Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Библиотека исторической прозы для детей и юношества - Когда человека не было

ModernLib.Net / Детские / Ангелов Димитр / Когда человека не было - Чтение (стр. 3)
Автор: Ангелов Димитр
Жанр: Детские
Серия: Библиотека исторической прозы для детей и юношества

 

 


      Но, хотя и сознавая, что грау мертв, они не сразу посмели слезть настолько силен был страх перед этим сильным, свирепым хищником. Лишь позже, когда большинство из них победило первый испуг, взъерошенные, грозно ворчащие чунги слезли наземь и сбившись в толпу, стали подходить к кустам, где лежал грау. Один чунг протянул переднюю лапу к грау и отскочил назад. Тотчас же отскочили и другие чунги. Потом они начали вдруг подскакивать и всхлипывать. Это всхлипывание и подскакивание означало: "Грау мертв, грау мертв, грау мертв! Грау неподвижно лежит в кустах, грау оскалился и лежит в кустах! Грау больше не может убивать! Грау больше не может нападать!". Пома вместе с другими вертелась и подскакивала, и детеныш болтался на ее крупном теле, как орех на ветке.
      В тысячелетнем лесу смерть одного животного была жизнью для других. Небесный гнев избавил лес от ми-ши и вместе с тем убил грау. Чунги не могли поверить своим глазам: этот сильный, непобедимый, жестокий хищник, мешавший им жить на земле, был мертв! Тот кто прогнал их с земли, заставил их рождаться и умирать на деревьях, был мертв... Он уже не может подкрасться к ним, прыгнуть на них, перегрызть им горло... Бесконечно изумленные и обрадованные, они щурились и мигали глазами... но нет, радоваться они не смели. Только удивлялись, не смея обрадоваться.
      Но то, что они увидели позже, окончательно поразило их. Земля была усеяна трупами крупных, сильных, свирепых зверей. Грузный мут задрал ноги кверху, загнул толстую шею и вонзил в землю свой страшный рог; огромный толстый тси-тси обвился чешуйчатым телом вокруг ствола дерева, вывернул белесоватую шею и выпучил глаза. Болтался, застряв головой в ветвях невысокого дерева, повешенный гри. В тесном промежутке между двумя стволами стоял, словно уснув, гигантский хо-хо. Куда бы чунги ни посмотрели, всюду они видели трупы захлебнувшихся зверей: горбатых хе-ни с оскаленными мордами и высунутыми языками, пестрошкурых дже с кудрявой гривой на выгнутой шее, трупоедов ри-ми с острыми торчащими ушами.
      Весь этот день чунги провели на земле, изумленные, обрадованные, любопытные. Все звери, задрав кверху ноги, запрокинув головы, лежали среди деревьев мертвые, неподвижные, грозно оскаленные. Мертвые были и хо-хо, и грау, и ланч, и хе-ни, и ри-ми. Ничей рев, ничей хищный вой не нарушали молчание этой обширной гробницы.
      Но эта непривычная тишина и зрелище неподвижно простертых, оскаленных зверей начали пугать чунгов; им казалось, что мертвый грау вот-вот прыгнет и вцепится в них своими широкими лапами. Ибо все это было для них совсем новым, еще невиданным, впервые случившимся. Они так и не посмели разойтись хоть на миг - целый день стаями блуждали взад и вперед по лесу. Только заметив, что скоро наступит темнота, они рассыпались и полезли на деревья, а наутро снова спустились на землю со свойственной им подозрительностью и настороженностью: внимательно оглядываясь, расширяя ноздри, вслушиваясь. Но земля и на этот раз ответила им молчанием: ни рева, ни шума.
      Тогда крупных, всегда серьезных, всегда молчаливых чунгов охватило необычайное, непривычное чувство - желание играть. Они начали кувыркаться через голову, бороться, валять друг друга по земле, издавая всхлипывание и визг. Одни подпрыгивали на месте, другие растопыривали лапы и перекатывались от дерева к дереву, третьи ложились на спину и дрыгали в воздухе всеми четырьмя лапами. Это были для них совсем новые ощущения, каких они не испытывали, живя на деревьях.
      Валяясь по земле, они пачкали себе шкуры на спинах зеленым и серым, и эта раскраска веселила их еще больше. Одни из них стали играть в прятки среди деревьев, другие гонялись друг за другом, радостно всхлипывая. Рычание их превратилось в крики. Даже чин-ги, привлеченные их необычайными криками и игрой, спустились на нижние ветви деревьев, и, глядя на возню своих больших собратьев, дико, радостно визжали.
      Когда начало смеркаться, чунги снова полезли на деревья: сгущавшийся мрак испугал их. А на другой день в нос им ударило неприятным запахом: трупы утонувших зверей начали разлагаться. В последующие дни воздух в лесу пропитался тяжелым смрадом. Непривычные к такому смраду, чунги зафыркали и стали убегать на вершины деревьев. Привлеченные запахом разлагающихся трупов, из-за опавших листьев показались черные усатые мордочки каких-то маленьких, невидимых сверху зверьков. Они собрались вокруг утопленников и заработали над ними - усердно, неутомимо, от темноты до темноты. Кри-ри помогали им: слетались стаями на гниющие трупы, сипло каркали и обнажали кости своими длинными изогнутыми клювами.
      Много дней подряд кри-ри и усатые зверьки трудились над трупами утонувших животных и, наконец, очистили лес от них, а с ними исчез и тяжелый смрад. Остались только кучки костей, белевших повсюду в полумраке лесной чащи. Потом и кости исчезли. И воздух в лесу опять стал чистым и свежим.
      В нескончаемом лесу каждый из зверей вел свой образ жизни. Грау мог прыгать, кри-ри - летать, крок - плавать, чунги - лазать по деревьям. Грау питался мясом, дже - травой, ри-ми - падалью, чунги - плодами. Грау жил на земле, кри-ри - в воздухе, крок - в воде. Чунги жили на деревьях. Поэтому они не знали земли. Раньше, когда грау и гри скрывались за каждым кустом и деревом, чунги смели иногда спускаться на землю за упавшими плодами или за водой, но не могли наблюдать. Глаза их не видели ничего, кроме других зверей.
      А теперь никаких других зверей не было. За много дней и ночей, когда чунги свободно блуждали по земле, ни один зверь не заревел на них, ничья притаившаяся тень не мелькнула. Теперь чунгам было уже некого бояться.
      И они беспрестанно шныряли то тут, то там: оглядывали, ощупывали, обнюхивали. Они совершенно спокойно садились и ложились, не боясь нападения грау, и все четыре лапы у них были свободны. Они не держались ни за какие ветки, но и не падали, так как падать было некуда: они и так уже были на земле.
      Любопытство их было ненасытно. Земля открылась им как совершенно новый мир, который они раньше не могли бы узнать, если бы даже захотели. Ибо для другого мира у них не было ни глаз, ни ушей. Глаза и уши у них были только для мута и грау.
      Чунг и пома увидали вдруг вокруг себя так много нового и разнообразного; не успевали они рассмотреть что-нибудь одно, как их подманивало к себе другое. Одно за другим чередовались все новые открытия - для глаз, для вкуса, для пальцев, каждое удивительнее, сочнее, душистее другого. Только теперь земля открылась для них в своем настоящем виде: чудно свежая, ароматная, манящая.
      Низкие раскидистые кусты угостили их такими сладкими ярко-красными ягодами, каких ветви деревьев им никогда не дарили. Пома, присев на корточки, срывала сочные красные ягоды и глотала их целиком. Понадобилось съесть множество их, чтобы утолить охватившую ее жадность. В сравнении с плодами на деревьях они были так малы, что попросту терялись у нее между пальцами; зато они были вдвое сочнее и слаще.
      Трава оплетала им ноги длинными тонкими стеблями. Чунг и пома наклонялись и, слегка дернув за стебли, отделяли их от корней. Стебли наполняли им рот густым молочным соком, который щекотал им нёбо и заставлял жмуриться от удовольствия. Чунг разломил стебель одной широколистной травы, и такой же густой молочный сок склеил ему пальцы. Он вкусно захрустел сочным стеблем и, не покончив с первым, принялся за второй. Большой рот его покрылся молочной пеной.
      Потом они очутились среди пышной высокой гу-на и затерялись среди ее широко раскинутых листьев, собранных кудрявыми складочками от одного края до другого. Чунг надкусил лист, - он был крупный и мясистый, - и ощутил во рту приятный сладковатый вкус.
      Не зная, как поступить со всем этим разнообразием, внезапно окружившим их, чунг и пома стали срывать и ломать бесчисленное множество листьев, стеблей, ягод, полных молочного сока кореньев и побегов. Пома совершенно случайно дернула стебель гу-та, и из земли выскочила сочная, хрупкая луковица. Пома сорвала с нее грязную оболочку, откусила, и луковица захрустела у нее на зубах, как кости маленького дже на зубах у грау.
      В один день земля дала чунгам столько новых приятных ощущений, сколько деревья не могли им дать от рождения до смерти. Это было невиданное изобилие и разнообразие для пальцев, для вкуса, для взгляда: широкие мясистые листья, крупные сочные луковицы, ярко-красные, сочные, душистые ягоды, хрупкие молочные стебли и корневища... Словно для них одних земля сберегала все это богатство в ожидании дня, когда они спустятся с деревьев. Она буквально засыпала их лакомствами, одно чудесней другого.
      У чунга и помы не было никакого опыта в подборе пищи, но, несмотря на это, они хорошо знали, что можно есть, а что нельзя. Ветки одного куста, усыпаны ягодами, такими привлекательными на вид, но чунг и пома даже не трогают их. Из одного оборванного стебля вытекает густой молочный сок, но чунг и пома проходят мимо, словно не видя его. Мягкие, плавно округленные сочно-зеленые листья почти касаются их губ, а они их даже не замечают. Очевидно, на некоторых привлекательных травах и ягодах лежит некий незримый, неосознанный запрет, и чунг и пома даже не пытаются нарушить его. Они выбирают себе пищу не по опыту или сознанию, а по инстинкту.
      Мучнистые плоды на одном высоком кустике насытили их еще больше, и они ощутили жажду. И вместо того, чтобы перепрыгивать с дерева на дерево в поисках застоявшейся в дупле пахучей воды, они попросту склонились к тихо журчащему ручейку. Вода текла тут, не высыхая, не испаряясь. Чистая, прохладная, она приятно освежила их. В то время как чин-ги пили воду, обмакивая в нее передние лапы и потом обсасывая их, в то время как гри и грау лакали ее своими длинными языками, в то время как дже и мут погружали в нее свои морды, чунг и пома зачерпывали ее ладонями и, запрокинув голову, выливали себе в рот. Половину зачерпнутой воды, а то и больше, они проливали при этом себе на грудь и на все туловище.
      Однажды маленький чунг отцепил пальцы от шерсти матери и пополз по траве, по опавшим листьям. Это доставило ему ощущения, каких не испытывал еще никто из чунгов, рожденных до него. А пома, склонив над ним свое мохнатое туловище, глядела так, словно видела его впервые. В глазах у нее читались изумление и радость, так как маленький чунг полз по земле и не падал.
      Маленьким чунгам в ветвях деревьев всегда угрожала опасность: оторвавшись от тела матери при ее прыжке или по другой причине, детеныш летел вниз, как перезрелый плод, и падал на землю, если не успевал схватиться за ветку. А упасть - это было опасно не только для маленьких, но и для взрослых чунгов. Хотя они были удивительно гибки и ловки в лазании и прыжках по деревьям, но достаточно было неверно рассчитать свой прыжок - и всякий чунг мог полететь вниз и упасть на землю.
      Многие и многие дни прошли, пока чунги решились встретить темноту на земле. Легкость, с которой всякий из них устроил себе логовище, удивила и обрадовала их. Не нужно было ломать ветки, не нужно было искать удобное дерево, не было опасности, что настил из ветвей не выдержит их тяжести... Всего этого теперь не было. Они попросту нарвали широких веток, насыпали их кучкой и легли сверху: мягко, удобно, приятно! Никакие острые концы сучьев не кололи их в спину. И вместо того чтобы согнуться вдвое, чунги разлеглись и раскинули лапы. У них было смутное, неопределенное чувство, что когда-то в каком-то далеком, давно забытом прошлом они уже ночевали на земле.
      По примеру всех прежних поколений они ложились и засыпали навзничь. Тогда никакой зверь не сможет напасть на них сзади и застать беззащитными: все четыре лапы оставались у них свободными, чтобы хватать. И по примеру всех прежних поколений чунгов, их сон был не сном, а дремотой: они могли уловить самый слабый шум и сразу вскочить бодро и мгновенно, словно не засыпали.
      Жизнь на земле и вкусная еда понравилась чунгам настолько, что они окончательно покинули деревья. По старой привычке и в глубокой уверенности, что навсегда освободились от присутствия сильных, свирепых зверей, они разбились на небольшие группы. Никакая опасность не пугала их больше. Никакой свирепый хищник не таился среди деревьев. Лес принадлежал только им - был лесом чунгов. И мало-помалу они стали забывать, когда и почему спустились на землю. Воспоминания о ми-ши и о наводнении стали изглаживаться у них из памяти.
      Глава 8
      ПЕРВАЯ ПОБЕДА
      Но однажды деревья снова зашевелились и зазвучали эхом чужих шагов.
      Первыми животными, которых чунг и пома увидели, были два пятнистых дже. Они раздвинули широкие листья и показали между ними свои кроткие мордочки. Чунг и пома тревожно засопели - так давно они уже не видели других животных, кроме чин-ги и кри-ри. Но тотчас же они узнали и успокоились: дже были самыми робкими и безобидными животными в лесу. И осталось только удивление: разве дже живы, разве не умерли вместе с другими животными?
      Но вслед за дже явился тонконогий гу, а за ним - другие животные, питавшиеся травой и листьями, и в их появлении для чунгов не было никакой опасности. Но у помы появление животных вызвало чувство недоверия и подозрительности: она считала их прямой угрозой для детеныша. Последний, хотя уже и мог немного лазать и прыгать по веткам, был еще мал и слаб, и ему нужны были ее защита и внимание. Стоя на задних лапах, он едва доходил ей до пояса. И, когда перед ними вырос рыжий гу, она выпрямилась, взъерошилась, и из горла у нее вырвалось предостерегающее рычание. Испуганный гу быстро умчался прочь.
      Но, когда появился первый грузный мут, тревога помы передалась и другим чунгам: встретиться с ним было для них очень опасно, ибо мут был очень глупым, легко впадал в безрассудную ярость, а тогда бросался на первое попавшееся животное. Кровавые глаза его наливались кровью еще больше, и он, как бешеный, вскидывал свой рог во все стороны, на всех зверей.
      Среди кустов виднелось несколько щетинистых гру-гру, ковырявших рылами землю. Своими длинными, изогнутыми, торчащими высоко над мордой клыками они легко выкапывали из земли корневища и луковицы, но так же легко могли распороть толстую шкуру би-гу от головы до хвоста. Они не стремились нападать на других зверей, но того, кто нападал на них, убивали и пожирали, будь это сам грау.
      Появление гру-гру повергло чунгов в еще большую тревогу: гру-гру двигались всегда помногу сразу, и при встрече с ними всякий чунг рисковал быть убитым и съеденным. И они невольно поглядывали на деревья: не нужно ли снова взобраться туда? Ночевать на земле стало невозможно.
      Вслед за животными, питавшимися травой и листьями, пришли звери, питавшиеся мясом убиваемых ими травоядных: хитро прищурившийся плоскогрудый ланч, трупоеды ри-ми, горбатые хе-ни, пучеглазый вонючий жиг. А однажды под вечер послышался грозный рев грау. Чунги задрожали от страха и быстро полезли на деревья.
      Но земля непреодолимо влекла их к себе, и они не могли, не хотели оставаться на деревьях. И, как при первом своем спуске на землю, побуждаемые стремлением к самозащите, они собрались кучкой. Чувство безопасности, порожденное сознанием численности, победило страх.
      Свирепых хищников, появившихся в лесу, было совсем мало; они разбрелись по всей огромной чаще и затерялись в ней. Освободившись от первого страха, чунг слез с дерева, наклонился и оперся о землю пальцами передних лап. Вслед за ним двинулись пома и маленький чунг. Ни глаза их, ни уши не улавливали ничего опасного. Над головами у них стучал твердым клювом ку-ку, добывая червяков из-под коры деревьев. В резких, пронзительных криках чин-ги слышались добродушие и свойственная им игривость. Пугливые дже ощипывали сочные побеги на кустах и листьях.
      Но тысячелетний лес был лесом грозных неожиданностей. Ни одно животное не могло предвидеть, когда и откуда налетит на него та или другая опасность. И никакое животное не могло предвидеть, не попадет ли оно, избегая одной опасности, в другую, еще большую. Но самой опасной неожиданностью было появление грау.
      А грау уже притаился здесь, и на этот раз крикливые чин-ги не смогли его заметить. Скрывшись в густом переплетении кустов и травы, он увидел двух взрослых чунгов и одного маленького и мигом припал брюхом к земле. Лопатки у него на спине выпятились, лапы растопырились, и на каждом пальце появилось по длинному, острому, изогнутому когтю. Устремленные прямо на маленькую группу чунгов глаза метали жестокое, злобное пламя, гибкий хвост зашевелился.
      Как и всегда, вид чунгов вызывал у него ярость, какой он не испытывал ни к какому животному. Других животных он убивал со спокойной холодной жестокостью. Убивал, чтобы насытиться. Он смотрел на них, как чунги на плоды. Но чунги приводили его в бешенство. Они были для него чересчур странными, чересчур непохожими ни на какое из животных, которых он убивал. Бесило его то, что они жили на деревьях и были недоступны для него; то, что они могли хвататься всеми четырьмя лапами и ходить на двух; то, что всякий раз, заметив его на земле, они кричали и ревели на него и прыгали над ним с дерева на дерево, куда бы он ни шел; то, что они дразнили его с безопасного места, куда он не смог залезть, чтобы достать до них своими могучими лапами. Если бы они не махали на него лапами, ярость его не была бы такой сильной. А они уже не раз угрожающе махали на него передними лапами, и это вызывало в нем странное беспокойство, словно эти лапы должны были когда-нибудь задушить его.
      И вот случай давал ему возможность прыгнуть на них и загрызть хотя бы одного! Сильный, гибкий, убийственно жестокий и беспощадный, он выбирал самый удобный момент для мгновенного, как молния, смертоносного прыжка. Выбирал жертву и оценивал расстояние.
      Грау увидел, как один из двух взрослых чунгов отстал от другого, повернулся спиной и нагнулся. Тогда он быстро пополз, волоча брюхо по земле, стараясь не делать никакого шума. Еще один беззвучный шаг, потом еще один и...
      Но в это время наклонившийся чунг вздрогнул, обернулся и увидел его. Дикий рев вырвался у него из горла, и на четвереньках, невероятно быстрыми скачками он понесся к ближайшему дереву. Тогда грау стремительно ринулся вперед, увлекая за собой сухие листья и сучки, словно сильный вихрь.
      Появление грау было для помы настолько неожиданным, а нападение настолько стремительным, что у нее не было времени сообразить, в чем дело. Охваченная внезапным смертельным ужасом, она дико взревела и кинулась к ближайшему дереву. Подпрыгнув, она ухватилась за первую попавшуюся ей на глаза ветку - высохшую, надломленную, недостаточно толстую, чтобы выдержать ее тяжесть.
      Ветка хрустнула, сломалась, словно отсеченная молнией, и пома упала навзничь, судорожно сжимая ее в передних лапах. В это мгновение грау прыгнул. И то, что последовало, совершилось так быстро - мгновенно, - что она ничего не смогла осознать.
      Словно туча упала на нее и закрыла ей глаза. Она смогла увидеть только сверкающие яростью глаза грау, ощутить дыхание его разинутой пасти и инстинктивно подняла передние лапы над головой, чтобы защититься.
      В страхе она забыла, что в передней лапе у нее зажата сломавшаяся под ее тяжестью ветка, которую она стиснула со всей силой оцепеневших мускулов. В этот момент грау обрушился на нее всей своей тяжестью, и пома почувствовала, как его когти вонзаются ей в тело.
      Что случилось дальше - она не могла дать себе отчета.
      Почувствовав вонзающиеся в нее когти, она с бессознательной жаждой жизни, со всей могучей силой своих мускулов отбросила грау от себя и кинулась прочь, оставив у него в кривых когтях клочки своего мяса.
      Как могла пома освободиться от его когтей, что стало с обломанной веткой, которую она держала в передних лапах, почему грау не прыгнул вслед за ней, когда она побежала, когда и как она очутилась в ветвях дерева она не понимала. Единственной мыслью у нее было то, что она спаслась от свирепого хищника. И только теперь теснившийся у нее в груди рев вырвался и прозвучал во всю силу.
      Первый рев, которым пома известила о появлении грау, погнал и чунга, и детеныша в беспамятное бегство. Они быстро залезли на дерево, не увидев ни ее, ни грау. Только очутившись в безопасности, они стали искать глазами пому, но вместо нее увидели бьющееся по земле огромное тело грау.
      В ветвях соседних деревьев появились косматые фигуры множества других чунгов. И в ответ на рев помы и чунга каждый из них разинул пасть и заревел. От этого сплошного рева лес затаил дыхание.
      Чунги долго еще не смели спуститься на землю. Только когда трупоед ри-ми присел около неподвижного грау, поднял морду и протяжно завыл, когда черный длинноклювый кри-ри описал над ним круг и с хриплым карканьем опустился ему на хвост, лишь тогда чунги спустились с деревьев и постепенно собрались вокруг грау. А потом запрыгали: грау был мертв, мертв, мертв!
      Но пома не запрыгала, как они. Она неподвижно, пристально глядела на грау, ничего больше не видя и не сознавая. Почему грау не загрыз ее? Кто убил грау?
      Прыгнув быстро, как молния, грау наткнулся на острый конец сломанной ветки, который пома выставила перед собой в бессознательной обороне; наткнулся всей силой своего прыжка и всей тяжестью тела. Ветка глубоко врезалась ему в горло, вплоть до шейных сухожилий. Оцепеневшие, окаменевшие от страха мускулы помы выдержали этот страшный толчок.
      Случай убил грау, но этот же случай спас пому. Если бы она опоздала со своим защитным движением на один миг или если бы грау прыгнул бы на один миг раньше, пома разделила бы участь, выпавшую некогда на долю ее матери.
      Но сознание помы было еще слишком первобытным, а мышление слишком простым, чтобы она могла сразу понять случившееся. В ее упорном взгляде отражались не понимание, не любопытство, не страх и не ярость, но скорее полная ошеломленность и беспомощная мука. Эта ошеломленность подавляла ее сознание, и она была бессильна стряхнуть ее. Она не могла ответить и на трудный для нее вопрос о том, кто убил грау. Ибо такой случай был беспримерным в жизни чунгов.
      Ни один чунг до нее не поднимал ветку в защиту от грау или для нападения на какое-либо другое животное. Никакой опыт не подсказывал до сих пор никакому чунгу, что дерево может служить для защиты при нападении, что им можно убить зверя, если он нападет. А сейчас грау лежит мертвый и неподвижный, с веткой, вонзившейся ему в шею. Деревья давали чунгам плоды и служили им для лазанья. Служили для того, чтобы на них спать и спасаться от грау. А оказалось, что деревом можно и убить грау!
      Медленно, не сводя глаз с убитого хищника, пома начала приближаться к нему. Подойдя совсем близко, она вдруг схватила передними лапами вонзившуюся ему в горло ветку и быстрым движением, словно боясь, что он схватит ее за лапы, выдернула ее. Потом отбежала назад и, остановившись, стала разглядывать ветку от одного конца до другого. Она провела по ней два-три раза пальцами, помахала ею туда-сюда, потом снова подбежала к грау и с торжествующим рычанием вонзила ветку в его тело.
      Чунги, в свою очередь, изумленно поглядели, потом взъерошились и, подскакивая и ревя, приблизились вплотную к поме и грау. До нынешнего дня никто из них еще не видел, чтобы чунг протыкал грау веткой. А пома, рыча и победно размахивая веткой, то вонзала ее в неподвижного грау, то снова вытаскивала и разглядывала от одного конца до другого. И все ревела и ревела, дико, победно, торжествующе...
      А затем лес снова стал свидетелем того, чего не разу не видывал за всю свою тысячелетнюю жизнь: пома сменила свой победный рев на частые, радостные всхлипывания, оперлась передними лапами на поставленную стоймя ветку и начала подскакивать и приплясывать на задних лапах. Вслед за нею начали всхлипывать и подпрыгивать остальные чунги, словно земля сама подбрасывала их. Многие из них схватили все, что им попалось в лапы, и стали швырять в грау, с каждым разом испуская дикий, торжествующий рев.
      Чунги еще долго швыряли бы в грау и плясали вокруг него, если бы белое светило не исчезло и над изумленным лесом не опустились сумерки. Тогда они разбежались и забрались на деревья, и в вечернем сумраке обрисовывались их силуэты, угрожающе выпрямившиеся в ветвях; так оставались они всю ночь. Происшедшее заставило их забыть о том, что логовище нужно устраивать вовремя.
      Всю эту ночь, едва пома засыпала, как ей нужно было защищаться от грау. Хищник все время прыгал на нее, его зубы приближались к ее горлу, когти вонзались в грудь и на лице ощущалось дыхание разинутой рычащей пасти. Глаза его сверкали злобным желтым огнем. Пома закрывала себе голову передними лапами, потом убегала, прыгая от дерева к дереву и стараясь взобраться хоть на одно из них, но все не могла подпрыгнуть и падала на землю навзничь, и грау снова кидался на нее. Потом, неизвестно как, в руках у нее оказывался толстый сук с острым концом и она швыряла его в пасть грау. Грау падал, и из пасти у него текла кровь, но потом он снова вскакивал и снова кидался на нее. Пома хотела реветь, но не могла и чувствовала, что он ее задушит, и тогда начинала скулить и дрожать от страха перед его грозно разинутыми челюстями. И каждый раз, когда она могла вот-вот зареветь, пома просыпалась и начинала успокоенно чмокать: в передних лапах у нее был сухой сук, которым был убит грау и острый конец которого был окрашен его кровью. А тогда, успокоившись, она снова засыпала.
      Глава 9
      СМЕРТЬ ДЕТЕНЫША
      Сознание чунгов было похоже на решето с крупными отверстиями - в нем могло задерживаться только то, что покрупнее и поважнее. Познание одного предмета или явления было познанием именно этого предмета или явления. События для них чередовались или сменялись, не завися одно от другого. Мышление устанавливало факты, но не могло установить причинной связи между ними. Чунги не заключали и не объясняли: они только ощущали.
      События и явления были для чунгов чем-то обычным и простым и не нуждались в объяснении: довольно было, что они существовали. Поэтому чунги никогда не пытались разобраться в путанице необъяснимых явлений, а просто пропускали их мимо, ограничиваясь лишь тем, что видят и слышат.
      Каждый отдельный случай имел для чунгов значение лишь сам по себе. Они не умели обобщать и, следовательно, не могли воспользоваться повторением благоприятных для их жизни случаев.
      Пома поняла, что сук убил грау. Это само по себе было достойно удивления и любопытства. Но что тем же суком можно убить гри, тси-тси или крока, к такому выводу ее первобытное сознание не могло прийти. А кроме того, пома не могла даже подумать, каким образом этот же сук мог бы защитить ее в другом подобном случае. Она продолжала таскать с собой сук, спасший ее от грау, но таскала его не как осознанное средство обороны, а как предмет, постоянно дразнивший ее любопытство, как загадку, которую она старалась и никак не могла разгадать.
      В конце концов она его бросила. Случай с грау выпал у ней из памяти, и сук перестал быть для нее интересным. Притом он мешал ей двигаться по земле и лазать по деревьям. Больше того: держа сук в передних лапах, она чувствовала себя более беззащитной, чем когда все лапы у нее были свободными. Поэтому, когда на ее детеныша неожиданно прыгнул гри, почти вырвав его у нее, единственным оружием у помы были только ее четыре лапы. И, не сознавая, что гри достаточно силен и ловок, чтобы загрызть ее, она накинулась на него. Ее передние лапы обвились у него вокруг шеи, задние стиснули ему крестец и бока, - она словно срослась с ним.
      Гри не ожидал подобной дерзости, не ожидал, чтобы на него напали, когда нападал он сам. Он ожидал, что пома убежит, как убегали обычно при его нападении все чунги. Но пома действовала по могучему велению материнского инстинкта, а не по осознанному чувству. И гри неожиданно увидел, что опутан ее лапами, захвачен в них, как в тиски. У него перехватило дыхание, к горлу подкатил комок. Напрягши все свое мощное, гибкое тело, он подпрыгнул, подняв на себя пому, и оба забарахтались в стороне от маленького чунга. Гри наносил лапами быстрые, резкие удары, но ловил когтями только воздух: пома вцепилась в него со спины, и он не мог достать ее. И вдруг послышался сухой треск: лапы у гри упали и гибкое тело вытянулось. Страшно сильная физически, пома сломала ему позвоночник и пресекла дыхание.
      По величине и силе гри не мог равняться с грау, но по гибкости и ловкости превосходил его. Кроме того, он всегда нападал молча: без рева, без рычания. Притаившись в ветвях дерева или припав к земле среди пышных трав, он, как молния, прыгал на проходящее мимо него животное. Так и в этот раз он прыгнул на маленького чунга, не ожидая, что пома посмеет напасть на него.
      Но теперь гри дорого заплатил за свое нападение. А его когти и зубы совершили нечто непоправимое, чего пома не могла предотвратить. И пока он лежал на земле, задушенный, с переломанным позвоночником, маленький чунг как-то необыкновенно извивался. Лапы у него словно плясали. Он завывал, не открывая глаз, а из разодранной спины у него текла кровь.
      Пома схватила его и унесла на дерево. Там она обняла его, осмотрела и вдруг начала быстро всхлипывать, а потом подняла голову и протяжно завыла. Ее лоснящаяся шерсть была в крови.
      Несколько чунгов приблизились к ней вплотную и уселись на ветках. Они глядели на ревущую пому и на бьющееся у нее в руках тельце, тяжело вздыхали, наклонялись друг к другу и почесывались. Они понимали, что произошло, но ничем не могли помочь. Потом с помой остался только ее чунг; он угрожающе рычал на кого-то и смотрел на пому и детеныша, быстро мигая глазами.
      Для чунгов смерть не существовала. Даже умирая, - своей ли смертью или в когтях у сильных, свирепых хищников, - они не знали, что умирают. Смерть имела значение для других животных, но не для них. Они очень хорошо знали, когда животное было мертвым и что значило мертвое животное, но обращали на него внимание лишь постольку, поскольку это их касалось. Об остальном они даже не пытались думать. Они знали, что мертвое животное не может на них напасть, и этого было довольно, чтобы не думать о нем больше. А если они все-таки страдали от силы и свирепости хищников, если убегали от них или боролись, чтобы не быть съеденными, то причиной тому был не страх умереть и перестать существовать, а какая-то сила, лежавшая за пределами их сознания.
      Поэтому пома не могла понять, что именно случилось с ее детенышем. Он был тяжело ранен зубами и когтями гри - об этом говорила его разодранная спина, и это само по себе было плохо. Но для ее сознания он был жив бился, махал лапами, выл. А двигается - значит, живет. Следовательно, вопрос для нее сводился только к его выздоровлению. Когда и как? Таких вопросов для нее не существовало. Ибо жизнь чунгов была лишена осознанного начала, так же как и осознанного конца.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18