«За свое здравие и в поминок по родителех».

Благотворительность московских купцов допетровской эпохи

На протяжении многих веков христианство укреплялось на Руси, пускало корни, утверждалось в сердцах. Вся домонгольская эпоха прошла в условиях постепенно меркнущего двоеверия. Во времена Владимирской, тверской Руси, на заре возвышения Москвы православие испытало натиск со стороны ордынцев. Но именно Русская православная церковь стала той скрепой, которая не дала нашей стране развалиться на множество карликовых государств и сделала возможным объединение. Язычество отступало, христианские нормы и обычаи обретали нерушимую крепость. А для христианина церковная благотворительность – столь же естественная часть жизни, как трапеза, работа или семейные хлопоты… Нельзя жить без храма. Церковь требуется постоянно, и если она стоит по соседству с твоим двором, то ты твердо знаешь: храм стоит «пуст, без пения», когда в нем нет богослужебных книг, утвари, муки и причастного вина; еще богослужение невозможно без священника, дьякона, певчих, а им необходимы жилище, одежда и пропитание. Следовательно, как на Церковь в общем смысле, так и на приходскую церковь в смысле самом обыденном надо постоянно жертвовать. Из года в год, изо дня в день. Такова повседневная необходимость во всех городах и весях необъятной христианской страны.

Известия о благотворительности московских купцов, восходящие к первым столетиям существования Москвы, немногочисленны и темны. Так, есть предположения о том, что знаменитый купец Василий Ермолин был не только строительным подрядчиком и реставратором при Иване III Великом, но также, возможно, храмоздателем. Такие же предположения высказывались и относительно его предков – богатых купцов-«сурожан»[5]. В этом роду существовал обычай: на старости лет оставлять дела и принимать монашеский постриг. Инок Ефрем, в миру – Ермола Васькин, дед Василия Ермолина, – жертвовал деньги на строительство Спасского собора в Спасо-Андрониковой обители. Его сын Петр незадолго до смерти дал Троице-Сергиеву монастырю вкладом село Куноки. Род Ховриных-Головиных, происходивший от выезжих греков и занявший видное место в русской аристократической среде, также выступал в роли заказчиков церковного строительства и подрядчиков. Так вот, Ховрины-Головины, хотя и вошли в боярскую думу, а также заняли место великокняжеских казначеев, были в старину «гостями», т. е. богатейшими купцами. В начале XV столетия на Русь выехали из Сурожа Стефан Васильевич и его сын Григорий Ховра. Внук Стефана Васильевича, Владимир Ховрин, известен как «гость и болярин великого князя» московского. Он был одним из богатейших людей Северо-Восточной Руси второй половины XV века. В.Г. Ховрин построил в Москве, на своем дворе, каменную Воздвиженскую церковь[6].

Гораздо больше сведений о купцах-храмоздателях восходит к XVI и XVII векам. Столица стремительно растущей России сосредоточила колоссальные богатства. Каменное строительство ведется тут с XIV века, ускоряется в середине XV, а в XVI обретает доселе невиданные масштабы. Богатейшие «торговые люди» вносят в него свою лепту.

Так, на территории Китай-города с древности стоял храм Николая Чудотворца «Красный звон». В камне его отстроил купец Григорий Твердиков – в 1561 году[7]. Московский гость[8] Максим Верховитинов вместе с костромским гостем Максимом Шаровниковым в самом конце XVII столетия возвел новое здание церкви Максима Блаженного на Варварке. История ее уходит корнями в гораздо более ранние времена. Еще за столетие до работ, выполненным по заказу Верховитинова и Шаровникова, старое здание храма поднялось на деньги «сурожанина» Василия Бобра «с братией»[9]. Тот же Василий Бобр и еще два гостя-«сурожанина» – Федор Вепрь и Юшка Урвихвостов – заказали строительство храма Варвары Великомученицы на Варварке[10]. Храм Живоначальной Троицы в Никитниках возводился в 1628–1651 (по другим сведениям, в 1631–1634) годах, и роль заказчика сыграл известный купец Григорий Никитников[11].

Купеческое храмоздательство известно не только для Китай-города, но и для Белого города (так, на средства Ивана Матвеевича Сверчкова, богатейшего гостя, была воздвигнута церковь Успения Божией Матери в Котельниках конца XVII столетия)[12]. Расцветает оно и на землях Замоскворечья, которое позднее назовут «купеческим парадизом». Церковь Михаила Архангела в Овчинниках построена в 1610-х годах гостем Симеоном Потаповым[13]. Купчиха Иулиания Ивановна Малютина поставила храм Черниговских чудотворцев Михаила и Федора (1695)[14]. На исходе XVII века гостями Добрыниными были возведены храмы Николая Чудотворца в Толмачах и Воскресения в Кадашах[15]. А каменная церковь Покрова Пресвятой Богородицы поставлена в 1702 году на средства купцов Лабазиных[16].

Сухой неполный реестр храмоздательских усилий московского купечества уже производит грандиозное впечатление! Между тем прозвучали в основном имена, гремевшие по русской столице при последних Рюриковичах и первых Романовых. Твердиковых еще при Иване Грозном звали на земские соборы[17]. Твердиковы и Сверчковы поколениями пребывали в высшем эшелоне русского купечества[18]. Да и прочие пользовались репутацией солидных людей. Им по росту был поистине царский труд среди всех прочих трудов церковной благотворительности – возведение храмов. Но это лишь часть, пусть и самая заметная, от суммы разнообразных пожертвований на благо христианской общины. Малыми и большими дарами жизнь храмов поддерживали «торговые люди» самого разного ранга – от купцов-гигантов, коих сегодня именовали бы миллионерами или даже олигархами, до малозаметных лавочников. Ведь для каждого из русских торговцев той эпохи благие дела в пользу Церкви были делом обычным, естественным. Потребность в них впитывалась с молоком матери, становилась частью личности на протяжении детских лет, отрочества, юности… Придя к зрелым годам, московский делец допетровского времени и не мыслил для себя иного.

Благотворительность столичных «предпринимателей» допетровской эпохи с трудом прослеживается по документам. Информация о ней рассеяна по разным архивным материалам, отрывочна, неполна даже в первом приближении. Легче всего обнаружить ее во вкладных книгах больших обителей, ибо крупные пожертвования «торговых людей» находятся там на почетном месте, да еще в синодиках, поскольку большие траты на «помин души» – собственной, родителя, брата, сестры, супруга или супруги – были естественной нормой для устоявшегося христианского социума.

В качестве примера можно привести купеческий род Калмыковых. Не самый богатый и не просиявший особым благочестием, он хорошо известен историкам благодаря превосходно сохранившемуся семейному архиву. В 1694 году умер богатый московский предприниматель Клим Прокофьевич Калмыков из нижегородской купеческой фамилии. Его вдова Ульяна Клементьевна устроила поминальный обед для родственников и знакомых, «кормку» для нищих и раздала деньги по церквям «на помин души». В общей сложности ею было истрачено 2000 рублей[19]. К.П. Калмыков являлся владельцем нескольких лавок, кирпичного и уксусного заводов, дворов и дома в Огородной слободе. Из Нижнего Новгорода он переселился на московское жительство в 1680-х годах. По сравнению с иными состоятельными соседями по приходу Клим Прокофьевич не выделялся щедростью пожертвований. Но все же известны его вклады в храм Харитония Исповедника, к числу прихожан которого принадлежали купец и его жена. В синодике этой церкви значится род Калмыковых, записаны его вклады «по родителях». За все время пребывания среди харитоньевских прихожан Климом Прокофьевичем были «писаны образы в своде трапезном, дано с Иваном Павловым… десять рублев, да в оконешное строение десять рублев, да котел железной, взято за него пять рублев с полтиною, да золотой в сосуды черневые… в сосуды золотые полтину»[20].

Обитель преподобного Сергия Радонежского блистала среди москвичей славой древнего благочестия. Пожертвования в ее пользу иной раз бывали огромными. Служилые аристократы порой отдавали монастырю обширные родовые вотчины. Во вкладной книге обители выделены группы «торговых и всяких людей» – вкладчиков от разных городов. Самая большая группа состоит из столичных жителей. Московские купцы не могли соревноваться с богатыми землевладельцами в размере вкладов, но рядовых дворян они легко «обходили». В царствование Бориса Федоровича Годунова Т.Г. Касаткин, «торговый человек» Суконной сотни (принадлежность к которой свидетельствовала о крупном состоянии дельца), отдал обители «…у Соли Галицкие на посаде дровяное кладбище». Полтора десятилетия спустя, уже при царе Михаиле Федоровиче Романове, московский «торговой человек» Г.М. Перепелкин пожертвовал «…денег 10 рублей да солоду 10 чети за 8 рублев». Даже в тяжелейшие годы Великой смуты столичные купцы не забывали Троице-Сергиев монастырь. Едва оправившись от тяжелой осады со стороны польско-литовских интервентов и воровских казаков, обитель получила от «торгового человека» Степана Каплина 40 рублей, и «…за тот вклад ево постригли»[21].

Особняком стоит группа благотворителей из среды «гостей» и купцов Гостиной сотни. Эти воротилы могли преподнести монастырю драгоценные дары. В 1530–1540-х годах много жертвовал гость Никита Романов. Он, среди прочего, дал вкладом по матери своей инокине Марфе шубу, летник и «ожерелье бобровое», а затем – сердоликовую «лжицу» (ложечку), серебряные позолоченные «плащи» к Богородичной иконе и другую ценную утварь. Жертвовали лошадей, соль, столь необходимую для монастырского хозяйства, священнические одежды из дорогих тканей и просто деньги – как сделал, например, в 1628 году «Гостиной сотни торговый человек» Никита Родионович Пушников, давший сто рублей. Весной 1671 года Анна Буйкова, вдова гостя Ивана Парамоновича, как видно, безутешно тоскуя по ушедшему супругу, сделала вклад, необыкновенно щедрый даже для купеческой среды. Вот что в него вошло: «…стихарь дьяконский камчатой – камка желтая куфтерь, оплечье алтабас золотой, опушка камка цветная; пелена обьярь золотная по зеленой земле, опушена отласом цветным; пелена отлас золотой по таусиной земле, опушена отласом красным; пелена отласец серебряной цветной, опушена отласом желтым, на серединах кресты шиты серебром; две пелены тафтяные на жаркой цвет; две патрахели камчатые цветные, у них пугвицы серебряные; уларь камчатой; сосуды церковные: потир, копие, звезда, 3 блюдечка серебряные весом 2 фунта 10 золотников. И тот стихарь и пелены, и патрахели, и уларь, и сосуды церковные по приказу… вдовы Анны отдано в Троицкой Хотьковской монастырь в церковь Покрова Пресвятыя Богородицы»[22].

Точно такими же записями пестрят вкладные книги иных монастырей – как московских, так и расположенных неподалеку от столицы России. Русский предпринимательский класс присутствует среди вкладчиков постоянно, год за годом.

Постоянная работа купцов, совершающих пожертвования, – а это была именно регулярная работа и никак не единичные «порывы души» – открывается порой «экзотическими» источниками.

Например… надписями на страницах книг.

Православное богослужение немыслимо без литургических текстов. Ни один православный священник не станет служить в храме и совершать требы, если в его распоряжении нет целого комплекта богослужебных книг. Некоторые из них были в XVI–XVII веках дешевы, иные – дороги, но любые стоили денег. Особенно это касается огромных напрестольных Евангелий, поскольку их любили (да и ныне любят) облекать в роскошные переплеты. Приобрести богослужебную книгу при наличии денег не составляло труда: их постоянно продавали в лавке Московского Печатного двора и торговых рядах. Любопытно, что на Печатном дворе велась запись покупателей. Среди имен «торговых людей» разного достатка время от времени встречаются богатые, хорошо известные купцы, бравшие по нескольку экземпляров одного издания. Чтение литургических книг ради просвещения или удовольствия – нонсенс. Они предназначены исключительно для богослужебных нужд. Следовательно, торговцы покупали их, заранее предполагая пустить на пожертвования. И – точно, в частных собраниях и музеях немало книг с вкладными надписями, которые сделали купцы допетровской эпохи.

Вообще, в старину на страницах книг писали часто. Иногда чистые листы использовали как бумагу для писем, для документов. Иногда на них расписывали перо. Но чаще всего по нижнему полю, от страницы к странице, шла длинная запись, разделенная на порции по нескольку слов или даже букв. Она могла тянуться на протяжении десяти, двадцати и даже сорока страниц, сообщая о том, кому принадлежит книга, кому и при каких обстоятельствах ее дарят, кто и в какой храм дает ее вкладом. Подобных записей известны многие тысячи за один лишь XVII век. Разумеется, среди них встречаются автографы «торговых людей», в том числе и московских.

Среди авторов попадаются люди с колоссальным состоянием и всероссийской известностью. В первой половине XVII века жил фантастически богатый купец Надея Андреевич Светешников, выходец из Ярославля. Он помогал земским ополченцам Минина и Пожарского в годину Смуты, был уважаемой фигурой при Михаиле Федоровиче, даже приглашался для участия в торжественных дворцовых церемониях – правительство выказывало уважительное отношение к людям с подобными заслугами. Светешников получил почетное и выгодное звание гостя, перебрался в Москву. Он имел торги и промыслы в разных регионах: от Архангельска до Каспия, от Новгорода Великого до Якутска. Богател пушниной, добычей соли, ростовщичеством, откупами. Его приобретением стал поволжский городок Надеино Усолье. Тамошняя крепость строилась на деньги Светешникова. Но при громадном обороте купец постепенно запутывался в долгах и под конец был забит до смерти на правеже, не сумев рассчитаться с казной. Это случилось в 1646 году. Сын его Семен пытался руководить необозримой финансовой империей отца, но лишь ненадолго пережил его, и династия пресеклась. Антонида, сестра покойного Надеи, за 6500 рублей продала государственной казне главное семейное богатство, Надеино Усолье. По тем временам подобная сумма считалась невероятно большой.

Надея Светешников обладал, быть может, самым крупным капиталом в России. Во всяком случае, одним из самых крупных. Его предпринимательский талант очевиден. Фактически ему удалось за несколько десятилетий выстроить государство в государстве… Вместе с тем он проявлял большое благочестие и заботу о своей душе. Светешников десятками покупал те самые богослужебные книги в лавке Московского Печатного двора, снабжал ими храмы, делал крупные вклады на заупокойные службы «по родителем» и на собственное поминовение после смерти. Судьба некоторых книг, приобретенных им у столичных печатников, прослеживается как раз по вкладным записям. Так, на первых листах Октоиха московской печати 1618 года, хранящегося ныне в фундаментальной научной библиотеке МГУ, читаются слова: «Лета 7128 (1619/1620)… [сию] книгу Охтай… [дал?] в дом Пресвятые Богородицы честнаго и славнаго ея Успения и великого чюдотворца… и преподобнаго отца нашего Александра Ошевенского чюдотворца Ошевенского монастыря государев гость Надея Андреев сын Светешников по своих родителях. [И когда] по душу ево сошлет и ево также поминати и в синодик и литею написати». Вкладных надписей с именем Надеи Андреевича до наших дней дошло несколько[23].

Такими же благодеяниями отличались и другие купеческие рода высокого полета Грудцыны, Ревякины, Панкратьевы[24]. Для представителей этих семейств рубль или полтора, отданные за дорогую книгу в лавке Печатного двора, – сущая мелочь. Они ворочали солидными суммами и поколение за поколением удерживались в верхнем ярусе русской предпринимательской элиты – как те же Твердиковы или Сверчковы. Порой вкладная запись свидетельствует не только о пожертвовании книги, но и других дорогих дарах, сделанных в пользу храма. Так, на листах Минеи, изданной в 1637 году, обнаруживается своего рода реестрик вклада, состоящего из нескольких предметов: «Лета 7155 году… в 6 день (1646/1647) положили в дом к церкви Богородицы нашея, честнаго и славнаго пророка и Предтечи крестителя Господня Ивана Соликамском во уезде на верх Усолки на Сибирскую дорогу книгу Минею общую печатную да ризы полотняные оплечье выборчатое, да патрахиль выборчатую Гостиной сотни торговые люди Исаак да Никифор Федоровы дети Ревякины в вечной поминок по своих родителех. Да оные же Исаак и Никифор приложили в дом же Пречистыя Богородицы к Покрову ж подризник полотняной оплечье выборчатое, да поручи выборчатые ж»[25].

Помимо великих воротил записи о вкладах делали и малозаметные купцы. Порой одна лишь подобная надпись и сохраняла имя небогатого, но щедрого благотворителя для русской истории. А для него самого это было важным событием, которое хотелось увековечить торжественными словами. В качестве примера можно привести огромную вкладную надпись, сделанную на листах напрестольного Евангелия 1637 года издания: «Лета 7145 месяца сентября во 12 день (1636) на память святого священномученика Автонома при державе государя царя и великого князя Михаила Феодоровича всея Руси и при святейшим патриархе Иоасафе Московском и всея Руси дал в церковь Живоначальныя Троицы в Больших Лужниках сию книгу Евангелие тетр напрестольное Борис Евдокимов сын торговой человек Седельного ряду Больших Лужников… по своих родителех. И у той церкви Живоначальныя Троицы отца и Сына и Святаго духа которые будут священницы станут жити и служити, и тем священником по сей книге у престола Божия служа чести и в Троицы Бога славити и за благовернаго государя царя и великаго князя Михаила Феодоровича всея Русии и за благоверную царицу и великую княгиню Евдокею и за их благородныя чадо за благовернаго царевича князя Алексея Михайловича и за благовернаго царевича и великаго князя Иоанна Михайловича и за великаго господина святейшаго патриарха Иоасафа Московскаго и всея Руси и за благоверныя князи и боляре и за христолюбивое воиньство и за вся православныя християне Бога молить. Тако же Бога молить и за нас грешных и родители наши поминать»[26].

Впрочем, иной раз и крупный делец не жалел замысловатых оборотов для пышной, многословной записи. Все-таки в момент пожертвования всякий человек светлеет душой – хотя бы немного! – и зачем в таких случаях торопиться, комкать доброе дело? К тому же… длинную надпись труднее смыть, срезать или другим способом уничтожить злоумышленнику, собравшемуся присвоить церковную книгу. Так, на церковном Уставе 1641 года издания вкладная запись начинается с необыкновенным велеречием: «…7149-го мая в 7 день (1641) на память воспоминание знамения иже на небеси явльщагося чеснаго и животворящаго креста Господня во святем граде Иеросалиме в 3 часе дне при благочестивом царе Констаньтине, сыне великого Констаньтина, и святаго мученика Акакия и преподобнаго отца нашего Аньтония Печерьскаго иже в Киеве сию книгу глаголемую Устав положил в дом Пресвятые Богородица честнаго и славнаго ея Успения и великаго святителя и чюдотворьца Ныколы и святыя славныя великомученицы Парасковеи и нареченьныя Пятьницы, что в Китае городе в Веденьской улице Гостиные сотьни торьговой человек Никита Иванов сын Спиридонова за свое здравие и в поминок по своих родителех…»[27].

По сравнению с допетровскими временами XVIII и первая половина XIX столетия дают более обширный и чуть более систематизированный материал по благотворительности московских купцов. Для Русской православной церкви это были недобрые времена, и она миновала темный период со значительными потерями. Наша аристократия и наше дворянство в культурном отношении далеко ушли от своих предков, живших при Иване Грозном или, скажем, Алексее Михайловиче. В умах представителей правящего класса христианство, к сожалению, начало сдавать позиции. Его теснила идеология западноевропейского просвещения, масонские затеи, разного рода оккультные увлечения. Но купеческий мир пока еще стоял прочно. Жители его не собирались расставаться с традициями старомосковской старины; вера их не ослабевала. А из числа отступлений от Церкви разве что какие-нибудь старообрядческие толки могли всерьез прельстить «торгового человека». В новую эпоху московские приходские храмы, да и некоторые монастыри спасались от полного разорения купеческой копеечкой. А не будь ее – так и запустели бы вконец.

«Для пользы души моей роздать по церквам…»

Купцы-благотворители от петровской эпохи до времен Николая I

Любой образованный человек России знает, что «окно в Европу» прорубил Петр I. Эти слова стали крылатыми. Сказано между тем очень красиво, но очень неточно. Дверь русского дома, за исключением совсем уж кратких периодов, была веками открыта для европейцев, европейских технических новинок и европейской культуры. На протяжении всей исторической биографии Московского царства выходцы из Италии, Голландии, Англии, скандинавских и германских стран постоянно жили в России, служили русским государям. Так или иначе, они распространяли на нашей земле культурные веяния, связанные с Ренессансом, Реформацией и эпохой Просвещения. Однако на Руси, с интересом вглядывавшейся во все эти «новины», преобладали собственное мировоззрение, собственная культура. И то и другое основано было на восточнохристианской традиции. Проще говоря, на православии. Им проникнута была каждая клеточка старомосковского общества.

Петр I не окно прорубил. Он фактически снес одну из стен России, и в открывшийся проем хлынула Европа, затопляя собой исконно русское пространство. Прежде всего это влияние испытала на себе аристократии России, да и большая часть отечественного дворянства. Черед других социальных групп пришел позднее. Поэтому жизнь купечества, хоть и сталкивавшегося с «пятнами Европы» постоянно, в столицах и провинции, все же очень долго сохраняла живые традиции старины. Русский купец еще и в начале XIX столетия во многом был человеком XVII века. Лишь царствование Александра II, залп так называемых «великих реформ», крайнее небрежение властей к христианской жизни подданных вызвали масштабные и устрашающие перемены в укладе русского купечества. Вместе с ними пришел и золотой век русского меценатства – явление красивое, связанное с расцветом высокой культуры в Российской империи, но… отмеченное признаками отступления христианства в умах отечественных коммерсантов.

На протяжении всего огромного периода от Петра I до середины XIX века перемены в мире «торговых людей» происходят очень медленно. Выходцы из купеческой среды, по-хорошему консервативной ее толщи, в действиях своих руководствовались не только профессиональной тягой к барышу, но и религиозным чувством. Оно оставалось, оно было тогда живым и сильным. Оно сохранило щедрую благотворительность в качестве неотъемлемой части жизни для многих сотен или даже тысяч русских «торговых людей». Жертвовать на храм, на сиротский приют, на богадельню было естественно. Как и при царе Алексее Михайловиче или, скажем, Федоре Ивановиче. Вот причина, по которой, может быть, благотворительность того периода не столь понятна современному человеку. Наш социум оскудел христианским милосердием, религиозное чувство возрождается в нем очень медленно. Поэтому великие меценаты конца XIX столетия, жертвовавшие целые состояния на художественные галереи, на театры и балет, ясны и угодны интеллектуалу, пытающемуся разобраться в русской старине, а вот купцы, жившие за сто или сто пятьдесят лет до того и скромно несшие свою копеечку батюшке на колокола или на «ризы», выглядят ныне будто почерневшие иконы: лики на них трудно разобрать, смысл их трудно осознать до конца…