Он не понимал также, почему, раз полуэльф так мозолит Аниаллу её светлые очи, могущественная тал сианай не прикончит его, чем сделает большое одолжение сотням существ своего мира? Ирсон даже как-то подумал, а не течёт ли в жилах Энбри алайская кровь? Больше того, он осмелился спросить об этом Аниаллу, но она, наморщив нос как от дурного запаха, сразу же отмела это предположение. Впрочем, девушка могла и лгать, что совсем не удивительно: ну кто захочет признать, что в жилах этого героя бесконечных сплетен и полуприличных легенд течёт кровь твоего народа?

В общем, Ирсон никогда больше не расспрашивал Аниаллу об этом, а сама алайка тоже не начинала этот разговор. Если же это делал кто-то другой в её присутствии, она просто тихо негодовала, с какой-то нехорошей заинтересованностью выслушивая все те гадости, которые обрушивали на её бедные уши. Но, несмотря на злость, на этот раз настроение у сианай, несомненно, поднялось.

– Надо мне почаще тебя злить, – усмехнулся танай, магически заделывая глубокие царапины, оставленные на камне стойки когтями Аниаллу.

– Не надо. Ты мой друг, и я не буду на тебя злиться, а стану обижаться и грустить.

– Тогда не буду, – уверил её Ирсон с самым серьёзным видом. – Ты и так слишком много печалишься, Аниаллу, – сказал он и подумал о том, что ведь никто никогда не поверил бы, что Аниаллу может быть недовольна своей жизнью, что она в принципе может грустить. Она была так прекрасна, так высоко вознесена над остальными и не подчинялась никому, кроме своей богини, которая тоже была к ней весьма милостива, – разве это не все, о чём только можно мечтать?

Ирсон и сам поначалу удивлялся постоянной грусти синеглазой алайки, но он был наполовину Высшим танаем и унаследовал от своих предков мудрость и особое виденье мира, открывающее перед ним множество секретов. Он быстро осознал всю глубину проблемы Аниаллу и не переставал размышлять о том, как эту проблему разрешить.

– Как же всё это странно… – пробормотала Алу. – Мне ведомы такие тайны, которые тебе и не снились. Я смотрю на себя в зеркало и вижу совершенное, прекрасное и могущественное создание, равных которому почти нет в Бесконечном. В этот момент, когда я одна, я действительно чувствую в себе неизъяснимую силу… – слова, которые в других устах могли бы сойти за пустое хвастовство, у Аниаллу звучали так буднично, что даже если бы Ирсон не знал, что всё это было чистой правдой, то поверил бы ей на слово.

– Но стоит мне отвернуться от зеркала и вспомнить, – продолжала Аниаллу, – что за пределами моей уютной комнаты есть огромный мир, я уже не чувствую себя тем дивным существом, только что смотревшим на меня. Я перестаю быть уверенной в себе, – призналась она с таким видом, будто бы подписывала себе смертный приговор.

– Сомнения… – недовольно фыркнула девушка, после долгого молчания. – Сомнений в моей жизни было, да и сейчас есть более чем достаточно. Я знаю, что они сжигают меня, сковывают все мои порывы, не дают мне выразить, открыть, расска зать миру всё, что есть в моём сердце, что много лет обдумывал и оттачивал мой разум. Чувства, и те вечно во власти сомнений – я не могу сделать ни шага, чтобы не пожалеть о том, что его сделала. Мне вечно стыдно за каждое сказанное слово, и одновременно каждое слово, что я оставила при себе, жжёт меня изнутри, – голос Аниаллу почти сорвался на крик.

– Ты знаешь, – со спокойной улыбкой сказал ей Ирсон, – одна золотоволосая девушка из Бриаэллара сказала мне в своё время, когда мы рассуждали об особенностях алайской расы, очень умные слова: совсем не обязательно быть идеальной, чтобы быть счастливой, чтобы тебя любили. Ты ведь алайка, забыла? «Быть собой, верить в себя и хранить верность только себе, избранному тобой кругу близких и богине, любить лишь их, верить лишь им, почитать их превыше всего. Более свободная, чем ветер, более прекрасная, чем закат в Бриаэлларе. Живущая не разумом, не чувством, а интуицией – даром, который есть суть нашей расы, доверяя себе…»

– Ах так, значит уже и наши священные тексты стали достоянием общественности? – с наигранным возмущением воскликнула Аниаллу. – Да, сестра моя Эталианна никогда не считается ни со святостью, ни с угрозами и запретами.

– Ты не уходи от темы, Алу, – прервал её Ирсон, желающий раз и навсегда разобраться с вечно терзающими его подругу проблемами. Он и его добровольная и старательная помощница тал сианай ан Бриаэллар Эталианна долго думали, как помочь Аниаллу, потерявшейся на бесконечных просторах жизни.

– Аниаллу, вот ты говоришь, что страдаешь от своего несовершенства и не хочешь верить мне, когда я утверждаю, что тебе и не надо быть лучшей, идеальной во всех отношениях. Взять хотя бы вашу леди ан Камиан, – привёл заранее заготовленный пример Ирсон. – Давай посмотрим на неё не затуманенным очарованием её красоты взглядом. Дерзкая, склочная, распутная женщина, – тоном судебного обвинителя начал разоблачать красавицу алайку Ирсон, – которая замучила своими капризами весь Бриаэллар и многих за его пределами. Предмет постоянных конфликтов, драк и прочих подлостей, предательств и лжи.

Но что скажет о ней тот, кто видел её хотя бы раз? – танай мечтательно улыбнулся, представив полную чувственной прелести Аэллу ан Камиан. – Прекраснейшая, восхитительная владычица грёз, способная вселить любовь в самое грубое и жестокое сердце. Ей не потребуется и пяти минут, чтобы переубедить своего самого заклятого врага, считающего её источником зла, и после одной улыбки, пары взглядов и десятка слов, проникающих в самое сердце, её противник будет искренне верить в то, что всё, что бы ни совершила эта алайка в прошлом и что ни совершит в будущем, несёт в мир лишь благо и красоту. И всё это почему? – задал вопрос Ирсон и тут же сам на него ответил. – Да потому, что она алайка. За это вас всех и ненавидят так много существ – им приходится поддерживать свою репутацию, соблюдать законы, быть верными своему слову и лишать себя многих доступных им радостей ради того, чтобы их уважали, любили, да просто говорили с ними на равных. Вам же всего этого не надо делать. Вы прекрасны, и посему вам прощается практически всё. А ты этим даром твоей богини совсем не пользуешься. Равно как и другим – своей алайской интуицией: то ты во власти чувств совершаешь поступки, которые считаешь неправильными, потом, естественно, о них жалеешь и впадаешь в уныние; то, что кончается обычно ещё хуже, начинаешь рассуждать и делать выводы. Ты можешь быть идеальной только в том случае, если перестанешь к этому стремиться и начнёшь доверять своей природе.

Закончив эту длинную речь, Ирсон надолго замолчал, чтобы дать Аниаллу обдумать его слова. Танай и алайка сидели друг напротив друга, опустив глаза и напряжённо думая каждый о своём.

– Всё почти так, как ты говоришь. Это было бы верным, если бы не одно «но» – внутри меня есть инородный кусочек чужой воли. Я не могу с этим справиться – он подчиняет меня себе время от времени и заставляет делать разные вещи, очень добрые и полезные, я не спорю. И знаешь что, в этот момент, когда я исполняю то, что эта частичка Тиалианны желает, когда продумываю, планирую и осуществляю попытку вызволения того или иного существа из мешающих ему встать на его Путь условий, – я испытываю истинное наслаждение. Но потом, – Аниаллу улыбнулась какой-то странной улыбкой, – потом этот голос Тиалианны в моём сознании замолкает, и я снова начинаю смотреть на мир своими собственными глазами – глазами алайки. Словно прозрев, алайка Аниаллу вспоминает, что она не танайская жрица, которая получает огромное удовольствия от самого факта, что помогла кому-то ступить на его истинный Путь, делающий и его самого, и окружающих счастливыми. О нет, Алу вспоминает, что она эгоистичная, свободолюбивая и самовлюблённая дочь Аласаис. И меня начинает бесить, что я опять потратила время на совершенно не интересные мне вещи и цели, которые силой навязаны мне. Это невыносимо, Ирсон!

– Ну тогда надо найти в жизни что-нибудь настолько интересное тебе самой, что не позволит твоей «тиалианнской» части брать верх. Якорь.

– Ради этого я и закончила диреллейник, – улыбнулась Аниаллу, – я буду очень стараться справиться с этим, Ирсон. Я решила ещё тогда, когда сложила с себя титул тал сианай. Но оказалось, что этого мало – то, что внутри меня, так просто не изживёшь.

– Я не могу понять одного, почему же тогда Эталианна так счастлива?

– Господи, Ирсон, это же так просто! Та часть Тиалианны, что есть в ней – голос богини, звучащий в её сознании, – никогда не замолкает. Эталианна – она, скорее, танайка, чем алайка, дух змеи прижился в её сердце. И именно по-танайски она счастлива. От нашей расы в моей сестре остались лишь внешность, способности, очарование и жизнерадостность – больше ничего. Она беззаботна, и в душе её покой и счастье.

– А я вот получилась неправильной, – мило улыбнулась, пожав плечами, Аниаллу, – двойственной: не алайка и не танайка – вся как поле боя двух личностей, а если ещё учесть особенности моего сианайства, то вообще кошмар получается. Но, во славу Аласаис, Аниаллу-алайка победит… надеюсь.

– Ладно, Ирсон, – внезапно сказала Аниаллу, шлёпнув по столу замшевыми перчатками, словно стряхивая с себя наваждение, и спрыгнула с табурета, – мне надо убегать. Спасибо за добрые слова.

Она сняла с шеи цепочку с драгоценным кулоном и, мимолётно улыбнувшись, бросила её в стакан Ирсона. Ошеломлённый танай молча смотрел, как длинная цепочка медленно оседает на дно бокала сквозь вязкую жидкость напитка. Наконец он поднял изумлённые глаза и, увидев, что Аниаллу уже успела бесшумно дойти до двери, громко крикнул ей: «Почему?»

– Потому что ты единственный, кто понимает, что и мне может быть плохо… Что я кошка, которая умеет плакать… – ответила девушка, словно прочитав его мысли, и скрылась за дверью.

Через мгновение танай вспомнил, что он должен был передать ей всё ещё лежащий под стойкой свёрток, но понял, что алайку ему уже не догнать…

Оставшись один, Ирсон задумался. Всякий раз, когда Аниаллу приходила навестить его, рассказывала о своих бедах, о мучительных поисках Пути, на него словно снисходило откровение – он говорил ей такие вещи, о которых в обычной жизни даже не задумывался. Ему очень нравилось это состояние, когда правильные и такие нужные его собеседнице слова буквально лились из его уст.

Наверное, именно таким его хотела видеть мать.

Она сама постоянно находилась в том дивном состоянии, в которое Ирсон впадал только рядом с Алу, хотя многие годы своей молодости, подобно подруге сына, провела во мраке непонимания своей сути. Теперь, став старше и мудрее, леди Илшиаррис видела, что Ирсону предназначено идти Путём её предков. Но вместо того чтобы обрести среди своего народа положенное ему достойное место, её сын занимался таверной и, с точки зрения Илшиаррис, бессмысленно тратил целые годы своей жизни.

Быть может, судьба Ирсона сложилась именно таким образом потому, что он был танаем лишь наполовину: его покойный отец был человеком, что, в общем-то, было делом обычным для Энхиарга – танаев с человеческой кровью было немало. Здесь никого не удивил бы и брак между танаем и эльфом – самых разнообразных полукровок в Энхиарге было предостаточно: люди и эльфы, танаи и люди, эльфы различных народов и множество иных союзов проживали на территории Энхиарга.

Но, как известно, не любые две расы могут производить на свет потомство. Например, не существовало полудраконов с отличной от алайской половиной крови или адоро-эльфов. Единственной расой, способной биологически совмещаться со всеми остальными, были алаи, правда, существовало исключение: браков между «змеями» Тиалианны и «кошками» Аласаис не существовало. Но причина этого крылась вовсе не в биологической несовместимости двух рас – она была, скорее, психологической. Дело в том, что танаи, воспринимающие мир преимущественно через запахи, не способны полностью доверять и чувствовать себя спокойно и уверенно рядом с существом, от которого никогда ничем не пахнет. Ведь беседуя с алаем, они должны были испытывать такое же неудобство, какое возникло бы у человека или эльфа, если бы их собеседник был невидимкой. Впрочем, этот досадный незримый барьер, стоящий между «змеями» и «кошками», не мешал этим двум расам идти сквозь тысячелетия бок о бок, практически никогда не расходясь во мнениях и поддерживая друг друга в трудную минуту.

Полукровок в Энхиарге было так много ещё и потому, что в отличие от множества миров, где браки между смертными и бессмертными существами заканчивались трагически – смертью одного из супругов и подчас последующим добровольным уходом другого, – Силы Энхиарга были куда более милосердны к его населению. Каждое существо в Энхиарге, которое жаждало обрести бессмертие, имело большой шанс получить его. Поэтому в этом мире встречались бессмертные люди, эн-вирзы и прочие существа, над которыми в иных реальностях тяготела перспектива старости и смерти.

Но несмотря на все это, история семьи Ирсона была такой печальной именно потому, что его отец был самым обыкновенным человеком, а мать, Илшиаррис – вечно юной дочерью одного из древнейших танайских родов. Много лет назад она, возвращаясь из Аглинора, проезжала через те места, где теперь располагалась таверна Ирсона. В городе Южный Мост она встретила Ирсона Тримма, смертного человека. Он был единственным магом в Мосту и, хотя никогда волшебству не учился, умел многое, что облегчало жизнь горожанам. Его запах вскружил танайской леди голову настолько, что она стала его женой на второй неделе знакомства. Они были странной парой: высокий и немного нескладный человеческий юноша с непослушными рыжими вихрами и благородная танайка, изящная, грациозная и прекрасная, с кожей и волосами изумительного жемчужного оттенка и мягко мерцающей чешуёй на висках, переносице и запястьях.

Через восемь лет родился Ирсон-младший. Для его родителей сам факт появления первенца на свет был приятной неожиданностью – мать таная была совсем ещё девочкой по счёту своего народа, – и первые четырнадцать лет его жизни, безоблачного детства, полного радости и веселья, пролетели в совместных забавах и приключениях. Но это время кончилось, и Ирсон покинул родной дом, чтобы отправиться учиться в Академию магов Линдорга…

Вернувшись, он не узнал родного дома. Не было больше беспечного веселья и ярких красок детства. Его встретили полные боли глаза отца, лицо которого было трудно узнать под сетью морщин. Печальная, тихая мать постоянно говорила шёпотом, так что постороннему могло показаться, что она опасается потревожить кого-то или боится, что её подслушают. Но Ирсон знал, что так танаи пытаются скрыть боль от непонимания своих близких или несправедливо нанесенной обиды. Ему было невыносимо жить в этой обители тихой грусти и медленно угасающей жизни. Он был бессмертным и никак не мог взять в толк, почему отец хочет покинуть этот мир так скоро, тем более, что Илшиаррис была способна спасти мужа от старости и смерти. Но она почему-то не делала этого…

Наконец, не выдержав тягостного молчания, он решился поговорить с отцом. Он нашел Ирсона Тримма в саду, на любимой скамье у заросшего пруда. Отец поднялся ему навстречу, словно давно ожидал его. Они сели, соприкасаясь плечами, как бы желая поддержать друг друга в этом непростом разговоре. Молчание длилось долго – сын никак не мог подобрать слова, чтобы задать отцу терзающий его сердце вопрос.

– Я простой человек, сынок, – отец говорил тихо, но твердо. – С твоей матерью я прожил прекрасную жизнь, но Илшиаррис должна идти дальше. Согласись я принять из её рук бессмертие, и боль моя возрастёт в сотни раз. Я не хочу никаких свершений. Я обычный человек из обычного маленького городка. Всё, на что я был способен, уже сделано. Может быть, сделано так мало, что оно уложилось бы и в половину человеческого века. Но я сделал всё, что мог, и живи я дальше, моя жизнь была бы пустой и бесцельной. Это хуже смерти, сын.

Ты поймёшь. Ты сын своей матери, и рано или поздно ты станешь мудрым, как её предки. И сильным, как она сама.

Больше они никогда не говорили об этом. Ирсон-старший понимал, что его сыну необходимо как-то отвлечься от тяжких мыслей о неминуемой смерти своего отца. Старый мир, в котором сын Илшиаррис жил долгие годы, должен был скоро рухнуть, и отец, прежде чем отправиться в долгий путь к следующей жизни, хотел помочь сыну создать новый.

Ещё в молодости, до того как он встретил свою будущую жену, Ирсону пришла идея открыть особенную таверну. Он знал, что множество существ в Энхиарге обладало иммунитетом к опьянению любого рода, но это вовсе не значило, что если очень постараться и придумать особые хитрые составы, способные побороть эту досадную устойчивость к дурманящим напиткам, они отказались бы от возможности расслабиться таким способом. Идея отца не просто заинтересовала его опечаленного сына, Ирсон-младший вцепился в неё, как в спасительную соломинку. Уже на следующий день, после того как отец поделился с сыном своими мыслями, они вместе принялись за работу.

Ирсон с радостью в сердце наблюдал, как его отец с азартом спорит с поставщиками. Он надеялся, что к Ирсону-старшему вернётся любовь к жизни. Но его надеждам не дано было сбыться. Если любовь к леди Илшиаррис не вернула человека к жизни, то тем более какая-то куча камней и досок, скреплённых заклятиями, не могла стать якорем, вновь привязавшим бы его к этому миру. Ирсон понимал это, но продолжал надеяться.

В скором времени неподалёку от города Южный Мост появилось двухэтажное здание с вывеской «Логово Змея». Ирсону понравилось его новое занятие. Пользуясь обширными знаниями в области составления всевозможных эликсиров и зелий, полученными в Линдорге, танай в скором времени начал изобретать собственные рецепты приготовления напитков. Ему казалось, что жизнь налаживается и постепенно начинает походить на ту, которая была до его отъезда в Линдорг.

Но… через год отца не стало. Он покинул этот мир по доброй воле, не желая обременять свою вечно молодую жену и заставлять страдать так и не понявшего человеческой души сына.

Илшиаррис была безутешна. Она не выходила из опустевшего дома и не впускала никого, кроме сына. Для неё, как и для Ирсона, было шоком то, что муж и отец захотел покинуть свою любящую семью. Они не понимали причины его решения, ибо годы не властны над танаями, они не знают усталости от жизни и не впадают, подобно эльфам, в печаль, пресытившись ею. Это было страшное время, полное боли, слёз и сомнений. Но именно в эти два года мать и сын были близки как никогда. Они говорили о жизни, о судьбах и Путях разных существ. К несчастью, леди была ещё слишком молода и неопытна, чтобы понимать, чем отличается Путь таная от Пути смертного человека, и мало что могла объяснить своему сыну.

Теперь, более двух сотен лет спустя после смерти мужа, утешившейся леди было не до сына. Её брак казался ей маленькой детской проказой. И хотя она продолжала любить Ирсона, Илшиаррис отдалилась от него и занималась устроением собственной жизни. Кажется, сейчас она возглавляла танайскую миссию в каком-то далёком мире. Она больше не плакала и не грустила – теперь, как и всем Высшим танаям, ей дано было видеть причины и последствия всех событий…

«Когда-нибудь Алу станет такой же, – привычно скребя нос, думал Ирсон. – Или не станет – изберёт путь алайки, бросит всё с той же лёгкостью, с какой рассталась с титулом тал сианай… а, быть может, раз она так мучается, её и вовсе ждёт впереди нечто невообразимое. Жаль, что я не моя мать и не могу узнать – что, – он грустно улыбнулся. – Интересно, буду ли я когда-нибудь казаться ей, так же как моей матушке, только забавным эпизодом прошлого? Может быть, леди Илшиаррис права, и я упускаю что-то важное? Может, мне тоже стоит задуматься о своём Пути, о том, кем, где и с кем я мог бы быть?» – спрашивал себя взволнованный танай, вглядываясь в таинственное мерцание подарка Аниаллу, и чувствовал, что каждый заданный вопрос не только не нагоняет на него мрачное настроение, как это бывало раньше, но уже сам по себе приближает его к чему-то… к чему-то совсем новому для него и…