает ему одну из комнат. На основании договора квартирант регистрируется в Ливадии. Машину гражданки Покровской водит по доверенности. И вообще, надо в полной мере пользоваться типичной для Украины ситуацией, которая допускает существование любого абсурда, если он узаконен договорами и скреплен мокрыми печатями. Ну и, конечно же, взятка – ее пришлось через третьих лиц давать кому надо, в результате чего военный комиссариат о существовании сорокалетнего здорового мужика забыл навсегда, а отметка о регистрации в паспорте Виктора тем не менее появилась.

Они долго думали, надо ли Виктору легализовать себя как физическое лицо предпринимателя. Может, лучше вообще оставить след только в паспортном столе? Но и тут возникли сложности: ведь мужчина обязан еще стать на учет в военкомате, без этой отметки зарегистрироваться не удастся. В конце концов, Хижняк согласился с доводами женщины: чем больше на виду, тем меньше привлекаешь к себе внимания.

Им не нужны визиты налоговых инспекторов и прочих правоохранительных органов.

…Однажды их уже раскидала судьба. Хижняк после одного небезопасного приключения одной ногой попал на тот свет. Марину на всякий пожарный определили в психиатрическую больницу. Такой ход со стороны севших тогда в лужу органов оправдывал себя: бывшие руководители Хижняка и Покровской страховали себя на случай, если Марина, как некоторые оставшиеся не у дел коллеги, вздумает вдруг распустить язык. Пациентке сумасшедшего дома по определению нет веры. Конечно, это была не заштатная психушка – ее клали то в Павловскую больницу, то помещали в какой-нибудь исследовательский институт подальше от Киева, то позволяли пожить под фактическим домашним арестом. Именно в тот момент, когда Марина в очередной раз попала домой, она вдруг снова понадобилась. Правда, не Системе, которая чем дальше, тем больше не представляла, что делать с «отработанным» человеческим материалом. Ее нашли далекие от Системы люди, чтобы использовать в качестве приманки для него, Хижняка, уже медленно и уверенно воскресающего из мертвых и не желающего иметь с прежней жизнью ничего общего. Виктора нужно было вытащить из норы и снова заставить работать. Впрочем, в тот раз – вообще на интересы большого бизнеса, да к тому же чужого государства.

Тогда Виктора, как обычно случалось с ним в подобных приключениях, снова чуть не убили – он ловил киллера по кличке Скорпион. Больше Хижняк умирать не захотел, вывернулся и выжил, после чего в качестве утешительного приза на него свалилась некая сумма денег. Не ахти какая, однако вполне достаточная для того, чтобы отыскать Марину и без сантиментов обсудить план дальнейшей совместной жизни, в которой будут только они и их прошлое. Наиболее приемлемым местом для этого был выбран Крым. Денег хватило на домик в частном секторе Ливадии, который Виктор с Мариной за зиму подрихтовали и даже провели там канализацию, хотя именно на эти удобства ушли остатки «приза». Хижняк опомниться не успел, как Марина, у которой вдруг проявилась предпринимательская жилка, открыла дверь дома для первых постояльцев, а потом сама устроила своего «квартиранта» Виктора работать в такси.

Возить людей по Крыму, особенно из Симферополя в Ялту и обратно, во все времена было делом прибыльным и хлопотным одновременно. Одиночки не выживали – но только не Виктор. Первые полгода его упорно пытались подмять под себя разные таксомоторные фирмы, а когда не удалось – решили выдавить упорного индивидуала из извозчичьего бизнеса. Как-то его машину угнали и подожгли. Марина, прекрасно зная своего мужчину, спокойно пошла убирать в доме, готовясь принимать новых постояльцев. Хижняк же исчез на три дня, после чего вернулся на новой машине в сопровождении троих молчаливых, вернее, не могущих сказать ни слова из-за изумительного алкогольного ступора мужчин. Они под присмотром совершенно трезвого Виктора уложили друг друга спать в беседке, а утром, пряча глаза, здоровались с Мариной, просили воды и, перебивая друг друга, рассказывали, как они уважают ее мужа и как сильно в нем кое-кто ошибался. После того как троица удалилась пешком, слишком уж сердечно прощаясь с проснувшимся к тому времени Хижняком, Марина только спросила: «Хоть никого не убили, муж?» – и получила ответ: «Крымским ментам и без меня работы хватает, жена».

С тех пор их покой ничто не нарушало. Даже алкоголь, ставший лет шесть назад для Виктора врагом посильнее, чем все плохие парни мира, вот уже три года не представлял для них опасности. Правда, в этот промежуток времени Хижняк все-таки позволил себе один раз сорваться: тогда, пятнадцать месяцев назад, Марина впервые забеременела по их обоюдному согласию и потеряла ребенка – не смогла выносить. Виктор не явился забирать ее из больницы, Марина почуяла недоброе, сама приехала домой и застала его упившимся в хлам: за те три дня, что она лежала в палате, Хижняк отпустил тормоза настолько, что даже не сразу узнал ее. Но познакомились они при похожих обстоятельствах, поэтому Марина испугалась только в первый момент. Потом шок прошел – клин клином вышибают. Депрессия предыдущих дней сменилась агрессией и борьбой за выживание того, кого она любила, о чем, также по обоюдному договору, они друг другу старались не говорить. Несколько телефонных звонков, деньги, благо, сезон только закончился, финансов было достаточно, – и она, погрузив Виктора в машину, села за руль и увезла его по адресу, известному только очень ограниченному кругу людей. Через две недели она привезла его обратно, погруженного в себя и готового если не навсегда, то во всяком случае на долгие-долгие годы отказаться от спиртного.

Хижняк умел держать слово. Более того, после второй неудачной попытки обзавестись ребенком он, не слушая намеков врачей на возраст Марины (не каждой сегодня удается удачно забеременеть в тридцать восемь – экология, питание, стрессы), начал периодически искать и находить в окрестностях разных народных целительниц, якобы способных помочь их несчастьям. Сначала Марина упиралась, но потом втянулась и регулярно пила отвары, настойки, посещала сеансы непонятной ей терапии, будучи в полной уверенности: хуже от всего этого не будет.

Вот и сегодня Виктор возил ее в район Бахчисарая, где пришлось несколько часов прождать у дома очередной бабки, что-то такое делающей по древним татарским обрядам.

– Что там? – спросил он, хотя и сам знал – Тамара Сорокина все же пригласила их на свадьбу своей дочери и хочешь не хочешь, но придется ехать в Донбасс.

– Гуляем, – ответила Марина.

– Мне обязательно ехать? – Хижняк заранее знал ответ.

– А почему бы тебе и не поехать? Ты отпустишь меня на свадьбу одну?

– Ты и так свободная женщина, – коряво отшутился Виктор. – Тебе нечего и некого бояться.

– Вить, мы уже говорили на эту тему: я ничего не боюсь, а вот ты, по-моему, мандражируешь совершенно зря.

– Когда-то в Донбассе меня хорошо знали. И не с лучшей стороны. Светиться там опасно. В моем-то положении…

– Не нагнетай. – Марина обмахнулась конвертом, как веером. – Нормальное у тебя положение. Сам же меня успокаивал. Хочешь, я побью тебя твоим же оружием?

– Ну-ну…

– Тех, кто мог тебя знать или кто может узнать, благополучно постреляли лет десять назад. Там уже новые люди, причем более серьезные, чем бандиты твоей молодости. Я права?

– Именно это я и собирался тебе сказать. Виктор присел рядом с ней на скамейку, легко обнял за плечи, и Марина тут же прижалась к нему, потом удобно устроила голову на его коленях, а сама прилегла, спустив с края скамейки стройные ноги, до половины бедер скрытые просторными шортами.

– Мы давно никуда не ездили вместе, – проговорила она.

– Давно? Куда и когда в последний раз? Марина промолчала. За то время, что они жили здесь, в Ливадии, дальше Симферополя вдвоем не выезжали ни разу. Даже в Никитском ботаническом саду, казалось бы, вот он, рядом, гуляли всего-то раза три. Порознь тоже отправлялись куда-нибудь редко. Дважды Марина по каким-то неотложным делам наведывалась в Киев, и то Виктор настоял, чтобы не связывалась с поездами, летела самолетом, так быстрее. И один раз Хижняк отпустил ее в Турцию на неделю. Причина крылась не только в том, что, несмотря на свое бахвальство, Виктор все-таки не решался высунуть нос из надежного ливадийского убежища, чтобы не допустить риска наткнуться на старых знакомых. И не столько в том, что его не отпускала работа. Наоборот, трудясь исключительно на себя, Хижняк мог позволить не работать тогда, когда ему не хотелось, – вот в чем прелесть. Однако же парадокс: отдыхать он не хотел и не любил. Если Виктор решал отдохнуть, вокруг образовывалась пустота, которую нечем было заполнить. Это не касалось личной жизни. Наоборот, с Мариной, понимающей его с полуслова, Виктору было очень хорошо, надежно и спокойно.

Но именно это – состояние покоя – он ненавидел больше всего.

Однажды, когда три дня пришлось разбираться с бандитским наездом, Хижняк поймал себя на мысли, что ему хочется продолжения, затяжной войны, из которой он обязательно выйдет победителем, только повоевать бы подольше. Те дни пролетели как один, и осадила его, как ни странно, Марина. Увидев знакомый блеск в глазах, напряглась, задала несколько прямых вопросов, Виктор ответил на них машинально, говорил, что думал. И только потом, услышав себя, понял, какой наркотик попробовал после долгих месяцев воздержания.

Кажется, после той истории они впервые серьезно заговорили о ребенке: должно появиться важное обстоятельство, которое будет сдерживать пагубные для Хижняка желания снова и снова ввинчиваться в какую-нибудь переделку, искать приключений на свою пятую точку, рисковать, подпитывать себя адреналином…

– Так что там у Тамарки с будущим зятем? – спросил он, меняя тему.

– С будущим зятем у нее все шоколадно. – Марина расслабленно покачала ногой. – Тамарка молодец вообще. Сама не знает, от кого у нее девчонка, но прокрутилась грамотно: женила на себе кооперативщика, да еще имеющего крюки в киевском горкоме партии. Взяла его фамилию, а потом развелась под видом того, что не желает связывать свою жизнь и жизнь девочки с коммунистом. Тогда это было очень модно, помнишь?

– Ну да.

– Вот и отступного она с папика содрала еще до павловской реформы[2]. Быстренько вложила эти рубли в недвижимость – квартирные биржи тогда только-только начали появляться, помнишь?

– Угу.

– Короче, в ней экономист умер. Образования никакого, кроме высшего эротического. Зато денежки так грамотно считала, что в девяностые, когда все кругом лапу сосали, на ровном месте поднялась, бюро недвижимости открыла. Влезла в криминал, не без того…

– Глубоко?

– Не очень. Но в девяносто пятом прижали. Выхода не было, девочка на руках, поэтому по дешевке уступила бизнес и свинтила в Донецк. Почему туда и кем устроилась – понятия не имею. Краем уха слышала только, что там стреляли в те времена много. Потому затеряться оказалось легче, хотя и жить опаснее. Года через три вышла на связь, вся цветущая такая – опять недвижимостью занялась. Мы созванивались, я даже была у нее пару раз… Потом, сам знаешь, я потерялась…

– Ладно. Я тебя про зятя, а ты мне про тещу.

– Так я же о чем: Сорокина свою Лилю сначала по спецшколам и спецкурсам тягала, потом отправила в университет, на экономический. Но девочка вдруг захотела выучиться на юриста. Думаю, видела, что маме с ее образом жизни нужна грамотная юридическая поддержка. Перевелась и там познакомилась с молодым человеком, тоже будущим юристом. И тут не главное, Вить, кто юноша, а вопрос, кто у него дядя.

– Ну и кто у нас дядя? Волшебник?

– Почти. Аркадий Борисович Поляк. Мэр города Новошахтерска!

– А-а-а! Ну, если Новошахтерска… – подыграл ей Хижняк, изобразив несказанное удивление. – Не знаю, где это, Донбасс большой. Но, по ходу, дядька серьезный.

– Я уже знаю, где это. На карте смотрела. Недалеко от трассы, по которой можно доехать до Ростова, никуда не сворачивая. Так что расположен город Новошахтерск в стратегически важном месте юго-восточной части нашей страны.

– Только уроков географии мне на ночь глядя и не хватало… Между прочим, мэрами городов – как по всей Украине, так и на Донбассе – просто так, за красивые глаза, не становятся. Думаю, у новых родственников твоей Томы рыло в хорошем пушку. Не побоюсь даже сказать, в кровавом пушку.

– Прям-таки в кровавом?

– А то! Именно в тех краях я не был, но на Донбассе в лихие девяностые немножко работал. Стреляли там и правда знатно, громко. И если дядя нашего жениха человек в городе не посторонний, не варяг, то каким-то боком к этой стрельбе может быть причастен.

– Витя, мы едем на свадьбу. – Тон Марины вдруг стал более жестким, и Виктор не мог не заметить этого. – Если ты собираешься каждого из гостей, а тем более хозяев свадьбы, рассматривать как потенциальных бандитов, тогда тебе лучше не ехать.

– О как! Почему?

– Потому, любимый, что я очень хорошо тебя знаю. Ты сначала ищешь бандитов, потом хочешь с ними воевать. А ведь мы договорились: война и алкоголь из твоей жизни исключаются.

– Правильно. Остается мир да любовь. Ты, значит, нацелилась ехать?

– Да! – Теперь в ее голосе звучал легкий вызов. – Я хочу погулять на чужой свадьбе! Вить, я женщина, между прочим! И тоже хочу белое платье, пупсика на машине, музыкантов и свадебный торт! Чтобы «горько» кричали! Если в моей жизни этого никогда не будет, то я хочу хотя бы посмотреть, как это происходит в жизни других!

Разгорячившись, она даже вскочила и теперь стояла перед Виктором, уперев руки в бока.

– Ради бога! – Хижняк шутливо выставил ладони вперед. – Только будет неправильно, если там одни бандиты, а ты поедешь одна. В конце концов, почему бы не покушать салатиков на чужой свадьбе? Кстати, как я понял, гуляют в Новошахтерске?

– Конечно. Вотчина жениха – принимающая сторона. Да, приглашение не выбрасывай. Это что-то типа пропуска. Я так поняла из разговора с Сорокиной, там все очень строго.

Хижняк пожал плечами. Откинувшись на спинку скамейки, он закрыл глаза, вдохнул прохладного воздуха, идущего с моря. Марина, поняв, что разговор окончен и в результате она своего добилась, повернулась и отправилась наконец освежиться с дороги. Не в дом, оккупированный квартирантами, – в глубину двора, за флигель, в обычную деревянную будку с бочкой на крыше и приспособленным под душ носиком садовой лейки с краником.

2

Свой главный расчет Александр Кондратенко по кличке Кондрат строил на том, что в Мариуполе давно не грабили банков.

Если быть точным в определении происходящего, в Мариуполе вообще никогда не грабили банков.

Во времена своей бурной молодости, еще до посадки, он помнил только сообщения о налетах на сберкассы, которые приносили грабителям огромные по тем временам деньги – сотни миллионов разноцветных прямоугольных купоно-карбованцев. Как раз эти деньги, а не доллары он называл «условными единицами», за которые, кстати, можно было сделать только условные покупки. Потому тогдашние отмороженные бандиты палились в основном на обмене купонов на более твердую валюту. Все просто: на руках пакет с пачками фиолетовых бумажек достоинством в одну тысячу купонов – значит, эти пачки недавно украдены.

Более осторожные охотились за долларами, не отказывались, в крайнем случае, и от русских рублей, бомбили обменники, унося оттуда максимум тысяч десять, что тоже в девяностые считалось удачной добычей, и оставляли на месте трупы охранников и кассиров, чаще – кассирш. Уже когда Кондрат начал отбывать свой пятнадцатилетний срок заключения, на зону чуть не с каждым этапом приходили злобные и одновременно перепуганные первой ходкой «ни за что» пацаны, чьи приговоры словно кто под копирку писал: вооруженное ограбление пункта обмена иностранных валют, в половине случаев – со стрельбой и покойниками.

Но настоящее, полноценное ограбление коммерческого банка многие из отечественных налетчиков видели только в американском кино.

Смотреть кино можно по-разному. Кондрат до ареста любил погонять на видео боевичок из заграничной гангстерской жизни, особо выделив для себя «Схватку» с Робертом де Ниро и Аль Пачино и заиграв кассету до того, что в какой-то момент порвалась пленка. Только из каждого, даже самого дебильного фильма, и уж тем более из такого суперкино, каким Кондрат считал «Схватку», он обязательно делал для себя некоторые выводы.

Голливудские картины – сказки.

Сказка – ложь.

Да в ней – намек…

Свой джип Кондрат припарковал недалеко от серого дома со шпилем в центральной части города, но, несмотря на жару, из салона не вышел. Наоборот, прикрыл дверь, скрывшись за тонированными стеклами, и включил кондиционер. В своих ребятах он был уверен, и сейчас оставалось только ждать сообщений о ходе операции. Ему даже не интересно было смотреть, как все будет происходить. Если знаешь, что увидишь, интерес теряется. А пойдет сбой – тем более не нужно ему светиться в окрестностях.

Нельзя сказать, что пятнадцать лет за колючей проволокой в колонии строгого режима прошли для Александра Кондратенко в полной изоляции от внешнего мира. Адвокат сдержал слово – его не расстреляли. Но зато обманул в другом: за примерное поведение срок ему сокращать не собирались. Убедившись в этом, Кондрат стал вести себя не то чтобы совсем плохо, но достаточно для того, чтобы с ним считалась администрация, боялся актив, уважала братва. Особенно молодежь, та самая, отмороженная, на которую, вынашивая все эти годы план мести, Кондрат начал делать ставку последние пять лет, когда разница в возрасте между ним и новым поколением бандитов существенно увеличилась.

Со временем он добился для себя газет, возможности регулярно смотреть новости по телевизору. И даже не строил особых иллюзий, когда в конце две тысячи четвертого начальник оперчасти вызвал его для беседы и посулил похлопотать об уменьшении срока, если он, Саня Кондрат, организует голосование на выборах за того кандидата в президенты, которого ему назовут. Кондратенко тогда не согласился не потому, что имел какие-то специальные политические симпатии и был против опустить бюллетень за «донецкого парня». Ему было все равно, кто станет главой государства. На его биографию и дальнейшие жизненные планы это никак не влияло. К тому же был еще один, более существенный момент: послушать «кума» значило сыграть на поле «красных». А тюремную администрацию Кондрат не любил, определяя любые формы сотрудничества с ней емким понятием «западло». Все равно «кум» ничего ему не сделает. Позже срока не отпустит. И Кондрат на тех выборах вообще воздержался…

В результате, выйдя на свободу хоть и с чистой совестью, но, так и не решив стать на путь исправления, сорокалетний Саня Кондрат хорошо представлял себе, в какой мир попадет и что его здесь ожидает. Он догадывался, что его могут встречать совсем не те, кто рад его освобождению. Потому позаботился, чтобы к воротам колонии подъехали все те, кого он успел собрать под свои знамена на зоне и кто вышел раньше. И оказался прав в своих подозрениях: на солидном расстоянии, не особо прячась, за ними двинулся «бумер» неприметного тусклого цвета. Когда Кондрат приказал оторваться, погони не было, из чего он сделал вывод: ему напомнили о себе, однако всерьез не воспринимают.