Человек со Шрамом выдержал долгую паузу. Поднялся, спросил с упрёком.

– А что же брат твой единокровный?

– С Омариком год уже нет связи. Никакой. Боюсь думать самое худшее.

– Значит так. Слушай меня внимательно. У тебя подвал есть?

Вопрос прозвучал слишком неуместно, даже, показалось, издевательски, так что Марк осторожно переспросил.

– Подвал?

– Да.

– Какой подвал?

– Обыкновенный, «какой?» – «Иванов» начал сердиться. – Под домом. Есть? – И поскольку Цаванович молчал, примирительно пояснил. – Я коллекционирую старинный хрусталь, антикварное стекло, партиями перевожу в Америку. Временно будешь хранить ящики у себя в подвале. Десять шуб в неделю я тебе не обещаю, а по две за неделю в течение года гарантирую. Как?

– Это спасёт мне жизнь, – задыхаясь, сглатывая воздух короткими хватами, Марк Цаванович приник к руке благодетеля. – Со своей стороны я всё, что могу и не могу. Без остатка. Как на ладони.

«Несчастные в общем-то люди. Обманутые, – думал Никитин, выглядывая в потоке машин свободное такси. – Из кожи вон лезут, чтобы всему миру показать, как они тут счастливы, а копни их поглубже… Ехали за журавлём в небе, а поймали дохлую синицу. Ну – поделом, так им и надо: на чужой каравай… как говорят умные люди.

Из гостиницы он позвонил своему шестилетней давности чернокожему знакомому, тот, к счастью, оказался дома.

– Брэд, угадай, кто звонит. Ах ты, чёрный поц, – восхитился Георгий Георгиевич, когда его безошибочно назвали по имени-отчеству, – ну и память у тебя. Давай подгребай на угол восемнадцатой и Бродвея, это рядом с тобой. Есть работа.

Чёрный и худой, как обгоревшая спичка, Брэд ждать себя не заставил.

– Хай, Гер. Кто это тебя так? Узнать трудно.

– Не бери в голову. Жив и ладно, – отмахнулся Никитин. – Лицо не главное в жизни.

– Это точно, – неуверенно согласился Брэд.

Они расположились в небольшом пустующем кафе, заказали минеральную воду.

– Как жизнь молодая? Работаешь по-прежнему?

Негр пожал плечами, ответил серьёзно:

– А что? Моя работа никогда не кончится. Пока руки не дрожат, глаз видит. Работаю. – И добавил мало понятную для непосвящённых фразу: – А убирать всегда будет нужда кого.

– Ну и ладно. Не буду тебя долго задерживать. Давай к делу. – Никитин достал из кармана запечатанный конверт, вскрыл, вынул из него несколько аккуратно сложенных листков. – Это ориентировки.

Брэд долго, внимательно разглядывал листы. Наконец сказал:

– У этого фамилия знакомая. Кто это?

– Я не знаю, не мои ребята. – отмахнулся Никитин. – Тут в бумагах всё должно быть: кто, откуда, чем занимаются, где обитают…

– У этого фамилия знакомая, – упрямо повторил чёрный человек, – а раз так – у него может быть охрана.

– Ну – охрана, ну и что из этого? Охрана – значит охрана. Тебе что – привыкать?

– С охраной опасно.

– Конечно, опасно. И без охраны опасно. По-всякому. У тебя работа такая, Брэд. Опасная.

– С охраной дорого.

– Ну вот, так бы и говорил. А то «опа-а-сно». Сколько?

– Очень дорого.

– Я спрашиваю – сколько?

Негр написал на бумажной салфетке шестизначную цифру, придвинул салфетку к Никитину. Сказал, мотнув головой:

– Торгов не будет.

– Ничего себе, – присвистнул Человек со Шрамом. – Что это у тебя так ставки взбесились?

– Инфляция, – коротко пояснил Брэд.

– Понятно. Без работы остаться не боишься?

– Я ничего не боюсь. Моя работа будет вечно.

– Ну хорошо, коли так. А если окажется без охраны?

– Без охраны – половину, – недовольно сверкнул зрачками чернокожий визави. По выражению его лица было понятно, что он предпочитает наличие в деле охранников.

Никитин налил в свой бокал холодную минеральную воду, выпил, потом, не мигая, долго смотрел в красные глаза сидящего напротив прыщавого афроамериканца. Конечно, в былые времена он, увидев написанную на салфетке неподходящую цифру, очертя голову кидался в торги, стыдил зарвавшегося черножопого наглеца, пугал, грозил разоблачением, пожизненной неволей, электрическим стулом наконец и неизменно преуспевал в этой беспроигрышной для себя схватке. Куда ему было деться, беспредельщику грёбаному? Но на этот раз, памятуя о выданной ему «другом-сокурсником» гарантии безлимитного кредита, решил не мелочиться и не тратить нервы.

– Значит так, – сказал он наконец. – Спорить не будем. Запомни: на тебе свет клином не сошёлся. Знаешь такое выражение? Оно означает, что ты не одинок в своём бизнесе. Не забывай этого. Допёр? Поступим, как я скажу: чек предоплаты я выписываю без учёта охраны. После выполнения работы рассчитываемся в зависимости от возникшей ситуации.

Не дожидаясь согласия собеседника, он достал из кармана чековую книжку, вывел сумму прописью, расписался, оторвал листок, протянул его Брэду:

– Держи.

Тот проверил написанное, любовно сложил драгоценную бумагу пополам, спрятал в нагрудном кармане.

После этого они, не сговариваясь, одновременно поднялись из-за стола и разошлись в разные стороны.

Ни тебе «о’кей», ни «бай», ни даже «гуд бай». Молча разошлись. И это вовсе не означало, что русский с американцем расстались непримиримыми врагами. Нет. Это говорило лишь о том, что сделка между ними состоялась и они оба ею довольны.

В эту ночь Никитин спал как убитый. Видимо, гора, которая последние годы давила на его плечи, свалилась, и можно было снова начинать жить.

А уже ранним утром следующего дня, когда могучий серебристый лайнер, выполнявший рейс 214, Нью-Йорк – Москва благополучно миновал взлётную полосу и стал набирать высоту, Георгий Георгиевич, расплющив нос о стекло иллюминатора, с охватившим его чувством неописуемого восторга наблюдал, как постепенно уплывала, уменьшалась в размерах, таяла, переходя в небытие бездарная, тупая, прожорливая, ко всему и всем безжалостная страна Америка, куда отныне он по собственной воле полетит только в случае смертельной необходимости. И то под дулом пистолета.

От приятных мыслей его оторвал сидящий в соседнем кресле пожилой мужчина.

– Ну вы только посмотрите, что делается! А?! Вот, взгляните. – Он протянул Никитину цветную американскую газету. – Прочитайте. Вот подонки, что делают. Никак успокоиться не могут. Почитайте, почитайте.

В рубрике «Хроника минувшего дня» Никитин прочёл короткое сообщение.

«Вчера поздно вечером выстрелами из нарезного оружия были убиты бывшие советские подданные, ныне американские граждане, ведущий солист Нью-Йоркской балетной труппы Ринат Шуралиев и музыкант Ян Мысловский. Ведётся следствие».

– Ну что вы скажете? – возмущённо осведомился пожилой мужчина, когда Никитин вернул ему газету, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Что скажете?

– А что тут скажешь? Беспредел, – философски отреагировал Никитин.

– Причём дело в том, что я хорошо знал этого Рината. Не лично, конечно. Со сцены. Прекрасный был танцовщик. Под стать Барышникову. И что вы скажете?

– Трагично. – Георгий Георгиевич, в надежде, что от него отстанут, снова уткнулся в иллюминатор.

– И что? Так и будем терпеть? Сидеть сложа руки? – не унимался пожилой мужчина. – Будем ждать следующих сообщений?

Никитин с трудом обуздал острое желание послать соседа по известному направлению. Всем телом повернулся к нему. Спросил очень серьёзно:

– Простите, вас как зовут?

– Залман.

– Скажите, Залман, вы какими методами предполагаете реагировать на подобные безобразия? Политическими или силовыми?

Расчёт оказался верным: до самого приземления самолёта в международном аэропорту «Шереметьево» Залман не повернул головы в сторону Человека со Шрамом.

Что означает аббревиатура эМ, У и эР – то бишь МУР – расшифровывать – курам на смех, и те расхохочутся. Никому ведь не придёт в голову утверждать, что под этими тремя буквами скрываются какие-нибудь Мытищинские Урановые Раскопки или того чище: Мария Ульяновна Рабинович.

МУР – есть МУР. И так всем понятно: туда по доброй воле лучше не соваться.

Другое дело МУРавьи, которых ещё часто унизительно называют МУРашами или МУРашками. С одной стороны, – это трудолюбивые, как китайцы, твари: не трогайте их – и они безропотно с утра до ночи будут тянуть свою нелёгкую лямку, ни на что не жалуясь, помалкивая себе в тряпочку. Если же, не дай бог, что не по ним – долго терпят, жёстко стелят, но и спать не мягко: при случае могут и зубки показать: кучными стайками заползают обидчику в самые неподходящие, порой срамные места и небольно, вполне терпимо, но всё-таки жалят. МУРавьи – это основной контингент МУРа, рядовые трудяги, так сказать, низшее сословие, если и удостоенное какими должностишками и карьерными звёздочками, то очень маленькими, невооружённым глазом порой даже плохо различимыми на погонах своих парадных мундирчиков.

Что же касается МУРавьедов – тут уж совсем иная статья, смысл которой напрямую вытекает из самого названия – муравьЕД: это те, кто без зазрения совести и ничтоже сумняшеся поедают этих самых мурашей поедом. И не то чтобы с голодухи, а так, куражу ради. Это «Боссы», «Бугры», «Шишки». А порой и «Фюреры». Подчинённые их не очень-то жалуют любовью, а некоторых даже откровенно побаиваются.

Старшего следователя следственного отдела МУРа по особо важным делам полковника милиции Клеопатру Сильвестровну Сидорову боялись все.

С чего в этом по определению бесстрашном учреждении начался подобный конфуз, когда и при каких обстоятельствах постыдное чувство страха перед внешне вполне безобидной женщиной овладело контингентом работников Московского уголовного розыска, теперь уже не мог вспомнить никто. Но тот факт, что даже убелённые сединами старожилы сыскной конторы прерывали беседы, замолкали и кланялись при появлении Сидоровой, давно никого не удивлял. В том числе и тех, кто помнил её только что появившейся в бесконечных муровских коридорах восемнадцатилетней тонконогой ланью. И несмотря на то что это «явление народу» – само по себе не вселенской важности событие – случилось давно, чуть ли ни полвека тому назад, легенда о «белокурой бестии» до сих пор жила и, более того, с годами обрастала, подчас, вовсе уж невероятными подробностями. Так, например, некоторые утверждали, что в своё время она заехала кулаком по морде самому Лаврентию Берия, и тому это якобы так понравилось, что он не только прекратил свои домогательства к юной прелестнице, но и опять же – якобы осыпал её должностными почестями. Другие, ссылаясь на достоверные свидетельства очевидцев, рассказывали, будто Клёпа, как за глаза называли полковницу, отказала молодому генералу КГБ, когда тот предложил ей всего себя, включая руку и сердце, а вскоре вышла замуж за никому не известного солдатика срочной службы Ваню Сидорова. Этого Ваню – рассказывали рассказчики – вскоре после свадьбы отправили дослуживать куда-то на Кавказ и там, среди братских народов многонационального Советского Союза, его следы навсегда потерялись. Юная вдова в попытке узнать хоть малую малость о судьбе любимого много лет безрезультатно обивала пороги всех воинских начальников всех подразделений и ведомств, никогда больше не выходила замуж и до сих пор носит фамилию пропавшего мужа – Сидорова.

Но наибольшим успехом из всех многочисленных баек про Клёпу пользовалась пикантная небылица, связанная с её девичьей фамилией. Исследователи и знатоки жизни руководительницы отдела МУРа по особо важным делам охотно делились с сослуживцами своими многотрудными открытиями: оказывается, незадолго до своего известного покушения на Ленина, Фани Каплан родила от него мальчика и назвала его по имени законного отца Владимиром. Володя Каплан вырос, узнал правду о своём происхождении и, дабы отомстить вождю мирового пролетариата за поруганную материнскую честь, склонил к сожительству его любовницу Инессу Арманд. Та, в свою очередь, не заставила себя долго ждать и в пику главному большевику России за нежелание порвать с Надеждой Крупской по истечению положенного срока произвела на свет тоже мальчика, Якова, чем немало удивила Владимира Ильича, не предрасположенного, по утверждениям лучших сексологов мира, к детопроизводству Яков же Каплан, будучи от природы мальчиком здоровым и любознательным, для доказательства достижения им половой зрелости, при активном содействии незаконнорожденной дочери двоюродной сестры всё той же Арманд, принял самое активное участие в рождении ещё одного мальчика, которого нарекли мало распространённым в те времена именем Сильвестр… В результате подобных политизированных хитросплетений и последующих комбинаций и была произведена на свет нынешняя полковница уголовного розыска. В пользу этой, насыщенной византийскими страстями версии, говорило и выбранное родителями не вполне соответствующее духу времени имя девочки – Клеопатра. А когда узналось, что девичья её фамилия ни много ни мало – Ульянова, всякие сомнения по поводу Клёпиного происхождения отпали сами собой. И это не смотря на некоторую, мягко говоря, нестыковку с датами появления на свет и ухода в мир иной участников тех далёких от сегодняшнего дня событий.

Так или иначе, по тем или иным причинам, верил ли кто в эти давно небылью поросшие «были», нет ли, но факт остаётся фактом: Клеопатру Сильвестровну Сидорову боялся поголовно весь МУР, от уборщиц до старших офицеров, и все они без исключения почитали за немалую удачу, если в течение рабочего дня удавалось избежать с ней встречи.

Ярким примером тому мог служить Игорь Всеволодович Мерин – молодой – тридцатник не разменен – майор милиции, удачливый, не без показухи бесстрашный, щедро наделённый природой «аленделоновской» внешностью. Начальство его ценило за приверженность к разумному компромиссу. Подчинённые – за юмор к самому себе и непреклонность нрава. Женский пол, вне возрастной зависимости, при общении с ним, как правило, непристойно краснел и начинал дышать высоко вздымаемой грудью. Казалось бы – всё при нём! Радуйся жизни и ходи по ней без страха и упрёка…

Ан поди ж ты: и Мерину не удалось избежать этого необъяснимого повального трепета перед руководительницей следственного отдела.

…В это раннее утро – без пяти минут восемь – в предбанник кабинета Сидоровой вошли четверо «мурашей».

Игорь Мерин, свежевыпеченный майор уголовного розыска, как руководитель группы вошёл первым. За ним, используя уважение соратников к своему полу, лейтенант милиции Вероника Калашникова-Мерина – молодая женщина в модных дорогих очках. И далее по старшинству: Александр Александров – широкоплечий парень лет тридцати с характерным «боксёрским» носом, и Толя Филин – «Простофиля», как его называли недоброжелатели.

Все четверо, сгруппировавшись у двери начальницы, устремили напряжённые взоры каждый на свои наручные часы.

В наступившей гробовой тишине было отчётливо слышно разнобойное тиканье часовых механизмов.

– Давай, – спустя какое-то время прошептал Александров, – стучи.

– Не ори. Я слежу, – огрызнулся Мерин, не отрывая глаз от циферблата именных часов, вручённых ему несколько дней назад вместе с новым воинским званием.

– Мои точные. Вчера по телефону проверял: секунда в секунду. Стучи! – настойчиво повторил Александров. – Опоздаем!

– Вчера проверял, а сегодня выброси. – Мерин ткнул свои часы Александрову под нос. – Ещё полторы минуты.

– Мальчики-девочки! Вы что – с ума сошли? – В полной тишине слова секретарши Шуры прозвучали для мурашей громовыми раскатами. Филин даже вздрогнул. – Вы ещё секундомер сюда принесите, храбрецы.

– Помолчи, мокрощёлка, – выругал её Александров. – Тебя не спросили.

– Сам дурак. – Шура обиделась.

– Хорошо поговорили, – резюмировал Филин.

Вероника и Мерин в диспуте участия не приняли.

Дверь распахнулась, в проёме возникла фигура Сидоровой.

– Вы что тут шепчетесь, тихари? А? Заходите, дело не ждёт.

Она прошла в кабинет, заговорила, не дожидаясь, пока рассядутся подчинённые.

– Труп у нас, мальчики-девочки. Только что прислали. – Полковница махнула оторванной телетайпной лентой. – Собирайтесь. Вот: Гривин Алексей Юрьевич, семьдесят второго года рождения, тело обнаружено в его собственной квартире на третьи сутки после убийства. Он бывший клиент ОБХССников, не наш, они давно за ним охотились. Фарцовщик. Чем они им мешают – не возьму в толк: мирные же люди. Но – это не моё дело. Я этого не говорила. Был не наш, теперь вот нашим заделался – убили. Проморгали, мудачьё, простите за слово «проморгали». Держи, начальник, – она протянула Мерину лист бумаги, – тут всё сказано. Ну? Кому что не ясно?

Сотрудники понятливо молчали.

– Похвально. Тогда – марш по коням! Ни пуха ни пера, как говорится. Ни два пера, ни три пера, – улыбнулась она своей любимой шутке. – Все свободны. Кроме майора.

Сидевшие за длинным Т-образным столом «мураши», не веря своему счастью, шумно задвигали стульями, направились к выходу.

– Тут вот какое дело получается, – негромко начала полковница, глядя на Мерина с материнской строгостью, – я хочу сказать, убили в общем-то жулика, элемента закононепослушного, дело может показаться несрочным. Нет?

– Нет. Как все другие, – выдавил из себя Мерин.

– Ну правильно. Я тоже так думаю. Ему ещё девятнадцати не было – жить бы да жить. Шагай.

И она, не глядя на подчинённого, зачем-то протянула ему для пожатия руку.

Для работников МУРа оперативные выезды подчас бывают предпочтительнее каждодневной рутины: допросы, допросы и допросы надоедают не менее, чем «Учиться, учиться и учиться». А тут – что-то подвижное, новое, «адреналиновое». Одним словом – живое, как бы парадоксально и кощунственно это ни звучало.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.