3

Потолок и стены кармана мягко светились и подрагивали через равные промежутки времени. Хорошее дыхание, подумал Марат, сильный корабль. И притом совсем новый. Сейчас ребята с моего курса водят примерно такие машины…

Первым делом он снял обувь. Ложась с любимой женщиной, мужчина снимает ботинки; очутившись на корабле, пилот ходит босиком. Даже если пилот бывший, ныне – осужденный правонарушитель, а корабль – тюремный транспорт.

По мерцанию и колебанию стен Марат попытался угадать модель и год рождения биома, но не успел: стена набухла, лопнула, потекла мутной лимфой, и в карман ввалился долговязый дядька с крепкими ладонями фермера-колониста.

Оглядевшись, новый пассажир сел на пол, уныло обхватил руками колени и вздохнул.

– Нервничаешь? – спросил Марат.

Долговязый отвернулся.

– Эй, – позвал Марат. – Первый раз, что ли?

Фермер кивнул. Он слишком старательно делал вид, что спокоен. Но перед стартом нервничают даже самые крепкие и бывалые путешественники. Два оперативника, арестовавшие Марата в пассажирском порту Олимпии, – прожженные, хладнокровные ребята – за минуту до гиперпрыжка синхронно побледнели и стали шепотом переругиваться на нескольких языках, а когда довезли клиента до следственной тюрьмы – вежливо попросили никому ничего не рассказывать. Иначе найдем и убьем, пообещал один, а второй, маленький и черноволосый, улыбнулся так, что пойманный преступник поклялся молчать, призвав в свидетели Кровь Космоса.

– Ты как попал на Девятый Марс? – спросил Марат.

– Я местный, – сухо объяснил фермер. – С Александрии – это соседняя…

– Знаю. Тебя, значит, привезли на фотонном грузовике.

– Да.

Старый и неукоснительно соблюдавшийся пилотский обычай велит успокоить пассажира перед первым в его жизни гиперпространственным полетом. И Марат взял соседа за узкое запястье.

– Как тебя зовут?

– Молодай.

– Какому богу молишься, Молодай?

– Мы не молимся. Веруем молча.

Марат кивнул.

– Ты успокойся, Молодай. Я пилот, я сто раз летал. Зовут меня Марат, будем знакомы. Поверь мне: ничего страшного не будет. Это не фотонное корыто. Весь корабль сделан из стеклоида, он как бы… эластичный. По конструкции – обычный биом, живая машина. Такая же, как утюг. В твоем доме есть утюг?

Фермер согласно хмыкнул.

– Вот. Ты велишь, и утюг работает. Бесшумно и безотказно. Здесь то же самое. Только немного сложнее. Утюг штаны гладит, а корабль Космос протыкает. Называется – «гиперпрыжок». При переходе в гиперпространство возникают резкие колебания единого поля, и твердые материалы не выдерживают нагрузки. Металл рассыпается в пудру. И камни, и твердые пластики… Но живое тело свободно переходит в гиперстатус. И газы, и жидкости. Стеклоид специально изобретен, чтобы в гипер выходить. Кстати, он сам пропускает через себя любую живую ткань. Ну, то есть не любую, вертухай или, допустим, капитан в любой момент зайдет к нам в карман с любой стороны. Но мы с тобой выйти не сможем, такая настройка… Захочешь выйти – застрянешь в стене, ноги будут здесь, а голова – в коридоре, очень глупо…

Фермер несмело улыбнулся.

– Когда у тебя заболит голова, – продолжил Марат, – это значит, корабль и его пилот дают сигнал: приготовиться. У меня, кстати, не заболит, потому что я сам – пилот. Тогда раздевайся догола, одежду – вот сюда, в пазуху, и закрывай на застежку, но вообще-то она все равно промокнет… Потом стенки задрожат и сдвинутся, из этих вот дырок потечет противоперегрузочный коллаген. Он дико воняет, но можно привыкнуть. Он заполнит весь наш карман доверху. Он потечет тебе в рот, в нос…

Долговязый пассажир сильно побледнел.

Ему было около пятидесяти, и Марат ощутил прилив гордыни. Мальчишка успокаивал взрослого дядю. Но в космосе гордыня опасна; пришлось улыбнуться и положить ладонь на дрожащие пальцы собеседника.

– Но не утонешь, не помрешь, не пугайся. Коллаген насыщен кислородом и глюкозой. Еще в нем есть особый растворитель, он сделает наши кости мягкими. Опять же, чтоб мы без последствий пережили гиперпрыжок… В общем, ничего сложного, Молодай. Очнешься уже на месте. Проблюешься – и на выход. Только когда начнешь захлебываться, ты за меня не хватайся, не паникуй, ладно? А то были случаи… Вон петли торчат, как бы кожаные, за них держись и думай о чем-нибудь хорошем…

– О чем? – наивно спросил Молодай.

– О своих детях. Дети есть у тебя?

– Были, – спокойно ответил фермер. – Я их убил.

Когда Марат пришел в себя и обтер с лица пахнущую гнилыми яблоками слизь, накатило беспокойство. Что-то было не так. Корабль дрожал, было жарко. Слишком жарко! Не должно быть так жарко. Пилот – кретин, не проследил за теплорегуляцией, такому нельзя доверить даже маленькую туристическую лодочку. Любой ребенок знает, что сначала надо дать кораблю остыть и только потом будить пассажиров.

Остатки коллагена с чавканьем засасывались в сфинктер на дне кармана. Марат лежал и смотрел, как содрогается и хрипит детоубийца Молодай, как вытекает из него рвота. С некоторым усилием сел и едва не вскрикнул от неожиданности: через стену грубо вторгся кто-то широкий, невероятно сильный; огромные твердые пальцы бесцеремонно вцепились в волосы, потащили, и Марат оказался в проходе прежде, чем успел закричать от боли и возмущения.

Та же ладонь – огромная – зажала ему рот.

Кишка пассажирского коридора пахла спиртом, стены слабо мерцали.

– Очухался?

Хватка была стальная. Марат дернул головой, давая понять, что соображает и реагирует.

– Тихо, задушу! Двигай вперед, быстро.

Корабль пребывал в раздражении, было душно и полутемно, кишка конвульсировала и временами сужалась так, что приходилось пролезать боком. Невидимый конвоир, сильно пахнувший потом, сопел и грубо толкал Марата в спину, они почти бежали. На одном из поворотов Марат угодил ногой во что-то мягкое – на полу лежал человек, глаза бессмысленные, неподвижные, горло вырвано, кровь совсем горячая.

– Быстрей, – раздраженно прохрипело сзади. – Давай, давай!

Они миновали грузовую палубу и оказались в пилотской рубке.

Здесь было светлее, прохладнее, и корабельная плоть не текла от боли и раздражения. Над двумя утробами – пилотской и капитанской – подрагивал сотнями чувствительных мембран и нервных петель фиолетово-багровый центральный нервный узел, он же пульт управления: квазимозг новейшей, седьмой версии.

Пилот лежал на полу, рядом с утробой, навзничь, раскинув руки, пальцы на голых, неестественно вывернутых ступнях шевелились, изо рта и ушей текла кровь. Марат посмотрел в лицо, вдруг испугавшись узнать приятеля или однокурсника; не узнал и ощутил мгновенное малодушное облегчение. Все-таки перешагивать через истекающего кровью коллегу проще, если он незнаком. При некотором усилии можно даже представить, что всё происходящее – страшный сон и в самый опасный миг всё кончится: осужденный угонщик проснется в своей норе на Девятом Марсе. Или даже в люксе-трансформере отеля «Олимпия-Хилтон».

Он повернулся.

– Что смотришь? – быстро, тихо проскрипел Жилец. – До сих пор ничего не понял?

Как и Марат, он был обнажен, лоснился от пота и остатков коллагена, волосы слиплись, широкая грудь вздымалась, на плече видны были три крупные свежие царапины.

– Понял, – сказал Марат.

Жилец оскалился.

Угон федерального судна, подумал Марат. Пожизненная каторга с изъятием тела осужденного на нужды правительства. Это тебе не лодки у миллионеров реквизировать.

– Занимай место, – Жилец указал на пилотскую утробу. – И готовь старт.

– Ты с ума сошел.

Физиономия голого монстра перекосилась, глаза сверкнули. Марат непроизвольно отшагнул, споткнулся о лежащего пилота и упал.

– Делай, что я говорю! – гулко, яростно произнес Жилец и, почти не нагибаясь, одним рывком руки поднял Марата с пола, сильно тряхнул.

– Ты не понимаешь, – сказал Марат, стараясь сохранить самообладание. – Пилот ментально связан с кораблем. Если хозяин в опасности – корабль блокирует управление…

– Знаю, – ответил Жилец. – Принцип слона и погонщика. Не бзди, сынок, пилот ничего не понял. Не успел. Мозги сгорели за две миллисекунды. Проверь управление. Всё должно работать.

И он, мгновенно выбросив ладонь, толкнул Марата в грудь.

– Не стой, делай!

Марат ударился о скользкую дрожащую стену, разозлился, но переть против оскаленного, яростно сопящего профессионального злодея было бессмысленно.

Он лег в пилотскую утробу, положил пальцы на контакты.

В последние годы он имел дело с маленькими глупыми лодками, годными только для того, чтобы прокатить двух-трех девочек с одной планетной системы до соседней. А сейчас надо было договариваться с машиной чудовищной силы и сложности.

– Ну?! – нетерпеливо прорычал Жилец.

– Замолчи, – сказал Марат. – Дай успокоиться.

Он задал простое тестирование – корабль не узнал нового хозяина, занервничал; Марат послал код симпатии, повторил его трижды, корабль нехотя дал понять, что готов к диалогу. У бывшего арестанта пересыльной тюрьмы на секунду перехватило дыхание. Он чувствовал себя муравьем, который приказывает кашалоту.

– Внешне – всё нормально, – сказал Марат. – Но это может быть обман. Это совсем новый корабль, умный, я на таких не ездил… Я не могу гарантировать…

– Не гарантируй! – перебил Жилец. – Просто заводи шарманку, и поехали.

Впрочем, корабль был молод и доверчив, и диалог пошел без усилий. Марат дал понять, что восхищается мускулами биома, – и тот гордо пошевелил разгонными плавниками, за секунду искривив – просто так, ради забавы – несколько миллионов кубических километров окрестной Пустоты.

Дальше – тактильная стимуляция нервных петель симпатической системы, набор предстартовых тестов, проверка гормонального фона. Всё работало и хотело движения, полета, наслаждения скоростью.

– Он хочет остыть, – сказал Марат. – Отдохнуть.

– Кто?

– Корабль.

– Плевать на корабль!

Ни один пилот в обитаемых мирах не позволял и никогда не позволит оскорблять свой корабль, особенно – внутри самого корабля. И Марат закричал:

– Нас отследят! Перед стартом автоматика выбросит буй! Мы можем сто раз прыгать с места на место – и каждый раз в точке входа будет оставаться маячок!

Жилец вздохнул, подошел к утробе, положил ладонь на горло Марата, надавил. Пришлось вспомнить того мертвеца из коридора, у него были длинные волосы, старая мода космолетчиков.

Он убил капитана, подумал Марат, а потом ухитрился выключить пилота, причем так, что корабль ничего не понял.

– Сынок, – тихо, почти ласково произнес Жилец. – Вижу, ты умный парень. Ты ведь умный?

– Наверное, – процедил Марат.

– Тогда не гони мне про маячки. Я всё подготовил. Зайди в основные настройки, оттуда – в систему безопасности, из нее – в закрытые файлы. Я продиктую нужные команды. Мы отключим программу. Буй не будет сброшен.

– А потом?

– Потом – уйдем.

– Куда?

– Не твое дело! Далеко. Я знаю хорошее место. Тебе понравится.

Осклабившись, легендарный вор полез в капитанскую утробу. На этом корабле место капитана располагалось не рядом с пилотом, а напротив, и Марат, на миг оторвав взгляд от экранов, тут же наткнулся на взгляд легендарного преступника.

– Ненавижу стеклоид, – сказал Жилец. – Торчишь, как будто в чьей-то жопе. Ты на меня не смотри, парень. Это я на тебя буду смотреть. Одно лишнее движение – убью. Какой срок у тебя?

– Одна двадцатая стандарта, – ответил Марат.

– Это шесть лет, что ли? Если по старому? Не срок. А я – сто лет как приговоренный. Просыпаюсь и не знаю, доживу ли до вечера. Дожил – праздник. И так – каждый день.

– Весело, – пробормотал Марат.

Жилец нахмурился.

– Заткнись. И успокойся. Если нас поймают, скажешь, что не виноват. Тебе ничего не сделают. Откроют черный ящик – увидят, что это я тебя заставил. Бил, угрожал, глумился и всё такое… Довезешь меня до места – отпущу с богом.

– Богов много, – сказал Марат.

– Ошибаешься, – ответил Жилец. – Бог один. Да и того нет. Ну что, остыл наш мерин? Или нет?

– Почти. Теперь он должен почувствовать мое уважение.

– Значит, давай, уважай его, как своего папу! Только быстро. Скажи ему, что я, Жилец, тоже его уважаю.

– Ты тут ни при чем. Ты не пилот.

– Не умничай! – крикнул великий вор. – Времени нет! Мы на трассе, тут везде патрули! Пора делать ноги!

– Куда именно? Нужны точные координаты.

– Неужели? – Жилец ухмыльнулся. – Тогда вводи, парень. Зет восемнадцать, омега десять, эклиптика двадцать два с половиной, триста семьдесят мегапарсек…

– Это очень далеко, – возразил Марат.

– А мне близко неохота.

– Такой точки нет даже в Атласе Дальней Родни.

– Заткнись! Ты ничего не знаешь про Дальнюю Родню.

– Он выдохнется.

– Кто?

– Корабль.

– Тогда, – великий преступник расхохотался, – бросим его! Пешком пойдем! Не болтай, командуй!

Марат оглянулся на лежащего у стены пилота.

– Если он умрет, корабль отправит сигнал тревоги.

– Не умрет, – заверил Жилец, – пока я не захочу.

Марат помедлил и спросил:

– А можно узнать, как ты его…

– Пилота? – спросил Жилец. – Яд глубоководного богомола. Братва с Патрии подарила. Жало богомола двадцать тысяч стоит, и еще найди его… Приклеиваешь иголочку на ресницу – и пошел. А понадобилась – оторвал, пополам сломал, подождал минуту – и можно втыкать. Любую тварь с ног валит. Восемнадцать лет хранил. Розовым мясом чуял – пригодится… А теперь…

– Ясно, – перебил Марат, вводя стартовые команды. За три месяца жизни в синем песке пальцы огрубели, и, когда мизинец слишком сильно надавил на вестибулярную петлю, машина дала понять, что ей некомфортно. – Теперь замолчи и не шевелись. Сейчас утроба сделает тебе инъекцию растворителя, чтобы костная ткань стала мягче… Иначе умрешь… Успокойся, расслабься и не дыши. Попробуешь дышать – сломаешь ребра. Сейчас, если хочешь что-то сказать, скажи, потому что после моей команды тебе надо заткнуться.

– Понял я, – мрачно пробормотал Жилец. – Не дурак.

– Поехали, – сказал Марат.

4

Чуда не случилось, да и не бывает чудес в Дальнем Космосе. Корабль не выдержал, ему просто не хватило сил и дыхания, он переохладился и заболел, как только оказался в обычных трех измерениях. Корабли заболевают быстро, за несколько минут, потом подыхают, и не дай бог оказаться в пространстве на подыхающем, сошедшем с ума корабле. Бывает, они бьются в истерике или несутся, не слушая команд, самопроизвольно прыгая в гипер и назад, пока не произойдет распад материи. Всякий абитуриент Пилотской академии знает, что корабль – это не человек, кораблю нельзя приказывать то, что он не в силах выполнить.

Стены рубки потекли желчью. Марат возбудил все аналитические системы – половина узлов не работала. Подохли силовые установки и кроветворные органы. Перегрелись и отказали серверы высшей нервной деятельности. И даже в хорошо защищенном блоке аварийной связи лопнули сосуды. Биом агонизировал, задыхался в смертном ужасе и не мог даже послать сигнал о бедствии.

Зато Жилец хохотал в полный голос. Его лицо было мокрым от пота и совершенно диким. Вывернутые ноздри раздувались, оскаленный рот открывал коричневые зубы.

– Добрались! – выкрикнул он. – Давай, сопляк, рули!

– Нет, – возразил Марат, торопливо меняя настройки. – Не добрались. И не доберемся. Корабль умирает.

– И черт с ним!

– Мы не сможем сесть.

– Идиот! – загрохотал Жилец. – Мы не будем садиться! Бросим корыто здесь, дальше пойдем в инстинктивном режиме!

– Нельзя, – прохрипел Марат, вводя команды одну за другой. – На борту люди.

– Люди? – Жилец беззаботно фыркнул. – Шесть тысяч приговоренных к пожизненному! Опомнись, дурак! На этом корабле ты один – человек! И то потому, что я так захотел! Вводи инстинкт!

– Я не могу.

– Ты пилот или фраер? Понюхай, неужели не чувствуешь? Началась гангрена, брюхо гниет! Мы заразимся! Включай сброс!

– Так нельзя, – сказал Марат.

Жилец уперся голыми локтями в скользкие края утробы, привстал, выпятил челюсть.

– Тогда я тебя задушу! – проревел он. – И сам поведу! Ты свою работу сделал! Аварийные команды я знаю! Даю три секунды!..

На счет «три» Марат зажмурился, призвал на помощь Кровь Космоса и погрузил дрожащие руки в теплое, пахнущее сырым картофелем серое вещество мозга живой машины.

Ящерица сбрасывает хвост, а корабль – голову. Пилотскую рубку.

Тряхнуло. Марат сжал зубы. Корабль очень мучился, он был только наполовину живой, но не хотел умирать, словно был полностью живой, и последним сигналом, посланным пилоту, был вопль страдания. Марат в ужасе разорвал ментальный контакт и заплакал.

Если поместить в сознание муравья всю боль кашалота, муравья разорвет.

– Кровь Космоса не простит нас, – прошептал Марат. – Мы великие грешники. Мы убили людей.

– Они сами себя убили, – проскрипел великий вор. – Ты ни при чем.

– Кровь Космоса ничего не прощает!..

– Я тоже! Заткнись и включи экраны.

– Я даже не знаю, где мы!

– А тебе и не надо.

Марат включил, у него перехватило дыхание.

Планета была прямо под ними, серебристо-желтая, в тонкой, плотной, облачной шубе атмосферы, а из-за ярко-фиолетового края выглядывало, рассылая обильные лучи, местное светило, желтый карлик.

– Смотри какая… – почти нежно произнес Жилец. – Большая, теплая. Золотая.

– Ты уже был здесь?

– Только в мечтах, пацан, – ответил Жилец. – Только в мечтах… Слушай, я не могу найти ремни.

– Их нет, – процедил Марат. – Вытяни руки и ноги. Утроба сама тебя удержит.

– Она не держит!

– Значит, сам держись. Половина систем подохла. Садиться будем вручную. И вслепую. Или сгорим, или разобьемся. Шансов мало.

Легендарный вор захохотал.

– Шансов всегда мало!

– Замолчи! – выкрикнул Марат. – Мешаешь! Упрись ногами и руками.

– Некуда, начальник, – возразил Жилец. – Тут всё мягкое и скользкое.

– Вот в мягкое и упрись. Мы садимся наугад. Если ты что-то знаешь про эту планету, говори. Куда двигать – к экватору? К полюсам? Что за атмосфера, где океаны, где материки?

Жилец смерил Марата презрительным взглядом и нехотя сказал:

– Мой друг… Жидкий Джо… он говорил, что тут рай. Лучше, чем на Старой Земле. Вода, атмосфера, климат – всё как надо… Здесь никто никогда не был…

– А этот… твой Жидкий? Он – был?

– Был. Он везде был… – Жилец опять трубно расхохотался. – Давай, парень! Я знаю, что ты лучший пилот Федерации в своей возрастной категории. Нам нужна мягкая посадка!

Марат тоже решил захохотать, потому что в их ситуации о мягкой посадке мог рассуждать только полный дилетант. Пилотская рубка имела неприкосновенный запас энергии, но Жилец, судя по всему, неплохо разбирался в биомеханике и не хуже любого пилота знал, что такое гиперпространственное переохлаждение. Ураганная гангрена в считаные минуты губит и тело корабля, и голову. Голова успела оторваться, но процесс омертвения тканей остановить уже было нельзя. Марат поделил остаток мускульных сил поровну между контурами охлаждения и торможения, переключил надпочечники в режим максимального стресса, после чего закрыл глаза и попытался расслабиться.

Но ни захохотать, ни расслабиться не сумел. Десять минут назад он стал косвенным виновником гибели шести тысяч пассажиров. Последний раз он хохотал в кино, два года назад, вместе с Юлой. Однако Юла осталась в прошлой жизни. И статус лучшего пилота в категории до двадцати лет – тоже. В нынешней – только тело, до сих пор зудящее от синего песка, и узкое, вибрирующее пространство пилотской рубки: две утробы, между ними – консоль, выше – экраны визуального контроля. И два горячих мокрых тела, две пары сверкающих глаз, и два помутневших сознания, и два сильно бьющихся сердца.

– А он? – спросил Марат, показывая на лежавшего у стены пилота.

– Забудь, – ответил Жилец. – Яд богомола смертелен.

– Значит, ты обманул меня.

– Конечно. А теперь молчи и управляй.

Через четыре минуты они вошли в плотные слои, и смрад горелой плоти заполнил рубку. Ее изначально проектировали и как пилотскую кабину, и как спасательную капсулу, кожа метровой толщины при горении спекалась в корку, которая была прочнее любого металла. Марат опасался не высокой температуры, а удара. Перегрузку он легко выдержал – впрочем, его спутник был еще крепче и не сводил с него яростного внимательного взгляда.

Пробили облачный слой – открылась бесконечная желто-лиловая равнина. Сверкали зеркала озер. На поверхности – ни одной прямой линии: ни дорог, ни каналов. В небе – ни одного летательного аппарата. Если здесь и жили аборигены, они никак не охраняли свое воздушное пространство.

Оглушительно засвистели тормозные турбины. Сами включились, подумал Марат, значит, не вся автоматика умерла. Может, и спасемся…

– Да! – крикнул Жилец. – Да! Вот она! Я же говорил! Золотая!

Это был славный, просторный и чистый мир, яркий и свежий, он сиял и был невыносимо гостеприимен. Оставалось только проследить за тем, чтобы не врезаться в него на скорости в тысячу километров в час.

– Торможение! – крикнул Марат. – Держись!

Жилец послушно вцепился огромными ладонями в серые, сочащиеся лимфой края капитанской утробы. Не выдержит, сказал себе Марат, слишком крупный, утроба ему мала, он неправильно согнул ноги и спину не прижал…

– Прижмись! – заорал он.

– Что??

– Спиной прижмись!!

Жилец не понял, дико ощерил рот. Спустя несколько мгновений Марат увидел несущуюся им навстречу сплошную стену желтых зарослей. Оторвать взгляд от переплетения кривых ветвей, от разноцветного шевелящегося леса, летящего навстречу с огромной скоростью, было невозможно – но страшнее было видеть глаза легендарного преступника, расширенные зрачки, в которых полыхал чистый восторг.

Марата выбросило из утробы и ударило о стену.

5

– …Очнись! – протяжно, на выдохе кричал Жилец. – Слышь, фраер! Очнись, очнись!

Его сиплые вопли не имели отношения к загробному миру – это был рев раненого, пострадавшего, но очень живого существа. Марат понял, что спасся, и разлепил веки. В голове гудели апокалиптические колокола, болела спина и шея.

Мигало аварийное освещение. Жилец лежал на спине возле капитанской утробы, придавленный телом пилота.

Отчаянно пахло горелой органикой.

Марат осторожно подтянул к себе колени, сел, привалился спиной к дрожащей стене капсулы.

Не только живой, но и невредимый, подумал он. Дважды повезло. Когда вернусь, уйду в монастырь. Я пилот, меня возьмут сразу… Отсижу, сколько надо, и приму постриг…

– Ага… – легендарный вор ухмыльнулся. – Я думал, ты готов… Молодец, крепкий… Помоги…

Марат подполз, кое-как отвалил в сторону мертвеца, глядевшего стеклянными, сильно выкаченными глазами, наклонился.

– Осторожно… – басом велел Жилец. – Позвоночник поврежден… Или сломан.

– С чего ты взял? – спросил Марат.

Легендарный вор издал тяжелый неприятный звук, гибрид стона и рычания, выражавший досаду, усталость, презрение – и одновременно веселье.

– Идиот. Мне сто тридцать лет. Я пять раз его ломал.

– Говорил: спиной прижмись…

Жилец опять зарычал, его лицо побелело.

– Спокойно, – сказал Марат. – Мы живы, корпус цел. Считай, повезло. У нас есть аварийный аккумулятор, двадцать тысяч ампер-часов. И медицинское оборудование. Я перетащу тебя в утробу и запущу программу. Через полчаса будем знать, где и что сломано.

– Давай, – разрешил великий уголовник. – Только учти, я тяжелый…

Марат взял его за предплечья и потянул. Жилец издал глухой стон, лицо перекосило судорогой.

– Да, – сказал Марат. – Тяжелый.

– Не болтай, кретин… Делай…

С третьей попытки огромное тело удалось поместить в пилотский ковш. Марат настроил программу, края утробы завибрировали и сомкнулись над телом Жильца, из пор с отвратительным звуком стал выдавливаться розовый анестетик.

Только теперь, когда пассажир был в относительной безопасности, пилот мог подумать о себе.

Сел на пол, ощупал ноги и ребра.

Всё просто. Пилотом надо родиться. Кроме того, надо, чтобы отец был пилотом и воспитал сына в старой традиции. Еще надо, чтобы отец отправил пятилетнего отпрыска в Пилотскую академию: закрытое привилегированное заведение, где в полной изоляции умнейшие и терпеливейшие педагоги превращают мальчиков в свехсуществ, умеющих вести эмоциональный диалог с самыми сложными биомашинами.

Ментальный контакт с кораблем предполагает любовь и уважение к кораблю. Если пилот не уважает корабль, тот не будет подчиняться пилоту. А уважение к кораблю начинается с уважения к самому себе. Ведь если ты не умеешь уважать себя – как ты сможешь уважать живой механизм весом в пять тысяч тонн?

Пилот всегда остается пилотом. Даже вне корабля. Даже на твердой поверхности планеты. Даже в постели с женщиной. Даже если корабль издох и совершена аварийная посадка, даже если из шести тысяч пассажиров уцелел всего один и этот один – особо опасный преступник, вор и убийца, живущий на грани безумия, презрительным хохотом встречающий любую смертельную угрозу. Пилот сначала заботится о пассажире, а потом – о себе.

Кости были целы. Болело плечо, и спина, и голова, и загривок, тошнило, но Марат мог двигаться и думать.

Он доковылял до навигационной панели, положил руки на нервные окончания.

Продиктованные Жильцом координаты Марат запомнил еще в момент старта и теперь знал, что его занесло на дикую и неисследованную территорию. В Каталоге Дальней Родни – его Марат изучил еще в шестилетнем возрасте – не содержалось никаких сведений о Золотой Планете и звездной системе, к которой она принадлежала. Помимо апокрифического Каталога Дальней Родни были и другие – Главный Атлас, Общий Пилотский, Малый Пилотский, Новейший Пилотский; были регулярно обновляемые лоции, продаваемые на черном рынке базы данных, иногда правдивые, чаще – поддельные; количество известных планет непрерывно увеличивалось, людям требовались новые источники энергии, новые месторождения, новые территории для заселения; Марат держал в голове около полутора тысяч названий обитаемых и необитаемых миров – но о Золотой Планете не мог припомнить ровным счетом ничего.

Он снял внешние данные: территория биологически активна, полностью пригодна для жизни. Жидкий Джо, кто бы он ни был, оказался прав. Никаких проблем с составом атмосферы, давлением и радиационным фоном. С экрана смотрело дикое переплетение желто-лиловых линий. Бортовой морфосканер оказался исправен: обнаружил большие сообщества теплокровных тел самых разных форм и объемов и тут же затеял классификацию, за несколько минут успел выделить две сотни видов летающих, ползающих, бегающих и плавающих тварей, начиная бактериями и заканчивая особями массой не менее двух тысяч килограммов; Марат оставил умную машину за этим полезным занятием и переключился на осмотр капсулы.

Капсула ждала приказа: то ли направить остаток энергии на регенерацию основных узлов, то ли сохранить силы для поддержания жизнеобеспечения экипажа. Приказа не последовало: сначала был нужен внешний осмотр.

Аварийный запас пищи уцелел, Марат выпил воды с витаминами, немного поколебался и сделал себе инъекцию мультитоника.