Если не подводит память, то последний раз он делился с нею своими чувствами и мыслями классе в шестом. Да-да, именно в шестом. В седьмом он уже счел себя достаточно взрослым для того, чтобы справляться со всеми проблемами самостоятельно. Разговоры по душам случались и потом, причем не так уж и редко, но сын всегда прикидывал, что можно говорить, а что нельзя. Что стоит, а что не стоит, чтобы лишний раз не волновать мать. А ведь хороший, душевный разговор, настоящий разговор, получается только тогда, когда ты говоришь все, что хочешь сказать, и совершенно не следишь за тем, что следует говорить, а что – нет. Постоянный контроль за собой убивает искренность, и не исключено, что мать это замечала, обижалась, но виду не подавала. Несмотря на некоторую субтильность, она была очень сильным человеком и прекрасно умела владеть собой. Педагог с сорокалетним стажем, да…

К концу второй бутылки язык начал заплетаться. Данилов очень здраво рассудил, что вслух говорить не обязательно, можно и про себя. Если мать его сейчас слушает, то услышит и так. Если нет, то и напрягаться незачем, сам с собой он прекрасно разговаривает и молча.

Свеча догорела, но новую искать не хотелось. Лунного света было достаточно для того, чтобы не пронести горлышко бутылки мимо стакана, а руку – мимо тарелки с закуской.

Заснул Данилов прямо за столом, как раз в то время, когда объяснял матери, почему он, при всей своей любви к игре на скрипке, никогда не задумывался о музыкальной карьере. Объяснение выходило путаным и сбивчивым, слова вслед за мыслями перескакивали с одного на другое, и оттого выходило, что концертирующим скрипачом Данилов не стал лишь потому, что стеснялся играть на людях. На самом же деле музыка была для него чем-то сокровенным, продолжением его мыслей, его эмоций, воплощением его настроения, и потому играть напоказ, на людях, было сродни принародному раздеванию догола. Такой вот музыкально-ментальный эксгибиционизм ни отнять, ни прибавить. Подобно одному герою анекдотов, Данилов понимал все правильно, а выразить свою мысль не мог и оттого очень страдал, сознавая, что нынешний разговор с матерью – последний из последних. Следующего уже никогда не будет. Не может быть…

Данилова разбудила санитар, объявивший с порога:

– Новенькие! Обход к вам идет!

Громкое заявление было подкреплено звуком захлопнувшейся двери.

Данилов сел в кровати, протер глаза, окончательно расставаясь со сном, и огляделся по сторонам.

Палата как палата. Светло-зеленые стены, белый, в трещинах, потолок, четыре койки. Две свободные, без постельного белья – только пятнистые матрацы лежат. Возле каждой – прикроватная тумбочка. Все, разумеется, привинчено к полу. На койке напротив – собрат по несчастью, мужичок неопределенного возраста и невзрачной наружности. Тоже трет глаза. Вот закончил и осовело уставился на Данилова.

– Владимир, – представился Данилов.

– Юра, – ответил мужичок. – Тебя ночью положили, я сквозь сон слышал…

Дверь распахнулась, впуская группу людей в белых халатах. Идущий впереди лысый коротышка, похожий лицом на бегемота из мультфильмов, конечно же профессор. Тот, что повыше и с надменной физиономией, заведующий отделением, не иначе. Он самый – вон как начал зыркать глазами по углам, проверяя, нет ли где грязи или чего-то запрещенного. Румяная толстушка в высоченном колпаке – старшая медсестра. Стриженная под мальчика жилистая брюнетка со стопкой историй в руках – палатный врач, двое мужчин среднего возраста за ее спиной – врачи, ведущие другие палаты, а усатая осанистая матрона, окруженная группой молодежи, не иначе как доцент. Или – ассистент кафедры. Нет, все же доцент – у ассистентов не бывает столь величественной осанки и столь высокомерного взгляда. Если бы не молодь вокруг, Данилов зачислил бы матрону в заместители главного врача. Но в этом случае ей следовало не замыкать процессию, а идти во главе, рядом с профессором.

Ни одного знакомого лица, чего и следовало ожидать, ведь кафедра не «своя», куда на пятом курсе бегал целый год, а «чужая», другого вуза.

Начали по часовой стрелке – с соседа. Профессор уселся на край кровати (ни одного стула в палате не было), все прочие растянулись в дугу.

– Родился от первой беременности, – зазвучал звонкий, хорошо поставленный голос палатного врача. – Беременность и роды без отклонений, развитие без особенностей, ходить и говорить начал вовремя. Из детских инфекций помнит только корь и ветрянку. Рос в обычной семейной обстановке, отец злоупотреблял алкоголем, но скандалы в семье были не часто…

Данилов прикинул, что при столь обстоятельном докладе раньше чем через полчаса очередь до него не дойдет, и улегся на спину, закинув руки за голову.

– В школу пошел с семи лет. Особого интереса к учебе никогда не испытывал, учился преимущественно на тройки, отношения с одноклассниками были хорошими…

Данилов напряг память, но так и не смог вспомнить, чтобы его на ночном допросе, искусно замаскированном под сбор анамнеза, спрашивали о школе. Или спрашивали, но он об этом начисто забыл.

– С двенадцати лет беспокоили головокружения неясной этиологии. Наблюдался у невропатолога с диагнозом «вегетососудистая дистония». После окончания десяти классов поступил в полиграфический колледж. Служил в армии, в танковых войсках. Курить начал с восемнадцати лет. В день в среднем выкуривает полпачки сигарет. Крепкими напитками не злоупотребляет, предпочитая им пиво…

«Названную вам норму потребления алкоголя следует умножать на четыре, чтобы получить правильный ответ! – учил один из институтских профессоров. – И никогда не верьте тем, кто утверждает, что пьет одно лишь пиво!»

– Женат дважды, с первой женой развелся спустя год после свадьбы по причине супружеской неверности…

– С чей стороны была неверность? – уточнил голос с хрипотцой, явно профессорский.

– С ее, – сосед ответил вперед врача. – Та еще была «прости господи», ни одного причиндала не пропускала. Многостаночница, мать ее…

– Вы так ярко рассказываете! – то ли искренне, то ли притворно восхитился профессор. – Я прямо вижу вашу первую жену как наяву! Но не будем отвлекаться. Продолжайте, Тамара Александровна…

– В следующем браке, длящемся по сей день, имеет двух детей, дочь и сына. Дети растут и развиваются нормально. Жена работает поваром в кафе. Отношения с женой и детьми характеризует как «прекрасные»…

Данилов искренне порадовался за соседа и продолжил слушать дальше.

– Около двух лет назад жизнь стала казаться скучной и однообразной. Начало тяготить отсутствие новых впечатлений, по собственному выражению, «задолбала тоска». Больным себя считает около полутора лет, с того дня, когда после нервной перегрузки, вызванной увольнением с работы, внезапно ощутил чувство нехватки воздуха, головокружение, учащенное сердцебиение, страх смерти.

– Дома? – уточнил профессор.

– На улице, по выходе из метро… Состояние купировалось самопроизвольно. Приблизительно через две недели впервые в жизни появились давяще-распирающие головные боли, бессонница, тремор…

Наш человек! Данилов, пользуясь тем, что на него никто не смотрит, не вставая вытянул вперед руки и посмотрел на кончики пальцев. Те заметно подрагивали. Тремор, что и требовалось доказать.

– Сосед, дочь которого работает медсестрой в детской поликлинике, подсказал мысль об опухоли мозга…

Развелось самобытных диагностов, которым отдаленная причастность к медицине, выраженная в наличии дочери-медсестры, дает право на постановку неврологических диагнозов, что называется, с первого взгляда. Убивать надо таких соседей и посмертно топить в Москве-реке. Рыбам на корм, если там еще остались рыбы… Впрочем, остались, вон доктор Могила со «скорой» ловил в районе Капотни на удочку ротанов. Не себе, конечно, а кошке.

– К врачам обращаться боялся, амбулаторно и самочинно принимал от бессонницы феназепам…

– Откуда брали феназепам? – сразу же спросил профессор.

Закономерный вопрос. В наше время без рецепта в аптеке можно купить разве что аспирин, минеральную воду и презервативы.

– Соседке выписывали, а она со мной делилась, – пояснил Юра.

– Замечательно! – обрадовался профессор. – Как вам повезло с соседями, прямо зависть берет! Один диагнозы ставит, другая снотворным снабжает. Прекрасные отношения.

– Да как же иначе? – В голосе Юры слышалось искреннее удивление. – Не один год бок о бок живем, а почти тридцать лет!

– Великолепно! – Профессор, судя по всему, был из бодрячков-весельчаков. – Пойдемте дальше, Тамара Александровна…

– Давайте к сути диагноза, – попросил-потребовал густой бас.

«Заведующий», – догадался Данилов.

– Тревога по поводу опухоли мозга превратилась в страх, – зачастила Тамара Александровна, – чуть ли не ежедневно начали появляться приступы паники, сопровождавшиеся учащенным сердцебиением, нехваткой воздуха, головокружением, страхом смерти. Прошел двухмесячный курс лечения в клинике неврозов, после чего чувствовал себя совершенно здоровым в течение полутора месяцев, но затем все симптомы вернулись. Признался, что поддерживающую терапию дома не принимал. Добавилась дезориентация в пространстве и времени и страх внешнего воздействия. Чтобы не превратиться в робота, управляемого неизвестными недоброжелателями, начал носить на голове пластиковую строительную каску, выложенную изнутри несколькими слоями фольги…

«Каска с подкладкой из фольги куда удобнее обычной кастрюли», – подумал Данилов, вспомнив одного из своих пациентов на «скорой помощи».

– Сон был поверхностным, беспокойным, нарастали слабость, разбитость, работать уже не мог, с трудом обслуживал себя. Чувство безысходности вызвало желание покончить с собой, чтобы «скорее отмучиться». Поделился своими мыслями с женой, та вызвала «скорую помощь». По «скорой» госпитализирован не был, обратился в диспансер по месту жительства, откуда был направлен к нам с диагнозом: «Смешанное тревожно-депрессивное состояние».

– Сопутствующие заболевания? – снова подал голос профессор.

– Распространенный остеохондроз позвоночника, хронический бронхит курильщика в стадии ремиссии.

– Что на кардиограмме?

Психиатры не смотрят кардиограммы, так как в большинстве своем не очень-то в них разбираются. Впрочем, они и не обязаны разбираться: все кардиограммы во всех больницах и поликлиниках описываются (то есть расшифровываются) врачами функциональной диагностики.

– При поступлении – синусовый ритм, частота сердечных сокращений семьдесят шесть в минуту, горизонтальное положение электрической оси сердца. Умеренные изменения миокарда желудочков.

– А энцефалограмму уже делали?

– Да, Валентин Савельевич, вот… незначительные изменения в виде дезорганизации и снижения электрической активности, вероятно, обусловленные легкой вертебробазилярной недостаточностью с признаками ирритации срединно-базальных структур мозга. Межполушарная асимметрия неотчетлива. «М-эхо»[1] – без патологии.

– Вот видите, дорогой мой человек, нет у вас никакой опухоли в голове! – прокомментировал профессор. – Ультразвук не нашел никакой патологии.

Данилов поразился дисциплинированности студентов (или то были ординаторы?). За все время никто из них не обернулся, не произнес ни слова, не переглянулся с другими. Стояли, наблюдали, только изредка с ноги на ногу переминались. Уж не иностранцы ли?

– Давайте психический статус, – велел профессор.

Психический статус – это детальное и в то же время емкое описание состояния личности пациента и его психических процессов. Так сказать – психиатрическая визитная карточка.

– Все виды ориентировки полностью сохранены. Контакту доступен, на вопросы отвечает по существу, но не всегда улавливает суть вопроса. Память ослаблена – даты важнейших событий своей жизни вспоминает с трудом. Тревожен, временами суетлив, легко раздражается. На лице выражение рассеянности и печали. Фон настроения снижен, предъявляет много жалоб, в основном на ком в горле, мешающий глотать, страх, головокружение, постоянное внутреннее напряжение, угнетенное настроение, слабость, быструю утомляемость. Периодически возникают суицидальные мысли. Суждения примитивны, ограничены, логическое мышление в целом последовательно. Память заметно снижена…

Убаюканный монотонной речью, Данилов сам не заметил, как заснул. Проснулся он от мягкого, можно сказать – ласкового, прикосновения к плечу.

– Данилов Владимир Александрович, наш коллега, поступил по «скорой»…

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.