3. Гибель

– Ага! – провозгласил Никитин заплетающимся языком. – А вот и он!

Его глаза, вроде бы осоловелые, вдруг внимательно оглядели вошедшего с ног до головы.

Матвей приветственно склонил голову.

Занавешенные окна скупо, полосами пропускали бедный вечерний свет. Было жарко и душно. Сильно пахло перестоявшимся алкоголем, женским потом, недешевым сигарным дымом. Почему-то еще – йодом. Из-под высокого потолка исходили, переплетаясь, замысловатые музыкальные звуки: дрожал красивый вокал, поддерживаемый гитарными вибрациями, – вызывал головокружение, тоску, навевал мысли лишние, отвлеченно-порочные. На полу, на обширных, темного стекла, поверхностях низких столов во множестве валялись смятые бумажные салфетки, разноцветные пачки сигарет, стояли пепельницы, подсвечники с оплывшими огарками свечей, множество бутылок, бокалов, рюмок, фужеров, стаканов и прочих емкостей с недопитым и невыпитым.

Никитин в купальном халате сидел посреди циклопического дивана, утонув в подушках, развалясь, развесив бульдожьи щеки, как и подобает крупному политикану. Второй диван, поменьше, занимала полулежащая девка, плотная, щекастая, топлес; она сосала пухлыми губами из маленького чилима гашишевый дым и глядела на Матвея огромными прозрачными глазами. Ее пупок украшало золотое колечко. В чилиме громко булькало.

Затем мимо Матвея с развязной грацией прошествовала вторая – закутанная в махровую простыню, однако на каблуках. Светлые, плохо прокрашенные волосы похабно свисали на красивое лицо. Голые, на вид мраморно-гладкие ноги как будто светились.

– Наташка! – хрипло выкрикнул Никитин, провернув пьяными зрачками. – Что за песни ты нам тут завела? Под такие звуки только людей казнить!

– Сейчас самая модная музыка, – мелодичным голосом отозвалась длинноногая в простыне. – Наркоманская. Вся Европа слушает.

– Но мы ж не наркоманы, – возразил Никитин и подмигнул Матвею. – Кактус! Слышишь, Кактус! Скажи, мы разве наркоманы?

В полутемной глубине помещения обозначился маленький, узкоплечий, наголо бритый человек с жестоким, бедным на мимику лицом аскета, в круглых очках а-ля Джон Леннон. Этот тоже был в банном халате.

– Мы не наркоманы, – ответил он сипловатым, как бы жестяным голосом. – Какие же мы наркоманы? Мы просто кайфовые парняги. Час в радость, Матвей.

– Сколько раз повторялось, – неожиданно проревел Никитин, – что в моем присутствии уголовный жаргон не употребляется! Хочешь базарить по фене – иди на воздух…

– И то правда, – сразу ответил Кактус. – Здесь дышать нечем. Пойду я проветрюсь. А ты, Матвей, проходи, располагайся. Наталья, сделай гостю кофе. Я скоро.

Не посмотрев на Матвея, до сих пор стоявшего на пороге, маленький очкарик ловко боком протиснулся мимо него и вышел на крыльцо.

Как быстро приобретаются людьми хамские привычки! – подумал Матвей с сильнейшим вдруг раздражением. Почему они так со мной обращаются? Да, я должен деньги, да, не отдаю, как обещал. Да, неправ. Да, плохо поступаю. Но зачем срочно вызывать для важного разговора, а приехал – и что вижу? Многотрудную пьянку, шлюх, а ко мне относятся так, словно я случайно на огонек забежал…

Отвращение было так велико, что, если бы у Матвея в кармане лежал пистолет, он бы, не задумываясь, разрядил бы его в присутствующих. Но не имел он пистолета – не его стиль, потому, очевидно, и жив до сих пор…

А ведь я тебя, Никитин, помню совсем другим человеком. Быстрым, точным, осторожным. Худым и нервным. Корректным и приятным. Что сделало тебя, Никитин, свиноподобным мордоворотом? Деньги? Бог? Судьба? Или ты сам себя таким сделал?

– Чего набычился, дружище? – спросил Никитин и вдруг улыбнулся обаятельно и абсолютно трезво.

Матвей вспомнил предвыборный плакат: та же улыбка, тот же сокрушающе твердый взгляд, харизма сильно проявлена в серых зрачках и благородных морщинах красивого лба.

– О своем задумался, – мрачно ответил он. – Зачем звал?

Никитин молчал, но смотрел с симпатией. Длинноногая в простыне поднесла Матвею маленькую чашечку и улыбнулась накрашенным ртом. Пришлось вежливо осклабиться в ответ.

Он сделал несколько шагов и неловко, боком, сел на подлокотник дивана – того, где булькала, от удовольствия мелко пошевеливая розовыми ступнями, своим чилимом почти голая любительница дурного дыма.

Кофе оказался растворимым.

– Может, тебе лучше чего покрепче выпить? – спросил Никитин, мгновенно уловив мизер гримасы на Матвеевом лице.

Матвей пожал плечами. Он был готов ко всему. Вот сейчас ловко выскочат из потайной двери два тренированных быка, скрутят, потащат в подвал, в хорошо оборудованный звуконепроницаемый зиндан, пристегнут к стене, включат диктофон. И он будет долго, с мельчайшими подробностями рассказывать, как планирует рассчитываться со своими долгами…

– Наташка, плесни ему какой-нибудь отравы, – велел Никитин. – Коньяка, что ли. Или вон текилы.

– Текилу всю выжрали, – вежливо высказалась Наташка, поправляя простыню на богатых бедрах.

– Да? Ну водки налей тогда. Виски. Джину. Что там есть… Не видишь, гость нервничает. Ведь нервничаешь?

– Нервничаю.

– Не нервничай, – Никитин тяжело вздохнул. – У меня в судьбе… кое-какие изменения произошли. Неважно какие. И я подумал… и решил… списать твой долг. Совсем. Понял, нет?

– Нет, – сказал Матвей.

– Ты, – повторил депутат, – ничего мне не должен. Хорошо уяснил?

Матвей осторожно кивнул и почувствовал, что дрожит. Ему протянули рюмку. Он проглотил, не ощутив вкуса.

В такой острый момент, подумал он, обязательно надо что-то сказать. Что-то уместное. Правильное.

– Ты знаешь, – твердо выговорил он, – я очень переживал из-за этих денег…

– Напрасно. Из-за денег никогда не нужно переживать – и тогда они появляются в неограниченном количестве.

Что-то было в облике Никитина такое, что мешало глазу. Но Матвей, будучи собран и напряжен, как всегда в серьезном разговоре, смотрел в пол и лишь изредка поднимал на своего собеседника взгляд.

Матвей вернул рюмку длинноногой, и та тут же наполнила.

– Э, ты пока подожди его поить, подруга, – вдруг засмеялся Никитин, – у нас сегодня обширная программа.

– А мне без разницы, – хрипло заявила дама.

Матвей вдруг понял. Рукава роскошного махрового халата политикана были пусты и связаны на животе.

– Что с руками?

– Обжегся, – мрачно и кратко ответил Никитин.

Лязгнула входная дверь.

– Ты что? – закричал Кактус, едва войдя. – Ты его поишь?

– Самую чуточку. И ты тоже давай с нами, – приказал олигарх. – И мне налей.

Тщедушный очкарик осуждающе покачал головой, однако послушно наполнил бокалы, в один сунул соломинку, поднес к губам Никитина.

Невозможно пьяным, заплетающимся языком тот провозгласил:

– Выпьем, друзья мои, за дружбу, которой не мешают деньги! И за деньги, которые не мешают дружбе!

Да, подумал Матвей, у него есть будущее в политике. Однако зиндан, похоже, отменяется. Или все это какая-то изощренная психологическая игра?

– Одну минуточку, – кашлянув, сказал он. – Проясните мне еще раз ситуацию с задолженностью. Четко и определенно.

– Никакой задолженности нет, – едва не по слогам выговорил Никитин, закинув одну волосатую ногу на другую волосатую ногу. – Долг аннулирован. Тебе что, расписку написать?

– Можно и расписку.

Вдруг оба визави Матвея – оплывший, разящий потом и алкоголем бывший кандидат в депутаты Государственной думы Иван Никитин и его личный помощник и доверенный порученец щуплый человечек с незначительной физиономией Кирилл Кораблик по прозвищу Кактус – рассмеялись и переглянулись.

– Дамы! – позвал Кактус. – Не сочтите за неучтивость, но не прошвырнуться ли вам на пару минут попудрить носики?

– Легко, – ответила та, что была Наташка, и грубо ткнула свою подругу пальцем в бок. Та с неожиданной плавной грацией встала с дивана, и обе скрылись в ванной.

– Мы вас позовем! – вдогонку крикнул Никитин. – В нужный момент!

Затем воцарилась пауза: депутат стал серьезен, но при этом почему-то застеснялся, а Кактус сурово поджал губы, криво улыбнулся, бросил два внимательнейших горячих взгляда – первый на своего патрона, второй на Матвея – и развязал пояс на халате Никитина.

Матвей вздрогнул.

Кисти рук политикана были плотно прибинтованы к его голому, весьма объемному животу и широкой выпуклой груди, поросшей неряшливо торчащими седыми волосами. Локти, прижатые к бокам, находились в плену второй системы бинтов. Пальцы, растопыренные, в коричневых пятнах йода, плотно удерживались на изжелта-сером, обвисающем, подернутом жиром теле широкими кусками нечистого пластыря.

Очкарик торопливо запахнул халат и улыбнулся повторно.

– Знаешь, что это такое? – спросил Никитин.

Вопрос почти прозвенел. Матвей проглотил обильную слюну.

– Догадываюсь, – выговорил он. – Пересадка кожи. Замена папиллярного узора. Ты порезал свои пальцы, чтобы избавиться от отпечатков.

– Угадал.

– Зачем?

Никитин жалко, углом рта, изобразил горькую усмешку, и носом шмыгнул, и опустил глаза – словно восьмиклассник, пойманный за курением в школьном туалете.

– А затем, – истерически хохотнул он, – чтобы перестать быть Никитиным! Я, Матвей, больше не Никитин. И не гражданин этой страны. И вообще никто. И звать меня никак. Человек без флага, без родины, без отца, без матери. Пальчики уже приросли почти. Вторая операция – через три или четыре дня. Когда он, – Никитин указал на Кактуса взглядом, – отрежет их от живота, там будет абсолютно гладкая кожа. Гладкая, как вот этот стол…

– А потом?

– Третья стадия. Несколько убедительных шрамов. Для маскировки. На тот случай, если кто-нибудь заинтересуется, почему пальцы не оставляют узора. Тогда я скажу, что была автокатастрофа, я обжег и изуродовал ладони…

– Узор все равно восстановится.

Никитин выпятил губу.

– Знаю. Природу не обманешь. Но восстановится – не сразу. Через полтора или два года. К тому времени я уже надеюсь полностью обосноваться на новом месте жительства. Ты выпей. Выпей. Я тоже пью все время – болят, сволочи, сил нет…

Матвей опрокинул содержимое первого попавшегося стакана. Оказалась водка.

– А ты, Кактус? – спросил он. – Кто будет резать твои пальцы?

– А мне не надо резать пальцы, – весело ответил Кактус. – Я в отличие от господина Никитина не судимый. Моих отпечатков в ментовских архивах нет. А вот господин депутат наследил… По молодости… Впрочем, какой сейчас депутат – без судимости?

– Вы ненормальные, – искренне сказал Матвей.

– Конечно! – рассмеялся Кактус. – Еще какие! У нас тут один нормальный – это ты. Гордись.

Шокированный гость покачал головой.

– Значит, ты, господин депутат, решил – в бега?

– Решил.

– Почему?

– Долго рассказывать.

– Как такое может быть? – Матвей не счел нужным скрыть нарастающее изумление. – Ты же величина! Тебя знают! Я тебя на банкете в Кремле только недавно по телевизору видел!

– Они меня и прищемили. Ребята из Кремля.

– Почему? За что?

– За то, что слишком везучий. – Политикан вздохнул. – Власть – чересчур заманчивая вещь. Меня… занесло слишком высоко. Скажем так, не «занесло», а «занесли»… Но это неважно… Когда опомнился – понял, что нажил врагов больше, чем денег… Кактус, прикури-ка, что ли, мне сигаретку…

– Надеюсь, – тихо сказал Матвей, – меня ты в числе своих врагов не держишь.

– Дурак ты, прости господи. Если бы держал, разве стал бы я тебе все рассказывать и показывать?

– А я на твоем месте вообще бы никому не показал.

– Ерунда, – Никитин дернул щекой, и Кактус вынул сигарету из его рта, стряхнул пепел и снова протянул ее навстречу губам бывшего большого человека. – Ты же не знаешь, Матвей, куда именно я бегу. И главное – от кого… Через неделю, после третьей операции, нас уже здесь не будет. Переедем в другой домик. Такой же, как этот. Домиков у меня много. Ни один нигде не засвечен. Правда, Кактус?

– Надеюсь, что да, – осторожно сказал очкарик. – Пора температуру мерить, Иван.

– Что касается девок, – мрачно продолжил Никитин, как бы не расслышав, – то Наташка – свой человек. Вторая шлюха – ее протеже. Глухонемая. Профессиональная стриптизерка, кстати. Исполняет так, что у меня внутри все прыгает. – Никитин опять дернул щекой, и снова Кактус помог ему с сигаретой. – Зачем я это тебе показал? Затем, что я тебе доверяю. Ты хоть и бываешь, Матвей, в отдельные моменты дураком, но никогда не бываешь мразью. Ты нормальный человек. Ты меня вряд ли моим врагам продашь. Особенно после того, как я тебе простил триста тысяч долга.

– Нет, – Матвей посмотрел собеседнику прямо в переносицу. Если так направить взгляд, то всем кажется, что он устремлен прямо в глаза. – Не продам.

– Надеюсь, ты никому не сказал, куда и зачем сегодня поехал?

– Конечно, нет.

– И жене не сказал?

– Никому.

Никитин помолчал, тяжело посопел носом.

– Ладно. Не будем о грустном. Кактус, ты у нас сегодня сомелье, дирижер пьянки, – давай, начинай. Или нашему гостю лучше сначала потянуть пяточку хорошей дури? Для возбуждения аппетита.

– Исключено, – серьезный Кактус покачал головой. – Если начать с марихуаны, то ему потом не пойдет алкоголь, он его вырубит, обездвижит… Короче, глупо это. Умные люди сначала едят, потом пьют, потом курят. А самые умные – сначала чуть-чуть поедят, потом чуть-чуть выпьют, потом чуть-чуть покурят, потом на второй круг заходят и на третий… Жаль, тут бассейна нет. Курнуть и поплавать – святое дело…

– Короче! – грубо сказал Никитин.

– Короче, начнем с аперитива. Предлагаю таковым рассматривать джин-тоник. Потом вдарим по овощному салатику, очень легкому, с растительным маслом…

– И на бильярде.

– На бильярде? – почти отсутствующие брови Кактуса поползли вверх. – А чем ты будешь играть – носом?

– Ах черт, я и забыл совсем…

Оба они – кредитор Матвея и его приятель, – глядя друг на друга, расхохотались – свободно, оглушительно, на полном дыхании, широко разевая рты и запрокидывая головы. Матвей ощутил, что против его воли мускулы щек сильно дернулись, и широчайшая улыбка поползла поперек лица: лучезарная, искренняя, от уха до уха. Счастливая гримаса человека, с чьей души вдруг в один короткий миг сорвался тяжкий груз.

Теперь он хохотал тоже. Долг списан, прощен – отчего же не посмеяться? Теперь над головой будет всегда оранжевое небо. Даже ночью.

– Так о чем я? – продолжил Кактус, переведя дух. – Ага. По салатику. А потом баранины, по паре небольших ломтиков, жирных, но хорошо прожаренных, с долькой чеснока, маслинами и кинзой…

– И перца не забудь. А то вчера ты все кетчупом испортил. Мы же не в Америке, в конце концов. И по полстакана красного. В такую безобразную погоду – в самый раз. Только не французского – грузинского.

– А вот наш Матвей пьет только французское.

– Я вообще теперь не пью, – сказал Матвей.

– Надоело?

– Вроде того.

– Нюхаешь, что ли?

– Никогда не нюхал и не собираюсь.

– А мы нюхаем, – сказал Никитин. – И не только. Уже много дней. То одно, понимаешь ли, то другое. То текила, то коньяк. То шашлык с пивом, то девчонки с музыкой. То гашиш, то мескалин, то еще какая-нибудь такая же гадость. Как сейчас говорят – зависалово у нас, Матвей. Мощнейшее. В лучших традициях продвинутой русской буржуазии. А что прикажешь делать? Руки к пузу надо пять недель приращивать. В таком виде на люди не покажешься. Официально, чтоб ты знал, я на отдыхе в Коста-Дорада… Так что тебя, мой дорогой, ты уж извини, я на сегодня ангажирую как своего собутыльника… Отказа я не приму.

Матвей улыбнулся. Собутыльником – значит, собутыльником. Ему было все едино. Все равно его прошлая жизнь кончилась в тот самый миг, когда исчез долг. Начиналась другая – стократ лучше прежней.

– Без проблем, – выдохнул он.

– Вот и отлично. Кактус, а что потом? После вина и мяса?

– Потом, – стал объяснять Кактус, споро и ловко освобождая стол от бокалов и пепельниц, принося из кухни посуду, салфетки, приборы, какие-то кастрюли, горшки, сотейники, тарелки с закусками, блюда с фруктами, ловко сервируя, – потом – пауза. Для приятной беседы. На часок. Чтоб первый слой улегся. И в кровь вошел. По пятьдесят – но не больше! – водочки, ледяной, с икоркой. Можно кусочек сыра. Можно горсть маслин или одного-двух раков с солью и укропом в суточном бульоне. Полезно еще ломтик какого-либо влажного фрукта типа груши. Лишь бы не настала сытость. Сытость – это отрыжка, это тяжесть в животе, это неправильно. Нет, мы не должны быть сыты – но приятно желудочно удовлетворены. Ложечка черной икры, рюмка водки; водка – чуть ниже комнатной температуры, а сами рюмки я два часа назад в морозилку поставил; рюмки будут ледяными, как смерть… Плюс лимон, дольку… Можно, в конце концов, и затяжку дури – но только одну, господа, обращаю на этот факт особое ваше внимание… А то все испортим… Парилка уже готова… Иван, перед баней бинты снимем, все почистим, потом наложим новые…

– Понял, – бодро ответил Никитин. – Что скажешь, Матвей? Есть желание попариться?

– Нет, – вежливо ответил прощенный кредитор. – И пить, повторяю, я больше не буду. Нюхать – тем более. Мы с женой решили ребенка завести. Уже восемь месяцев, как воздерживаемся от излишеств. Не пьем и не курим оба…

Никитин вдруг помрачнел, потом прикрыл глаза, посмотрел на Кактуса, вновь на Матвея, кивнул благородной тяжелой головой:

– Это хорошо – ребенка… Это правильно. Это вы молодцы. Завидую. Значит, не будешь париться?

– Спасибо. Не буду. И так всю жизнь парюсь. Еще немного – и запарюсь окончательно.

– Напрасно, – прогудел бывший депутат. – У нас тут циркулярный душ с давлением струи в десять атмосфер. Массажный эффект необычайный… Водичка морская, настоящая… Да, Кактус! Чуть не забыл: не вздумай мясо жарить с луком. Убьешь весь вкус.

– Обижаешь, начальник.

– Кстати, а девчонки наши что кушать будут?

Кактус цыкнул зубом.

– А девчонки кокаин кушать будут. Им больше ничего не надо. Напихают полные ноздри – и все, счастливы…

– Ты их не балуй, – тихо произнес Никитин. – Особенно глухонемую.

– Да, – кивнул очкарик. – Мы пойдем другим путем. Девчонкам лучше для старта эфиром подышать. Чуть-чуть. У меня еще осталось. В баллоне. Сырой эфир – это посильнее «Фауста» Гете. Он их поддержит морально и эмоционально. Хотя твоя глухонемая, по-моему, уже напрочь отъехала. Она мне одного гашиша уже на пятьсот долларов сожгла…

– Что поделать – любит.

– Любит? – сварливо переспросил Кактус. – Все любят. А везти в собственной заднице через три границы никто не любит!

– Прикури мне еще сигарету…

– Не дам. Рано. Пупырышки обожжешь. Вкусовые… – Кактус взял паузу и продолжил: – Итак, джентльмены, продукты, наблюдаемые вами на столе, разнообразны. Но все они – легкие. Здесь мы не видим жирной ядовитой свинины, картофеля и колбасы. Эта пища не нагрузит нам желудки. Приступим. А чтобы не скучать, возбудим себя интеллектуальной, но легкой беседой. Что вы думаете о внешнеполитическом курсе нынешней администрации?

Матвей рассмеялся:

– Он вполне соответствует внутриполитическому курсу.

– Согласен.

– В целом нынешняя администрация сделала все, что могла.

– Но все же больше, нежели предыдущая администрация.

– И те и другие козлы! – вдруг заревел бывший депутат. – Хватит этой демагогии! Налейте мне водки, зовите баб и давайте бухать!

Уже и крепкого выпили, и курнули по нескольку раз, и пожрали жареного, мягчайшего, с дымом, мяса со свежими овощами, с травами, с сыром, и вдоволь почесали языки, и пили чай, и снова курили гашиш, заедая виноградом, клубникой и персиками, запивая минеральной водой. Наслаждались медленно, вдумчиво – грамотно. Погружали в истому каждую клетку своих тел.

Матвей – за разговором, за едой, за вкусной сигареткой – лелеял в себе мощную эйфорию. Долга – нет!!! – кричало от восторга все внутри него. – Я ничего не должен! Не должен! Все кончилось! Он уезжает! Бежит! Навсегда! Подошли к финалу мои муки!